Текст книги "В краю лесов"

Кто бы ни спал сейчас в спальне ее мужа, но легкий удар камешка о стекло он услышал. Окно почти тотчас приоткрылось, и голос, который Грейс сразу узнала, спросил:

– В чем дело?

– Доктор, – проговорила она, изменив голос, чтобы не выдать себя, – в маленькой хижине по дороге в Делборо лежит тяжелобольной человек. Ему срочно нужен врач. Ради бога, помогите!

– Сейчас же иду!

В ответе Фитцпирса, неожиданно для Грейс, прозвучали удивление, готовность и даже радость. Чувства эти были вызваны тем, что ночной вызов к больному означал возвращение к привычному делу, а это было так необходимо Фитцпирсу, который в порыве раскаяния покинул стезю ошибок и заблуждений, а дома нашел потухший очаг. Как хотел он сейчас достойной, полной труда жизнью загладить прошлое! Если бы первый вызов по возвращении был к больной кошке или собаке, он бы, кажется, и тогда не отказался пойти.

– Вы знаете туда дорогу? – спросила она.

– Да, – ответил он.

– Маленькая хижина по дороге в Делборо, – повторила она. – Только быстрее.

– Да-да, – ответил Фитцпирс.

Грейс, ни секунды больше не задержвышись, вышла через белые ворота, не затворив их, и поспешила к Уинтерборну. Значит, муж опять живет в доме ее отца. Как ему удалось помириться со стариком, на каких условиях был заключен мир – об этом она могла только гадать. Но в том, что соглашение было достигнуто, сомневаться не приходилось. Как ни важен был для нее этот вопрос, другой, более важный, заслонял его, и она почти бежала в глубь леса петляющими тропами.

Тем временем Фитцпирс собирался в путь. Какое-то странное, неясное предчувствие волновало его. Услыхав первое слово, произнесенное Грейс, он не узнал ее и ничего не заподозрил, но следующие слова насторожили: голос женщины за окном поразительно напоминал голос жены, – но это не могла быть Грейс. Он знал, что она гостит у подруги, чтобы исподволь подготовить себя к примирению. Фитцпирс был сейчас в таком покаянном состоянии духа, что, услышав причину отсутствия жены, и подумать не смел поехать за ней, чтобы лишний раз не вызвать ее неудовольствия. Он не знал, в каком состоянии и в какой поспешности бежала она из дому: никто из домашних не сказал ему.

Мелбери, испуганный и встревоженный этим отчаянным шагом дочери, по зрелом размышлении решил оставить ее в покое. Хотя он был недоволен таким непослушанием, но чувства ее понимал, к тому же драматический ход событий, последовавший за его вмешательством, научил его воздерживаться от крутых мер. Он молил Бога, чтобы никакая опасность не встретилась ей на пути в Шертон, а затем в Эксбери, если она действительно отправилась туда. Он даже не стал наводить справок, что можно было бы ожидать ввиду столь скоропалительного бегства дочери. Случись такое полгода назад, он непременно начал бы самое тщательное расследование.

Вот в каком настроении был Мелбери, когда молчаливо согласился принять зятя обратно в дом. Мужчины ни разу не видели друг друга, посредничала между ними жена лесоторговца, что очень облегчило Фитцпирсу возвращение под некогда столь гостеприимный кров. Декорум был соблюден, никто ни о чем не спрашивал. Фитцпирс вернулся, готовый во всем покаяться. Что было причиной такого перерождения, об этом будет сказано позже, но случайным оно не было. Услыхав в полночь голос, призывавший его к постели умирающего, он стал немедленно собираться, стараясь не шуметь и не делать переполоха, чтобы как можно лучше выполнить свой долг.

Он не стал будить конюха, чтобы оседлали лошадь или подали двуколку, а отправился в лес к одинокой хижине пешком следом за Грейс.

Глава 43

Грейс вошла в хижину, сбросила шляпку и пальто и приблизилась к постели несчастного. Он опять что-то быстро-быстро бормотал, руки его стали холодные как лед, и Грейс опять ощутила ужас, который отпустил было ее, пока ходила в Хинток.

Неужели Джайлс действительно умирает? Она опять обмыла ему лицо, поцеловала, позабыв все на свете; перед ней был человек, любивший ее, как не могут любить сорок тысяч братьев, пожертвовавший собой ради ее удобства, дороживший как зеницей ока ее добрым именем.

За окном послышались быстрые легкие шаги: она знала, кому они принадлежат.

Грейс сидела на краешке кровати у стены и держала в своих ладонях руку Джайлса, так что, когда муж вошел, она оказалась к нему лицом, а распростертый на постели Джайлс – между ними. Фитцпирс, как громом пораженный, остановился на пороге, поскольку видел перед собой только Грейс. Потом медленно перевел взгляд на кровать, чтобы узнать, кто болен. Хотя отвращение Грейс к мужу было так велико, что, узнав о его возвращении, она бежала из дому как от чумы, в эту минуту в ее отношении к нему не осталось ничего личного. Вздох облегчения вырвался из груди Грейс – так обрадовал ее приход врача, а то, что этот врач был ее мужем, кануло в глубины подсознания. Высокая, святая цель затмила все.

– Он умирает? Есть хоть какая-нибудь надежда?

– Грейс! – прошептал Фитцпирс, вложив в одно это слово страстную мольбу о прощении.

Как завороженный смотрел он на представившуюся его взгляду картину не столько из-за ее сюжета, хотя сам по себе он был весьма занимателен для человека, считавшегося мужем добровольной сиделки у постели умирающего, сколько из-за того, что на память ему тотчас пришла другая сцена, в которой роль больного играл он, а сиделкой была Фелис Чармонд.

– Он в опасности? Вы сможете помочь ему? – опять спросила Грейс.

Фитцпирс, поборов себя, подошел ближе и оглядел больного, даже не присев к нему. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это конец. Он перевел глаза на Грейс, взвешивая, как она примет роковое известие, и сухой категоричностью проговорил:

– Он умирает.

– Что? – воскликнула Грейс.

– Ни я, никто-либо другой в целом свете уже не может ему помочь. Это агония. Конечности уже холодеют.

Он не отводил взгляда от Грейс, так как Уинтерборн не представлял больше для него интереса: ни профессионального, ни любого иного.

– Этого не может быть! Еще неделю назад он был совсем здоров.

– Думаю, это не так. Мне кажется, у него то, что называется рецидивом. Он, видимо, переболел какой-то тяжелой болезнью – возможно, тифозной лихорадкой, – причем неважно когда: полгода назад или совсем недавно.

– Да, он болел прошлой зимой, вы правы. И, значит, он уже был болен, когда я пришла сюда.

Нечего было больше делать, не о чем говорить. Грейс, поникнув, сидела на краешке кровати, Фитцпирс опустился на стул. Так они сидели в молчании и Грейс ни разу не взглянула на мужа и даже не подумала о нем. Время от времени он привычно отдавал распоряжения, чтобы уменьшить страдания умирающего, Грейс покорно, почти не понимая, что делает, исполняла его указания, а в свободную минутку наклонялась над бесчувственным телом Джайлса, обливаясь слезами.

Уинтерборн так и не пришел в себя; Грейс скоро и сама увидела, что он умирает. Менее чем через час агония окончилась, наступила величественная минута покоя, боли прекратились, дыхание стало легким, и Джайлс тихо почил.

Фитцпирс нарушил молчание:

– Ты давно здесь живешь?

Грейс, потрясенная несправедливостью утраты, проклинала людей… Небо – всех, проговорила как во сне:

– Да. А по какому праву вы спрашиваете меня об этом?

– Не думай, я не претендую ни на какие права, – печально проговорил Фитцпирс. – Ты вольна делать и говорить что хочешь. Я заслужил твое презрение: я негодяй, и недостоин даже твоего мизинца. Но, каков ни есть, я вернулся, а вопрос этот задал, потому что ты мне отнюдь не безразлична.

– Он был для меня всем! – воскликнула Грейс, едва расслышав, что говорит муж, и, опустив благоговейную руку на веки почившего, долгое время не отнимала ее, а поглаживала легким прикосновением ресницы, точно гладила птичку.

Фитцпирс наблюдал за ней, потом, оглядев комнату, обратил внимание на кое-какие вещи, которые Грейс явно принесла из дому.

– Грейс, – сказал он, – я испил чашу унижений до дна. Я вернулся, раз ты не захотела уехать со мной отсюда, опять поселился в доме твоего отца. Хотя мне это и дорого стоило, я все вынес, не искал снисхождения, потому что знал, что виноват. Но неужели меня ждет еще большее унижение? Ты сказала, что все это время была в этой хижине с ним, что он для тебя все. Должен ли я сделать отсюда самый последний и такой страшный для меня вывод?

Какой мужчина и какая женщина (особенно женщина) откажется от удовольствия отплатить обидчику той же монетой? Это была первая и единственная возможность для Грейс отомстить мужу за все унижения, которые она с такой кротостью переносила, и она ответила:

– Да.

Было в ее тонкой душевной организации что-то такое, отчего она, произнеся это слово, счастливо затрепетала от гордости, но уже в следующую минуту после того, как она возвела на себя такую чудовищную ложь, стала жалеть о сказанном. Лицо ее мужа сделалось белым как стена, против которой он сидел. Казалось, все, чем он еще жил и на что надеялся, было в один миг отнято у него. Он не двинулся с места, а только до побеления сжал губы, стараясь сдержать себя. Ему это удалось, но Грейс все-таки заметила, что удар оказался гораздо сильнее, чем она предполагала. Фитцпирс посмотрел на Уинтерборна.

– Не удивительно ли, – сказал он, едва выговаривая слова, точно ему не хватало дыхания, – что и она, бывшая для меня тем, чем он был для тебя, умерла тоже.

– Умерла, она умерла? – воскликнула Грейс.

– Да, Фелис Чармонд там же сейчас, где этот молодой человек.

– Нет-нет, только не там! – вспыхнула Грейс.

– И я приехал сюда, чтобы помириться с тобой, но…

Фитцпирс поднялся на ноги и, повесив голову, как человек, в душе которого надежда внезапно сменилась отчаянием, медленно пошел к двери. На пороге он еще раз взглянул на нее. Грейс все так же сидела, нагнувшись над покойным, приблизив к нему лицо.

– Ты целовала его во время болезни? – спросил он.

– Да.

– А во время приступов?

– Да.

– В губы?

– Да.

– Тогда ты должна как можно скорее накапать в воду несколько капель из этого пузырька и выпить.

Он вынул из кармана маленький пузырек, вернулся в комнату и протянул его Грейс, но та покачала головой.

– Если ты не сделаешь этого, все может кончиться очень плохо.

– Пусть. Я хочу умереть.

– Я ставлю пузырек сюда, – сказал Фитцпирс, кладя лекарство на полку. – Я предупредил тебя. По крайней мере этого греха не будет на моей совести. Я ухожу и пришлю кого-нибудь за тобой. Твой отец не знает, что ты здесь? Вероятно, я должен сообщить ему это?

– Конечно!

Фитцпирс затворил за собой дверь, и скоро его шаги слились с тишиной, царившей над этим печальным местом. Грейс опустилась на колени; она плакала и молилась, не замечая времени; потом встала, накрыла простыней лицо Джайлса и пошла к двери, где недавно стоял ее муж. Она прислушалась, не идет ли кто, но ухо ее уловило только слабое похрустывание сухих листьев, примятых подошвами Фитцпирса, которые медленно принимали прежнее положение. Грейс вспомнила, что Фитцпирс сильно изменился внешне: его всегда одухотворенное, интеллигентное лицо исхудало, и в нем появилось то особое выражение достоинства, которое приобретается страданием, Грейс вернулась к изголовью Уинтерборна, но размышления ее были нарушены звуком шагов за окном. Раскрылась дверь, кто-то вошел в комнату и остановился в изножье кровати.

– Марти! – прошептала Грейс.

– Да, я все знаю, – проговорила девушка, изменившаяся до неузнаваемости и походившая теперь на старуху, – так поразила ее смерть Уинтерборна.

– Он умер из-за меня! – с трудом проговорила Грейс.

Марти по-своему поняла эти ее слова:

– Он никому теперь не принадлежит: красавица Грейс и дурнушка Марти – все для него сейчас одно. Я пришла, чтобы помочь вам, мадам. Он ни разу, когда был жив, не подумал обо мне, зато вас очень любил, но теперь его чувства ко мне и к вам сравнялись.

– Не надо, не надо, Марти!

Девушка больше ничего не прибавила, а встала на колени по другую сторону постели.

– Ты встретила моего му… мистера Фитцпирса?

– Нет.

– Тогда что же тебя привело сюда?

– Я иногда хожу мимо. В это время года я работаю на самом дальнем участке. Я иду туда к четырем часам утра, чтобы пораньше затопить печь. И в этот час я часто прохожу здесь.

Грейс быстро взглянула на нее.

– Ты, значит, знала, что я живу в этой хижине?

– Да, мадам.

– А ты никому не рассказывала об этом?

– Нет. Я знала, что он отдал вам свою хижину, а сам ушел.

– А знала ли ты куда?

– Нет, не знала. В Делборо, наверное.

– Нет, Марти, нет. Ах если бы он ушел туда! Он тогда был бы… был бы…

Слезы душили ее, и она отвернулась. Увидев на окне книжку, Грейс взяла ее.

– Это, Марти, псалтырь. Он не был таким уж религиозным, но был чист сердцем и благороден душой. Давай почитаем псалтырь вместе.

– Да, конечно, я буду очень рада.

Грейс открыла тоненькую коричневую книжку, которую бедняга Джайлс держал главным образом затем, чтобы править о ее кожаный переплет перочинный нож, и начала читать глубоким, выразительным голосом, необычным в таких обстоятельствах.

– Я хочу помолиться теперь за упокой его души, – сказала Марти, когда они закончили читать.

– И я бы тоже хотела, да ведь это нельзя.

– Почему? Ведь никто не узнает.

Довод был неопровержимый, тем более что Грейс мучила совесть за то небрежение, с каким она относилась к живому Уинтерборну. Тихие нежные голоса двух женщин слились и наполнили маленькую узкую комнатку молитвенным бормотанием, которое вполне мог бы одобрить кальвинист. Только они закончили, как снаружи послышались шаги и голоса.

Узнав голос отца, Грейс встала и вышла из дому. Было еще совсем темно, только полуоткрытая дверь давно немного света. В этой полосе света стоял Мелбери со своей женой.

– Я не упрекаю тебя ни в чем, – сказал отец незнакомым голосом, от которого на Грейс повеяло холодом. – То, что ты сделала, уйдя к нему, и то, что падет теперь на тебя и на нас, не оплачешь никакими слезами, не искупишь никакой ценой. Возможно, я сам толкнул тебя на это, но мне очень больно, очень горько, и я потрясен! Мне нечего больше тебе сказать, дочь.

Не отвечая, Грейс повернулась и исчезла в хижине.

– Марти, – сказала она, – я не могу смотреть в глаза отцу до тех пор, пока он не узнает правды. Поди и расскажи ему то, что сказала мне… что видела своими глазами… что он оставил здесь меня одну, а сам ушел.

Грейс села на стул, закрыв ладонями лицо. Марти ушла и через несколько минут вернулась. Тогда Грейс поднялась со стула и, выйдя к отцу, спросила, говорил ли он с Марти.

– Да, – ответил Мелбери.

– Теперь ты знаешь, как все было на самом деле. Пусть мой муж думает самое худшее, но не ты.

– Да, теперь я все знаю. Ты поступила необдуманно, очертя голову, но в этом и вся твоя провинность. Прости меня, Грейс зато, что заподозрил тебя в худшем. Я должен был больше доверять тебе. И надеюсь, ты сейчас же вернешься со мной под кров, который прежде был для тебя родным.

– Нет. Я останусь с ним. И не беспокойся обо мне больше.

Воспоминание о тех удивительных, трогательных и нежных отношениях, совсем недавно связывавших Грейс и Уинтерборна и родившихся в значительной степени при помощи самого Мелбери, увлеченного исполнением заветного плана, не могло не смягчить его вполне естественного негодования, вызванного поведением Грейс в последние дни.

– Дела наши плохи, дочь моя. Так зачем же делать все, чтобы еще ухудшить их? Какая польза Джайлсу от того, что ты с ним останешься? Видишь, я ни о чем тебя не спрашиваю: ни о том, почему ты решила прийти именно сюда; ни о том, что ты стала бы делать, если бы он остался жив. Впрочем, я верю, что ничего плохого ты бы не сделала. Я потерял над тобой всякую власть. И я никого в этом не виню. Скажу только, что, вернувшись домой, ты ничем не обидишь его, а себя спасешь от большого срама.

– Я ничего не боюсь.

– Если ты не думаешь о себе, то подумай хотя бы о нас с миссис Мелбери. Никто, кроме домашних, не знает, что ты уходила из дому. Ты, видно, хочешь из простого упрямства свести седины мои в гроб?[40]40
  Парафраза из Библии. Бытие, гл. 44.


[Закрыть]

– Если бы только мой муж… – начала Грейс, которую слова отца немного образумили. – Я не хочу его видеть. Как может женщина, которой противно быть игрушкой в руках мужчины, забыть то, что было?

– Он не останется у нас и секунды, узнав, что ты не возвращаешься из-за него.

– А ты в этом уверен, отец?

– Мы встретили его, когда шли сюда, и он сам сказал, – вмешалась миссис Мелбери. – Он был очень, очень расстроен.

– Он сказал ей, когда вернулся из леса, что будет ждать, пока время и чувство долга сделают свое и ты простишь его, – сказал Мелбери. – Так ведь он сказал, Люси?

– Да. Сказал, что не будет искать твоего общества, пока ты сама не позовешь его, – прибавила миссис Мелбери.

Эта неожиданная покорность Фитцпирса пришлась по душе Грейс, и хоть по-прежнему не хотела его видеть, она пожалела, что не сдержалась и сказала ему в отместку такое, от чего он вряд ли будет теперь искать с ней встречи. Грейс больше не отказывалась вернуться домой; войдя со стариками в хижину и бросив последний прощальный взгляд на Джайлса, стала собирать свои вещи. Тем временем подоспели две женщины, которых Мелбери позвал убрать покойника, а следом за ними вошел Кридл.

– Простите меня, мистер Мелбери, не могу справиться с собой, – сказал он. – Я не видел его с вечера четверга и все думал, куда он запропастился. Я ждал, что он вот-вот придет и велит мне мыть бочки для сидра, а он вон что… А я ведь знал его, когда он еще под стол пешком ходил, и отца его знал. Прервался род. И какой! Много ли у нас в Хинтоке хороших людей-то? Раз-два и обчелся. То-то и жалко его так! А когда выйдет срок и косточки Кридла закопают в сырую землю, некому будет всплакнуть о нем!

Все семейство Мелбери отправилось наконец домой, а Кридл и Марти остались в хижине. Отец и дочь шли молча. Бледная синева рассвета и стынущие краски неба отражались в озябшем, не просохшем еще от слез лице Грейс. Весь лес, казалось, стал обиталищем смерти, точно утрата коснулась каждого куста, каждого дерева. Уинтерборна не было больше среди живых, а молодые деревца, посаженные им, о которых он, бывало, с такой прозорливостью говорил, что уйдет раньше, чем они, тянулись вверх, цепко впустив в землю корни, которые он направил расти своей искусной легкой рукой.

– Единственное, что примирило нас с возвращением твоего мужа, – начал наконец Мелбери, – это смерть миссис Чармонд.

– Да, я знаю, – откликнулась Грейс, вспомнив сказанное Фитцпирсом. – Он говорил мне об этом.

– А он рассказал, как именно она умерла? Смерть ее была от естественных причин, как у Джайлса. Ее застрелил человек, добивавшийся ее любви. Это случилось в Германии, несчастный тут же и себе пустил пулю в лоб. Американец из Южной Каролины, человек горячего нрава, он и сюда приезжал, ездил за ней по пятам по всему белу свету. Вот как окончилась жизнь блестящей красавицы миссис Чармонд. Когда-то мы, можно сказать, были друзья, но у тебя с ней дружбы никогда не было.

– Я давно простила ее, – рассеянно проговорила Грейс. – Тебе обо всем этом рассказал Эдрид?

– Нет, но он оставил на столе в прихожей лондонскую газету, где все это сообщалось, сложенную так, что нельзя было не прочесть. Думаю, в шертонской газете печальное известие тоже скоро появится. Для Фитцпирса это было тем бо́льшим ударом, что незадолго до того они поссорились и он уехал. Он сам рассказал об этом Люси, поэтому имя его и не упоминалось в газете. И представь себе, причиной разрыва была та, что осталась сейчас в лесу с Джайлсом.

– Марти? – Грейс говорила, едва сознавая, что говорит, ибо, хотя история, излагаемая Мелбери, касалась ее очень близко, она сейчас меньше всего могла обо всем этом думать.

– Да, Марти Саут, – подтвердил Мелбери, стараясь как-то отвлечь мысли Грейс от печального предмета. – Перед тем как уехать отсюда, он получил от Марти письмо, но забыл о нем и долго носил в кармане. Так случилось, что он обнаружил его в присутствии миссис Чармонд и прочитал вслух. В письме этом содержалось что-то очень неприятное для миссис Чармонд. Последовала ссора, затем разрыв. Миссис Чармонд встретила свою смерть, как раз когда спешила вдогонку за Фитцпирсом, чтобы помириться.

Мелбери не знал главной детали, послужившей причиной ссоры: в письме Марти речь шла о том, что не все прелести красавицы Фелис были ее собственные, кое-что ей приходилось заимствовать. Наконец-то пуля попала в цель. Между Фитцпирсом и миссис Чармонд произошла сцена, как бывает, когда женщина позорит другую в присутствии мужчины. Правда, самой Марти не было; обвинение в украшательстве накладными локонами было прочитано самим Фитцпирсом прямо в лицо миссис Чармонд, и читалось оно в том насмешливо-ироническом тоне, какой появляется у мужчины, когда ситуация начинает его раздражать, и «восторги любви», по словам Джорджа Герберта[41]41
  Джордж Герберт (1593–1633) – английский поэт; здесь приводятся слова из стихотворения «Суетность», входящего в сборник религиозных стихотворений Герберта «Храм».


[Закрыть], «становятся пресными». Сколько раз он нежно ласкал эти фальшивые локоны, не зная, что они принадлежат другой! Открытие было так неожиданно, что Фитцпирс, в общем человек великодушный, не мог удержаться от саркастической усмешки.

Так все началось, а концом была трагедия. Фитцпирс уехал в спешке, Фелис бросилась за ним на станцию, но поезд уже ушел и она села на следующий. Уже в Гамбурге, когда искала его, встретила своего поклонника. Тот начал укорять ее, вспыхнула ссора, и все закончилось смертью обоих. Об этом роковом повороте событий Фитцпирс узнал из газетного сообщения, в котором, к счастью для него, ни слова не было сказано о последнем друге злосчастной леди, не всплыло его имя и на следствии. Смерть обоих объяснили крупным проигрышем в рулетку, хотя оба погибших, как было известно, близко не подходили к игорному заведению.

Мелбери с дочерью подошли к дому, не встретив ни одной живой души, если не считать белки, которая увидела их, но не бросилась вверх по дереву, а, защелкав от досады, что потеряла вкусный каштан, прыгнула на длинных задних лапках вниз и стала искать его на земле. Когда за деревьями стали видны крыша и трубы родного дома, Грейс замедлила шаг.

– Вы должны ясно понимать, – сказала она, обращаясь к своей мачехе, почувствовав, что мужество покидает ее, – что я возвращаюсь домой только при том условии, что он сейчас же уедет. Не могли бы вы передать ему это, чтобы не было никаких недоразумений?

Миссис Мелбери, которая неоднократно беседовала с Фитцпирсом с глазу на глаз, заверила Грейс, что беспокоиться ей нечего и что самое позднее к вечеру мужа ее в Хинтоке и духу не будет. Только после этих слов Грейс вступила в отцовское крыло дома и, ко всему безразличная, села в гостиной, поджидая возвращения мачехи, которая пошла переговорить с Фитцпирсом.

Такое беспрекословное послушание доктора делало ему честь. Не успела миссис Мелбери вернуться в гостиную, а он уже шагал по двору к воротам с саквояжем в руках, хорошо видимый сидевшей у окна Грейс в набиравшем силу дневном свете. Проходя в ворота, он обернулся. Каминный огонь, освещавший комнату, отпечатал на стекле темный силуэт Грейс, и он, должно быть, заметил ее. В следующий миг он вышел за ворота, створки захлопнулись, и Фитцпирс исчез. В лесной хижине она сказала ему, что другой узурпировал его права, а теперь изгоняла его из дома.