Текст книги "Всадник без головы"

Глава VII
Беспокойная ночь

Узнав, что крапчатый мустанг уже пойман, старый охотник пришел в прекрасное расположение духа.

Его настроение стало еще лучше благодаря содержимому бутыли, в которой, вопреки опасениям Фелима, нашлось каждому «по глотку» для аппетита перед индейкой, потом по второму, чтобы запить ее, и еще по нескольку за трубкой.

Оживленная беседа за ужином – по обычаю жителей прерии – касалась главным образом индейцев и случаев на охоте.

Поскольку Зеб Стумп был своего рода ходячей охотничьей энциклопедией, не мудрено, что он говорил больше всех и рассказывал такие истории, что Фелим ахал от изумления.

Однако беседа прекратилась еще задолго до полуночи. Возможно, что опорожненная бутыль заставила собеседников подумать об отдыхе; но была и другая, более правдоподобная причина. Наутро мустангер собирался отправиться на Леону, и всем им предстояло рано встать, чтобы приготовиться к путешествию. Дикие лошади еще не были приручены, и их нужно было связать друг с другом, чтобы они в пути не разбежались; и еще много всяких хлопот предстояло до отъезда.

Охотник привязал свою кобылу на длинную веревку, чтобы она могла пастись, и вернулся в хижину со старым, пожелтевшим одеялом, которое обычно служило ему постелью.

– Ложитесь на мою кровать, – любезно предложил ему хозяин, – а я постелю себе на полу лошадиную шкуру.

– Нет, – ответил гость. – Ни одна из ваших полочек не годится Зебу Стумпу для спанья. Я предпочитаю землю – на ней и спится лучше и никуда не свалишься.

– Если вам так нравится, ложитесь на полу; вот здесь будет хорошо, я дам вам шкуру.

– Не тратьте зря времени, молодой человек. Я не привык спать на полу. Моя постель – зеленая трава прерии.

– Не собираетесь же вы спать под открытым небом?! – воскликнул изумленный мустангер, увидя, что гость с перекинутым через плечо одеялом направляется к выходу.

– Вот именно собираюсь.

– Но послушайте, ведь ночь очень холодная, вы продрогнете, как во время норда.

– Пустяки. Лучше продрогнуть, чем спать в духоте под крышей.

– Вы шутите, мистер Стумп?

– Молодой человек! – торжественно сказал охотник. – Зеб Стумп за последние шесть лет ни разу не проводил ночь под крышей. Когда-то у меня было что-то вроде дома – дупло старой смоковницы. Это было на Миссисипи, когда еще моя старуха была жива; я завел это жилище ради нее; когда она умерла, я перебрался сначала в Луизиану, а потом сюда. С тех пор моя единственная крыша и днем и ночью – синее небо Техаса.

– Если вы предпочитаете спать снаружи…

– Да, предпочитаю, – коротко ответил охотник, переступая порог и направляясь к лужайке, расстилавшейся между хижиной и речкой.

С ним было не только его старое одеяло – на руке у него висело кабриэсто – веревка ярдов в семь длиной, сплетенная из конского волоса. Обычно ее употребляли для того, чтобы привязывать лошадь на пастбище, но сейчас она предназначалась для другой цели.

Внимательно осмотрев освещенную луной траву, он тщательно уложил на земле веревку, окружив ею пространство диаметром в несколько футов. Перешагнув через веревку, он завернулся в одеяло, спокойно улегся и через минуту, казалось, уже спал.

Судя по его громкому дыханию, он, должно быть, на самом деле спал. Зеб Стумп благодаря крепкому здоровью и спокойной совести всегда засыпал сразу.

Однако отдыхать ему пришлось недолго. Пара удивленных глаз следила за каждым его движением: это были глаза Фелима О’Нила.

– Святой Патрик, – прошептал он, – для чего это старик огородился веревкой?

Любопытство ирландца некоторое время боролось с чувством вежливости, но потом первое взяло верх; едва лишь охотник захрапел, как Фелим подкрался к нему и стал его трясти, чтобы получить ответ на заинтересовавший его вопрос.

– Будь ты проклят, ирландский осел! – воскликнул Стумп с явным неудовольствием. – Я думал, что уже утро… Для чего я кладу вокруг себя веревку? Для чего же еще, как не для того, чтобы оградить себя от всяких гадов?

– От каких гадов, мистер Стумп? От змей, что ли?

– Ну конечно, от змей, черт бы тебя побрал! Отправляйся-ка спать.

Несмотря на то что его обругали, Фелим вернулся в хижину очень довольный. «Если не считать индейцев, хуже всего в Техасе ядовитые змеи, – ворчал он, разговаривая сам с собой. – Я еще ни разу не выспался как следует с тех пор, как сюда попал. Вечно только и думаешь о них или видишь их во сне. Как жаль, что святой Патрик не посетил Техас, прежде чем отправился на тот свет!»[16]16
  По преданию, святой Патрик уничтожил в Ирландии всех ядовитых змей.


[Закрыть]

Фелим, живя в уединенной хижине, мало с кем встречался и потому не знал о магических свойствах кабриэсто.

Он не замедлил использовать приобретенные знания. Прокравшись тихонько в дом, чтобы не разбудить заснувшего хозяина, Фелим снял висевшую на стене веревку; затем снова вышел за дверь и выложил ее кольцом вокруг стен, постепенно разматывая на ходу.

Закончив эту процедуру, ирландец переступил порог хижины, шепча:

– Наконец-то Фелим О’Нил будет спать спокойно, сколько бы ни было змей в Техасе!

После этого монолога в хижине водворилась полная тишина. Земляк святого Патрика, не боясь больше вторжения пресмыкающихся, моментально заснул, растянувшись на лошадиной шкуре.

Некоторое время казалось, что все наслаждаются полным отдыхом, включая Тару и пойманных мустангов. Тишину нарушала только старая кобыла Стумпа, которая все еще щипала сочную траву на пастбище.

Скоро, однако, обнаружилось, что старый охотник не спит. Он ворочался с боку на бок, как будто какая-то беспокойная мысль лишила его сна.

Перевернувшись раз десять, Зеб сел и недовольно посмотрел вокруг.

– Черт бы побрал этого нахального ирландского дурня! – процедил он сквозь зубы. – Разогнал мне сон, проклятый! Надо бы его вытащить и швырнуть в речку, чтобы проучить. Руки так и чешутся! Я этого не сделаю только из уважения к его хозяину… Наверно, я так и не усну до утра.

При этих словах охотник еще раз завернулся в одеяло и снова лег.

Однако уснуть ему не удалось: он ерзал, ворочался с боку на бок; наконец опять сел и заговорил сам с собой.

На этот раз угроза выкупать Фелима в ручье прозвучала более определенно и решительно.

Казалось, охотник еще колебался, когда он вдруг заметил что-то, изменившее ход его мыслей. Футах в двадцати от того места, где он сидел, по траве скользило длинное тонкое тело; в его блестящей чешуе отражались серебристые лучи месяца, и пресмыкающееся нетрудно было определить.

– Змея! – шепотом произнес Зеб, когда его глаза остановились на пресмыкающемся. – Любопытно, какая это ползает здесь по ночам… Слишком велика для гремучки; правда, в этих краях встречают гремучих змей почти такой же величины. Но у этой слишком светла чешуя, да и тонка она телом для гремучей. Нет, это не она… А-а, теперь я узнаю гадину! Это «курочка» ищет яйца. Ах ты, бестия! И ведь ползет прямо на меня…

В его тоне не чувствовалось испуга: Зеб Стумп знал, что змея не переползет через волосяную веревку, а, коснувшись ее, поползет обратно, как от огня. Под защитой этого магического круга охотник мог спокойно следить за непрошеным гостем, если бы это была даже самая ядовитая змея.

Но она не была ядовитой. Это был всего лишь уж, и притом самый безобидный, из той разновидности змей, которые в просторечии называются «курочками», в списке североамериканских змей они числятся среди самых крупных.

На лице Зеба отразилось любопытство, и то не слишком большое. Охотник не удивился и не испугался даже тогда, когда уж подполз к самой веревке и, немного приподняв голову, ткнулся прямо в нее.

После этого вообще нечего было бояться; змея тотчас же повернула и поползла обратно.

Секунду или две охотник просидел неподвижно, следя за тем, как змея уползает. Казалось, он был в нерешительности – преследовать ли ее, чтобы уничтожить, или же оставить в покое. Если бы это была гремучая, копьеголовая или мокасиновая змея, он бы наступил ей на голову тяжелым каблуком своего сапога. Но безобидной змее «курочке» ему не за что было мстить. Это было ясно из слов, которые охотник пробормотал, пока змея медленно уползала:

– Бедная тварь! Пусть себе ползет восвояси. Правда, она высасывает индюшечьи яйца и этим сокращает индюшечий род, но ведь это ее единственная пища, и нечего мне на нее сердиться. Но на этого проклятого дурака я чертовски зол. Вот с ним мне хотелось бы рассчитаться, лишь бы не обидеть его хозяина!.. Есть! Здорово придумал!

При этих словах старый охотник вскочил на ноги, выражение его лица стало лукавым и веселым, и он побежал за уползающим ужом.

Нескольких шагов было достаточно, чтобы догнать змею. Зеб бросился на нее, растопырив все десять пальцев. Через секунду ее длинное блестящее тело уже извивалось в его руке.

– Ну, мистер Фелим, – воскликнул Зеб, – теперь держись! Если я не напугаю твою трусливую душу так, что ты не заснешь до самого утра, то я простофиля, который не может отличить сарыча от индюка. Погоди же!

И охотник направился к хижине; тихонько прокравшись под ее тенью, он пустил ужа внутрь круга из веревки, которым Фелим оградил свое жилище.

Вернувшись на свое травяное ложе, охотник еще раз натянул одеяло и пробормотал:

– «Курочка» не переползет через веревку – это наверняка; ясно и то, что она облазит все, ища выхода. И если змея через полчасика не заберется на этого ирландского дурня, то Зеб Стумп сам дурень… Стой! Что это? Черт побери, неужто уже?

Если бы охотник хотел сказать еще что-нибудь, то все равно ничего не было бы слышно, потому что поднялся такой неистовый шум, который мог бы разбудить все живое на Аламо и на расстоянии нескольких миль в окружности.

Сначала раздался душераздирающий крик или, вернее, вопль – такой, какой мог вырваться только из глотки Фелима О’Нила.

Затем голос Фелима потонул в хоре собачьего лая, лошадиного фырканья и ржания; это продолжалось без перерыва несколько минут.

– Что случилось? – спросил мустангер, соскочив с кровати и ощупью пробираясь к охваченному ужасом слуге. – Что на тебя нашло? Или ты увидел привидение?

– О, мастер Морис, хуже! На меня напала змея! Она меня всего искусала!.. Святой Патрик, я бедный, погибший грешник! Я, наверно, сейчас умру…

– Искусала змея? Покажи где? – спросил Морис, торопливо зажигая свечу.

Вместе с охотником, который уже успел появиться в хижине, он стал осматривать Фелима.

– Я не вижу никаких укусов, – продолжал мустангер, после того как тщательно осмотрел все тело слуги.

– Нет даже царапины, – коротко отозвался Стумп.

– Не укусила? Но она ползала по мне, холодная, как подаяние.

– А была ли тут змея? – спросил Морис с сомнением в голосе. – Может быть, это только приснилось тебе?

– Какое там приснилось, мастер Морис! Это была настоящая змея. Провалиться мне на этом месте!

– Может, и была змея, – вмешался охотник. – Посмотрим – авось найдем ее. Чудно все же! Кругом вашего дома лежит веревка из конского волоса. Как же это гадюка могла перебраться через нее?.. Вон, вон она!

Говоря это, охотник указал в угол комнаты, где, свернувшись кольцом, лежала змея.

– Да это всего лишь «курочка»! – продолжал Стумп. – Она не опаснее голубя. Искусать она не могла, но мы все равно с ней расправимся.

Охотник схватил ужа, высоко поднял и бросил оземь с такой силой, что почти лишил его способности двигаться.

– Вот и все, мистер Фелим, – сказал Зеб, наступая змее на голову своим тяжелым каблуком. – Ложись и спи спокойно до утра: змеи тебя больше не тронут.

Подталкивая ногой убитого ужа и весело посмеиваясь, Зеб Стумп вышел из хижины, снова растянулся на траве во весь свой огромный рост и на этот раз наконец заснул.

Глава VIII
Многоножка

После расправы со змеей все успокоились. Вой собаки прекратился вместе с воплями Фелима. Мустанги снова спокойно стояли под тенью деревьев.

В хижине водворилась тишина; только время от времени было слышно, как ерзал ирландец на подстилке из мустанговой шкуры, не веря больше в защиту кабриэсто.

Снаружи тишину нарушал лишь один звук, совсем непохожий на шорохи, доносившиеся из хижины. Это было нечто среднее между шипением аллигатора и кваканьем лягушки; однако поскольку этот звук вылетал из ноздрей Зеба Стумпа, вряд ли он мог быть чем-нибудь иным, нежели здоровым храпом заснувшего охотника. Его звучность говорила о том, что Зеб крепко спит.

Охотник заснул почти сразу, как только снова улегся внутри веревочного кольца. Шутка, которую он сыграл с Фелимом, чтобы отомстить за прерванный сон, успокоительно подействовала на него, и он теперь наслаждался полным отдыхом.

Почти целый час длился этот дуэт; время от времени ему аккомпанировали крики ушастой совы и заунывный вой койота.

Но вот снова зазвучал хор. Запевалой, как и в прошлый раз, был Фелим.

– Спасайте, погибаю! – закричал неожиданно ирландец, разбудив не только своего хозяина в хижине, но и гостя на лужайке. – Святая дева! Заступница чистых душ! Спаси меня!

– Спасти тебя? От кого? – спросил Морис Джеральд, снова вскочив с постели и торопливо зажигая свет. – Что случилось?

– Другая змея, ваша милость. Ох! Ей-богу, гадюка, зловреднее той, которую убил мистер Стумп. Она искусала мне всю грудь. Место, где она проползла, горит, будто кузнец из Баллибаллаха обжег меня раскаленным железом.

– Будь ты проклят, олух! – закричал Зеб Стумп, появляясь в дверях с одеялом на плече. – Второй раз ты будишь меня, дурак!.. Прошу прощения, мистер Джеральд! Известно, что дураков во всех странах хватает – и в Америке, и в Ирландии, но такого идиота, как Фелим, я еще не встречал. Это сущее несчастье! Вряд ли нам сегодня удастся заснуть, если мы не утопим его в речке.

– Ох, милый Стумп, не говорите так! Клянусь, что здесь опять змея! Я уверен, что она еще в хижине. Только минуту назад я чувствовал, как она ползала по мне.

– Это тебе приснилось, наверно? – сказал охотник полувопросительно и более спокойно. – Говорю тебе, что ни одна техасская змея не переползет через волосяную веревку. Та наверняка была уже в хижине до того, как ты положил лассо. Вряд ли тут спрятались две сразу. Сейчас поищем…

– О господи! – кричал ирландец, задирая рубашку. – Вот он, след змеи, как раз на ребрах! Значит, была здесь вторая! О пресвятая дева, что со мной будет? Жжет, как огнем!

– Змея? – воскликнул Стумп, приближаясь к перепуганному ирландцу и держа над ним свечу. – Как же, змея! Нет, черт побери, клянусь, что это не змея! Это хуже!

– Хуже змеи? – воскликнул Фелим в отчаянии. – Хуже, вы сказали, мистер Стумп? Вы думаете, это опасно?

– Как тебе сказать… Все зависит от того, найду ли я кое-что поблизости и скоро ли. Если нет, то я не отвечаю…

– О мистер Стумп, не пугайте меня!

– В чем дело? – спросил Морис, увидев на груди Фелима ярко-красную полосу, словно проведенную раскаленной спицей. – Что же это, в конце концов? – повторил он с возрастающим беспокойством, заметив, как озабоченно смотрит охотник на странный след. – Я ничего подобного не видел. Это опасно?

– Очень, мистер Джеральд, – ответил Стумп, поманив мустангера за дверь хижины и говоря шепотом, чтобы не услышал Фелим.

– Но что же это такое? – взволнованно повторил Морис.

– След ядовитой многоножки.

– Ядовитая многоножка! Она его укусила?

– Нет, не думаю. Но этого и не требуется. Хватит того, что многоножка проползла – это может быть смертельно.

– Боже милосердный! Это так опасно?

– Да, мистер Джеральд. Не раз я видел, как здоровый человек отправлялся на тот свет с такой полосой. Нужно помочь, и поскорее, а то у него начнется страшный жар, а потом помутится рассудок, все равно как после укуса бешеной собаки. Но не надо пугать беднягу, пока я не выясню, нельзя ли ему помочь. В этих краях встречается трава – вернее, одно целебное растение, и если мне удастся быстро его найти, тогда вылечить Фелима будет нетрудно. На беду, луна скрылась, и придется искать на ощупь. Я знаю, что на обрыве много этого зелья. Идите успокойте парня, а я посмотрю, что можно сделать. Через минутку я вернусь…

Этот шепот за дверью ничуть не успокоил Фелима, а, наоборот, привел его в паническое состояние. Не успел старый охотник отправиться на поиски лечебного растения, как ирландец выбежал из хижины, вопя еще жалобнее.

Прошло немало времени, прежде чем Морису удалось успокоить своего молочного брата, убедив его, что опасности нет никакой, хотя он сам вовсе не был в этом уверен.

Вскоре в дверях появился Зеб Стумп; по спокойному выражению его лица нетрудно было догадаться, что целебное растение найдено. В правой руке охотник держал несколько овальных листьев темно-зеленого цвета, густо и равномерно усаженных острыми шипами. Морис узнал в них листья кактуса орегано.

– Не бойся, мистер Фелим, – сказал старый охотник, переступая порог хижины. – Теперь бояться нечего. Я достал цветочек, который живо вытянет жар из твоей крови, быстрее, чем огонь сожжет перо… Перестань выть, говорят тебе! Ты разбудил всех птиц, зверей и гадов на двадцать миль вверх и вниз по реке. Если ты будешь продолжать, сюда сбегутся все команчи, а это, пожалуй, будет похуже, чем след стоногой твари… Мистер Джеральд, пока я буду готовить припарку, найдите, чем его перевязать.

Прежде всего охотник снял ножом шипы. Затем, удалив кожицу, он нарезал кактус тонкими ломтиками, разложил их на приготовленной мустангером чистой тряпке и ловко приложил эту «припарку», как он ее назвал, к багровой полосе на теле Фелима.

Кактус быстро оказал свое действие – его сок был хорошим противоядием. И Фелим, успокоенный уверенностью, что опасность осталась позади, а также от усталости, забылся крепким освежающим сном. После неудачной попытки найти многоножку – отвратительное пресмыкающееся, которое, в отличие от змеи, не боится переползать через волосяную веревку, – врач-самоучка вернулся на свою лужайку, где спокойно проспал до утра.

Едва рассвело, все трое были на ногах. Фелима уже не трясло от лихорадки, и он позабыл все страхи. Позавтракав остатками жареного индюка, они стали спешно готовиться к отъезду. Вместе со старым охотником бывший грум из Баллибаллаха готовил диких лошадей к путешествию через прерию, привязывал их друг к другу. Морис тем временем занимался своим конем и крапчатой кобылой. Особенно большое внимание он уделял прекрасной пленнице: он тщательно расчесывал ей гриву и хвост и счищал с блестящей шерсти пятна грязи – следы упорной погони, свидетельствовавшие о том, как трудно было накинуть лассо на ее гордую шею.

– Бросьте! – сказал Зеб, не без удивления наблюдая за мустангером. – Зря вы так стараетесь. Вудли Пойндекстер не из тех, кто отказывается от своего слова. Вы получите двести долларов – поверьте старому Зебу Стумпу. Черт возьми, она и стоит этих денег!

Морис ничего не ответил, но, судя по улыбке, заигравшей в уголках его рта, можно было догадаться, что кентуккиец совсем не понял причины его особенного внимания к крапчатому мустангу.

Не прошло и часа, как мустангер уже двинулся в путь на своем гнедом коне, ведя за собой на лассо крапчатую кобылу. Сзади резвой рысью бежал табун, за которым присматривал Фелим.

Зеб Стумп на своей старой кобыле с трудом поспевал за ними.

Позади, осторожно ступая по колючей траве, трусила Тара.

Никто не остался охранять хижину: они просто закрыли дверь, обтянутую конской шкурой, чтобы внутрь не забрались четвероногие обитатели прерии. И теперь тишина, царившая кругом, нарушалась лишь криком ушастой совы, визгом пумы и заунывным лаем голодного койота.

Глава IX
Пограничный форт

На высоком флагштоке форта Индж развевается флаг, усеянный звездами; он отбрасывает колеблющуюся тень на своеобразную, удивительную панораму.

Это картина настоящей пограничной жизни – правдиво передать ее могла бы, пожалуй, только кисть Вернэ Младшего, – жизни полувоенной, полугражданской, наполовину дикой, наполовину цивилизованной; здесь вы увидите и бледнолицых и цветных людей в самых разнообразных костюмах, людей всех профессий и различных положений в обществе.

И самый форт имеет столь же необычный вид. Звездный флаг развевается не над бастионами с зубчатыми стенами, он отбрасывает свою тень не на казематы или потайные ходы: здесь нет ни рвов, ни валов – ничего, что напоминало бы крепость. Это просто частокол из стволов алгаробо, внутри которого находится навес – конюшня для двухсот лошадей. За его пределами – десяток построек незатейливой архитектуры, обыкновенные хижины-хакале с плетеными, обмазанными глиной стенами; самая большая из них – казарма. За ними расположены госпиталь, интендантские склады; с одной стороны гауптвахта, с другой, на более видном месте, – офицерская столовая и квартиры. Все чрезвычайно просто: оштукатуренные стены выбелены известкой, которой изобилуют берега Леоны: все чисто и опрятно, как и полагается крепости, в которой военные носят мундиры большой цивилизованной нации. Таков форт Индж.

На некотором расстоянии видна другая группа построек, не больше той, которая называется фортом. Они тоже находятся под покровительством американского флага; и хотя непосредственно над ними он не развевается, ему они обязаны своим возникновением и существованием. Это зародыш одного из тех поселков, которые обычно появляются вблизи американских военных постов, быстро развиваются и в большинстве случаев становятся маленькими городками, а иногда и большими городами.

В настоящее время население поселка состоит из маркитанта, на складе которого хранятся припасы, не числящиеся в военном пайке; хозяина гостиницы и бара, привлекающего бездельников своими полочками, уставленными гранеными бутылками; кучки профессиональных игроков, очищающих при помощи фараона и монте[17]17
  Фараóн и мóнте – азартные карточные игры.


[Закрыть] карманы офицеров местного гарнизона; двух десятков черноглазых сеньорит сомнительной репутации; такого же количества охотников, погонщиков, мустангеров и людей без определенных занятий, которые в любой стране, как правило, слоняются возле военных лагерей.

Дома́ этого небольшого поселка расположены в некотором порядке. По-видимому, все они – собственность одного предпринимателя. Они стоят вокруг «площади», где вместо фонарей и статуй торчат над вытоптанной травой высохший ствол кипариса и несколько кустов.

Леона в этом месте – еще почти ручей; она течет позади форта и поселка. Впереди расстилается равнина, покрытая яркой изумрудной зеленью и очерченная вдали более темной полосой леса, где могучие дубы, ореховые деревья и вязы борются за существование с колючими кактусами и со множеством вьющихся и ползучих растений-паразитов, почти неизвестных ботанику. К югу и востоку на берегу речки разбросаны дома. Это усадьбы плантаторов; некоторые из них выстроены недавно и не претендуют на какой-либо стиль, другие более вычурной архитектуры – по-видимому, уже солидного возраста. Один из них особенно обращает на себя внимание. Представьте себе большое здание с плоской крышей и зубчатым парапетом; его белые стены резко выделяются на зеленом фоне леса, обступающего дом с трех сторон. Это асиенда[18]18
  Асиéнда – поместье; так же называется и помещичий дом в Техасе и Южной Америке.


[Закрыть] Каса-дель-Корво.

Вы поворачиваетесь к северу, и перед вашими глазами неожиданно вырастает одиноко стоящая конусообразная гора; она возвышается над равниной на несколько сот футов; позади нее в туманной дали вырисовывается ломаная линия Гвадалупских гор – горного хребта, венчающего высокое, почти не исследованное плоскогорье Льяно-Эстакадо.

Посмотрите выше, и вы увидите небо – полусапфировое, полубирюзовое. Днем оно совершенно чистое и безоблачное, и только золотой шар солнца сияет на нем. Ночью оно усеяно звездами, словно выкованными из светлой стали; а четко очерченный диск луны кажется здесь совсем серебряным.

Взгляните вниз в тот час, когда уже исчезли луна и звезды, когда ветерок, насыщенный ароматом цветов, дует с залива Матагорда, налетает на звездный флаг и разворачивает его в утреннем свете, – взгляните, и вы увидите картину настолько яркую и живую, капризную по очертаниям и краскам, пестрящую всевозможными одеждами, что описать ее невозможно.

Вы заметите военных: голубую форму пехотинцев Соединенных Штатов, синие мундиры драгун и светлые, почти неуловимого зеленого цвета мундиры конных стрелков. По форме одеты только дежурные офицеры, начальник караула и сами караульные. Их товарищи, пользуясь свободным временем, бродят около казарм или под навесом конюшни в красных фланелевых рубашках, мягких шляпах и нечищеных сапогах.

Они болтают с людьми, одетыми совсем не по-военному. Это высокие охотники в рубахах из оленьей шкуры и таких же гетрах; пастухи, мустангеры, одетые как мексиканцы; настоящие мексиканцы в широких штанах, с серапе на плечах, в сапогах с огромными шпорами и в небрежно заломленных набекрень глянцевых сомбреро. Они разговаривают с индейцами, которые пришли в форт для торговли или мирных переговоров; их палатки виднеются невдалеке. Фигуры индейцев, с накинутыми на плечи красными, зелеными и голубыми одеялами, кажутся необычайно живописными и почти классически красивыми; даже нелепая разрисовка, которой они изуродовали свою кожу, и слипшиеся от грязи черные длинные волосы, удлиненные еще прядями конских волос, не могут испортить их строгой красоты.

Вообразите себе эту пеструю толпу в разнообразных костюмах, говорящих о национальности, профессии и положении их хозяев; добавьте еще чернокожих сынов Эфиопии – офицерских грумов или слуг соседнего плантатора; представьте себе, как они стоят небольшими группками и беседуют или фланируют по равнине между фургонами; представьте себе две шестифутовые пушки на колесах и рядом повозки с боеприпасами; одну или две белые палатки, занятые офицерами, предпочитающими из оригинальности спать под прикрытием парусины; винтовки караульных, составленные в пирамиды. Представьте себе все это, и перед вашими глазами развернется картина военного форта, находящегося на границе Техаса, на самой окраине цивилизации.

* * *

Неделю спустя после того, как плантатор из Луизианы приехал в свой новый дом, на плац-параде перед фортом Индж стояли три офицера и смотрели в сторону асиенды Каса-дель-Корво.

Они все были молоды – старшему не больше тридцати лет.

Погоны с двумя нашивками у первого указывали на его капитанский чин; второй, с одной поперечной нашивкой, был старшим лейтенантом; третий, судя по его гладким погонам, был, по-видимому, только младшим лейтенантом.

Они были свободны от дежурства и разговаривали о новых обитателях Каса-дель-Корво – плантаторе из Луизианы и его семье.

– Будем праздновать новоселье, – сказал капитан пехоты, имея в виду приглашение, полученное всеми офицерами гарнизона. – Сначала обед, а потом танцы. Настоящее событие! Там мы встретим, наверно, всех местных аристократов и красавиц.

– Аристократов? – смеясь, отозвался лейтенант драгунского полка. – Не думаю, что здесь много аристократов, а красавиц, наверно, и того меньше.

– Вы ошибаетесь, Генкок. На берегах Леоны можно найти и тех и других. Сюда перекочевали люди с большим весом в обществе. Мы встретим их на празднике у Пойндекстера, в этом я не сомневаюсь. Относительно аристократизма не беспокойтесь: у самого хозяина его столько, что хватит с избытком на всех гостей. Что же касается красавиц, бьюсь об заклад, что его дочка лучше любой девушки по эту сторону реки Сабинас! Племяннице интенданта наверняка придется уступить ей свое место первой красавицы.

– Вот как!.. – выразительно протянул лейтенант стрелкового полка; по тону его можно было понять, что эти слова задели его за живое. – Значит, мисс Пойндекстер должна быть чертовски хороша.

– Она необыкновенно хороша, если только не подурнела с той поры, как я видел ее в последний раз на балу у Лафурша. Там было несколько молодых креолов, которые добивались ее внимания, и дело чуть не дошло до дуэли.

– Кокетка, должно быть? – заметил стрелок.

– Ни капли, Кроссмен. Напротив, уверяю вас. Она девушка серьезная и не допускает излишней фамильярности – унаследовала гордость своего отца. Это фамильная черта Пойндекстеров.

– Девица как раз в моем вкусе, – шутливо заметил молодой драгун, – и если она так хороша собой, как вы говорите, капитан Слоумен, то я, наверно, влюблюсь в нее. Мое сердце, слава богу, свободно, не то что у Кроссмена.

– Послушайте, Генкок, – ответил пехотный офицер, человек практичный, – я не люблю держать пари, но готов поставить любую сумму, что, увидев Луизу Пойндекстер, вы этого больше сказать не сможете, – конечно, если будете искренни.

– Не беспокойтесь обо мне, пожалуйста, Слоумен. Я слишком часто бывал под огнем прекрасных глаз, чтобы их бояться.

– Но не таких прекрасных.

– Черт побери! Вы заставите человека влюбиться в девушку, прежде чем он взглянул на нее. Если верить вашим словам, она редкая красавица.

– Да, вы не ошиблись. Она была такой, когда я видел ее в последний раз.

– Давно ли это было?

– Бал у Лафурша? Дайте вспомнить… Года полтора назад. Вскоре после того, как мы вернулись из Мексики. Она тогда только начала выезжать; о ней говорили: «Загорелась новая звезда, рожденная для света и для славы».

– Полтора года – это большой срок, – рассудительно заметил Кроссмен. – Большой срок для девушки – особенно креолки: ведь их часто выдают замуж в двенадцать лет вместо шестнадцати. Ее красота уже могла потерять свою свежесть.

– Ничуточки. Я мог бы зайти к ним, чтобы проверить, но думаю, что они сейчас хлопочут по хозяйству и, наверно, им не до гостей. Впрочем, на днях у них побывал майор, и он так много говорил о необыкновенной красоте мисс Пойндекстер, что чуть не поссорился с супругой.

– Клянусь честью, – воскликнул драгун, – вы так заинтриговали меня, что я, кажется, уже почти влюблен!

– Прежде чем вы окончательно влюбитесь, я должен предупредить вас, – сказал пехотный офицер серьезным тоном, – что вокруг розы есть шипы – другими словами, в семье есть человек, который может причинить вам неприятности.

– Брат, наверно? Так обычно говорят о братьях.

– У нее есть брат, но не в нем дело. Это чудесный, благородный юноша, единственный из Пойндекстеров, которого не гложет червь гордости.

– Тогда ее аристократический папаша? Не думаю, чтобы он стал отказываться жить под одной крышей с Генкоками.

– Я в этом не уверен… Не забывайте, что Генкоки – янки, а плантатор – благородный южанин! Но я говорю не про старого Пойндекстера.

– Кто же тогда эта загадочная личность?

– Ее двоюродный брат – Кассий Колхаун, очень неприятный субъект.

– Я, кажется, слыхал это имя.

– И я тоже, – сказал стрелок.

– О нем слыхал каждый, кто так или иначе был причастен к мексиканской войне, то есть кто участвовал в походе Скотта. Кассий Колхаун оставил по себе дурную память. Он уроженец штата Миссисипи и во время войны был капитаном в полку миссисипских волонтеров. Только его чаще встречали за карточным столом в игорном доме, чем в казармах. Было у него одно-два дельца, которые составили ему репутацию дуэлянта и задиры. Но эту славу он приобрел еще до мексиканской войны. В Новом Орлеане он слыл опасным человеком.