Текст книги "Что-то было в темноте, но никто не видел (сборник)"

Томас Гунциг
Что-то было в темноте, но никто не видел (сборник)

Франсису Данмарку, без которого ничего не стало бы возможным.

Она брала тараканов в полон

На колокольне собора в самом центре города зазвонили колокола. Во всю мочь, хоть уши затыкай. Протоиерей привел в звонницу всю ораву мальчиков-певчих и наказал им тянуть за веревки изо всех сил. Глядя снизу на их болтающиеся фигурки в белоснежных стихарях, можно было подумать, что это ангелов развесили на просушку.

Протоиерей был сам не свой. Сколько недель он мысленно репетировал этот день, с удвоенным усердием молился, чтобы все прошло хорошо, а особо ценное распятие, подарок Папы, сопровождало его повсюду, как трусливый пес.

Надо сказать, что утро выдалось не совсем обычное, наступал особенный день, в такой день колокольный звон и волнение вполне уместны. Это был день свадьбы инфанты, наследной принцессы Испании.

В соборе протоиерей лез вон из кожи. На улице полицейские кордоны протянулись ощетинившимся горизонтом по всему пути следования новобрачной. Огромная толпа ждала с самого рассвета, чтобы увидеть хоть краешек королевской машины или поднятую в королевском приветствии руку. Люди устали от долгого томления, большинство вдобавок изнывали кто от голода, кто от жары под первыми лучами испанского солнца. Но им все было по фигу, они бы, и поджариваясь на медленном огне, не заметили, что умирают. Это была толпа настоящих камикадзе. А «банзай» в их устах было имя инфанты.

Тем временем инфанта, наследная принцесса Испании, пребывала в своих покоях. И не собиралась в ближайшее время их покидать.

В настоящий момент собственная свадьба волновала ее меньше всего. У нее были дела поважнее, а на то, что она заставляет ждать всю Испанию, инфанта плевать хотела с самой высокой дворцовой башни.

Дело было вот в чем: эта паршивка прочла в газете, что по спутниковому телевидению впервые покажут «Техасскую резню бензопилой-2». В Испании этот фильм никогда не шел, ни в кино, ни на видео, и инфанта всю жизнь мечтала его посмотреть.

У инфанты, наследной принцессы Испании, были голубые глаза, напоминавшие поляну незабудок.

У нее были чудесные светлые волосы, которые часто сравнивали с золотым водопадом.

В общем, инфанта, наследная принцесса Испании, была писаной красавицей.

Но и на это ей в данный момент тоже было глубоко наплевать. Так глубоко, что она еще не надела шикарное подвенечное платье, дожидавшееся ее в соседней комнате, ни одним мазком не подкрасила свое прелестное личико и красивые глазки и даже не расчесала свои светлые волосы, которые походили сейчас на пшеничное поле после дождя.

Инфанта сидела на корточках перед видеомагнитофоном. И читала на его передней панели:

Rec

Play

Ffrw

Rwd

и Pause.

Она знала, что это аппаратура последней модели, дорогая, надежная, навороченная, созданная немцами, большими мастерами своего дела. Знала она и то, что устройство можно запрограммировать на запись «Техасской резни бензопилой-2» в 14.00 – на этот час было назначено ее бракосочетание.

Но беда в том, что со всеми этими Rec, Play, Ffrw, Rwd и Pause она понятия не имела, как втолковать аппаратуре, что от той требуется. Инфанта рвала и метала.

И готова была решиться позвать кого-нибудь на помощь.

Большая вилла, где проживала инфанта, всегда была полна народу. Но сегодня, в день свадьбы, все разошлись кто куда. Оставались только:

горничная,

повар,

охранник

и шофер.

Звать горничную инфанте не хотелось по той причине, что она ее ненавидела. Горничная, со своей стороны, тоже ненавидела инфанту.

И инфанта об этом знала.

Поэтому она позвала повара.

Инфанта и горничная ненавидели друг друга с незапамятных времен.

Надо сказать, что первой начала горничная. Она терпеть не могла инфантиных причуд, например ее требования называть себя Миникайф, которому все окружающие беспрекословно повиновались.

Еще она терпеть не могла инфантиных игрушек, любимых чуть ли не с пеленок игрушек, которые та прятала у себя в комнате.

Игрушки хранились в коробочках.

Игрушки были живые.

Слизняки и улитки, собранные под апельсиновыми деревьями.

И множество мух без крылышек, которые гонялись друг за другом по дну коробочки, шурша, как крошки от сухого печенья.

Горничная знала, что инфанта любит вечером, перед сном, поджечь спичкой хвост слизняку. Или отрезать рожки улитке. Или выколоть пару-тройку мушиных глаз.

Горничная знала, что эти забавы для инфанты – все равно что сказка на ночь, а вздумай она ей воспрепятствовать, инфанта превратится в исчадие ада, а последствия падут на ее, горничной, голову.

Поэтому горничная помалкивала.

Но люто ненавидела инфанту.

Итак, инфанта позвала повара в надежде, что он сумеет управиться с аппаратурой. Повар был крепко сбитый малый с оливковой кожей и опаленными жаром плиты и брызгами масла бровями.

Он сел на корточки рядом с инфантой и уставился на кнопки:

Rec

Play

Ffrw

Rwd

и Pause.

Впору было родной испанский позабыть.

Но он сделал усилие. И обнаружил сзади маленькую выдвижную панель. Увы, под этой панелью находилось еще множество кнопок, и они тоже не напоминали ему ничего из того, чему он выучился за свою жизнь.

Ни паэлью.

Ни дары моря.

Ни его знаменитые фруктовые муссы.

И вообще, они ему ровным счетом ничего не напоминали.

Track

Slow

Time rec

И еще с десяток кнопок в таком же роде.

Рядом с ним инфанта повторяла как заведенная: «Ну что? Ну что?»

Повар был вынужден признаться, что ну – ничего. Это устройство вдохновляло его не больше подпорченных мясных обрезков.

Инфанта нахмурилась. В ее глазах над незабудками пронеслась эскадрилья военных вертолетов. Повар понял, что лучше ему ретироваться к кастрюлям.

Ненависть горничной росла по мере того, как росла инфанта.

Она знала, что девушке в конце концов прискучили улитки, слизняки и мухи без крылышек.

Все это засохло в коробочках, к которым инфанта больше не притрагивалась. Теперь она прятала у себя в комнате другие игрушки.

Стайку красных рыбок. И нескольких котов, пойманных за оградой виллы, – она запирала их в шкафу, привязав капроновыми шнурочками за шеи для пущей надежности.

Не раз горничная видела, как инфанта зажимала красную рыбку между большим и указательным пальцами, пока та не переставала трепыхаться и не всплывала кверху брюхом. Еще она видела, как та связывала котов и втыкала в них иголки. Или защемляла им лапы дверцей шкафа.

Все это горничная видела. И в такие минуты глаза инфанты напоминали ей два плевка на тротуаре. А ее милая улыбка казалась страшнее оскала рваной раны.

Отец инфанты расхаживал взад-вперед по паперти собора.

Он уже предупредил съемочные группы с телевидения, что дочь немного запоздает из-за пробок, и предложил пока снимать подъезжающих гостей.

Но протоиерей был в курсе дела. Пробки пробками, а инфанте давно пора появиться. Видно, что-то случилось.

Наконец протоиерей с отцом инфанты позвонили на виллу; трубку взяла горничная и сказала, что инфанта еще дома, неумытая, неодетая, в своей спальне, заперлась на ключ с поваром и не велела ее беспокоить.

Отец почувствовал, как у него в желудке зашевелила фиолетовыми щупальцами тошнота.

С горничной он поговорил строго и решительно. Приказал ей подняться в покои инфанты, на душ и макияж наплевать, всунуть ее в платье и гнать немедленно в собор. С этими словами он повесил трубку и выругался по-каталонски.

Горничная не любила, когда с ней разговаривали в таком тоне. И вообще, ей хуже горькой редьки надоела вся королевская семейка. Она видела, как повар вышел из спальни и ему на смену вошел шофер. Ее от всего этого с души воротило.

И она решила, что, прежде чем подняться к инфанте, ей необходимо пропылесосить ковер в большой гостиной.

Шофер, едва войдя, понял, что повар не соврал: дело было неладно. Инфанта стояла на коленях перед видеомагнитофоном. Пеньюар свисал с ее плеч и норовил вот-вот соскочить. Волосы прилипли ко лбу, как длинные водоросли.

Это зрелище возымело на шофера странное действие. Ему вдруг ужасно захотелось отведать хоть кусочек инфанты.

Телевизоры всего мира начали показывать колонну лихорадочно гудящих автомобилей, с трудом пробивающихся сквозь людскую гущу.

Машины «скорой помощи» и пожарные, красные, как плащи тореадоров, примчались на всех парах, чтобы оказать помощь первым потерявшим сознание в толпе.

Сердца стариков переносили жару хуже улиток, а младенцы обезвоживались быстрее созревших плодов во фруктовых садах.

Протоиерей с отцом инфанты встречали гостей.

Короля Швеции с супругой.

Короля Норвегии Олафа.

Королеву Нидерландов.

И герцогиню Йоркскую, которая походила на огромного омара, пускала слюни и передвигалась в инвалидной коляске.

Собор был уже на три четверти полон. Гости рассаживались в отведенные им кресла, орган начал разогреваться токкатами.

А инфанты все не было.

Отец и протоиерей совсем извелись от тревоги.

И решили позвонить на виллу еще раз.

Шофер тоже мало что понимал в видеомагнитофонах.

К тому же присутствие инфанты волновало его сверх меры.

Аппаратуры он и не видел толком. Он видел только кусочек инфантиной груди, высунувшийся из-под пеньюара и словно звавший на помощь. Шоферу страшно хотелось помочь ему выбраться. Так хотелось, что он отдал бы за это свое место шофера и даже жизнь.

Было слышно, как внизу горничная орудует пылесосом. Он подумал, что под этот шум и грохот ничего не будет слышно, если швырнуть инфанту на кровать и показать ей кое-что, достойное ее.

Шофер встал. Очень довольный тем, что принял решение: он изнасилует инфанту, а потом можно и умереть.

Он сказал инфанте, подойдя к ней вплотную, что в Play Rec, Ffrw, Rew и Pause он ни черта не понимает, зато кое в чем другом очень даже силен.

Но не успел он договорить, как дверь открылась.

В спальню вошел охранник виллы – в плечах шириной с дамбу, а ростом с две многоэтажные башни, поставленные друг на друга.

Шофер отступил на шаг, другой, третий и слегка пошатнулся – его план изнасилования растаял как туман на горизонте. Охранник шагнул вперед и извинился перед инфантой за беспокойство. Ему только что звонил ее отец, он не смог дозвониться до горничной. Из-за шума пылесоса та ничего не слышала. Так что отец позвонил ему, охраннику, в будку и попросил передать дочери, что все – гости, журналисты и публика – уже собрались. И ждут только ее.

Вихрь гнева взметнулся в ответ в глазах инфанты, яростный и страшный вихрь, готовый вырваться прямо на охранника.

Шофер, со своей стороны, решил, что ему пора вернуться к машине.

Охранник же очень тихо и очень ласково спросил у инфанты, может ли он ей чем-нибудь помочь. Его тихий и ласковый голос инфанте понравился, и буря в ее глазах начала стихать.

Она объяснила ему, что с самого утра бьется, пытаясь понять, как работает видеомагнитофон. Никто не может ей помочь, все как сговорились против нее, все – от кухни до гаража.

Охранник улыбнулся ей улыбкой дофина, исполненной нежности. Он-то вырос среди такой аппаратуры, и она представляла для него не больше тайны, чем содержимое его собственных карманов.

В глазах инфанты еще напуганные пронесшейся грозой незабудки робко раскрыли лепестки. А на ее щеках, подобно ранней заре, вновь заиграл стертый ненастьем легкий румянец.

Охранник наклонился над устройством, осмотрел его со всех сторон и обернулся, нахмурив брови.

– Ну что, ну что?.. – спросила инфанта.

– Ну что, кабеля-то нет. Без кабеля никак не записать.

Телефон в соборе надрывался довольно долго, когда протоиерей, наконец услышав его, бегом кинулся снять трубку.

Звонил охранник виллы. Он сказал, что инфанта вот-вот будет готова и приедет в собор через полчаса, не позже.

Протоиерей почувствовал, как к нему возвращаются силы. Он возблагодарил Господа за милосердие Его и поспешил с радостной вестью к отцу инфанты.

Тем временем на вилле инфанта попросила охранника оставить ее ненадолго одну. Стоя у окна своей спальни, она смотрела на чудесный парк, окружавший виллу.

Аккуратно подстриженная трава была черна как уголь, а каменные фонтаны стали братскими могилами убитых зверей. Облака являли все мыслимые непристойные позы, предаваясь свальному греху в небесах. А воздух был напоен не ароматами миндаля и агавы, а запахом тлена и смерти, рядом с которой она так давно привыкла жить.

Из шкафа до нее донесся тоненький писк.

Она повернула ключ. Пять котов сидели там на привязи точно коллекция персидских шапок. Тот, что замяукал, был рыжий, с зелеными, странными какими-то глазами, которые казались инфанте двумя кнопками пуска бомбардировщиков.

Ей вдруг стало очень холодно. За окном больное солнце походило на четвертушку луны.

Она взяла кота на руки и вдавила оба глаза внутрь.

Небо завибрировало, где-то взмыли ввысь грозные бомбардировщики.

А видеомагнитофон без кабеля притаился в своем углу, точно жалкий кастрат.

Длинная машина инфанты въехала на паперть собора.

Разгоряченная толпа аплодировала что было сил. Даже жандармы, санитары «скорой помощи», пожарные-тореадоры и сам протоиерей забили в ладоши, когда инфанта вышла из машины в подвенечном платье, красивая, как никогда. И ее отец, несмотря на свой давешний гнев, не удержался и захлопал дочери, признав, что она ему, несомненно, удалась.

Орган играл во всю мочь, звуки Баха, Моцарта и Штрауса бились о стены собора, и те содрогались от счастья. А когда инфанта вошла в центральный неф, все гости встали, приветствуя ярчайшую звезду испанского небосклона.

Инфанта держалась очень прямо, стоя рядом с женихом и внимательно слушая, как протоиерей бормочет на латыни.

Ей было все холоднее. Гораздо холоднее, чем полчаса назад, когда она вдавила глаза коту.

За словами протоиерея, за звуками органа она отчетливо слышала глухой гул двигателей приближающейся к городу армады бомбардировщиков.

Протоиерей сказал, что новобрачные могут поцеловаться.

Инфанта увидела, что у ее жениха рыжие волосы и зеленые глаза, и подумала, что это ей еще пригодится.

Одна в большой гостиной виллы, горничная закончила пылесосить.

Она достала из кармана передника кабель от видеомагнитофона. Улыбнулась и спрятала его в свой шкаф под стопку простыней, пахнувших мускатным орехом.

Естественный отбор

Часть первая

1

042103308. Это был мой номер. Главный приз: десятидневный круиз на два лица.

Сразу уточню, что второго лица у меня нет, как нет и желания связываться с каким-нибудь неженатым коллегой, с которым еще и разговаривать придется целых десять дней.

Так что я сказал, что беру с собой свою подружку Иезабель, – вообще-то ее не существует в природе, однако она оказала мне большую услугу, обеспечив круиз без попутчиков и без пустой болтовни.

Сослуживцу Бобу я сказал, что она рыжая, сослуживцу Фреду – что брюнетка, сослуживцу Мишу – что блондинка. Кажется, напуская туману, я малость перестарался, и они почуяли, что дело нечисто, но мне-то какая разница. Я получил что хотел: круиз в одиночестве и первостатейный покой.

2

На посадке фифа, которая встречала пассажиров, спросила, где же Иезабель, она, видите ли, хочет пожелать ей приятного путешествия. Я ответил, что ей стало нехорошо, тошнит, пошла в туалет проблеваться, сейчас придет, тогда и желайте ей всего, чего хотите. Фифа заохала и залопотала, мол, надеюсь, что тошнота у Иезабель пройдет, но в случае чего, на борту есть прекрасный врач, которому не привыкать лечить от морской болезни.

Короче, она подождала немного, но тут пары за мной стали выражать недовольство, так что она забыла про Иезабель с ее рвотой и занялась своим делом.

А я, не будь дурак, под шумок смылся в свою каюту, разложил вещички и опробовал санузел.

3

Пассажиры-то не знают, что я не такой, как они. Они билеты купили, все, кроме меня, – я свой выиграл в лотерею. Но что мы не из одного теста, знаю только я и не собираюсь кричать об этом на всех углах. Не хватало только, чтобы меня не приняли в игру или лишили сладкого, если обнаружат, что я – всего лишь полчеловека, то бишь живой, но больше похвалиться нечем, а стало быть, наполовину мертвый. Мало ли, на что способны все эти люди голубых кровей, узнай они, что с ними на борту деревенщина. Они-то как раз отвалили бешеные деньги, чтобы уплыть в брюхе навороченной машины подальше в море, где забывается земля с ее простецкими запахами.

Уж наверно, эти франты схватили бы меня за шиворот и под аплодисменты расфуфыренных девиц выкинули за борт. Или капитан сказал бы, мол, сиди в своей каюте и носа не высовывай все две недели, если не хочешь перебраться в закут без душа и сортира, это тебе больше по чину. Нет уж, лучше не рисковать. Я никому не скажу, кто я такой и каким чудом попал сюда.

Часть вторая

1

А морю и дела нет до тех, кто по нему плавает, плевать ему на нас.

И на то, что его загрязняют, морю тоже плевать, это видно сразу. Пожалуй, даже наоборот.

Наоборот, чтобы не сказать больше – морю просто нравится, что его загрязняют.

Извращение это, в каком-то смысле.

Я всегда думал, что морю отвратительны тонны помоев, которые сбрасывают в него люди, но, понаблюдав за ним несколько недель плавания, так сказать, в тесной близости, убедился, что оно любит всю эту грязь.

Что это в своем роде половой акт.

И что, чем оно грязнее, тем ему, морю, больше кайфа.

Ей-богу, оно только того и ждет.

2

Наш круиз проходил в таких теплых и душистых водах, что порой мне казалось, будто корабль плывет в настое морских водорослей. Делать мне было нечего, говорить не с кем, только и оставалось, что часами наполнять легкие и набираться здоровья. Я прогуливался по верхней палубе и, если не смотрел на воду, то разглядывал пассажиров.

Большую их часть составляли старые пни, набитые деньгами и усохшие от солнца, но было несколько человек помоложе, которым и солнце, и богатство очень даже шли.

Мужчинам они придавали вид этаких бравых лейтенантиков с почтовых открыток – атлетически сложенных и осанистых, шумливых, но в рамках цивилизованности. А девушкам – старлеток, лоснящихся от дорогущих кремов и щеголяющих сшитыми на заказ купальниками.

Одна из них с первых дней привлекла мое внимание. Подобно самым грациозным животным, которые обитают в лесах и проводят жаркие часы у водоемов, эта девушка никогда не отходила далеко от бассейна.

Мне было хорошо ее видно с мостика, где я расположил свою штаб-квартиру. Всякий раз, когда мне надоедали ритмичность волн и четкость линии горизонта, достаточно было повернуть голову и опустить глаза, чтобы увидеть прямо под ногами ее, коричневую от загара и блестящую, как дорогая шоколадная конфетка.

3

Как правило, именно в такие, казалось бы, сладкие минуты мне вспоминается худший эпизод в моей жизни.

Мне было, наверно, лет шесть или семь, когда сильнейший взрыв лишил меня «птички» со всем хозяйством и зашвырнул их в дюны, которые до сих пор служат им могилой.

– Чертова мина, мать ее, – повторяли мои дед и бабушка, собирая то, что от меня осталось.

Дед гнал машину к больнице как оглашенный; по дороге он велел бабушке посмотреть, велики ли потери.

– «Птичка» со всем хозяйством, – ответила бабушка.

– Чертова мина, – заключил дед.

Понятно теперь, почему сегодня смотреть на девушку в белом купальнике мне столь же отрадно, сколь и мучительно.

Как говорится, на аппетит не жалуюсь, да есть нечем.

Чертова мина.

4

Когда девушку в белом купальнике донимала жара, она вставала и, сделав несколько шагов, ныряла в бассейн. Выходила освеженная, влажно блестящая, точно молодая серна, проснувшаяся на рассвете вся в каплях росы, и снова ложилась в шезлонг.

Я рассматривал ее спереди и сзади, я просто балдел при виде ножек пятиэтажной высоты и округлых, вызолоченных солнцем ягодиц.

Вокруг нее, разумеется, увивались молодые франты. Она их не отшивала. Ей, очевидно, нравились комплименты, она принимала их непринужденно и скромно, как будто вся эта лесть была ей давным-давно привычна.

Меня, понятное дело, от круга ее интересов отделяли километры и километры: ни денег, ни шика, ни мало-мальского причиндала. Я был под линией горизонта, под уровнем моря, даже под слоем ила с крабами и прочей малопочтенной живностью. И чудовищная тоска наваливалась на меня, потому что я понимал, что, хоть сердце мое и бьется, но я – мертвый человек.

5

Я дремал, и мне снились длинные заплутавшие угри, как вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер необычайной силы и засвистел между корабельных труб.

Стали еще сильнее витавшие в воздухе запахи водорослей и рыбьей чешуи. Как будто все живое из морских глубин, взбудораженное ненастьем, подплыло к нам так близко, что обдавало своим дыханием.

Я вышел из каюты посмотреть, что творится на палубе.

Навстречу мне попался стюард; он явно не обрадовался при виде меня.

– Шторм надвигается неслабый, – сказал я.

– Не суйтесь не в свое дело, ступайте-ка лучше в каюту.

Я не стал спорить, вернулся и лег в надежде немного поспать.

Ночь с ее высоким давлением ветер отнюдь не успокоила, наоборот, она как будто придала ему сил. Волны перед нами вздымались все выше и с грохотом обрушивались на палубу. Столы, стулья, спасательные шлюпки смыло в море. Один особенно мощный вал разбил все иллюминаторы по правому борту; многие пассажиры пострадали, а корабль опасно накренился.

Было ясно, что дела плохи. Я слышал, как мимо моей каюты пробегают пассажиры, выкрикивая что-то невнятное.

Я снова вышел в коридор, решив, что лучше держаться вместе со всеми. Люди впопыхах покидали каюты, волоча за собой чемоданы, набитые скомканной одеждой и остатками ужина.

Захрипели, откашлялись репродукторы, и раздался голос капитана – он призывал нас сохранять спокойствие. Куда там, все только сильней запаниковали, мужики падали в обморок, девицы, визжа, царапали лица всем, до кого могли дотянуться. Бардак, да и только.

Я предпочел, чтобы ненароком не затоптали, вернуться в каюту.

Потом голос капитана смолк.

Еще какое-то время на борту царила полнейшая сумятица. Море и ветер играли огромным кораблем, точно щепкой. Потоки воды захлестывали иллюминаторы, и ничего поделать было нельзя.

А потом за кормой встала огромная, больше других, волна. Она поднялась выше двух высоченных труб, на мгновение замерла, точно собираясь с силами, и всей массой обрушилась на палубу.

Раздался громкий треск, будто кость сломалась, – и корабль раскололся надвое.

Поток морской воды ворвался в мою каюту и захлестнул меня. Вода залила нос, уши, рот, добралась до легких, до желудка, обожгла все нутро с жаром неумелого любовника.