Текст книги "Черная роза"

Уолтера поразила еще одна вещь. Он думал, что мать будет сильно страдать, но она держалась удивительно спокойно и даже казалась счастливой.

– Сын мой, – сказала она, беря его за руку и указывая на кресло рядом. – Тебе известно, что он ушел от нас? Когда Вульфа рассказала мне об этом, я подумала, что все кончено. Его смерть казалась несправедливой. Он был таким храбрым, сильным и прекрасным! Но сейчас мне все представляется более понятным. Уолтер, он не был счастлив, а теперь он обрел мир и покой. Я чувствую, что теперь он мне очень близок, и поэтому понимаю, что все к лучшему – что это воля Божья. До твоего прихода, Уолтер, я сидела тут, смотрела на небо и вспоминала… Я вспоминала о многом, и я счастлива.

Она продолжала говорить тихим голосом. Уолтер с трудом понимал мать, потому что она вспоминала о неизвестных ему вещах. Мать держала в руках его руку, они сидели рядышком, и она шепотом делилась с ним своими самыми приятными воспоминаниями. Уолтер огляделся вокруг и увидел, что, пока его не было, Вульфа кое-что поменяла в комнате. Кровать матери, покрытая красно-фиолетовой накидкой, была настолько высокой, что Вульфа могла спать под ней на подстилке. На старой полке в углу стояли не белые, а красные свечи. Напротив кровати висел гобелен. Вульфа так искусно его зачинила, что Уолтер не смог найти давно знакомые порванные места. Казалось, комната стала более веселой и приветливой.

– Сын мой, ты так напоминаешь мне его! – прошептала мать. – Я тобой очень горжусь. Уолтер, в университете ты станешь ученым человеком. Твой отец мало разбирался в ученых предметах, и ты его в этом превзойдешь.

Мать с удовольствием вспоминала о том, что происходило до его рождения. Уолтер ничего об этом не знал и перестал ее внимательно слушать. Он подумал, насколько важна была эта комната в его жизни. Здесь он родился, хотя его дед был против этого, и эта комната была его настоящим домом в течение нескольких лет. Здесь он впервые увидел Ингейн.

В то время Ингейн было восемь лет, а он был на три года старше ее. Только что произошла конфискация земель, и оба семейства – Герни и Тресслинга ненавидели друг друга. В Герни рассказывали множество историй о своенравной маленькой красавице, и к ней также плохо относились, как и к ее наглому отцу. Если бы не случай, Уолтер никогда бы ее не увидел.

Это был очень холодный день в середине зимы. Снег лежал огромными сугробами, дул пронзительный ветер с запада. Ингейн позволили поехать покататься, или же она вообще не подумала спрашивать позволения. Последнее кажется наиболее вероятным. Ее сопровождал один только паж, парень с бледным лицом. Он служил в этих краях недавно и не имел понятия о вражде, существовавшей между двумя семействами. Когда его юная госпожа закоченела от холода, паж постучал в ворота Герни и попросил разрешения обогреться и отдохнуть. Леди Хильд приютила девочку и пригласила ее в свои покои, где горел огонь в камине. Леди Хильд усадила Ингейн у огня и приказала Вилдеркину принести горячее молоко с корицей. Уолтер тоже был в комнате. Он не сводил взгляда с прелестной живой девочки с задорным взглядом ярко-синих глаз на маленьком замерзшем личике. Он надеялся, что и ему тоже предложат молока.

Уолтер запомнил, что поверх платья на ней была накинута туника красивого синего цвета. Было заметно, что ее переделали из платья взрослой женщины, но в этом не было ничего удивительного. Даже в самых зажиточных семействах одежду передавали от взрослых – детям и от богатых людей – бедным. Уолтеру казалось, что цвет туники полностью совпадал с цветом глаз девочки и одежда ей очень шла. Головку девочки плотно облегал капюшон из горностая, завязывавшийся под подбородком шнуром из синего бархата.

Даже в юном возрасте у Ингейн был острый и непочтительный язычок. Она свободно разговаривала с леди Хильд, что было удивительно для такой маленькой девочки, и часто громко хохотала. Ингейн разогрелась от горячего молока, щечки ее порозовели, глаза засверкали. Уолтеру никогда в жизни не приходилось видеть такой прелестной девочки, и не было ничего странного в том, что он был ею совершенно покорен.

Девочка с любопытством рассматривала комнату и временами поглядывала на Уолтера. Было похоже, что ей не очень понравилось то, что она увидела, потому что она сказала, скривив чудесные губки:

– Дом такой маленький. Он не такой красивый, как Трес-слинг.

– Ты права, – ответила леди Хильд. – По сравнению с Тресслингом или Булейром дом кажется очень бедным.

– Наш замок – самый большой во всем мире. В нем шесть башен.

Уолтеру хотелось возразить ей, потому что девочка сказала неправду. В замке Тресслинг было всего две башни, и он с трудом удержался, чтобы не поспорить с Ингейн.

– У моего отца сто лучников и пятьдесят всадников тяжелой кавалерии.

Тут уж Уолтер не мог больше сдерживаться.

– В Тресслинге всего двадцать лучников и только десять всадников, – вмешался он.

Девочка холодно взглянула на него, и Уолтер пожалел, что произнес эти слова.

– У этого мальчика очень дурные манеры, – заметила Ингейн. Потом она задала вопрос матери: – Как называется ваш дом?

– Герни. Это очень старый дом. Нам известно, что он стоял еще во времена великого короля Альфреда.

– Короля Альфреда? Я никогда не слышала о короле Альфреде. – Девочка задумалась. – Теперь я вспомнила, как отец говорил о Герни. У вас нет лучников и конных всадников. Вы – саксы.

– Да, дитя мое, мы саксы.

– И мы этим гордимся! – воскликнул Уолтер.

– Ну, – сказала, помолчав, Ингейн. Она не сводила взгляда с Уолтера. – Тут уж ничего не поделаешь, правда? Вы мне понравились. А как зовут этого мальчика?

– Его имя Уолтер.

– Значит, он Уолтер из Герни. Мне нравится его имя. У него всегда локоны или вам приходится завивать ему волосы? Мои волосы вьются от природы.

– У Уолтера волосы вьются сами.

– Вы знаете, – сказала девочка, опять помолчав, – он очень похож на кузена моего отца, графа Лессфорда. Как вы считаете, он будет таким же красивым, как и граф, когда вырастет? Мне все же кажется, что ему следует причесаться.

Потом Уолтер видел девочку довольно часто. Ингейн иногда снисходила до того, чтобы поговорить с ним, и, несмотря на высокомерный тон, мальчик чувствовал, что он ей нравится. После встречи с ней Уолтер всегда грустил, потому что она ясно давала понять, что не считает его себе ровней. Но вопреки этому встречи с Ингейн были светлыми моментами в его скучном и неярком детстве.

– Уолтер, – сказала мать, – теперь, когда твоего отца больше нет, мне кажется, что я должна рассказать тебе все. Ты должен все знать.

Уолтер взволнованно посмотрел на мать и подумал о том, как с годами ухудшается ее память. Она ему рассказывала о себе и об отце много раз, и каждый раз это был один и тот же вариант. Уолтеру эта история была известна до малейших деталей. Он поднялся, потому что следовало выполнить обычный ритуал. Вульфы уже не было в комнате. Он проверил все двери – открывал их и закрывал, чтобы убедиться, что за ними никто их не подслушивает, – и даже подошел к окнам.

Когда мать начала рассказывать давно знакомую историю, юноша выслушал ее с новым интересом, надеясь, что после смерти отца она сможет рассказать сыну что-то новое.

– Твой дед был против нашей любви. Против Рауфа и меня. Рауфу было двадцать два года, а мне еще не исполнилось шестнадцати лет. Мы оба были знатного рода, я была наследницей Герни, поэтому наш брак мог быть равным. Но Рауф был из семьи захватчиков-норманнов, а во мне текла чистая кровь англосаксов. Отец ничего не желал слышать о нашем браке. Он поклялся, что его дочь никогда не выйдет замуж за иностранца. Можешь себе представить, что он называл моего Рауфа иностранцем! Как и его отец, Рауф родился в Булейре, и до этого многие поколения их семейства тоже жили там. Но отец ненавидел норманнов и никогда не смог их простить за поражение в битве при Гастингсе. – Мать глубоко вздохнула. – Но потом пожаловали монахи с крестом. Они требовали еще одного крестового похода, чтобы помочь доброму королю Людовику Французскому. Я помню, как они установили деревянный крест высотой в тридцать футов и подожгли его. Туда пожаловали люди изо всех окрестных мест, и один священник рассказывал нам о том, что он видел в Святой Земле. Мне хотелось подняться и кричать, как это делали мужчины, что Гроб Господень не может больше оставаться в руках еретиков! Я радовалась, когда Рауф один из первых выступил вперед и поцеловал крест. Если бы он этого не сделал, я бы не смогла продолжать его любить! Я вместе со всеми громко пела песню «Старик с гор». В тот день более двух сотен наших мужчин приняли клятву крестоносцев.

Как всегда, в этом месте наступила длительная пауза. Мать пока не сказала Уолтеру ничего нового, и он почувствовал, как в нем зрела неприязнь к крестовым походам. Их было слишком много, и они принесли людям столько страданий. Уолтеру хотелось рассказать матери, что в Оксфорде студенты непочтительно отзывались о крестовых походах. Желавшие участвовать в них не считались образцом для рыцарского подражания. В университете даже употребляли выражение «он хочет побыстрее удрать подальше от жены в крестовый поход». Никто не желал выслушивать рассказы возвратившихся крестоносцев. Все они походили друг на друга. Крестоносцев даже стали называть «старыми кувшинами» и болтали, что головы у крестоносцев набиты арабскими блохами. Порой про человека, побывавшего в плену, говорили: «У него на заднице выжжен крест». Именно так сарацины клеймили пленных христиан.

Мать продолжила свой рассказ:

– Они были такими смелыми и добрыми, эти молодые люди, поклявшиеся завоевать Священный Город. Они маршировали с крестами в руках, и на их лицах было выражение преданности святому делу. Мы понимали, что, наверно, вернется один из пяти, потому что так бывало и раньше. Люди умирали от жажды и голода, или их убивали во время сражений. Если кто-то попадал в руки сарацинов, то их ждала еще худшая участь. Часть пленных превращали в рабов или живьем сажали на кол. Им оставалось так мало жить, и они были такими молодыми! – воскликнула мать. Голова у нее склонилась, и она опять погрузилась в молчание. – Спустя девять месяцев после их отъезда в наших окрестностях родилось восемнадцать детей, и ты, сын мой, стал одним из восемнадцати. На остальных детей никто не обращал внимания, потому что такие вещи случались и раньше. Но я была из хорошего семейства; вокруг было столько сплетен и пересудов, что сначала я думала, что умру от стыда. Но я всегда верила: когда Рауф возвратится, мы с ним поженимся. Ему должно было повезти, потому что так желал наш Господь и Пресвятая Дева Мария. Поэтому я выдержала упреки отца и ходила с гордо поднятой головой. – Последовала еще одна традиционная пауза. – Рауф вернулся только через четыре года. Когда он приехал сюда, то привез с собой жену!

Так всегда кончался рассказ матери. Но сейчас она страстно его продолжила. Уолтер никогда не видел ее в подобном состоянии.

– Если бы он знал о тебе, сын мой, он никогда бы не женился на ней! – На бледных щеках у матери показались красные пятна. – Я никак не могла ему об этом сообщить. Рауф был в жутких долгах. Ему пришлось заложить земли, чтобы собрать денег на поход, а по дороге назад его судно потерпело кораблекрушение возле одного греческого острова. Его захватили и потребовали выкуп, как это сделали германцы с королем Ричардом. Его родственники в Нормандии и ее близкие родственники заплатили за него. Поэтому Рауф женился на ней и остался на год в Нормандии, а потом вернулся сюда со своей уродливой женой-нормандкой и болезненным сыном. Уолтер, мой мальчик, если бы он знал о твоем существовании, он обязательно выплатил бы свои долги и выполнил данные мне обещания.

– Как ты можешь быть в этом уверена, мама?

Уолтер видел, как мать устала, но она торжественно ответила ему:

– Он сам мне об этом сказал. Да, Уолтер, он приезжал повидаться со мной. Это было, когда твой дед уезжал из дома. Мы с ним долго разговаривали, и он был таким грустным и подавленным. Он мне сказал, если бы он знал обо всем, то, вернувшись домой, расстался бы с Булейром, если бы возникла такая необходимость. Его здесь не было четыре года, и он думал, что я решила, будто он погиб. Иногда ему казалось, что мне надоело ждать и я вышла замуж за кого-то другого. Уолтер прервал мать:

– Ты мне раньше не рассказывала о том, что он приезжал к тебе. Мне кажется… кажется, что это меняет дело.

– Да, сын мой. Все становится абсолютно по-другому. Я уверена, что не прожила бы так долго, если бы не видела его. Но он приехал ко мне! И он мне сказал… – Мать взяла руку Уолтера и приложила ее к своей щеке. – Он сказал мне, что любил только меня. Меня всегда утешала мысль об этом!

– Мама, я хочу вам кое о чем рассказать, – признался Уолтер. – Я с ним тоже разговаривал. Он мне сказал, что считает себя слабым человеком и легко поддается влиянию. Теперь я понимаю, что он пытался передо мной оправдаться.

В комнате наступила тишина, и мать шепотом спросила: – Я никогда не видела его жену. Какая она? Сын гневно произнес:

– Она – Нормандская женщина, и этим все сказано! Она всем желает верховодить! Она жестокая, твердокаменная и жадная!

– Какая у него была тяжелая жизнь!

– Мама, – с напряжением спросил Уолтер, – вы уверены, что он женился бы на вас, если бы все сложилось по-иному? И тогда я был бы его законным сыном?

– Да, сын мой, я в этом уверена.

– Вы думаете, что он предпочел бы вас своей законной жене и я стал бы его наследником?

– Уолтер, – серьезно ответила мать, – никогда не сомневайся в том, что в глубине сердца Рауф всегда считал меня своей законной женой и он всегда хотел бы иметь такого сына, как ты. Никогда, никогда в этом не сомневайся!

Уолтер бьи счастлив, он почувствовал облегчение. Он про себя подумал: «Теперь я смогу с любовью вспоминать о нем». Вернулась Вульфа и тихо подошла к госпоже:

– Леди Хильд, вы слишком долго разговаривали. Теперь вам нужно прилечь. Обопритесь на меня, миледи. – Она говорила очень спокойно, но Уолтер почувствовал, что служанка намекает на то, что пора бы ему покинуть мать.

Леди Хильд откинулась назад в кресле. Ее глаза закрылись, и Уолтер заметил, что она вся дрожала.

– Миледи, вы слишком устали! – воскликнула Вульфа. – Я уверена, что вам необходимо отдохнуть. – Она быстро обратилась к Уолтеру: – Мастер Уолтер, вам лучше уйти.

Служанка проводила его до двери и прошептала:

– Ей становится все хуже, припадки случаются все чаще. Я вижу, как она слабеет.

Мать в кресле выпрямилась и посмотрела на сына и служанку. Было ясно, что она их не узнает.

– Вульфа! – пронзительно закричала леди Хильд. – Что ты говоришь и что собираешься сделать? – Ее голос стал еще пронзительнее. – Иди сюда, Вульфа! Кто этот мужчина?

3

Уолтер никогда не знал, что дела у его матери обстоят так худо. После всего увиденного он погрузился в глубокую депрессию, и Тристрам отправился с ним прогуляться, надеясь, что усталость изменит его настроение. Они ходили по земле, которая радовалась богатому урожаю и была окрашена в густые цвета осени. Землю с такой любовью обрабатывали трудолюбивые руки, что все казалось прекрасным. Это была земля спокойной красоты, шпили небольших церквушек походили на поэмы, написанные в небесах. И эту красоту оскорбляли свинарники и куча мусора в Герни.

Когда они вернулись домой, на землю спустились сумерки. Переходя через подъемный мост, юноши услышали грохот закрывающихся ставен. В главном зале собрались домашние. Дневную работу завершили и возвели барьеры против поползновений зла. Воздух наполнял запах пищи. Люди повторяли шуточки о парнях из «иниверситета» и о том, что, когда Уолтер закончит обучение, у него будет выбрита макушка, как у монаха.

Уолтер с нетерпением ожидал сигнала к ужину, но это не было связано с его аппетитом. На платформе стоял стол, покрытый хорошей льняной скатертью. В центре стояло кресло его деда. Оно было очень красивым – с балдахином и сияющими медными подлокотниками. По обе стороны от кресла деда стояли кресла пониже. Юноша спрашивал себя: может, запрет на общение с дедом был наконец снят? Неужели ему позволят сидеть среди его семейства? Юноша так сильно страдал из-за своего положения изгоя, что в тот момент избавление от унижений стало бы для него величайшим подарком.

Но его надеждам было не суждено осуществиться. Вил-деркин сказал ему недовольным тоном:

– Сегодня у нас гости, мастер Уолтер. Милорд Алфгар, как обычно, потребовал, чтобы все лучшее было выставлено на стол. Милорд очень гордый человек. Если бы вы видели, как мы много расходуем запасов из кладовых!

Уолтер горько вздохнул. Как глупо было надеяться на то, что дед смягчится. Наверное, ему никогда этого не дождаться. Юноша был настолько опечален, что его не утешало красивое убранство зала. На каждом конце стола на платформе стояли два ценных кубка деда. По обычаю, ценным кубкам давались названия, и один из кубков назывался «Любимый Джон», а второй – «Бернар из Клерво». Уолтер знал, что дед обязательно расскажет гостям историю этих кубков. На столах стояли серебряные кувшины и высокий канделябр с подставками для многих свечей. Действительно, сервировой стола можно было залюбоваться.

В нижней части зала расставляли козлы так, чтобы они вместе с главным столом образовали букву «Т». Вилдеркин взял серебряную солонку, кивнул Уолтеру и поставил ее на некотором расстоянии от того места, где соприкасались столы. Это значило, что старый компромисс остается в силе. Уолтер всегда сидел ближе к главному столу; это было выдумкой деда, который не позволял мальчику находиться за основным столом, но не желал его унижать и не сажал внука вместе со слугами.

Уолтер увидел, что друг против друга были поставлены два кресла, что напротив него будет сидеть Тристрам.

Когда дед вошел в зал, Уолтер понял, что тот не уважал своих гостей, несмотря на то что к ужину тщательно подготовились. Алфгар из Герни снисходительно махнул рукой, приглашая гостей занять свои места. Один из них был толстым коротышкой в серой тунике со свиноподобным лицом. Выражая мнение хозяина, Вилдеркин насмешливо шепнул на ухо Уолтеру:

– Это Сокман из Таскера. Прошлой весной у нас весной в свинарнике свирепствовала оспа, и подобные ему Сокманы из Таскера среди наших свиней помирали каждый день.

Вторым гостем был толстый священник. Он низко надвинул на голову капюшон, как будто ему было холодно в доме. Вилдеркин опять поделился информацией с Уолтером:

– Это священник из Гетерби. Требуется три монаха, чтобы взвалить его на спину мула. Беззубая старая змея!

Алфгар из Герни хорошо выглядел, и Уолтер заметил, что у него тоже появился живот, а коротко постриженные усы стали совсем белыми. На голове почти не осталось волос, и высокий лоб блестел, как после тщательного мытья. Он, как всегда, был хорошо одет, и на шее висела тяжелая золотая цепь.

Уолтер был удивлен, когда в дверях появилась леди Хильд. Казалось, она полностью пришла в себя. Тристрам пораженно взглянул на нее и шепнул:

– Твоя мать – красавица. Она похожа одновременно на королеву и на святую.

Мать обратилась к Уолтеру:

– Надеюсь, ты пригласишь своего друга из Оксфорда, чтобы мы могли с ним побеседовать после ужина.

Тристрам покраснел и не знал, что ей ответить. Он посмотрел на Уолтера в надежде, что тот ему что-то подскажет. Юноша был настолько взволнован, что на лбу у него выступил пот. Уолтер поднялся и поклонился матери, и Тристрам последовал его примеру. От смущения его поклон не был особо изящным. Леди Хильд тоже поклонилась им и сказала:

– Вы оба такие высокие юноши. Уолтер, мне кажется, что твой друг еще выше тебя.

Вульфа надела на мать широкое платье из венецианской зеленой парчи и к поясу красиво приколола розы. Чтобы обновить платье, на рукавах от манжета до локтя рядами были нашиты пуговицы, как предписывала последняя мода. Седые волосы были заплетены в косы и красиво уложены на голове. Уолтер с радостью подумал, что Тристрам прав: мать выглядела как королева и в то же время – как святая.

Служанка принесла семейную Библию и положила ее рядом с леди Хильд. Леди Хильд очень гордилась этой Библией, потому что книга была снабжена толкователем текстов и украшена чудесными рисунками, выполненными терпеливыми руками монахов. Она так ею гордилась, что иногда прибегала к небольшому обману. Леди Хильд не могла читать, но выучила наизусть многие отрывки из книги и рассказывала их, держа перед собой книгу. Ей было не важно, что она говорила по-английски, а в Библии текст был написан на латыни.

Агнес Малкинсмейден разносила пищу, ей помогала молочница, девица с потным лицом и огромными колыхающимися бедрами.

Даже после предупреждения сенешаля Уолтер был поражен тем, сколько перемен блюд стояло на столе. Девушки подносили говядину, оленину, грудки выпи и вальдшнепа, поджаренные до такой степени, что кожица у них стала коричневой и хрустящей. На столе стояло блюдо с маленькими свиными колбасками, окруженными черным пудингом. Для семейства готовила Агнес, она умела приготовить чудесные соусы и приправы. Она не любила пользоваться перцем, гвоздикой и фенхелем, привезенными с Востока, как было модно в то время. Вместо этого она употребляла старые английские пряные травы – базилик, лаванду, кориандр и майоран. Она поставила последнее блюдо на стол и произнесла слова, как это было всегда, когда семейство ужинало без посторонних:

– Да благословит нашу трапезу Бог и Пресвятая Дева Мария.

Дед взглянул на Уолтера, и у него потеплел взгляд. Казалось, он без слов приветствует внука. Потом он положил на ломоть хлеба большой кусок говядины и приказал, чтобы его кубок из рога наполнили вином. Его синие глаза на первый взгляд были такими мягкими, но не следовало обманываться по этому поводу. Сейчас они ярко сверкали. Ему захотелось проявить свою ученость, хотя Уолтер знал, что он мало учился. Господин Алфгар кивнул старому священнику и процитировал Горация: «Смерть берет нас за ухо и говорит: „Пей, потому что я пришла за тобой“». Священник был слишком стар и боялся смерти, поэтому ему страшно не понравился подобный тост. Сокман из Таскера был поражен тем, что они не подняли тост за здоровье короля, и заявил, пытаясь спасти положение:

– Наш юный правитель обещает восстановить наши права и дать нам справедливость, как при нашем великом короле Альфреде.

– Брось пустую болтовню, Сокман, – оборвал его хозяин дома. – Во всех нас течет чистая кровь саксов, и я могу с вами разговаривать прямо. Подобные разговоры начинаются только для того, чтобы ни о чем не беспокоиться. Мы живем в годы «законников». Хитроумные нормандцы с развязными языками и гладкой речью могут нас заворожить словами, а сами найдут, каким образом посильнее приковать нас цепями.

– Мне хочется верить в благие намерения молодого короля, – слабо запротестовал Сокман.

Хозяин отрицательно покачал головой. Он разрезал пропитанный мясной подливой ломоть хлеба на мелкие кусочки и бросал их в блюдо для подаяния нищим, стараясь при этом не замаслить руки. На блюде уже лежало множество хрящей и крылышек птицы. Завтра нищие получат много лакомых кусочков.

– Я объясню тебе твою ошибку. (Уолтер знал, что это любимая фраза старика.) Мы не должны ждать ничего хорошего от этого короля. Он – нормандец, и вот тебе ответ на твой вопрос. Я неоднократно повторял это людям, которым, подобно тебе, не следует верить сладкой лжи наших правителей. – Дед опять покачал головой. – Меня, к сожалению, никто не слушает. Как только умер старый король, я сказал…

Уолтер слышал старика, рассказывающего, что же сказал король, и подтверждавшего, что он был всегда прав, но внук не следил за рассуждениями деда. Он увидел, что мать открывает Библию и у нее остекленел взгляд.

– Я вижу озеро непрекращающегося огня! – внезапно произнесла леди Хильд. – Приближается день, когда Бог в гневе обрушится на нас.

Все окаменели, и даже свиные глазки Сокмана с ужасом посмотрели на леди Хильд.

Люди жили в постоянном страхе и знали, что вскоре свершится Второе Пришествие. Обычно каждый человек в конце дня смотрел на небо на западе и думал, есть ли там какие-либо признаки того, что Бог за ним придет еще до наступления утра.

Алфгар не обратил внимания на слова дочери. Он отрезал себе куски желтого сыра и начал рассказывать о стоящих кубках. – Уважаемый священник, – обратился к нему дед, – хочу, чтобы вы обратили внимание на кубок «Любимый Джон». Это очень старая вещь. Она принадлежала леди Хильд, в честь которой назвали мою дочь. Видите, какая искусная работа! Мне кажется, что его изготовили греки, и, наверное, мастер жил в Антиохии. Форма кубка также подтверждает его древнее происхождение. Он изготовлен в виде вазы с двумя ручками по бокам. Пятое столетие, а вы как думаете?

У священника была в руках целая тушка фазана. Он пробормотал:

– Несомненно, – и продолжал жевать.

– Отрадно думать, что изображенная на кубке фигура апостола рассказывает нам о том времени, когда он находился на острове Патмос и начал предсказывать будущее. Взгляните, лицо у него осунулось из-за поста, а глаза ярко горят…

Из-под стола раздался громкий визг. Там из-за кости подрались собаки. Алфгар прервал лекцию и резко крикнул:

– Чомпер! Брифф! Четвинд!

Вилдеркин снял со стены копье и начал энергично шуровать под скатертью. Шум прекратился.

– Теперь взгляните на этот кубок, – продолжал хозяин, показывая на кубок «Бернар из Клерво». – Он не такой старый, но я его очень ценю, потому что его когда-то держал в руках великий святой, в честь которого назвали этот кубок.

Леди Хильд продолжала что-то тихо бормотать, но разобрать ее слова было невозможно. Она подняла голову и взглянула на Уолтера, было понятно, что она не узнает сына. Потом она отчетливо произнесла:

– Небеса разрывались, как пергамент, и горы и острова менялись местами. Короли на земле прятались в пещерах и в горах. Настал Великий День гнева!

– Я не могу спорить со святым словом, – улыбнулся Алфгар. Он обратился к Вульфе, стоявшей за креслом госпожи: – Она устала. Отведи леди Хильд наверх, в ее покои. – Затем он снова повернулся к гостям: – Может, нам допить вино и сыграть в бирюльки? Предупреждаю, я хорошо играю, и поэтому для ваших кошельков будет лучше, если мы назначим низкие ставки.

4

Тристрам спал в комнате Уолтера на охапке соломы. Он сразу заснул, пока еще не успели погасить сальный фитиль. Тристрам широко раскинул длинные ноги. Когда Уолтер проснулся на рассвете, то увидел, что за ночь он не пошевелился и лежал в той же позе.

Они позавтракали, и в этот момент пришел Вилдеркин, чтобы сообщить, что дед вызывает Уолтера к себе в рабочую комнату. Уолтеру было строго-настрого приказано никогда не входить туда. Комната располагалась в темном коридоре под внутренней лестницей, и там было всего одно окно с железной решеткой. Оно выходило на ров, и его было видно только поверх частокола и больше ниоткуда. Мальчиком Уолтер часто залезал на частокол, заглядывал в окно и гадал, что же находится в этой комнате. Он гадал: может, его дед занимается колдовством и потому все держит в секрете?

Когда он пришел, деда не было в комнате, и поэтому Уолтеру удалось все разглядеть. Он был разочарован – помещение оказалось небольшим и плохо обставленным, с глиняным полом. Вся мебель состояла из стола и кресла, и еще там была жаровня, где слабо тлели угли. На стене висели полки с документами. В комнате не было ничего таинственного, и в ней было неуютно.

В сопровождении Вилдеркина вошел хозяин Герни, одетый в серого цвета платье с отделкой из меха. Уолтер в первый раз осознал, что дед не был высоким человеком. Алфгар сел в кресло и положил ухоженные руки на стол. Он заговорил, четко формулируя фразы.

– Вилдеркин, – сказал он, взглянув на внука и отводя взгляд в сторону, – мне нужно кое-что сказать. Я все серьезно обдумал и не желаю, чтобы меня прерывали. Если Уолтер пожелает что-то сказать, он должен, как всегда, обратиться к тебе. Я когда-то дал клятву, и теперь ее негоже нарушать. С этим все согласятся. Я желаю пояснить все изменения, которые произошли в Герни. Все, что я делаю, – это нарушение традиций рыцарства. Я с этим согласен. Я больше всех переживаю, что Герни оказался в подобном положении. – Дед помолчал и слабо улыбнулся: – Конечно, легче болтать о голоде, чем вытерпеть его. Хотя многие могут заявить, что лучше помереть с голоду, чем следовать моему плану.

Он сплел пальцы на животе и перекинул ногу на ногу, /олтеру были видны его красивые, отделанные мехом сапоги. – Я мог бы сказать, что нам приходится очень туго, так как гго величество король решил забрать у меня земли, и мы больше не могли зарабатывать на жизнь выращиванием зерна, овощей и так далее. Рыцарь не имеет права делать ничего, кроме благородного использования оружия, он может лишь контролировать своих людей и давать советы королю. Но у меня есть около двух десятков людей, которые зависят от меня, и я должен им обеспечить какую-то пищу, потому что никто из них не желает голодать. Их не связывают рыцарские традиции, и у них нормальные животы, жаждущие пищи. У меня есть дочь, за которой необходим особый уход… Наверно, ей осталось недолго пожить с нами. Я многое испробовал. Я унижался и постоянно подавал петиции королю, в которых просил вернуть мне хотя бы часть земли. Я даже предлагал свои услуги королю, считая, что мой опыт и здравый смысл смогут принести ему пользу. Мне ясно далги понять, что мне не видеть земли как собственных ушей и что в моих услугах не нуждаются. Поэтому для меня оставалось только одно. Я даже не стану повторять, как мне все это противно. В моих венах течет лучшая кровь в Англии, и я всегда гордился своими правами и привилегиями и пытался принять испытания с достоинством. Надеюсь, что все, кто от меня зависит, думают так же.

Уолтер слушал деда очень внимательно, и им овладело искреннее раскаяние. Он понял, что дед сделал единственно возможное в данных обстоятельствах. Юноше следовало понять, что занятие торговлей раздражало деда больше, чем его самого.

– Вилдеркин, мне хочется сказать, – заметил Уолтер, несмотря на приказ деда не прерывать его, – что я прекрасно понимаю положение милорда Алфгара и считаю, что он поступил мужественно и по-рыцарски.

Старик довольно улыбнулся:

– Хорошо сказано. Теперь я хочу поведать о своих планах на будущее. Я обладаю логическим умом, и если пришел к решению, то выполню его весьма энергично. Равные мне по положению люди или те, кто раньше были мне ровней, теперь смотрят на меня сверху вниз, и мне ничего не стоит заработать их полное презрение. Я приказал, чтобы мне приготовили бочки для сырной закваски и лопасти для перемешивания этой массы. Я собираюсь переделать подвал и приспособить его для изготовления желтого сыра. Я всегда считал его лучшим из сыров. Я думаю производить сыр в больших количествах и продавать его в Лондоне по приличной цене. В этом будет и двойная польза, потому что свиньи станут толстеть на обрате. У меня осталось несколько акров сада, и мы начнем производить сидр. Прекрасный крепкий сидр по рецептам владельцев Герни. Я буду скупать в округе яблоки, и мы сможем делать много сидра.