Книга: Смерть в Венеции (сборник) - Томас Манн

Начальные зарисовки чёрных, как гробы, гондол, аллюзии на античные легенды и мифы, молодящегося смехотворного старика-пассажира отыгрывают во второй половине новеллы мором, дикими суеверными плясками, манией и падением личности. Образный язык и авторская стилистика не могут оправдать выписанную гнусность, которую читатель может принять за романтику или эстетсво. Если бы фон Ашенбах влюбился в одну лишь красоту, в образ, как случается с людьми творческими, то и ладно, но ведь чем дальше, тем гаже: герой грезит, что мор истребит всех, а он останется наедине с мальчиком, ведь "немыслимое и чудовищное казалось ему мыслимым и нравственный закон не обязательным". Вот бы все педофилы кончались также - сдох раньше, чем успел навредить. Хотя последнее сомнительно, ибо мальчик и его родня не дураки и обратили внимание на нездоровый интерес странного Ашенбаха. Герой не раз подмечал болезненное состояние мальчика, суля тому недолгую жизнь, а своим маниакальным преследованием подорвал ещё и психическое здоровье неокрепшего организма.

Литература - одна из призм отображения действительности, зеркало общества. Может новелла и изображает декаданс, загнивание, подобно миазмам венецианского болота, но красочное выписывание терзаний интеллигента также может вознести произведение до уровня, когда оправдывают всё и всех. Возможно, по таким книгам из "своего времени" можно проверять, какими пороками всё ещё заражено современное общество.

Этим двоим было бы, пожалуй, даже интересно делиться мнениями, информацией, впечатлениями: коллеги, как-никак. Мастера слова, стиля, слога, поэт и писатель, они сразу бы нашли общий язык.

Говорили бы о творчестве, ремесле и деле всей своей жизни - для них все перечисленное едино и неразрывно связано.

- А Вы знаете, - чуть бахвалясь и грустно, чуть обреченно даже улыбаясь при этом, произнес 50-летний Густав фон Ашенбах, - мои рассказы уже печатают в школьных хрестоматиях. Представляете?

- Поздравляю, да-да, от всей души, - внимательный, немного отрешенный взгляд собеседника, будто вспоминая что-то или сожалея о чем-то, - мои стихи вряд ли ждет подобная участь. - Горькая усмешка на интеллигентном лице. Собеседник - Бродский, тоже нашедший приют в Венеции.

- Как знать...

Разговор мигом свернул бы на рельсы поэзии, и тут за своего героя вмешался бы сам автор, знаменитый прозаик, очень тонко прочувствовавший, каково это - быть поэтом:

...только красота божественна и вместе с тем зрима, а значит она путь чувственного, маленький... путь художника к духу... мы, поэты, не можем идти путем красоты, если Эрот не сопутствует нам, не становится дерзостно нашим водителем. Пусть мы герои и храбрые воины, мы все равно подобны женщинам, ибо страсть возвышает нас, а тоска наша должна оставаться любовью, — в этом наша утеха и наш позор... мы, поэты, не можем быть ни мудрыми, ни достойными... мы неизбежно идем к беспутью, неизбежным и жалким образом предаемся авантюре чувств. Наш мастерский стиль — ложь и шутовство... как ни вертись, а бездна нас притягивает. Так мы отрекаемся от расчленяющего познания... мы решительно отметаем его и отныне ищем только красоты, иными словами — простого, величественного, новой суровости, вторичной непринужденности и формы.

Мои два проводника в мир Венеции, без сомнения, оценили бы ее - город, соединяющий пути и разъединяющий судьбы, дарующий счастье и печаль, зыбкий город и вместе с тем - до предела вечный...

Воспевший венецианское величие Иосиф не понял бы пренебрежения городом этого немецкого бюргера - что он здесь забыл? Что он здесь ищет? "Торгашеский душ!" Нет, это не про нее, не про Венецию...

Но в одном они бы точно сошлись: Венеция дарит незабываемые вовек встречи с подлинной красотой - не той, что с блестящих глянцевых страниц или с экранов.

И вот тут-то бы Ашенбах и поведал случайному попутчику (хотя... неслучайны все наши случайные встречи: все давно уж предрешено - и не нами) свою историю, любезно записанную для нас герром Манном. Подобных историй - мильён и больше. Банальность, - скажете вы и отчасти даже будете в чем-то правы. Пошлость, промолвите вы и ошибетесь.

Прославленный писатель впервые находит красоту не в мире слов, вымышленном мире из образов и метафор. У встреченной им красоты есть даже имя - Тадзио, есть золотистые волосы, хрупкое, гибкое тело, так и притягивающее взоры всех посетителей пляжа этого жаркого венецианского сезона, сводящая с ума, после которой забываешь, ка дышать, нежная кожа...

Жизнь клонится к закату, а в нее нежданно-негаданно врывается - естественно, без предупреждения и намеков - госпожа Любовь, переворачивающая привычные представления о себе самом и о мире, мигом превращающая скучное существование-прозябание в волнующее кровь приключение.

Ни грамма пошлости или пресловутых "18+": созерцание тоже может приносить немало чувственных наслаждений.

Задыхаясь от восторга и набегающих чувств, герр Ашенбах поведает о чуде: красота тоже, оказывается, реальна, не вымысел хитрых поэтов и писателей, упорно складывающих цепочки слов в предложения. Своим рассказом он научит ее замечать в повседневности бытия: цветок, люди, идея - много в жизни прекрасного! Своим наглядным примером он докажет, как важно ценить каждый уходящий и драгоценный миг жизни. Научит не бояться быть смешным, посоветует смелее принимать решения.

Венеция у каждого - своя. У того, кто посетил ее зимой, представления могут отличаться от прибывших в нее горячим летом. У не посетивших пока ее - свой образ.

Я начинала этот май в Венеции вместе с любимым поэтом, Бродским. Впечатления о том были надежно задокументированы здесь. Май на всех парах близится к концу, и заканчиваю его я вновь в этом удивительном, прекрасном, волнующем, незабываемом городе - уже в компании Манна и Ашенбаха.

И даже не сомневаюсь при этом, что когда-нибудь вернусь - с другими поэтами и писателями, а может, и наяву, по следам моих проводников...

Служители искусства и писатели - это отдельная каста людей, с очень своеобразной душевной организацией. Именно... Не столько с тонкой, сколько своеобразной и часто нам непонятной. Художник рождает, мы потребляем его плоды, и часто с превеликим удовольствием, если ему удаётся родить шедевр. А откуда он черпает вдохновение, из каких душевных недр? Ну конечно из своих! Но ведь творческие запасники тоже имеют свойство оскудевать и требуют пополнения, а иначе говоря - вдохновения. А что питает вдохновение? Много что - страдание, впечатление, путешествие, созерцание, любовь... И эта история о наполнении душевных недр одного сорокалетнего и утомлённого душой служителя пера.

У нашего главного героя сначала случилось путешествие, на которое его вдохновил случайный странник - прохожий, а затем нечаянная любовь. Путешествие привело его в Венецию. Я не была там никогда, и не хочу... Сколько бы не смотрела фильмов с её изображением, сколько бы не читала книг, где упоминается эта провинция Италии, ничего кроме неприятного чувства она у меня не вызывает. Интуиция меня никогда не подводит, поэтому я не буду даже пытаться испытывать её на прочность. Город на воде... Брр... Я не люблю воду, как кошки, а тут ещё она повсюду среди обветшалых домов, да с соответствующими ароматами. Ладно, речь сейчас не о моих пристрастиях. Писатель ищет там вдохновения, а находит любовь к красивому мальчику с ангельской внешностью.

Как это всё принять обычному читателю с традиционными наклонностями? Я не морщилась, ибо в рассказе описана любовь в начальной созерцательной стадии со всеми её проявлениями. Никакой пошлости в описаниях или непристойных фантазий у Манна нет, слава Богу. Поэтому я даже немного вжилась в шкуру этого зрелого писателя, понимая что он чувствует, находясь в состоянии одержимой страсти. Я не зацикливалась на том, что любовь эта не только однополая, но и к ребёнку почти. Его состояние воспринималось мною по большей части как любовь к чему-то прекрасному, красивому и вдохновляющему художника, который немного творчески исчерпался и находился в поисках прекрасного. Искал - нашёл... Услада для глаз, которая разжигала ему кровь и была недоступной, а потому особо притягательной. Например, таковой может быть любовь к актёрам или, скажем, любовь в социальных сетях... Стоит прикоснуться жизни и времени к таким чувствам и они испарятся, как облачка. В рассказе ни одной непристойной мысли при остальном красивом и глубоко философски - психологичном тексте писателя.

Тем не менее, некая болезненность меня окутывала всё время чтения... Венеция с её каналами и нездоровыми запахами, начинающаяся пандемия и одержимость страстью, которая замутняет человеку разум, притупляет чувство самосохранения и вообще хоть какого-то рационального мышления. Этот лихорадочный накал закончился логически ожидаемо и весьма плачевно. А может и нет? Может, это самая лучшая смерть для творческого заскучавшего человека - почти мгновенная, на пике страсти и любви при созерцании красоты, а не в тоске и долгих муках неизбежной старости...

"Счастье писателя — мысль, способная вся перейти в чувство, целиком переходящее в мысль. Эта пульсирующая мысль, это точное чувство в те дни было подвластно и покорно одинокому Ашенбаху, мысль о том, что природу бросает в дрожь от блаженства, когда дух в священном трепете склоняется перед красотой."