Текст книги "Черное воскресение"

Ему разъяснили, что Демократическая Республика Вьетнам не располагает достаточными медицинскими средствами, чтобы лечить даже своих собственных раненых. Но к нему пришлют хирурга, и тот постарается привести в порядок его руку; ему дадут лекарства, чтобы облегчить боль, если он подпишет признание в совершенных им военных преступлениях. К этому времени Майклу было ясно, что если бесформенный кусок мяса, в который превратилась его кисть, не начать приводить в порядок немедленно, он может потерять не только кисть, но и всю руку до плеча. Он никогда больше не сможет летать. Ландер подумал, что такое признание, подписанное в таких условиях, вряд ли будет всерьез воспринято на родине. А даже если и будет, он предпочтет здоровую руку доброму о себе мнению. Действие обезболивающего кончалось. Боль снова пронизала руку от кисти к плечу. Ландер согласился.

Однако он вовсе не был готов к тому спектаклю, который ему устроили. Когда он увидел трибуну и комнату, буквально набитую военнопленными, сидящими, словно ученики в школьном классе, когда ему сказали, что он должен прочесть свое признание им, он замер как вкопанный. Тогда его выволокли назад, в прихожую. Широкая, пропахшая рыбой ладонь зажала ему рот, а второй охранник стал выкручивать ему обе руки. От боли он чуть не потерял сознание. И закивал, яростно закивал головой, соглашаясь и силясь освободиться от зажавшей ему рот ладони. Ему снова ввели обезболивающее, когда привязывали руку под курткой так, чтобы ее не было видно.

Он читал, щурясь от яркого света, а кинокамера все стрекотала и стрекотала.

В первом ряду сидел человек с обветренным, в шрамах, лицом и узкой хищной головой: он был похож на ощипанного ястреба. Полковник Ральф Де Йонг, самый старший по званию среди офицеров в этом лагере. Двести пятьдесят восемь дней из четырех лет плена он провел в одиночке. Когда Ландер заканчивал свое признание, полковник произнес неожиданно громко, голос его был слышен в самых дальних углах комнаты:

– Это ложь.

Двое охранников тут же набросились на Де Йонга и выволокли его из комнаты. Ландеру пришлось прочесть заключительную часть еще раз. Де Йонг снова попал на сто дней в одиночку и был посажен на урезанный паек.

Северовьетнамские врачи оперировали Ландеру руку в госпитале на окраине Ханоя. Госпиталь – здание с голыми ободранными стенами и выбитыми окнами, в проемах вместо стекол – бамбуковые циновки. Врачи не очень хорошо справились со своей задачей. Оперировавший Ландера хирург с глазами, красными от вечного недосыпания, понятия не имел о косметической хирургии. Кроме того, у него было очень мало обезболивающих средств. Зато хватало лигатуры, проволоки из нержавеющей стали и терпения. И он делал, что мог, долго и тщательно трудясь над паукообразной уродиной, распластанной перед ним на операционном столе. В результате ему удалось вернуть руку к жизни – она снова могла функционировать. Хирург говорил по-английски и пользовался любой возможностью попрактиковаться в языке. Оперируя, он вел с Ландером долгие и до безумия скучные беседы.

Ландер, отчаянно искавший, чем бы занять мысли во время операции, и глядевший по сторонам, только бы не смотреть на собственную руку, вдруг заметил в углу операционной старый французский аппарат искусственного дыхания, явно давно стоявший без дела. Он приводился в действие мотором, который работал на постоянном токе и вращал эксцентрик, приводивший в движение искусственные легкие. Ландер – горло у него порой перехватывало от боли – спросил, что случилось с аппаратом.

– Мотор сгорел, – объяснил хирург, – и никто не знает, как его починить.

Это был прекрасный способ отвлечься и хоть на миг забыть о боли, и Майкл пустился в рассуждения об обкладках конденсаторов разного рода и о том, как следует перематывать катушки. Пот градом катился по его лицу.

– А вы что, сможете его починить? – Хирург наморщил лоб. Он пытался справиться с крохотным узелком. Не больше головки светлячка. Не толще зубного нерва. Но огромнее раскаленного добела солнечного шара.

– Да, – ответил Ландер и стал рассказывать врачу о медной проволоке и катушках; некоторые слова он обрывал на середине.

– Ну вот, – произнес хирург. – На сегодня все.

В большинстве своем американские военнопленные вели себя, с точки зрения военного командования, весьма достойно. Они прождали столько лет, чтобы вернуться на родину и по-прежнему четко салютовать ей, держа недрогнувшие ладони наискось у запавших на изможденных лицах глаз. Это были решительные парни, жизнерадостные, способные быстро восстанавливать душевные силы. Люди с идеалами.

Именно таким был и полковник Де Йонг. Когда он вышел из одиночки и снова возглавил военнопленных лагеря, то весил всего пятьдесят шесть килограммов. Глубоко запавшие глаза его под обтянутым иссохшей кожей лбом горели алым пламенем, словно глаза христианского мученика, отражающие пламя сжигающего его костра. Но он не вынес своего приговора Ландеру, пока не увидел его в камере с мотком медной проволоки, за починкой какого-то мотора для северовьетнамцев. А рядом с ним – тарелку с рыбьими костями.

Полковник сказал, и слово его обошло весь лагерь. Вокруг Ландера воцарилось МОЛЧАНИЕ. Он стал изгоем.

За всю свою жизнь Майкл так и не научился использовать данный ему свыше небывалый технический дар для того, чтобы хоть как-то укрепить свою собственную, весьма непрочную защитную систему. Свой позор, изоляцию и бойкот в лагере для военнопленных он воспринял как возвращение прошлого, как кошмар собственного детства. Один только Джергенс по-прежнему не гнушался разговаривать с ним, но Джергенса слишком часто отправляли в одиночку. Каждый раз, когда он начинал кричать не умолкая.

Ослабевший от раны в руке, сотрясаемый приступами малярии, Ландер снова вернулся в состояние раздвоенности. Ненавистный и всех ненавидящий мальчик-отличник и взрослый мужчина, каким Майкл хотел видеть себя, образ которого так упорно выстраивал, возобновили прежние споры в его мозгу. Только теперь голос взрослого мужчины, голос разума, звучал сильнее. В этом состоянии раздвоенности он жил все шесть лет плена. В плену он выстоял. Понадобилось еще что-то, чтобы мальчик-убийца в его мозгу одержал верх, научив мужчину убивать.

В последнее Рождество перед освобождением ему принесли единственное письмо от Маргарет. В нем сообщалось, что она пошла работать. Дети в порядке. И фотография: Маргарет и дети перед домом. Дети подросли. Маргарет несколько прибавила в весе. Тень человека, который их фотографировал, четко виделась на переднем плане. Длинная и широкая, она лежала у их ног. Ландера очень заботила мысль о том, кто же их фотографировал. На тень он смотрел гораздо чаще, чем на жену и детей.

Пятнадцатого февраля 1973 года в аэропорту Ханоя Ландера взяли на борт самолета С‐141 американских ВВС. Дневальный пристегнул его ремнем к креслу. Ландер в окно не смотрел.

Полковник Де Йонг летел тем же самолетом. Впрочем, его было трудно узнать: нос у него был сломан, зубы выбиты. Все последние два года он подавал пример другим военнопленным, как надо отказываться от сотрудничества с врагом. Теперь он снова подавал другим пример, демонстративно не замечая Ландера. Если Майкл и обратил внимание на эту демонстрацию, то не подал вида. Он был страшно изможден и пожелтел от лихорадки, приступа которой можно было ждать каждую минуту. Врач ВВС не спускал с него глаз. Тележку с едой и напитками провозили взад и вперед по проходу между креслами во время всего полета.

Несколько офицеров летели вместе с военнопленными специально, чтобы побеседовать с теми, кто захочет говорить. Один из них сел рядом с Ландером. Но тот говорить не хотел. Офицер указал ему на тележку с едой. Ландер взял сэндвич. Откусив кусок и попытавшись прожевать его, он выплюнул все, что было во рту, в спецпакет и спрятал остаток сэндвича в карман. Потом взял еще один сэндвич с тележки и тоже положил в карман.

Офицер, сидевший рядом, попытался было объяснить ему, что сэндвичей будет много, хватит на всех, но очень быстро передумал. И похлопал Ландера по плечу. Тот не прореагировал.

Кларк. Авиабаза ВВС США на Филиппинах. Военнопленных встречают с оркестром. Командир базы приготовил приветственную речь. Телевизионные камеры тоже наготове. Полковник Де Йонг должен выйти из самолета первым. Он идет по проходу к двери, видит Ландера и останавливается. На мгновение лицо его вспыхивает от ненависти. Майкл поднимает глаза и отворачивается. Его трясет. Де Йонг открывает рот, чтобы произнести какие-то слова, но вдруг выражение его лица смягчается на йоту, и он молча проходит мимо – к приветственным кликам, к солнечному сиянию.

Ландера поместили в госпиталь ВМФ в Квинсе. Здесь он начал вести дневник, но это длилось не очень долго. Писал он трудно и медленно. Ему казалось, что если он станет писать быстрее, ручка выйдет из повиновения и напишет что-нибудь такое, чего он не желает видеть на бумаге.

Вот первые четыре записи:

Госпиталь Св. Элбана, 2 марта.

Меня освободили. Первую неделю Маргарет навещала меня каждый день. На этой приезжала три раза. В другие дни ей надо было одалживать машину кому-то, с кем она договорилась о совместном пользовании. Маргарет хорошо выглядит, но она не совсем такая, какой я вспоминал ее там, в лагере. Она всегда кажется вполне удовлетворенной. Два раза привозила девочек. Сегодня тоже. Они просто сидели и смотрели на меня. Или оглядывали палату. Я прячу руку под простыней. Им нечем занять себя в госпитале. Могут, правда, пойти в рекреационный зал и выпить кока-колы. Не забыть попросить, чтобы мне разменяли деньги. Маргарет не сообразила дать девочкам какую-нибудь мелочь. Наверное, я кажусь им странным. Маргарет очень добра и терпелива, и девочки ее слушаются. Мне сегодня ночью опять снился Хорек, и я был не очень внимателен, разговаривая с ними. Маргарет старается поддерживать разговор.

Госпиталь Св. Элбана, 12 марта.

Врачи говорят, у меня особый вид малярии с нерегулярным циклом. Поэтому лихорадка может начаться в любой момент. Мне дают хлорохин, но он не сразу оказывает свое действие. Сегодня был приступ прямо при Маргарет. Она теперь коротко стрижется. Из-за этого она не очень на себя похожа, но от нее по-прежнему хорошо пахнет. Когда начался приступ, она обняла меня и держала, пока меня трясло. Она теплая и приятная. Только она отвернула лицо, когда меня держала. Вдруг от меня плохо пахнет? Может, это из-за десен? Очень боюсь, что Маргарет про меня узнает. Господи, хоть бы она не видела этот фильм.

Хорошие новости: врачи считают мою руку поврежденной только на десять процентов. Это не повлияет на право летать. Рано или поздно Маргарет и девочки все равно ее увидят.

Госпиталь Св. Элбана, 20 марта.

Джергенс тоже здесь – в другом конце коридора. Рассчитывает вернуться в школу, преподавать зоологию, но он в плохой форме. Мы просидели в одной камере, как мне кажется, ровно два года. А он говорит – семьсот сорок пять дней. Ему тоже снятся сны. И Хорек. Приходится оставлять дверь палаты открытой. Эта одиночка под конец совсем его доконала. Ему никто не верил, что он не нарочно кричит в камере по ночам и не может остановиться. Хорек орал на него и вызывал генерала Смегму. По-настоящему Смегму звали Леброн Нгу, капитан, а не генерал, – не забыть бы его имя. Полуфранцуз-полувьетнамец. В тот раз Джергенса прижали к стене и били по лицу. Вот что Джергенс сказал им:

«Некоторые виды растений и животных несут в себе летальные гены, которые, если они гомозиготны[23]23
  Гомозиготный – имеющий в наследственном наборе (генотипе) одну и ту же форму определенного гена.


[Закрыть], прекращают развитие особи, и та погибает. Яркий пример тому – желтые домовые мыши mus musculus: они никогда не дают генетически чистого потомства, – тебе, Смегма, это должно быть особенно интересно. (Тут они попытались выволочь его из камеры.) Если желтая мышь спаривается с нежелтой, половина потомства будет желтой, а половина – нет. (Тут Джергенс ухватился за оконную решетку, а Хорек вышел наружу и стал бить его сапогом по пальцам.) Такой процент обычно ожидается от спаривания гетерозиготной[24]24
  Гетерозиготный – имеющий в наследственном наборе разные формы того или иного гена в результате слияния разнокачественных по генному составу клеток.


[Закрыть] особи, желтой, с рецессивно гомозиготной нежелтой, например с агути, небольшим прожорливым тонконогим грызуном, похожим на кролика, но с короткими ушами. Если же спариваются две желтые особи, то в их потомстве окажутся в среднем два желтых на одного нежелтого мышонка, хотя в принципе следовало бы ожидать одного чисто желтого на каждых два гетерозиготно желтых и одного нежелтого. (Теперь руки у Джергенса были разбиты в кровь; Смегма и Хорек тащили его по коридору, а он все кричал.) НО: гомозиготная желтая погибает на стадии эмбриона. Это ты, Смегма. Паразит на коротеньких кривых ножках, генетически обреченный на вымирание, точно как желтая мышь».

За это Джергенс получил шесть месяцев одиночки и потерял все зубы на урезанном пайке. Он выцарапал текст этой «лекции» о желтых мышах на планках нар, и я читал и перечитывал его потом, когда Джергенса забрали из камеры.

Больше не собираюсь думать об этом. Нет, собираюсь. Могу повторять это про себя в некоторых других случаях. Надо поднять матрас и посмотреть, может, кто-то в госпитале тоже выцарапал что-нибудь на планках кровати.

Госпиталь Св. Элбана, 1 апреля.

Через четыре дня – домой. Сказал Маргарет. Она поменяется с напарниками по машине днями, чтобы приехать за мной. Надо мне быть посдержаннее, держать себя в руках, я ведь теперь окреп. Сегодня я просто взорвался, когда Маргарет сказала, что договорилась поменять машину. Она сказала, что заказала этот универсал еще в декабре, так что – что уж теперь. Могла бы и подождать, я заключил бы сделку повыгодней. А она говорит, агент по продаже достал эту машину специально для нее. И выглядела она при этом – практичней некуда.

Если бы у меня здесь был транспортир, нивелир, навигационные таблицы и шпагат, я смог бы определять дату совершенно точно и без календаря. Солнце светит мне прямо в окно целый час в день. Тень перекладин деревянной оконной рамы образует на стене крест. Я точно знаю время, знаю долготу и широту, на которых находится госпиталь. Это плюс угол склонения солнца дало бы мне точную дату. Я могу отмерить ее на стене.

Возвращение Ландера оказалось для Маргарет нелегким испытанием. В его отсутствие она начала строить свою жизнь совершенно иначе, с совершенно иными людьми, и теперь ей пришлось на время отказаться от всего этого, чтобы взять Майкла домой. Вполне возможно, что она ушла бы от него еще в 1968 году, если бы он вернулся домой после своего последнего вылета во Вьетнам, но подать на развод, пока он был в плену, она не могла. Маргарет хотела быть справедливой и честной, и мысль о том, чтобы бросить его, когда он так болен, была ей тягостна.

Первый месяц оказался совершенно невыносимым. Ландер был страшно нервозен, и таблетки не всегда помогали. Он не терпел запертых дверей, даже по ночам, и бродил по дому после полуночи, проверяя, все ли они открыты. По двадцать раз на дню подходил к холодильнику, чтобы убедиться, что тот набит едой. Дети были с ним милы, но разговаривали о людях, которых он не знал, и он не мог принять участия в беседе.

Майкл быстро набирался сил и стал поговаривать о том, чтобы вернуться в строй. Запись, сделанная в истории его болезни в госпитале ВМФ, свидетельствует, что за два месяца он поправился на десять килограммов.

Запись в протоколе Военно-юридического управления ВМФ свидетельствует, что Ландер двадцать четвертого мая был вызван на закрытое слушание его дела по обвинению в сотрудничестве с врагом. Иск вчинен полковником Ральфом Де Йонгом.

В расшифровке магнитозаписи слушаний говорится, что экспонат № 7, пропагандистский северовьетнамский фильм (часть пленки), был продемонстрирован участникам и что немедленно после просмотра заседание было прервано на пятнадцать минут по просьбе подзащитного. Затем заслушивались показания истца и подзащитного.

В расшифровке магнитозаписи отмечено, что в двух случаях обвиняемый употребил слово «мама», обращаясь к комиссии, проводившей слушания. Значительно позже, когда эта расшифровка попала в руки другой высокой и тщательно подобранной комиссии, эту запись сочли просто опечаткой.

Поскольку послужной список обвиняемого до захвата в плен был более чем безупречным, а также принимая во внимание награду за попытку спасти экипаж сбитого самолета, каковая и привела к пленению, офицеры – члены комиссии – были склонны проявить снисходительность.

Заявление, подписанное полковником Де Йонгом, приложено к расшифровке. В нем говорится, что в связи с ясно выраженным стремлением Министерства обороны избежать приносящего лишь вред обнародования сведений о недостойном поведении военнопленных он готов отозвать свой иск «ради блага ВМФ», если Ландер подаст в отставку.

Альтернативой отставке был бы военный трибунал. Ландер подумал, что второго просмотра фильма он не выдержит.

Копия его заявления с просьбой об отставке приложена к делу. Когда Ландер покидал зал заседаний, все внутри у него словно закоченело. Ему казалось, какой-то важный орган его тела отсечен напрочь. Придется рассказать Маргарет. И хотя она никогда не упоминала о фильме, она все равно узнает, почему он подал в отставку. Майкл бесцельно бродил по улицам Вашингтона, совершенно один. Весеннее солнце заливало город и одинокую фигуру человека в блестящей форме, которую он уже никогда больше не сможет надеть.

В голове без конца прокручивался и прокручивался проклятый фильм. Каждая деталь запомнилась предельно четко. Только вот вместо лагерной робы ему виделись короткие, до колен, штанишки. Он опустился на скамью у Эллипса. До Арлингтонского моста было рукой подать. А там – река. Интересно, служащий похоронного бюро сложит ему руки на груди? Интересно, можно ли оставить записку с просьбой, чтобы здоровую руку положили сверху? А записка – она ведь может размокнуть в кармане. Ландер сидел, уставившись на монумент Вашингтона, совсем его не видя. Впрочем, нет, он видел его, но зрением самоубийцы, словно сквозь темный туннель. Монумент виделся ему в ярком круге света, точно вертикаль в сетке оптического прицела. И тут в поле его зрения появился посторонний предмет, плавно двигавшийся позади сетки и выше вертикали.

Это был серебряный воздушный корабль его детства, дирижабль фирмы «Олдрич». Позади неподвижной вершины монумента дирижабль медленно, словно дельфин, плыл против ветра. Вот он начал разворачиваться, и Ландер обеими руками ухватился за поручень скамьи, словно за штурвал высоты. Воздушный корабль разворачивался все быстрее, теперь он шел к ветру правым бортом, и двигатели его жужжали прямо над Ландером. Видно было, что его слегка сносит влево. И уже не парашютики с шоколадками – сама Надежда слетала к Ландеру с голубого весеннего неба.

Фирма «Олдрич» приняла Майкла Ландера с распростертыми объятиями. Если руководство компании и знало, что целых девяносто восемь секунд все телестанции страны демонстрировали кадры с предательским заявлением Ландера, они и виду не подали, что хотя бы слыхали об этом. Они убедились, что пилота, равного ему, найти практически невозможно, и это для них было самое главное.

Полночи перед проверочным полетом Майкла трясло. Маргарет совсем не была уверена, что все обойдется, когда они ехали на аэродром – всего пять миль от дома. Но волновалась она зря: Майкл совершенно преобразился, только еще подходя к дирижаблю. Прежние ощущения завладели им целиком, и теперь ум его был свободен и руки тверды.

Возвращение к полетам оказалось для Майкла наилучшим терапевтическим средством, но лишь отчасти. Мозг его сейчас был устроен как цеп, состоящий из ручки и била: по мере того, как Ландер обретал уверенность в себе, половина его мозга, окрепшая благодаря этой уверенности, лишь увеличивала ударную силу второй половины. Осенью и зимой 1973 года унижения, пережитые в Ханое и Вашингтоне, казались ему еще страшнее, чем раньше. Контраст между представлением о самом себе и тем, как с ним обошлись, все разрастался, сознание незаслуженной несправедливости ранило его все острее и острее.

Ночью, во тьме, уверенность покидала Майкла. Он покрывался потом, его мучили кошмары, и он по-прежнему оставался импотентом. Именно по ночам мальчик-ненавистник, вскормленный его страданиями, нашептывал взрослому мужчине:

– Чем еще ты заплатил за все это? Чем еще? Маргарет мечется во сне, ты разве не видишь? Как ты думаешь, она тут без тебя не давала на сторону понемножку?

– Нет!

– Ну и дурак. А ты бы спросил у нее самой.

– В этом нет надобности.

– Эх ты, импотент несчастный!

– Заткнись.

– Пока ты нервы рвал там, в лагере, она уж тут позанималась верховой ездой, будь уверен.

– Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет!

– Слабо́ спросить?

И однажды холодным вечером, в самом конце октября, он ее спросил. Глаза Маргарет наполнились слезами, и она вышла из комнаты. Виновата? Или нет?

Мысль о том, что она была ему неверна, преследовала его постоянно, словно наваждение. Он спросил у фармацевта в их аптеке, регулярно ли возобновлялись ее рецепты на противозачаточные средства за последние два года, и получил в ответ: «Это вас не касается». Лежа рядом с Маргарет после новой неудачной попытки, он мучился, с графической четкостью представляя себе, как она ведет себя в постели с другими мужчинами. Иногда эти мужчины принимали облик Бадди Ивза и Аткинса-младшего: один возлежал на Маргарет, другой ждал своей очереди.

Он приучил себя избегать ее, когда гнев и подозрительность овладевали им, и проводил вечерние часы в гараже-мастерской. В другие вечера он сидел с ней рядом, пытаясь вести разговор о малозначащих вещах или расспрашивая ее о том, как прошел день и что делается у девочек в школе.

Маргарет обманывалась на его счет. Из-за того, что Майкл так быстро окреп физически и так успешно работал, она решила, что он практически здоров. Она уверяла его, что он скоро избавится от импотенции. Рассказала ему, что советник из Военно-морского ведомства приходил к ней и беседовал с нею об этом перед возвращением Майкла на родину. Она часто повторяла слово «импотенция».

Первая серия весенних полетов дирижабля в 1974 году ограничивалась северо-востоком страны, так что Ландер мог жить дома. Вторая включала полет вдоль Восточного побережья к югу, во Флориду. Он должен был отсутствовать три недели. Друзья Маргарет устроили вечеринку как раз накануне его отъезда, и Ландеры получили приглашение. Майкл был в отличном настроении. Он настоял, чтобы они это приглашение приняли.

Вечер получился очень приятным. Собрались восемь пар. Ели, пили, танцевали. Ландер не танцевал. Захватив в плен группку растерявшихся мужей, он занимал их разговором об устройстве баллонетов[25]25
  Баллонет – матерчатый резервуар для воздуха, помещаемый внутри оболочки дирижабля или аэростата. Служит для сохранения внешней формы оболочки, для чего при уменьшении объема газа наполняется воздухом, а при увеличении воздух выходит через клапан.


[Закрыть] и клапанов в дирижабле. Говорил он очень быстро и возбужденно, лоб его покрывали капельки пота. Маргарет прервала его словоизвержение, позвав посмотреть внутренний дворик. Когда он вернулся, разговор шел о профессиональном футболе. Он прервал этот разговор и продолжил лекцию с того места, на котором остановился.

Маргарет танцевала с хозяином дома. Дважды. После второго танца хозяин дома задержал ладонь Маргарет в своей чуть дольше, чем звучала музыка. Ландер наблюдал за ними. Они разговаривали очень тихо. Он понял – говорят о нем. Он объяснил все, что знал о несущих тросах, мужчинам, внимательно разглядывавшим содержимое своих бокалов. «Маргарет очень осторожна, – думал Ландер. – Но она просто наслаждается тем, как смотрят на нее мужчины. Купается в их восхищении, впитывает его всеми порами своего тела».

За рулем машины, по дороге домой, он молчал. Был белый от злости.

Наконец дома, в кухне, она не выдержала.

– Слушай, ну наори на меня, и покончим с этим, – сказала она. – Давай, скажи все, что ты обо мне думаешь.

Ее кошка – совсем еще котенок – в этот момент вошла в кухню и потерлась о ногу Майкла. Маргарет подхватила котенка на руки, боясь, что муж его отшвырнет.

– Скажи мне, что я такого сделала, Майкл. Ведь вечер получился чудесный, правда?

Она была такая красивая. Стояла с котенком на руках, не зная, что ее красота и вынесла ей приговор. Ландер шагнул к ней, глядя ей в глаза. Она не отступила, не отшатнулась. Он никогда в жизни не бил ее. Ни разу не ударил. Не мог. Он выхватил у нее котенка и отошел к раковине. Когда она поняла, что он собирается сделать, котенок был уже в измельчителе мусора. Маргарет бросилась к раковине, она хватала Майкла за руки, пытаясь оттащить его от выключателя, но было поздно. Она слышала вопли котенка до тех пор, пока его тельце не скрылось в измельчителе целиком. И все это время Ландер не отводил глаз от ее лица.

Крики Маргарет разбудили детей. Она ушла спать в комнату девочек. Слышала, как он уехал чуть свет.

Из Норфолка Майкл послал ей цветы. Звонил из Атланты. Она не брала трубку. Он хотел сказать ей, что понял – его подозрения беспочвенны, всего лишь плод больного воображения. Из Джексонвилла Майкл написал ей длинное письмо. Просил прощения, говорил, что сознает, как был жесток и несправедлив, что повел себя как сумасшедший. Обещал, что больше никогда-никогда не будет себя так вести.

На десятый день запланированной трехнедельной серии полетов, когда второй пилот подводил дирижабль к мачте, чтобы пришвартоваться, «пузырь» под неожиданным порывом ветра налетел на грузовик бригады техобслуживания и повредил оболочку. Сутки он должен был простоять на приколе, пока шел ремонт. Ландер и подумать не мог о том, чтобы целые сутки провести в номере мотеля, не получив ни одной весточки от Маргарет.

Ему удалось в тот же день вылететь в Ньюарк. В зоомагазине в Ньюарке он купил прелестную персидскую кошечку. Домой Майкл попал в полдень. Было очень тихо в доме – ни звука, дети – в летнем лагере. Машина Маргарет стояла на подъездной аллее. На плите на слабом огне – чайник. Он подарит ей кошечку, и скажет, как ему больно, и попросит прощения. Она обнимет его и простит. Он взял кошечку из корзинки, расправил бант у нее на шее. И пошел вверх по лестнице.

В комнате, на кушетке, полулежал незнакомый мужчина. Маргарет, обнаженная, сидела на нем, сжимая коленями его бедра, груди ее подрагивали в такт движениям. Ландера они не видели, пока из горла его не вырвался дикий вопль. Драка была недолгой. Майкл еще не вполне окреп, а незнакомец был крупным, подвижным мужчиной, да к тому же сильно испугался. Он нанес Майклу два мощных удара в висок и бежал вместе с Маргарет.

Ландер сидел на полу в комнате для игр, опершись спиной о стену. Из открытого рта стекала струйка крови, лишенные всякого выражения глаза были неподвижны. Резкий свист закипевшего чайника звучал чуть ли не полчаса. Майкл не шевелился. Когда вода в чайнике выкипела до конца, дом наполнил запах обгоревшего металла.

Когда боль и гнев непереносимы настолько, что человеческий мозг уже не в силах справиться с ними, наступает странное облегчение; но это означает, что в человеке что-то умерло.

Майкл улыбался, чувствуя, как умирает его воля. Ему казалось, она покидает его тело, выходя легким дымком через рот и ноздри, и он улыбался окровавленными губами. Страшной, нечеловеческой улыбкой. Он чувствовал, как снисходит на него покой. Все было кончено. О господи, все кончено. Для одной из двух половин его существа.

То немногое, что осталось от Ландера – взрослого мужчины, еще способно было чувствовать боль, еще способно было вздрагивать, дергаться, словно лягушачьи лапки на сковородке, рыдать, моля о покое. Но ему уже никогда не придется, стиснув зубы, сдерживать гнев, разрывающий сердце. Держать обугленное гневом сердце в ладонях, чувствуя, как при каждом его биении кровь заливает лицо.

То существо, что уцелело, способно было жить в гневе, ибо гнев его создал, гнев был его стихией, и оно росло и развивалось в гневе, как все живые существа растут и развиваются в атмосфере земли.

Ландер встал с пола и умылся. Когда он покинул дом, когда вернулся во Флориду, он был тверд и спокоен, хладнокровен, точно змея. Диалоги в мозгу прекратились. Слышен был только один голос. Взрослый мужчина функционировал безупречно, потому что был необходим мальчику-убийце. Необходимы были его ум и знания, его умелые руки. Чтобы обрести покой, как его понимал сам мальчик. Убивая, убивая и убивая. И умирая.

Он еще не знал, что сделает. Но пока его дирижабль день за днем, неделю за неделей зависал над переполненными стадионами, решение формировалось в его мозгу. И когда Майкл понял, что надо сделать, он принялся разыскивать средства осуществления своего замысла. Далия появилась прежде, чем эти средства попали в его руки. Она узнала кое-что обо всем этом, остальное домыслила самостоятельно.

Майкл рассказал ей о том, как застал Маргарет с любовником, когда был совершенно пьян. К концу рассказа им овладела такая ярость и он так буйствовал, что Далии пришлось его ударить. Точный удар за ухом ребром ладони, и Майкл потерял сознание. Утром он даже не помнил, что она его ударила.

Целых два месяца Далия не знала, можно ли быть уверенной в устойчивости Майкла. Два долгих месяца она выслушивала его, наблюдала, как он работает в мастерской, как строит планы, как пилотирует дирижабль. Два месяца она лежала рядом с ним по ночам. Когда наконец она обрела уверенность, она обо всем рассказала Хафезу Наджиру, и тот дал ей добро.

А теперь, когда взрывчатка пересекала океан на сухогрузе «Летиция», приближаясь к Америке со скоростью двенадцать узлов, весь проект оказался под угрозой из-за предательства капитана Лармозо и, может быть, даже самого Музи. Может, Лармозо полез в ящики по указанию Музи? Может, последний решил оставить аванс себе, сдать Ландера и Далию властям и загнать взрывчатку кому-то другому? Если так, им, конечно же, нельзя рисковать, получая взрывчатку в нью-йоркском порту. Нужно забрать ее с «Летиции» прямо в море.