Текст книги "На море"

IV

Странная вещь! С этого дня капитан и боцман стали менее жестоко обращаться со мной; не потому, конечно, что смягчились или что почувствовали угрызения совести. Они просто-напросто заметили неблагоприятное впечатление, произведенное на весь экипаж их несправедливостью. Большинство матросов были друзьями Браса и не боялись вместе с ним осуждать жестокую игру, жертвой которой был я. Собравшись вокруг кабестана, матросы громко рассуждали о случившемся, и это не могло не дойти до ушей начальства; к тому же, Бен, бросившись в море, чтобы помочь мне, приобрел новых друзей, потому что истинное мужество ценится даже такими грубыми людьми, какими были матросы, а любовь, которой он пользовался среди своих товарищей, внушала известную долю сдержанности нашим командирам. Он принял мою сторону, протестуя таким образом против отвратительного насилия надо мной. Когда Бигман гнал меня наверх, Бен Брас приказывал ему спустить меня вниз, но капитан, стоявший на палубе, делал вид, что не слышит его. Любой другой матрос в таком случае подвергся бы строгому взысканию, но благодаря Бену никто не был наказан за то, что осмелился принять мою сторону, а напротив, как я уже сказал, со мной стали обращаться менее жестоко.

С этого времени мне разрешили участвовать вместе с матросами в разных маневрах и освободили от некоторой доли грязной работы, какую я исполнял до сих пор. Один из матросов, голландец по имени Детчи, тихое и простое существо, получил на свою долю часть моей работы, а с ней вместе и часть гнева, которую капитан старался всегда излить на кого-нибудь.

Несчастное существо был этот голландец, самый грустный пример всех человеческих несчастий. Расскажи я подробно обо всех мерзостях, жертвой которых со стороны шкипера и боцмана «Пандоры» был этот человек, никто не поверил бы в правдивость этих фактов, никто не поверил бы в существование такой бессердечности. Но всегда таковы натуры порочные: получив возможность издеваться над кем-нибудь, кто не в силах им сопротивляться, они вместо того чтобы дать улечься злобе, распаляют себя сильнее, как в лесу дикие звери при виде капли крови. Примером этому могли служить капитан и боцман «Пандоры»: окажи им сопротивление голландец, и мстительность их давно бы улеглась, но он этого не сделал и потому они с наслаждением мучили это слабое и робкое создание, гнева которого им нечего было бояться.

Я припоминаю, что несчастному Детчи связывали большие пальцы рук, привязывали к палубе и оставляли в таком положении на несколько часов. На первый взгляд, в этом не было ничего страшного, но на самом деле это была пытка, достойная инквизиции, и несчастная жертва скоро начинала стонать.

Второе развлечение капитана и его помощника состояло в том, что они с помощью веревки, прикрепленной к поясу, подвешивали бедного матроса к концу реи; они называли это качелью обезьяны. Однажды его закрыли в пустой бочке, где он провел несколько дней без пищи; несчастный Детчи едва не умер от голода и жажды, не просунь ему кто-то через отверстие в бочке немного сухарей и воды, что спасло ему жизнь. Много еще других наказаний выпало на долю несчастного, и все они настолько возмутительны, что я не хочу говорить о них.

Как бы там ни было, но его злоключения улучшали мое положение, потому что на его долю выпало много такого, что иначе выпало бы на мою долю. Поставленный между мной и нашими общими палачами, он служил мне щитом от них. Я был ему за это благодарен, но не смел выказывать ни сожаления, ни сочувствия. Я сам нуждался в сожалении, потому что чувствовал себя очень несчастным, несмотря на перемену, происшедшую в моем положении.

– Почему же? – спросите вы. На что было мне жаловаться, когда я, преодолев первые затруднения, делал быстрые успехи в карьере, к которой так стремился? Да, это правда, под руководством Бена Браса я становился хорошим матросом; неделю спустя после моего головокружительного прыжка в воду я без малейшего страха взбирался на бом-брам-стеньгу и, несмотря на сильный ветер, отправлялся вместе с другими брать на гитовы брамселя. За это я даже заслужил одобрение Бена Браса. Да, я действительно становился хорошим матросом и тем не менее я чувствовал себя несчастным. Причина этого состояния духа заключалась в следующем.

С первых же дней службы на «Пандоре» я был поражен общим характером всего судна; состав экипажа и отсутствие дисциплины не походили на то, что я читал в книгах, где говорилось о повиновении и полном уважении матросов к своему капитану. Поражен я был еще и тем количеством людей, которые находились вместе со мной на судне; вместимость «Пандоры» равнялась 500 тоннам, она была, следовательно, только коммерческим судном. Почему же нас было на нем сорок человек, включая негра?

Последнее обстоятельство, впрочем, произвело на меня менее сильное впечатление. Меня больше тревожило поведение начальства и экипажа, странные разговоры, некоторые фразы, которые долетали до моего слуха. Все это внушало мне страшное подозрение и боязнь, что я нахожусь среди отъявленных негодяев.

Первое время после нашего отъезда все люки были спущены и закрыты парусиной. Ветер дул попутный, судно быстро продвигалось вперед, и не было никакой необходимости спускаться в трюм; меня туда не посылали, и я не знал поэтому, какой груз идет с нами. Я услышал как-то раз, что он состоит преимущественно из водки, которую мы должны были доставить в Капштадт, но кроме этого я ничего не знал.

Спустя некоторое время, когда мы уже подходили к тропикам, брезенты были сняты, передний и задний люки открыты, и нам разрешено было ходить между деками. Любопытство заставило меня спуститься туда, и то, что я там увидел, наполнило меня ужасом и подтвердило мои подозрения.

Большая часть нашего груза состояла, по-видимому, из водки, так как громадные бочки наполняли почти весь трюм. Кроме того, здесь были полосы железа, несколько ящиков с товарами и куча мешков, наполненных, вероятно, солью.

Тут, скажете вы, ничего не было такого, что могло бы вызвать во мне страх, но дело в том, что не эти вещи испугали меня, а целая куча железа, валявшегося на полу, в котором я, несмотря на свою неопытность, сразу узнал ручные кандалы, железные ошейники, громадные цепи, снабженные кольцами. Для чего нужны были на «Пандоре» эти орудия пытки?

Я скоро узнал это; плотник делал что-то вроде решеток из крепких дубовых палок, чтобы закрыть ими отверстия люков. Этого было достаточно для меня; я недаром читал о разных ужасах, совершенных между деками. Для меня не было больше сомнения, что «Пандора» – невольничье судно.

Да, верно – я находился на судне, снаряженном и вооруженном всем, что необходимо для торговли рабами. Правда, у нас не было пушек, но я видел большое количество кортиков, мушкетов, пистолетов, которые вытащили откуда-то и раздали матросам, чтобы они вычистили их и привели в порядок. «Пандора» готовилась, очевидно, к какому-то опасному предприятию, чтобы в случае необходимости иметь возможность отбить у другого судна его груз человеческого мяса. Собственно говоря, она была слишком слаба, чтобы выдержать битву даже с самым незначительным военным судном, и я думаю, капитан наш должен был в случае преследования искать спасения в своих парусах, а не в оружии. Наша «Пандора» была действительно так устроена и оснащена, что мало нашлось бы судов, которые при попутном ветре смогли бы догнать ее в открытом море.

Теперь, как я уже говорил, я не сомневался больше в цели нашего путешествия, тем более, что матросы не делали из этого никакой тайны, а, напротив, хвастались этим, как каким-нибудь благородным делом. Мы прошли уже за Гибралтарский пролив и плыли теперь по таким местам, где нам нечего было опасаться, что мы встретим военное судно. Крейсеры, обязанность которых заключалась в том, чтобы мешать торговле неграми, встречались обычно далее к югу и вдоль берегов, где производилась погрузка живого товара. Экипаж поэтому был совершенно спокоен и большую часть дня забавлялся, так что на судне с утра до вечера ничего не делали, а только пили и ели.

Вы спросите, быть может, как могло судно, так открыто предназначенное для торговли неграми, выйти без всяких препятствий из порта Англии? Не забывайте, что все это произошло во времена моей юности, в очень, следовательно, отдаленную эпоху, и я не сделаю ошибки, если скажу, что рассказ мой относится к 1857 году.

Я был слишком молод, чтобы делать какие-либо философские выводы по этому поводу; торговля неграми сама по себе внушала мне такое же отвращение, как и многим моим соотечественникам. В то время Англия, увлеченная Вильберфорсом и другими гуманистами, дала миру хороший пример, предложив двадцать миллионов фунтов стерлингов на защиту прав человека. Представьте же себе мое огорчение, когда я убедился окончательно, что нахожусь на борту судна, занятого таким преступным делом; стыд, который я чувствовал, видя себя среди людей, внушавших мне отвращение; отчаяние, овладевшее мной при мысли о том, что я состою членом такой шайки и должен быть свидетелем их ужасного занятия!

Сделай я это открытие внезапно, оно еще тяжелее подействовало бы на меня, но я пришел к нему постепенно; подозрение зародилось гораздо раньше окончательной уверенности. Я думал сначала, что попал к пиратам, которые встречались довольно часто в то время, и я даже почувствовал некоторого рода облегчение, что имею дело не с пиратами. Не потому, что мои товарищи показались мне теперь не такими отвратительными, – просто я подумал, что бегство в этом случае будет несравненно легче, и решил бежать при первой же возможности. Но, увы, зрелое размышление представило мне ужасную перспективу: могли пройти целые месяцы, прежде чем мне представится случай бежать с этого ужасного судна… Месяцы!.. Я должен был бы сказать годы! Я не боялся больше подписанного мною договора, условия которого так беспокоили меня раньше: меня не могли принудить исполнять обязанности, противоречащие закону. Не это пугало меня, а невозможность вырваться из-под контроля адских чудовищ, располагавших моей судьбой.

Судно наше направлялось к берегам Гвинеи, но там я не мог найти необходимой мне защиты от капитана. Я мог встретить там только туземных вождей да отвратительных торговцев, которые были бы счастливы доказать свою преданность капитану, водворив меня на прежнее место. Бежать в лес? Но это значило умереть с голоду или быть разорванным дикими зверями, которых так много в Африке. Я мог быть, кроме того, убит дикарями или стать пленником и рабом какого-нибудь негра… Ужасно!

Я перелетел мысленно через Атлантический океан и стал раздумывать о том, каковы мои шансы спастись на противоположном берегу. «Пандора», отчалив от берегов Гвинеи, отправится, само собой разумеется, в Бразилию или на Антильские острова. Груз свой она, конечно, высадит тайно, пристав ночью к какому-нибудь пустынному берегу, чтобы не попасться крейсерам, а на следующее утро уедет, и для такой же экспедиции, быть может. Мне не позволят сойти на берег, где я непременно убежал бы, предоставив Богу заботу о своей жизни.

Чем больше раздумывал я, тем больше убеждался, как мне будет трудно убежать из моей плавучей темницы, и отчаяние охватывало меня. Ах, если бы только нам встретить английский крейсер! С какой радостью прислушивался бы я к свисту пуль среди снастей и треску пробиваемых боков «Пандоры»!

V

Я воздерживался, разумеется, от выражения своих чувств; даже Бен Брас был бы бессилен защитить меня от ярости своих товарищей, заметь они только отвращение, которое внушало мне их общество.

Надо полагать, однако, что лицо мое выдавало мои мысли, потому что матросы не раз затрагивали меня, подсмеиваясь над моими сомнениями и называя меня кислятиной, молокососом, мокрой курицей и другими оскорбительными словами, которыми полна была их речь.

Я удвоил старания, чтобы не показывать им чувств, наполнявших мое сердце, но решил в то же время поговорить с Беном и спросить его совета. Я без боязни мог довериться ему, но дело это тем не менее было очень деликатное и требовало известных предосторожностей. Бен был тоже членом шайки и его могли оскорбить мои слова, ведь он мог предположить, что я порицаю его, и лишить меня своего покровительства.

Однако затем я подумал, что Бен вряд ли будет обижаться на меня. По двум-трем словам, которые я от него услышал, я заключил, что Бен тяготится своим существованием и поступил сюда поневоле, в силу обстоятельств Я любил его бесконечно и очень хотел, чтобы это так и было. Каждый день мне представлялся случай видеть разницу между ним и другими матросами. Вот почему я принял в конце концов твердое решение рассказать Бену о своих страданиях и посоветоваться с ним, как мне поступить.

На бушприте судна есть одно место, где очень приятно находиться, особенно когда штас фок-марса опущен и поддерживается жердью. Два или три человека могут свободно сидеть там или лежать на парусе и разговаривать, не боясь, что подслушают их тайны; ветер там дует обычно с кормы и уносит слова в сторону от судна. Романтично настроенные матросы любят это небольшое уединение, а на судах, наполненных эмигрантами, наиболее отважные пассажиры забираются туда, чтобы подумать о своей будущей жизни. Это было любимое место Бена, и к концу дня он всегда садился там, чтобы выкурить трубку.

Несколько раз я был готов пойти с ним, но боялся, что это ему не понравится. Наконец, собравшись с духом, я скользнул туда за ним, не говоря ни слова. Бен сам заговорил со мной, и мне показалось, что присутствие мое его не раздражает, что, напротив, он даже доволен, видя меня рядом. Однажды вечером, когда я отправился за ним туда по своему обыкновению, я рассказал ему, наконец, обо всех своих мучениях.

– Бен, – окликнул я его.

– В чем дело, Вилли?

Он понял, что я хочу в чем-то признаться, и приготовился слушать меня внимательно.

– Что это за корабль, на котором мы находимся? – спросил я после минутного молчания.

– Это не корабль, малыш, а барка.

– Ну и…

– Барка и только.

– Я хотел бы знать, какого рода.

– Хорошо построенное и прекрасно оснащенное судно. Будь это корабль, то на бизань-мачте, которая сзади, были бы четырехугольные паруса, а так как их нет, то это барка, а не корабль.

– Это я знаю, ты несколько раз говорил мне об этом; но я хотел бы знать еще, какого рода барка наша «Пандора»?

– Зачем ты это спрашиваешь? Превосходная барка. Вряд ли найдется другое парусное судно с таким носом, как у нее; есть у нее один только недостаток: на мой взгляд, она очень легкая и поэтому слишком раскачивается в плохую погоду; стоит только наложить поменьше балласта, и ничего не будет удивительного, если в один прекрасный день мачты перетянут на одну сторону; прощай тогда экипаж.

– Не сердись на меня, Бен, но ты уже говорил мне это, а я хотел бы знать кое-что другое.

– Что же бы ты хотел знать, черт возьми! Пусть меня повесят, если я понимаю.

– Бен, ответь мне, правда ли, что это коммерческое судно?

– О, вот чего ты хочешь! Все зависит от того, малыш, что ты называешь товаром. Бывают разные товары. Суда нагружаются разным манером; одно…

– А какой груз на «Пандоре»?

Я взял его за руку и взором молил ответить мне честно. Он колебался несколько минут, затем, видя, что от ответа ему не уйти, сказал:

– Негры… Не стоит скрывать, ты это должен узнать. «Пандора» совсем не коммерческое судно, на ней перевозят негров.

– О, Бен! Разве это не ужасно?

– Да, ты был создан не для такой жизни, бедный малыш, мне горько видеть тебя здесь. Когда ты пришел в первый раз на «Пандору», я хотел шепнуть тебе на ухо словечко и ждал только случая, но старая акула слопала тебя раньше, чем я успел подойти к тебе; ему нужен был юнга, и ты подходил ему. Второй раз, когда ты пришел на борт, я спал… Так ты и остался среди нас. Нет, Вилли, нет, ты здесь не на своем месте.

– А ты, Бен?

– Довольно, малыш, довольно! Я не сержусь на тебя за это, такая мысль должна была прийти тебе в голову. Я, быть может, и не такой плохой как ты думаешь.

– Я не считаю тебя плохим, Бен, напротив, потому-то я и говорю с тобой так откровенно; я вижу большую разницу между тобой и другими, я…

– Быть может, ты прав, быть может, нет. Было время, когда я походил на тебя, Вилли, когда у меня ничего не было общего с этими бандитами. Но в мире существуют тираны, которые делают людей плохими, и меня сделали таким, каким я стал.

Бен замолчал; глубокий вздох вырвался у него из груди, и на лице появилось выражение отчаяния.

– Нет, Бен, – сказал я, – они сделали тебя несчастным, но не злым.

– Спасибо, Вилли, – ответил мой бедный друг, – ты добрый и потому говоришь так, ты очень добрый, малыш. Ты даешь мне почувствовать то, что я чувствовал когда-то. Я все тебе скажу; слушай хорошенько, и ты поймешь меня…

Слеза блеснула в глазах Бена. Я придвинулся поближе к нему, чтобы слушать внимательно и ничего не пропустить.

– История моя не длинная и не требует много слов. Я не всегда был таким. Я долго служил на военном корабле и хоть себя хвалить неловко, я говорю правду: там было мало таких, которые лучше меня исполняли свои обязанности. Но, к сожалению, в будущем это мне не помогло. Однажды в Спитгиде, где находился тогда весь флот, я сказал правду боцману по поводу одной девушки, которая была мне хорошим другом. Боцман позволял себе много вольностей по отношению к ней, и это сердило меня. Я не выдержал и стал угрожать ему… Я ничего не сделал, только угрожал… Смотри, малыш, вот результат этого.

С этими словами Бен снял свою куртку и поднял рубаху до плеч. Спина его была испещрена глубокими шрамами, следами ран от полученных им ударов плети.

– Теперь, – продолжал Бен, – ты знаешь, почему я попал на «Пандору». Я бежал с корабля и постарался найти себе место на коммерческом судне; но я унес с собой печать Каина, она следовала за мной по пятам; так или иначе она всегда открывалась, и я вынужден был уходить. А здесь, видишь ли, я не одинок: среди нашего экипажа ты найдешь много таких спин.

Бен замолчал. Я сам был слишком взволнован рассказанной мне историей и тоже молчал. Спустя несколько минут я сказал:

– Бен, жизнь на «Пандоре» ужасна! Неужели ты не хочешь ее изменить?

Он не ответил и отвернулся от меня.

– Сам я уже не в силах выносить этого существования, я решил бежать, как только представится случай. Ты поможешь мне, не правда ли?

– Малыш, мы отправимся вместе, – ответил Бен Брас.

– О, какое счастье!

– Да, я устал от этой жизни, – продолжал он. – Я много раз уже собирался бросить «Пандору», это мой последний рейс. Уже давно я задумал бежать и увезти тебя с собой.

– Как я счастлив, Бен! Когда же мы бежим?

– Этого-то я и не знаю. Бежать на берег Африки – это рисковать своей жизнью, потому что негры наверняка убьют нас. Не в эту сторону нам надо бежать: в Америке мы сможем устроить это дело. Будь уверен, даю тебе слово, что мы убежим!

– Сколько еще времени придется страдать!

– Ты не будешь больше страдать, говорю тебе; я позабочусь об этом, не бойся. Будь только осторожен и не показывай никому, что тебе что-то не нравится. Особенно ни слова о том, о чем мы говорили сегодня вечером. Ни слова, слышишь?

Я пообещал Бену в точности выполнить его советы, а так как его звали на вахту, то и я сошел вместе с ним на палубу. В первый раз с тех пор, как я ступил на «Пандору», я почувствовал себя легко.

VI

Не буду описывать во всех подробностях наш путь к берегам Гвинеи. Путешествие по морю вообще однообразно, крайне однообразна и жизнь моряка: стая морских свиней, один или два кита, летучие рыбы, дельфины, несколько видов птиц и акул, – вот единственные живые существа, которых встречаешь во время длительного плавания.

Мы шли прямо к тропику Рака и чем дальше продвигались, тем жара становилась сильнее. Стало, наконец, так жарко, что везде выступила смола, и башмаки наши начали прилипать к доскам. Каждый день мы теперь видели паруса на горизонте: большинство судов шло в Индию или возвращалось в Англию. Нам попадались также бриги, несколько барок под английским флагом, которые шли, вероятно, к Капштадту или к бухте Альгоа, но ни те, ни другие не выказывали стремления познакомиться с нами, да и сами мы избегали, по-видимому, их визитов, и капитан «Пандоры» ни разу не окликнул в рупор ни одно из этих судов.

Однако скоро нашлось судно, которое выразило желание приблизиться к нам. Увидев нас, оно изменило свое направление и на всех парусах двинулось в нашу сторону. Так как мы находились в Гвинейском заливе, приблизительно в ста милях от Золотого Берега, то судно, преследовавшее нас, было, очевидно, крейсером. Худшего для нашего капитана нельзя было и придумать. Наши сомнения скоро рассеялись: ход судна, его снасти, все показывало, что это катер. Преследование со стороны судна, которое было гораздо меньше нашего, служило несомненным доказательством, что это или судно королевской морской службы, или пират, но в любом случае вооруженное лучше, чем «Пандора».

Место, где мы находились, никогда не посещали пираты. Суда, ведущие здесь торговлю, обычно невелики, и бывают нагружены солью, железом, ромом, разной мелочью, всевозможными безделушками, которые очень ценятся дикарями Дагомеи и Ашанти, хотя, собственно, ничего не стоят. На обратном пути зато они бывают нагружены золотым песком и слоновой костью. Зная об этом, некоторые пираты направились к берегам Гвинеи. Но в общем они там встречались гораздо реже, чем в Индийском океане и возле Антильских островов. Будь мы у мыса Доброй Надежды, экипаж «Пандоры» счел бы катер пиратским и не беспокоился бы так сильно, потому что люди, из которых он состоял, меньше боятся пиратов, чем военного судна; они знают, что пираты считают их своими, так как наравне с ними находятся вне закона. Пираты, к тому же, могли нанести лишь незначительный ущерб, ведь им не нужны ни соль, ни железо, ни безделушки, а только ром да водка.

Катер тем временем приближался, и теперь его можно было узнать: на нем развевался флаг Великобритании. Это был английский крейсер, в обязанности которого входило преследовать судна, торгующие неграми. Никакая другая встреча не могла быть более неприятной для «Пандоры». Крейсер был прекрасно оснащен и даже не подумал скрываться, а прямо направился в погоню за нами. «Пандора», не колеблясь ни единой минуты, бросилась удирать на всех парусах.

Что касается меня, то я не спускал глаз с крейсера, мысленно измеряя расстояние, отделявшее его от нас. В сердце моем вспыхнула надежда, оно билось все сильнее по мере того, как расстояние между двумя судами уменьшалось, и крейсер все яснее вырисовывался на волнах. Одно только уменьшало мою радость и минутами заставляло меня желать, чтобы мы избежали преследования, – Бен был дезертиром королевской морской службы, и его могли узнать, если бы наш экипаж был взят в плен. Шрамы на его спине могли вызвать подозрение, начались бы розыски, и нашлись бы, конечно, необходимые доказательства того, что он дезертир, а тогда какое жестокое наказание ждало его!

Я страстно хотел, чтобы «Пандору» взяли в плен, и в то же время, думая о Бене, спасшем мне жизнь, молился о спасении судна. Меня разрывали противоречивые чувства. Ужасное существование, на которое я был обречен, невозможность разорвать гнусную цепь ясно представлялись мне, и тогда мной овладевало ужасное отчаяние. Затаив дыхание, я следил за парусами крейсера, который стремительно приближался к нам и вот-вот мог нас обогнать… Но затем глаза мои обращались на Бена, который бегал по палубе, прилагая все усилия, чтобы ускорить ход «Пандоры», – и ужас в душе моей сразу сменял надежду.

Дул сильный ветер, и это давало большие преимущества крейсеру. «Пандора», как сказал Бен, была очень легкой; она плохо держала свои паруса во время сильного ветра. Одно из самых быстрых судов при небольшом ветре, она не могла идти на всех парусах, когда ветер усиливался, и должна была опускать паруса бом-брамселя и совсем брать на гитовы паруса брамселя. Поэтому «Пандора» не могла идти так быстро, как при других обстоятельствах, и экипаж это прекрасно знал.

Крейсер, таким образом, продолжал выигрывать в расстоянии, и продержись ветер еще часа два, «Пандора» была бы настигнута и взята в плен. Наш экипаж был в этом убежден, и капитан даже отдал приказ скрыть принадлежности своей гнусной торговли: ошейники, ручные кандалы и цепи сложить в бочку и спрятать ее между парусами и канатами; решетки, которые делал плотник, немедленно сломать и уничтожить, мушкеты, пистолеты и кортики снести в трюм и сложить в специально приготовленное для этого потайное место.

Нечего было и думать тягаться оружием с таким соперником, каким был преследующий нас крейсер. Хотя он был меньше «Пандоры», но экипаж его был многочисленнее; на нем были пушки, и целый артиллерийский залп ответил бы нам на малейшую попытку к сопротивлению. Нам ничего не оставалось больше, кроме бегства, но и эта надежда была потеряна, а потому экипаж стал готовиться к принятию визита. Часть матросов поспешила скрыться, чтобы излишним количеством членов экипажа не внушать подозрений (их было вдвое больше, чем полагается на обыкновенном коммерческом судне).

Капитан вынул свои бумаги, которые были приготовлены исключительно для такого случая, и должны были показать, что у него все в порядке. Крейсер был уже на расстоянии одной мили от нас, когда ядро, пущенное из пушки, пролетело рикошетом по воде мимо самой «Пандоры».

Сердце мое билось так сильно, что казалось, будто оно сейчас вырвется из груди. Минута освобождения приближалась, а между тем что-то в глубине моей души говорило, что ничего подобного не будет. Предчувствие это, увы, исполнилось: судьба решила, что мы должны ускользнуть от крейсера, и «Пандора» не будет взята в плен.

Можно было подумать, что пушка нарочно дала сигнал, потому что вслед за выстрелом ветер вдруг стих. Вероятно, солнце, почти совсем закатившееся, стало причиной такой внезапной перемены. Капитан сразу понял, какие преимущества он может извлечь из всего происшедшего. Вместо того чтобы повиноваться сигналу, данному крейсером, все матросы бросились на ванты, распустили паруса, и «Пандора» быстро понеслась вперед.

Час спустя она была уже в нескольких милях от катера, и прежде чем ночь опустилась на море, крейсер на наших глазах начал уменьшаться, пока наконец не превратился в точку, едва заметную на горизонте.