Текст книги "В краю лесов"

Глава 38

Письмо Мелбери пробудило в душе Уинтерборна самые противоречивые чувства. Он вдруг осознал, как все разительно переменилось за последнее время. Всего несколько месяцев назад он был чужим для этой семьи, издалека смотрел на Грейс, высокомерную, нарядно одетую, которая была теперь женой молодого, всеми уважаемого доктора и стояла недосягаемо высоко на ступенях социальной лестницы. Это было совсем недавно. Цветы, распустившиеся тогда, еще не отцвели, а горячо любящий отец уже советует ему быть смелее и не мешкая готовиться к тому дню, когда можно будет просить руки его дочери.

Точно в тумане проплывали перед ним картины прошлого. Как они презирали его тогда, с каким пренебрежением отнесся Мелбери к рождественскому празднику, который он устроил для них. Даже кроткая нежная Грейс и та свысока смотрела на него, на его скромное хозяйство и нехитрые приготовления бедного Кридла!

Нет, в это нельзя поверить. Нерушимые оковы брака не могут так легко пасть. Это будет крушение устоев. А новый закон – ведь он что-то значит? Но мыслимое ли дело, чтобы воспитанная, образованная женщина, бывшая замужем за ученым доктором, могла снизойти до простого крестьянина! Мог ли он, Джайлс, сделать счастливым такое утонченное создание, как Грейс, особенно теперь, когда до нее рукой не достанешь?.. Уинтерборна раздирали сомнения.

Он не был человеком отсталых взглядов, но поспешность – чего так хотел Мелбери – казалась ему неуместной ввиду неопределенности положения Грейс. Он не знал всех тонкостей закона, но понимал, что назваться женихом Грейс, когда она еще несвободна, – чистое безумие, и что подобная дикая мысль могла родиться только в воспаленном мозгу Мелбери. Ему было больно видеть, с каким почти мальчишеским энтузиазмом взялся Мелбери за исполнение своего плана. Какими тяжкими должны быть страдания этого старика, что он до такой степени утратил способность трезво мыслить.

Благородство души не позволяло Уинтерборну подумать, что старый друг заискивает в нем, боясь, что развод поставит Грейс в очень странное, двусмысленное положение, а тогда самый плохой муж будет лучше, чем ничего. Он видел, что Мелбери себя не помнит, стараясь поправить почти непоправимое зло, которое сам же причинил, – соединить два сердца, предназначенных друг для друга самой природой. Растаяла холодная отчужденность последних лет, и в ослеплении он забыл о формальной стороне дела. Вот почему Уинтерборн решил, что его долг – не делать поспешных шагов, чтобы не повредить репутации Грейс. Такого явления, как равномерная любовь, не существует в природе: человек любит то сильнее, то меньше, – Джайлс, однако, не замечал, чтобы любовь его к Грейс становилась слабее. После замужества Грейс, когда больше не на что было надеяться, он сделал над собой отчаянное усилие, чтобы страсть его сменилась дружеским расположением, но напрасно: Грейс оставалась возлюбленной его сердца.

Прошло больше недели, а от Мелбери не было никаких вестей. Но действие, произведенное его письмом на впечатлительную душу дочери лесов, было таким, как и ожидал старый Джонс: успокоило ее лучше всякого лекарства. Целые сутки проспала она глубоким, спокойным сном. Новый закон представлялся ей таинственным, добрым, всесильным существом наподобие Господа Бога, которому ничего не стоит вернуть ей счастливую, беззаботную пору девичества. Теперешнее положение приводило ее в отчаяние: она ненавидела не столько человека, причинившего ей зло, сколько самую ситуацию. Какой она была обидной, унизительной, непристойной. Его Грейс могла забыть, но свое положение ни поправить, ни забыть не удавалось.

Во время болезни Грейс не видела Уинтерборна, и, вероятно, поэтому ее воображение обрядило его в слишком романтическую тогу, чего не случилось бы, будь он рядом, со всеми слабостями и недостатками, присущими несовершенной человеческой природе. Он возникал в ее памяти то как бог леса, облепленный листьями и зеленым мхом, как тогда, в зарослях орешника, то как бог садов, забрызганный сидром и яблочными семечками, каким она встретила его, когда он возвращался из долины Черного Вереска с сидровым прессом. В глубине души она, как и отец, хотела показать Джайлсу, что он по-прежнему ей мил.

Неужели они будут вместе всю жизнь? – не переставала изумляться Грейс. И хотя знала, что пока это невозможно, свято верила, как и подобает дочери, в здравый смысл и жизненный опыт отца. Она вспоминала письмо, в котором он писал, что нехудо бы заронить надежду в сердце Уинтерборна, чтобы не потерять его еще раз, и чувствовала, что совет этот ей по душе, если, конечно, следовать ему в границах благопристойности.

Мало-помалу Грейс, превратившаяся в тень за время болезни, стала оживать и наливаться здоровьем. Щеки ее порозовели, и она уже снова могла, как прежде, совершать далекие прогулки.

Вскоре миссис Мелбери предложила ей для развлечения прокатиться в двуколке на ярмарку в Шертон, куда отправился с хозяйским поручением один из работников отца. Никаких дел у Грейс в Шертоне не было, но она подумала, что может встретить там Уинтерборна, и охотно согласилась.

По дороге в Шертон Уинтерборн ей не попался, но когда двуколка медленно продвигалась по запруженной народом и экипажами Шип-стрит, Грейс увидела его на тротуаре. И она вдруг вспомнила, как однажды он ждал ее здесь – она тогда только что вернулась из школы – и как нежному свиданию помешала воспитанная в ней чопорность. Сердце у нее защемило. Как проклинала она сейчас свое благородное воспитание. Вспомнилась и сцена во дворе гостиницы «Эрл-ов-Уэссекс»: Уинтерборн выжимал сок из яблок сидровым прессом, а она, изображая прекрасную даму, благосклонно взирала на него сверху.

Грейс велела работнику остановиться, вышла из двуколки и поспешила к своему возлюбленному.

Джайлс не сразу увидел Грейс, а когда увидел, то глаза его засветились сдержанной радостью, а в манерах появилась непринужденность, которой давно уже не было при встречах с Грейс.

Обменявшись несколькими общими фразами, Грейс проговорила со значением:

– Я никуда не спешу, но, может быть, ты очень занят?

– Я? Нет, я не занят ничем. У меня сейчас, в самую рабочую пору, к сожалению, нет никаких дел.

– Ну тогда… Я иду в собор. Пойдем со мной. Уединиться в соборе – самый простой способ в Шертоне избавиться от соглядатаев.

Разговаривая с Уинтерборном, Грейс чувствовала на себе десятки глаз: значит, время не охладило любопытства, как она надеялась, совсем наоборот. Люди с сочувствием смотрели на покинутую жену, почти ребенка. Их взгляды не были ни оскорбительными, ни навязчивыми, но Грейс все равно было не по себе.

Они бродили по приделам собора, потом присели на скамью. Во всем здании были только они двое. Она смотрела на мраморную плиту над могилой последнего местного барона, и ей в голову не приходило, что Фитцпирс по материнской линии прямой потомок этой вымершей аристократической семьи. Взглянув вверх, на цветные стекла окон, она спросила Уинтерборна, помнит ли он, когда они были в Шертоне последний раз вместе.

Джайлс это хорошо помнил.

– Ты была тогда важной дамой, – ответил он, – прекрасной и недосягаемой. Но, может, ты осталась ею и сейчас?

Грейс медленно покачала головой.

– Несчастье изменило меня, – проговорила она выразительно. – Я теперь совсем, совсем другая. – Почувствовав, что в ее словах таится смысл, который она не сумела бы объяснить, она поспешно прибавила: – Тебе мой отец писал?

– Да, – ответил Уинтерборн.

Грейс вопросительно взглянула на него.

– Обо мне?

– Да.

Она поняла, что отец в письме просил его не пропускать мимо ушей то, что Грейс по его просьбе должна была сказать ему. Щеки ее вспыхнули, но она тотчас оправилась от смущения: ведь перед ней был Джайлс, ее старый верный друг, которого она совсем не боялась.

– Он написал мне, чтобы мы поговорили… Ты понимаешь о чем, – продолжал Уинтерборн тихо.

Поскольку Грейс сама начала разговор, он вовсе не был расположен ограничиться одним-двумя словами. Они вместе росли, и между ними было то полное доверие, какое бывает только между друзьями детства.

– Знаешь, Джайлс, – проговорила Грейс самым деловым тоном, – все это очень хорошо, но сейчас мое положение самое ненормальное, и я пока не могу сказать тебе ничего определенного.

– Да, – отрешенно произнес он и посмотрел на Грейс со странным ощущением новизны.

Он как-то думал, что их возобновившаяся дружба откроет ему новую Грейс. В первый раз за все время он вдруг заметил в ней нечто незнакомое, неожиданное для себя, хотя, по правде говоря, мог бы ожидать, что она переменится. Перед ним была сейчас не наивная девушка Грейс Мелбери, которую он знал с детства. Конечно, он мог бы давно это заметить, но вот не заметил. Перед ним была миссис Фитцпирс, замужняя дама. Да, Грейс изменилась: сохранив приличествующую ее полу скромность, утратила милую девическую застенчивость. Уинтерборн понимал, что перемена неизбежна, но до этой встречи она не бросалась в глаза, и на мгновение ошеломила его. Дело в том, что с тех пор, как Грейс вышла замуж за Фитцпирса, Уинтерборн ни разу близко не видел ее, не считая короткой встречи на холме Хай-стоу, когда он возвращался с сидровым прессом из долины Черного Вереска, но они так быстро расстались тогда, что Уинтерборн ничего не успел заметить.

Уинтерборн тоже стал другой. По-прежнему мягкий, он, однако, мог теперь критически относиться к Грейс. Прошло время, когда Грейс Мелбери была в его глазах непогрешима, как существо высшего порядка. Он и перемену-то заметил в ней потому, что его отношение к ней изменилось. Ведь перед ним была не близкая, понятная Грейс, а таинственная незнакомка, которую ему еще предстояло узнать: взгляды ее стали шире, она держалась с бо́льшим достоинством, с большей уверенностью, чем прежняя Грейс. На первых порах он не мог решить, нравится ли ему эта перемена, но своя прелесть в этом, во всяком случае, была.

Затянувшееся молчание Джайлса испугало впечатлительную душу Грейс: не таится ли в нем недоброе?

– О чем ты задумался? Какие мысли проложили эти морщинки на лбу? – спросила она. – Я не обидела тебя, сказав, что еще не время серьезно говорить о будущем?

Тронутый искренней любовью, прозвучавшей в этих словах, и глубоко взволнованный, Уинтерборн отвернулся, взяв Грейс за руку. Он уже сожалел, что позволил себе критиковать ее.

– Ты очень хорошая, Грейс, очень, – проговорил он глухо. – Ты стала гораздо лучше, чем была.

– Почему?

Он не мог бы ей объяснить почему, и ответил, уклончиво улыбаясь, что она стала еще красивее, хотя думал совсем о другом. Он держал ее правую руку своей правой, так что лица их были обращены в разные стороны; видя, что Джайлс не собирается отпускать ее руку, Грейс решилась мягко укорить его.

– Мне кажется, мы зашли не дальше, чем дозволено в таких обстоятельствах, и достаточно далеко, чтобы мой бедный отец больше не волновался, не правда ли, Джайлс? Мы ведь с тобой те же, что были. Видишь ли, Джайлс, дело мое еще не кончено, вдруг… Представь себе только, что я никогда не получу свободы: возникнет какое-нибудь препятствие, или недостанет какого-нибудь доку– мента…

Грейс побледнела, дыхание у нее оборвалось. До самой последней фразы разговор их был беспечной любовной болтовней. Мрачные события прошлого, еще более мрачное будущее, если хлопоты Мелбери не увенчаются успехом – все было на какой-то миг забыто. Теперь же несчастные обстоятельства снова обступили их, свет и тень заняли подобающие места.

– Но, кажется, дело уже решено, – проговорила Грейс. – Отец пишет, что ему сказал адвокат?

– Пишет, что все в порядке. Случай простой, проще не бывает. Еще, правда, не все оформлено, как полагается по закону. И это естественно.

– Да, конечно! – сказала Грейс и, нахмурив лоб, задумалась. – Но ведь отец написал, что дело почти решено, да? А ты сам что-нибудь знаешь про новый закон?

– Подробно не знаю. Слыхал только, что если муж и жена не ладят, то развестись теперь очень легко. Никакого постановления парламента не надо.

– Они, наверное, просто должны что-нибудь подписать или под присягой рассказать о чем-нибудь?

– Да, наверное.

Сострадательный человек, услыхав, как эти две простых души рассуждают об имперском законе, зарыдал бы, знай, какие опасные мечты лелеют они, усыпленные неведением.

Какое-то время оба молчали, как дети при виде чудесного, непостижимого явления.

– Джайлс, – наконец сказала Грейс, – когда я вспоминаю, как серьезно мое положение, то очень расстраиваюсь. Давай уйдем отсюда. Мы с тобой так долго вместе – это опрометчиво с моей… с нашей стороны. Вдруг кто-нибудь нас увидит?.. Я почти что уверена, – прибавила она с сомнением, – что не должна позволять тебе брать мою руку, ведь документы еще не подписаны и я по-прежнему связана ненавистными узами. Мой отец потерял голову. Правда, я ни перед кем не чувствую никаких моральных обязательств и на моем месте ни одна женщина, имеющая гордость, не чувствовала бы их после всего, что было, но хочу, чтобы приличия были соблюдены.

– Да-да, конечно. Но твой отец пишет в письме, что жизнь коротка. И он прав, поэтому я так хочу знать, Грейс, твое теперешнее ко мне отношение. Минутами я чувствую себя, после того как получил это письмо, точно ребенок, который ничего не понимает и всего боится. Если одному из нас суждено умереть до того, как будут окончены все формальности и ты станешь свободна, если один из нас отойдет в мир иной и мы не воспользуемся этой краткой, минутной, но вполне реальной возможностью, то я, умирая, спрошу себя, если это буду я, «правильно ли, что ни разу тебя не поцеловал». А я, видит Бог, ни разу тебя не целовал, хотя ты и обещала быть моей, а теперь уже никогда не поцелую. Вот что я подумал бы.

Грейс смотрела, как слова слетают с губ Уинтерборна, точно они были видимы, лицо ее становилось печально. Услышав же последние слова, она опустила голову и сказала:

– Да, я тоже об этом все время думаю и совсем не хочу быть сдержанной и холодной с тобой, моим единственным другом, который столько лет и так преданно любит меня; я не хочу причинять тебе боль, как причиняла когда-то в те бездумные дни. Не хочу! Но могу ли я сейчас позволить тебе… Не слишком ли рано?..

В глазах Грейс от смущения и страха заблестели слезы. Честный Уинтерборн не стал настаивать, видя смятение Грейс.

– Да, ты права, – ответил он, уже раскаиваясь в сказанном. – Лучше подождать, пока все устроится. А что пишет тебе отец?

Уинтерборн хотел спросить, в каком положении дело, но Грейс, поняв его по-своему, стала простодушно пересказывать ту часть письма, где Мелбери советовал ей, как вести себя.

– Он пишет… то, что я уже сказала тебе. Рассказать подробнее?

– Нет, конечно, если это секрет.

– Вовсе не секрет. Я перескажу тебе все слово в слово, Джайлс, если ты хочешь. Он пишет, что я должна подать тебе надежду. Вот! Но я не могу пока зайти так далеко, как он этого хочет… Ну, пойдем отсюда, – прибавила Грейс и, мягко высвободив свою руку из его ладони, первая пошла к выходу.

– Я подумал, что не мешало бы пообедать, – сказал Уинтерборн, спускаясь с небес на землю. – Тебе надо обязательно поесть. Пойдем, я знаю здесь такое местечко.

У Грейс за стенами отцовского дома не было во всем свете ни одного друга. Фитцпирс не ввел ее в общество, скорее напротив: пока жила с ним, она временами чувствовала себя одинокой, как никогда, – и теперь ей было приятно ощутить чью-то заботу. Но все-таки она стала сомневаться, благоразумно ли предложение Уинтерборна и не является ли оно следствием его неискушенности. Грейс ласково сказала ему, что было бы лучше, если бы он пошел один и заказал ей обед где-нибудь поблизости, а она подождет его в привратницкой монастыря. Джайлс понял сомнения Грейс и, упрекнув себя в незнании приличий, пошел, куда велела ему Грейс.

Вернулся он через десять минут и застал Грейс на том же месте, где оставил.

– Пока ты дойдешь туда, обед будет готов, – сказал он и назвал харчевню, где заказал обед.

Грейс никогда о такой харчевне не слышала.

– Я спрошу, как туда идти, – сказала Грейс, спускаясь со ступеней храма.

– Мы еще увидимся сегодня?

– Конечно, приходи туда ко мне. Как будто ты случайно зашел. Это совсем другое дело, не то что идти вместе. А потом поищешь мою двуколку.

Уинтерборн подождал четверть часа: достаточно, по его мнению, чтобы пообедать, – и поспешил в харчевню. Харчевня «Три бочки», маленькая, опрятная и недорогая, находилась в соседнем переулке. По дороге Уинтерборн вдруг со страхом подумал, достаточно ли хорошо это место для Грейс, а войдя в зал и увидев там Грейс, сразу понял, что совершил промах. Грейс сидела за столом в зале, бывшем по ярмарочным дням и столовой и гостиной. Это была длинная узкая комната с полом, посыпанным песком, на котором метла оставила след в виде елочки, и двумя окнами – одно, занавешенное красной шторой, выходило на улицу, другое – во двор. Грейс забилась в самый дальний угол, поглядывая растерянно на молочников и мясников, занявших все передние столики. Надо отдать Уинтерборну справедливость: когда он заходил сюда, чтобы заказать обед, этой публики еще не было.

Грейс была совершенно подавлена. Войдя в харчевню и оглядевшись, она немало изумилась, но было уже поздно отступать, и она, сделав над собой героическое усилие, прошла вперед и села на тщательно выскобленную скамейку за длинный узкий стол со стальными ножами и вилками, оловянными перечницами и голубыми солонками. Со стены на нее глядели вывески, рекламирующие торговлю волами. Последний раз, когда Грейс обедала вне дома, это было в фешенебельной гостинице «Эрл-ов-Уэссекс», в обществе Фитцпирса, а до этого месяца путешествовала с ним по Европе и останавливалась в тамошних роскошных гостиницах.

Но разве она могла ожидать что-нибудь другое теперь, когда спутником ее стал Уинтерборн? И все-таки перемена была разительной! А она и не подозревала до этой минуты, что ей в такой степени привились вкусы и наклонности Фитцпирса. Правда, элегантный Фитцпирс еще и по сей день не уплатил по весьма внушительному счету вышеназванной гостинице: всякий раз, приезжая с Грейс в Шертон, он останавливался и обедал именно в этом комфортабельном заведении. Но так уж устроен человек, что Грейс, несмотря на долги, обедала в «Эрл-ов-Уэссексе» с легким сердцем, тогда как здесь, в «Трех бочках», вкушая еду, за которую Уинтерборн честно уплатил вперед, чувствовала себя несчастной и униженной.

Уинтерборн мгновенно понял, что Грейс страдает в этой непривычной обстановке. И радость его как рукой сняло. У него родилось то горькое чувство приниженности, которое испортило тогда памятный рождественский праздник.

Он не знал, что эта вспышка тщеславия в Грейс была единичной и кратковременной, – так бывает на первых порах со всеми, кто, как она, твердо решил начать новую страницу жизни. Грейс закончила свою трапезу, бывшую, как заметил Уинтерборн, для нее мучительной. И он постарался поскорее увести ее отсюда.

– Ну вот, – сказал он, как только они вышли, глядя на нее огромными печальными глазами. – Ты голодная. Пойдем в «Эрл-ов-Уассекс»: хоть там чаю выпьешь. Я не подумал, что то, что хорошо для меня, для тебя может быть плохо.

Поняв, что происходит в его душе, Грейс совсем расстроилась.

– О, Джайлс! – воскликнула она с горячностью. – Я совсем не хочу есть. Зачем ты так говоришь, ведь ты ничего не знаешь? Ты никогда, никогда не поймешь меня!

– Нет, миссис Фитцпирс, вы не правы. Разве вы станете отрицать, что в «Трех бочках» вам было очень плохо?

– Ах, я не знаю!.. Ну хорошо, поскольку ты первый об этом заговорил, мне там было действительно не по себе.

– А я обедаю в этой харчевне вот уже двадцать лет и чувствую себя как дома. Вы с вашим мужем останавливались обычно в «Эрл-ов-Уэссексе»?

– Да, – неохотно откликнулась Грейс. Как могла она здесь, на улице, объяснить Джайлсу, что это не она, не ее чувства обижены, а привитые ей вкусы, наносные и преходящие?

К счастью или к несчастью, но в этот момент они увидели двуколку, которой правил работник Мелбери и вертел головой по сторонам, явно высматривая Грейс: назначенный час, когда должен был встретить ее, давно прошел. Уинтерборн окликнул его, и Грейс пришлось оборвать разговор. Она села в двуколку, возница взял вожжи, и лошадь побежала. Лицо Грейс было печально.

Глава 39

Всю ночь Уинтерборн не смыкал глаз, мучаясь воспоминаниями о том, как грустно окончилось их свидание с Грейс, позабыв все приятные его минуты. Он опять стал сомневаться, смогут ли они быть счастливы, даже если Грейс и выберет теперь его. Она была образованна и хорошо воспитана. Он был неотесанный деревенский парень. Это препятствие существовало всегда, и он не мог легкомысленно от него отмахнуться, как на его месте поступили бы многие.

Уинтерборн был по натуре человек независимый и малообщительный, никогда не искал чьего-нибудь расположения или покровительства и – возможно, поэтому – обладал редкой проницательностью. Он нелегко менял свои взгляды и склонности, и если уже какое-то убеждение или надежда, пройдя все стадии развития, в конце концов, умирали в его груди, то впоследствии он редко к ним возвращался, как бывает с людьми более сангвинического склада. Когда-то он боготворил Грейс, был готов до конца дней служить ей, уже видел ее своей женой и вдруг потерял ее. И хотя он вернулся к ней почти с тем же пылом сердца, но прежних надежд уже не питал и не позволял себе беспредельно поддаваться ее очарованию.

Он больше не приблизится к ней ни на шаг, даже оттолкнет ее, уступая велению совести. Преступление склонять Грейс к замужеству с таким, как он: для нее это будет еще одно не менее горькое разочарование. Отец ее сейчас слеп, а раньше-то хорошо видел эту опасность, и долг Уинтерборна – открыть глаза Грейс ради ее же блага.

Грейс также провела бессонную ночь, наутро ей передали еще одно письмо от отца, но и оно не принесло успокоения ее смущенной душе: отец все так же упрямо стоял на своем. Порадовавшись выздоровлению дочери, он писал:

«Дело опять затягивается. Адвокат, к которому мы хотим попасть, сейчас в отъезде. Так что я не знаю еще, когда буду дома. Задержка больше всего пугает меня тем, что ты можешь потерять Джайлса Уинтерборна. Я не сплю по ночам, думая, что, пока мы тут тянем время, он может почему-то обидеться на тебя или от застенчивости совсем уехать из наших мест. А я решил бесповоротно: Джайлс или никто. Пожалуйста, Грейс, будь с ним ласковее, хотя, быть может, это и преждевременно. Но я верю, что Господь простит нас, когда вспоминаю, сколько мы натерпелись. У меня есть еще одна причина, почему я так уповаю на твою дружбу с Джайлсом: я уже стар и чувствую, что дело идет к концу, – последние события совсем доконали меня. И пока ты не устроена, я не умру спокойно».

В конце письма стояла приписка: «Только что стало известно, что адвокат вернулся, и завтра мы идем к нему. Вероятно, буду дома к вечеру того дня, как ты получишь письмо».

Чувства Грейс совпадали с желанием отца, и все-таки вчера Грейс чуть было не нанесла глубокого оскорбления Джайлсу. Стараясь изо всех сил снова стать простой деревенской девушкой, как хотел того отец, желая вытравить из себя мисс – точнее, миссис недотрогу, – она споткнулась на первом же шагу: именно эта «мисс недотрога» вдруг ожила в ней, вопреки всем ее добрым намерениям. Отец, вернувшись и увидев, что Джайлс обижен, упрекнет ее за строптивость: когда-то она противилась воле отца, настаивавшего на браке с Фитцпирсом, а теперь отваживает бедного Уинтерборна.

В тот день Уинтерборн работал в саду напротив окна Грейс. Он решил не втягивать больше Грейс в эти опасные разговоры. Но если бы у него было как раз обратное намерение, если бы он был самым искусным обольстителем, он вряд ли придумал бы более верный способ возбудить ее интерес. Грейс не могла разглядеть, чем занимается Джайлс, но видела, что он все еще расстроен: он ходил по саду с самым сосредоточенным видом и ни разу не взглянул в сторону ее дома.

О, как хотела она помириться с ним! Отец ее возвращался вечером – это значит, что очень скоро никакие формальности не будут стоять между ними, замужество ее потеряет силу, и она станет свободной. И подумать только, что у них с Джайлсом размолвка! Как она взглянет в глаза отцу?

Был июньский день, яркий от молодой зеленой листвы. Грейс вышла в сад и села на стоявший под лавровишней стул, сколоченный из голых дубовых ветвей, оставшихся после заготовки коры. Глянцевые темно-зеленые листья над головой упруго шелестели от налетавшего ветерка, но Грейс, защищенная ими, не чувствовала даже слабого дуновения. Весь день она ожидала, что Джайлс придет осведомиться, как она доехала вчера до дому, или найдет другой предлог, но он не пришел. А теперь все ходил по соседнему саду, точно дразнил ее. Грейс не спускала с него глаз.

Работа Уинтерборна была прервана появлением Кридла, принесшего письмо. Грейс догадалась, что Кридл вернулся из Шертона, где перед отъездом в Хинток заглянул на почту, чтобы прихватить письма, полученные дневной почтой, которые почтальон должен был доставить на другой день. Грейс любопытствовала узнать, что содержало письмо Джайлса: отец, верно, решил и ему отправить еще одно напутственное послание.

Но письмо, по-видимому, не имело к ней никакого отношения. Джайлс прочитал его и тотчас пошел к воротам, ведущим из сада, точнее говоря – к проему в живой изгороди, если можно так назвать невысокую бровку, поросшую кое-где кустами. Он вышел в лес и, без сомнения, зашагал в сторону своей таинственной хижины, которая находилась где-то в другом конце леса.

Шуршит в песочных часах струйка быстротечного времени: Грейс в эти дни не раз слыхала ее печальный звук, – и вот опять вспомнив, подобно Джайлсу, печальные предчувствия отца, задумалась она о том, как быстро летит время. Ее девическая свежесть поблекнет, и давняя многострадальная любовь Джайлса может вдруг оборваться – оборваться в эту самую минуту. Мужчины ведь так странно устроены. Мысль эта произвела переворот в душе Грейс: от ее застенчивости не осталось и следа. Она решила действовать немедленно. Если после вчерашней размолвки или ссоры – называйте как хотите – необходимо восстановить мир, то она сделает это сейчас же. Грейс встала со стула, вышла за ворота, пересекла сад, где работал Джайлс, и, пройдя сквозь проем в изгороди, устремилась вслед за Джайлсом, чья фигура, удаляясь, мелькала между деревьями, подобно фавну, резвящемуся под зеленым пологом на мягком коричневом ковре.

Грейс ошиблась – очень сильно ошиблась, – предположив, что письмо не имеет к ней отношения, раз Джайлс, прочитав его, не поспешил к ней, а ушел в лес. Но Джайлс, как это ни прискорбно, именно поэтому и пошел в лес, что содержание письма прямо ее касалось. Он побоялся, что она увидит, как вдруг опечалилось его лицо.

Письмо было от Бокока, отослано вслед за посланием Мелбери Грейс и содержало плохую весть.

Джайлс когда-то оказал услугу этому непутевому малому, и теперь тот по-своему решил отблагодарить его. За несколько дней в компании Мелбери он, конечно, немало наслышался о его искупительных планах в отношении Джайлса и поспешил поэтому уведомить его о том, что их попытка спасти Грейс не удалась: боялся, как бы молодой человек, надеясь на успешный исход дела, не поставил себя в фальшивое положение. В письме Бокок писал, что поведение Фитцпирса оказалось недостаточно вопиющим для расторжения брака и что Грейс, по всей вероятности, суждено до самой могилы оставаться его женой.

Все обиды и сомнения тотчас вылетели из головы Уинтерборна, и огромная – всепрощающая и вместе с тем мучительная – любовь к бедняжке Грейс захлестнула его. Такое действие оказало на Джайлса это роковое известие.

Навсегда отказаться от нее… это значит конец всему. Нечего больше сомневаться, подходят ли они один другому, не будет больше размолвок из-за разницы вкусов. Опять между ними воздвиглась стена. Грейс никогда не будет принадлежать ему. С нестерпимой болью вспомнил он, как совсем недавно радовались они вновь обретенной надежде. Как могли они быть до такой степени наивными, чтобы поверить в возможность чуда?

Вдруг Уинтерборн услышал, что кто-то нагоняет его, и, обернувшись, увидел, как Грейс чуть не бегом бежала за ним сквозь чащу. Он сразу понял, что ей еще ничего не известно.

– Джайлс, почему ты не зашел ко мне? – спросила Грейс с ласковым упреком. – Разве ты не видел, что я весь день сидела в саду?

– Видел, – ответил Уинтерборн, захваченный врасплох. Он еще не успел сообразить, как теперь вести себя с Грейс.

Грейс же, введенная в заблуждение его тоном, подумала, что ее слова опять обидели его, и решила быть с ним помягче, отчего щеки ее слегка зарделись.

– Я получила еще одно письмо от отца, – поспешно продолжила она. – Он, наверное, приедет сегодня вечером. И ему будет очень неприятно – ведь ты знаешь его мечту, – что мы с тобой поссорились.

– А мы не ссорились, – ответил Джайлс, глядя на нее печально и ломая голову над тем, какими словами высказать Грейс горькую правду.

– Я боюсь, что ты все еще дуешься на меня за то, что мне не понравилась та харчевня.

– Нет, я не дуюсь.

– А почему у тебя такой несчастный вид? – спросила Грейс, подойдя к нему совсем близко и прелестно улыбаясь. – Ты не веришь, что будешь когда-нибудь счастлив?

Джайлс несколько секунд молчал.

– Я буду счастлив не раньше, чем луч солнца коснется северной стены Шертон-Аббас, – глухо проговорил он, глядя в землю.

– Но тогда, значит, есть еще что-то, кроме обиды из-за этой глупой харчевни? Может, ты сердишься, что я… не позволила тебе поцеловать меня? Но, Джайлс, ты ведь знаешь, это не потому, что я не питаю к тебе никаких чувств, я просто думала тогда, что еще рано, хотя мой бедный отец думает другое. Это одна-единственная причина, честное слово. Я не хочу обижать тебя, Джайлс: видит Бог, не хочу, – сказала она, и голос ее задрожал. – Может быть, раз уж я вот-вот стану свободна, я не права, и нет ничего дурного, если ты поцелуешь меня.

«О, господи!» – взмолился про себя Джайлс. У него закружилась голова, но он все еще упорно смотрел в землю. Последние несколько минут он видел, как соблазн по всем правилам военного искусства вел против него осаду, и вот наконец он в плену. Для Джайлса, чья жизнь была так проста и бесхитростна, так неукоснительно подчинена требованиям дедовской морали, было страшным грехом, почти преступлением воспользоваться неведением Грейс и уступить ей.

– Ты что-то сказал? – спросила Грейс смущенно.

– Нет, я только…

– Ты веришь, что раз мой отец возвращается сегодня вечером, то, значит, все уже окончательно решено? – спросила она обрадованно.