Текст книги "Идеальная пара"

Шерри Томас
Идеальная пара

Глава 1

Лондон, 8 мая 1893 года

Только на одну разновидность брака высшее общество всегда смотрело с одобрением.

Счастливые браки пошлы, поскольку супружеские восторги остывают быстрее, чем свежеприготовленный пудинг. Несчастливые браки и того пошлее; они – все равно что хитроумное изобретение фрау фон Тиз, способное за раз отшлепать сорок мягких мест. Страшно сказать, но очень многие знают о них не понаслышке.

Нет, единственный союз, которому нипочем житейские бури, – это благопристойный брак. И самый благопристойный брак, по общему мнению, был у лорда и леди Тремейн.

За десять лет супружества ни один из них не помянул другого недобрым словом ни при родителях, ни при родственниках, ни в беседах с закадычными друзьями, ни с незнакомцами. Более того, по свидетельству слуг, они никогда не ссорились – ни по пустякам, ни по делу не ставили друг друга в неловкое положение и, в сущности, жили в мире и согласии.

Тем не менее каждый год какая-нибудь выскочка-дебютантка, только что выпорхнувшая из классной комнаты объявляла (тоже мне тайна!), что лорд и леди Тремейн живут на разных континентах и со дня свадьбы никто не видел их вместе.

Родственники же дебютантки – те, что постарше, – только покачивали головами. Несмышленая девчонка! Погодите, когда она узнает, что ее кавалер завел интрижку на стороне. Или разлюбит того, за кого вышла замуж. Вот тогда она поймет, до чего славно устроились Тремейны: эти в высшей степени благоразумные люди, с самого начала живущие порознь, были свободны от всяких обязательств и не обременены тягостным грузом чувств. Поистине образцовый союз!

Но вот когда леди Тремейн вдруг подала на развод – якобы на том основании, что лорд Тремейн изменил ей и сбежал, – в гостиных многих лондонских домов все изумились до того, что у некоторых даже челюсти отвисли. А десять дней спустя, когда по городу разнеслась весть, что лорд Тремейн впервые за десять лет ступит на землю Англии, челюсти отвисли снова, на сей раз – почти у всех членов высшего общества.

Слухи о том, что случилось дальше, взбудоражили уже всех без исключения. А случилась, если верить слухам, следующая история: в дверь дома Тремейнов на Парк-лейн позвонили, и дворецкий Гудман, верой и правдой служивший леди Тремейн, пошел открывать. За дверью же стоял незнакомец – господин самой примечательной наружности: высокий, красивый, статный и весьма представительный.

– Добрый день, сэр, – с невозмутимым видом проговорил Гудман (дворецкий леди Тремейн был весьма удивлен, но, конечно же, не стал таращить глаза и болтать глупости).

Гудман ожидал, что ему подадут визитную карточку и заодно сообщат о цели визита, но вместо этого ему протянули головной убор. Еще больше удивившись, дворецкий молча принял у визитера цилиндр с атласными полями. И в ту же секунду незнакомец прошествовал мимо него в холл. Не удостоив дворецкого ни взглядом, ни объяснением столь возмутительного вторжения, незваный гость принялся стаскивать перчатки.

– Но сэр, – возмутился Гудман, – хозяйка дома еще не позволила вам входить.

Незнакомец повернулся и смерил Гудмана взглядом, от которого тому сделалось ужасно не по себе – захотелось даже забиться в самый дальний угол и заскулить.

– Разве это не особняк Тремейнов? – осведомился гость.

– Он самый, сэр, – в замешательстве подтвердил Гудман.

– Тогда будь любезен, просвети меня: с каких это пор хозяину дома требуется разрешение, чтобы войти в собственные владения? – Зажав перчатки в правой руке, странный визитер легонько похлопывал ими по ладони левой – словно поигрывал хлыстом для верховой езды.

Теперь уже дворецкий не смог сдержаться; он в изумлении таращился на гостя. Действительно, о чем говорил этот человек? Ведь его, Гудмана, хозяйка подобно королеве Елизавете прекрасно обходилась и без хозяина дома…

И тут Гудмана осенило – и он в ужасе похолодел. Дворецкий наконец-то понял: перед ним стоял маркиз Тремейн, супруг маркизы и наследник герцога Фэрфорда! Маркиз долго жил в чужих краях, но вот наконец вернулся!..

– Прошу меня простить, сэр. – Отвесив поклон, Гудман обрел прежнее хладнокровие и взял перчатки лорда Тремейна. – Видите ли, сэр, нас, к сожалению, не известили о, вашем приезде. Но я сию минуту распоряжусь, чтобы ваши покои привели в надлежащий вид. Изволите пока выпить чего-нибудь освежающего?

– Не откажусь. И проследите, чтобы выгрузили мой багаж, – распорядился лорд Тремейн. – Леди Тремейн дома?

Гудман не уловил в голосе маркиза никаких необычных интонаций, словно тот соснул часок после обеда в клубе, а потом вернулся домой. И это после десяти лет отсутствия!

Дворецкий снова поклонился.

– Леди Тремейн совершает моцион в парке, сэр.

– Отлично, – кивнул маркиз.

Гудман машинально последовал за лордом Тремейном, и только минуту спустя, когда маркиз обернулся и взглянул на него, чуть выгнув бровь, до дворецкого дошло, что он свободен.

Оглядывая жилище жены, лорд, Тремейн невольно хмурился – его одолевало какое-то странное беспокойство.

Обстановка в доме оказалась на удивление изысканной, а он-то ожидал увидеть подобие интерьеров, как в соседских домах в конце Пятой авеню, – помпезных, раззолоченных, только на то и годных, что навевать воспоминания о последних днях Версаля. Он и сам обзавелся парой стульев той эпохи, но стулья эти выдержали тяжесть не одной сотни затянутых в бархат седалищ и поэтому выглядели скорее удобными, нежели роскошными.

То и дело осматриваясь, Тремейн нигде не замечал ни массивных буфетов, ни плодящихся, как кролики, старинных безделушек, которые в его понимании были неотделимы от жилища англичан. Если уж на то пошло, дом жены до жути напоминал некую виллу в Турине, у подножия итальянских Альп, где он в ранней юности провел много счастливых дней. Там нежно-бирюзовые обои поблескивали старинной позолотой, на тонконогих кованых подставках возвышались фаянсовые горшки с орхидеями, а мебель была прочная, добротная, из прошлого столетия.

Его детство прошло в постоянных скитаниях с места на место, но все это время только ту виллу, за исключением поместья деда, он считал своим домом. Он любил ее за красоту, за уют и за обилие комнатных растений, разливавших в воздухе чудесный аромат трав.

Лорд Тремейн уже готов был списать сходство между домами на случайное совпадение, когда вдруг его внимание привлекли картины, украшавшие стены гостиной. Среди полотен Рубенса, Тициана и фамильных портретов, как правило, занимавших большую часть стен в английских домах, маркиза развесила картины тех самых современных художников, чьи работы он поместил на самое видное место в своем доме на Манхэттене, – Сислея, Берты Моризо, Мэри Кассатт и Моне (злые языки сравнивали их произведения с безвкусными обоями).

Сердце Тремейна тревожно забилось, когда в столовой обнаружились еще одна работа Моне и две картины Дега; причем все выглядело так, словно леди Тремейн скупила какую-нибудь выставку импрессионистов целиком – Ренуара, Сезанна, Сера, то есть художников, чья слава не выходила за пределы самых скандальных кружков парижской богемы.

Не в силах сделать ни шага, Тремейн замер посреди этой галереи. Оказалось, что хозяйка, обставив свой дом, воплотила в жизнь мечты юноши, когда-то женившегося на ней. Должно быть, во время их долгих восторженных бесед он обмолвился о своем пристрастии к лаконичности в домашнем убранстве и о любви к современному искусству.

Он вспомнил, как она внимала ему, затаив дыхание, вспомнил ее осторожные расспросы и жгучий интерес ко всему, что касалось его жизни. Значит, развод – это всего лишь очередная уловка, хитро подстроенная западня, чтобы залучить его обратно, когда выяснилось, что все остальные средства не дают желаемого результата? Может быть, сейчас, распахнув дверь спальни, он увидит ее в своей постели – обнаженную и окутанную ароматом духов?

Отыскав хозяйские покои, он распахнул дверь.

Ни обнаженной, ни одетой леди Тремейн на постели не оказалось.

Не было и самой постели.

Не было вообще ничего. Комната была такой же голой и пустынной, как Дикий Запад.

Вмятины на ковре, где некогда стояли кресла и кровать, давно выровнялись. На стенах не было ни намека на выцветшие прямоугольники, какие остаются, если картины сняли совсем недавно. Поя и подоконники покрывал толстый слой пыли. Было очевидно, что комната пустовала уже много лет.

И тут Тремейн вдруг почувствовал себя так, как будто его ударили ногой в пах.

Немного помедлив, он продолжал осмотр.

Примыкавшая к спальне хозяйская гостиная сверкала чистотой и поражала меблировкой – тут были и кресла с декоративно обитыми спинками, и шкафы, заполненные книгами, и письменный стол со свежей стопкой бумаги и недавно наполненной чернильницей, и даже горшочек с цветущим амарантом. На фоне всего этого отсутствие спальни еще сильнее бросалось в глаза и выглядело настоящей издевкой.

Может, когда-то убранство дома и задумывалось с одной-единственной целью – заманить его обратно. Но с тех пор минуло десять лет, и было ясно, что за прошедшие годы леди Тремейн вытравила его из своей жизни.

Несколько минут спустя появился Гудман с двумя слугами, тащившими огромный дорожный сундук Тремейна. Окинув взглядом спальню, дворецкий залился пунцовым румянцем и в смущении пробормотал:

– Это дело одного часа, сэр. Мы как следует проветрим комнату, а потом все устроим надлежащим образом.

Тремейн чуть было не велел дворецкому не утруждать себя и оставить в спальне все как есть. Но этим он выдал бы себя с головой, поэтому утвердительно кивнул:

– Что ж, очень хорошо.

Опытный образец штамповочного пресса, который леди Тремейн выписала для своей фабрики в Лестершире, никак не желал оправдывать связанные с ним ожидания. Затянувшиеся переговоры с ливерпульским судостроителем складывались совсем не в ее пользу. И еще ей надо было ответить на кучу писем от матери, в общей сложности – десять штук, то есть по одному в день, после того как она подала прошение о разводе. В них миссис Роуленд недвусмысленно подвергала сомнению здравость ее рассудка и почти в открытую сравнивала умственные способности дочери с сообразительностью пробки.

Но в этом не было ничего из ряда вон выходящего. Истинной же виновницей головной боли леди Тремейн была телеграмма от миссис Роуленд, полученная три часа назад: «Сегодня утром Тремейн сошел с корабля в порту Саутгемптона».

И как ни уговаривала себя маркиза, что, мол, все это – обычное дело, надо подписать бумага и уладить разногласия, а рано или поздно Тремейн все равно бы вернулся, приезд ее благоверного не сулил ничего хорошего.

Ее муж – в Англии! Впервые за десять лет он так близко, если не считать того прискорбного случая в Копенгагене в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.

– Пусть Бройтон зайдет ко мне завтра утром и просмотрит кое-какие счета, – распорядилась леди Тремейн. Протянув Гудману шаль, шляпку и перчатки, она добавила: – И вызови, пожалуйста, мисс Этуаль – я продиктую ей письма. А также, скажи Иди, что сегодня я надену кремовое бархатное платье вместо шелкового фиолетового.

– Миледи…

– Да, чуть не забыла. Утром я виделась с лордом Сатклиффом. Его секретарь подал в отставку, и я порекомендовала ему твоего племянника. Лорд Сатклифф ждет его у себя завтра в десять утра. Передай ему, что лорд Сатклифф прежде всего ценит в людях прямоту и немногословность.

– Миледи, вы слишком добры! – воскликнул Гудман.

– Он способный молодой человек, – продолжала леди Тремейн, останавливаясь перед дверью библиотеки. – Что же касается мисс Этуаль, то я передумала. Пусть явится ко мне не сейчас, а через двадцать минут. И проследи, чтобы до тех пор меня не беспокоили.

– Но миледи, его светлость…

– Его светлость сегодня не приглашен к чаю, – перебила маркиза. Открыв дверь библиотеки, она обернулась и, бросив взгляд на дворецкого, спросила: – В чем дело, Гудман? Может, опять спина болит?

– Нет, миледи, но там…

– Здесь я, – послышался голос из библиотеки.

Голос ее мужа.

Леди Тремейн вздрогнула от неожиданности. В этот момент ей пришло на ум только одно: как хорошо, что она не пригласила Фредди зайти, чем частенько заканчивались их совместные прогулки по парку. Но уже в следующую секунду из головы у нее вылетели вообще все мысли, а затем ее бросило сначала в жар, потом в холод. И тотчас же воздух вокруг сгустился и стал вязким, как гороховая похлебка; дышать таким было невозможно – разве что глотать.

Кивнув Гудману, миледи тихо сказала:

– Возвращайся к своим делам.

Но Гудман медлил. «Неужели он боится за меня?» – промелькнуло у леди Тремейн. Она переступила порог библиотеки, и массивная дубовая дверь закрылась за ней, отгородив ее от любопытных глаз, от всего остального мира.

Окна библиотеки выходили на запад, и из них открывался вид на парк. Сквозь вымытые до блеска оконные стекла в комнату лились косые лучи предвечернего солнца, ложившиеся светлыми прямоугольниками на самаркандский ковер, где на розово-бежевом фоне алели гранаты и маки. Тремейн стоял спиной к письменному столу, упершись в него ладонями, и солнечные лучи до него не доставали. Как правило, при таком освещении лицо и фигура видятся смутно и неясно. Но она видела его так отчетливо, словно это сам Адам кисти Микеланджело спрыгнул с потолка Сикстинской капеллы, стащил элегантный костюм, сшитый у лучшего лондонского портного, и принялся сеять повсюду неприятности.

Наконец леди Тремейн сообразила, что стоит и глазеет на своего мужа, точно девятнадцатилетняя девчонка, у которой в голове один ветер.

– Здравствуй, Камден, – сказала она.

– Здравствуй, Джиджи.

С тех пор как он уехал, она никому не позволяла называть ее этим детским имечком.[1]1
  Gigi (англ.) – вертушка, юла.


[Закрыть]

Сделав над собой усилие, маркиза пересекла библиотеку – ее ноги утопали в мягком ворсе роскошного ковра – и приблизилась к мужу почти вплотную. Ей хотелось показать ему, что она его не боится, хотя это совершенно не соответствовало действительности. Камден имел над ней власть, и она ничего не могла с этим поделать.

Маркиза была отнюдь не маленького роста, но все же ей пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть в темно-зеленые глаза Камдена, напоминавшие уральский малахит. Ей казалось, что от него исходил едва уловимый аромат сандалового дерева и цитрусов – аромат, который когда-то отождествлялся у нее со счастьем.

– Ты приехал, чтобы дать мне развод – или добавить забот? – перешла она прямо к делу. «Если не встретиться с неприятностью лицом к лицу, то неприятность обязательно вцепится тебе в горло», – добавила маркиза мысленно.

Тремейн молча пожал плечами. Он уже успел снять сюртук и галстук, и взгляд Джиджи чуть дольше дозволенного задержался на загорелой впадинке на его шее.

– Я приехал, чтобы выдвинуть условия, – ответил он.

Она взглянула на него вопросительно:

– Условия?..

– Совершенно верно. Видишь ли, мне нужен наследник. Ты производишь на свет наследника, а я даю ход бракоразводным делам. В противном случае я назову свидетелей твоей измены. Тебе ведь известно, что моя измена не служит основанием для развода, если за тобой числится тот же самый грешок?

У маркизы зазвенело в ушах.

– Ты, конечно же, шутишь! Тебе нужен наследник? От меня? Сейчас?..

Он едва заметно поморщился.

– Меня передергивает при мысли о том, что придется лечь с тобой в постель.

– Неужели? – усмехнулась Джиджи; в этот момент ей ужасно хотелось запустить ему в голову чернильницей. – В последний раз ты не жаловался.

– Искусно разыгранный спектакль – и только, – небрежно бросил Тремейн. – Трагедийные роли – мой конек.

Боль захлестнула ее душу – едкая, отупляющая, которая, как ей казалось, больше никогда не придет. Призвав на помощь всю свою выдержку, она постаралась увести разговор от самой неприятной для нее темы.

– Пустые угрозы, Камден. Я не была близка с лордом Фредериком.

– Какая целомудренность! Но я говорил о лорде Ренуэрте, лорде Актоне и многоуважаемом мистере Уильямсе.

Джиджи ахнула. Откуда он узнал? Она же была так осторожна, так осмотрительна!

– Твоя мать мне написала, – пояснил Тремейн с усмешкой; он явно наслаждался ее растерянностью. – Конечно, она хотела лишь одного… Хотела, чтобы я взбеленился от ревности и примчался из-за океана, дабы предъявить на тебя свои права. Уверен, ты ее простишь.

Джиджи в ярости стиснула зубы. Если в истории человечества существовали обстоятельства, оправдывающие матереубийство, то это был как раз тот самый случай. Завтра утром она первым делом запустит в прославленную оранжерею миссис Роуленд две дюжины оголодавших коз.

А потом скупит всю краску для волос, которая есть в продаже, и вынудит маменьку показать миру свою пробивающуюся седину.

– Так что выбирай, – миролюбиво предложил Тремейн. – Либо мы решаем дело полюбовно, либо я призываю этих джентльменов в свидетели. Ты же знаешь: все их признания окажутся в газетах – все до последнего слова.

Маркиза побледнела; она тут же подумала о Фредди. Фредди был ее личным сокровищем – надежный как скала и преданный как пес. И он так ее любил, что сразу же согласился пройти вместе с ней через все перипетии и ужасы развода. Но будет ли он любить ее так же сильно, когда все ее прежние любовники прилюдно распишут их амурные приключения?

– Какая муха тебя укусила?! – вскричала Джиджи. И тотчас сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Выплескивая чувства наружу, она только показывала свою слабость. – Мои адвокаты отправили тебе уйму писем, Камден. Но ты не соизволил ответить. Мы могли бы без труда аннулировать брак, не опускаясь до цирковых представлений.

– Мне казалось, мое молчание красноречиво свидетельствовало о том, что я думаю о твоей идее.

– Но я предложила тебе сто тысяч фунтов!

– Я стою в двадцать раз больше. Но даже если бы у меня не было ни гроша – никаких денег не хватит, чтобы заставить меня поклясться перед судом ее величества, что я и пальцем тебя не тронул. Мы оба прекрасно знаем, что в постели я задал тебе жару.

Леди Тремейн невольно вздрогнула, вспомнив о той ночи… Нет-нет, она не станет об этом думать. Все уже забыто, забыто навсегда…

– Дело в мисс фон Швеппенбург, да? – неожиданно спросила маркиза.

Камден смерил жену ледяным взглядом, от которого в былые времена ее коленки затряслись бы, точно пудинг.

– Джиджи, откуда такие мысли?!

Что тут ответить? Начать ворошить их прошлое? Пожав плечами, маркиза проговорила:

– Видишь ли, на вечер у меня назначена встреча, которую никак нельзя отменить. Но к десяти я вернусь. Могу выделить тебе четверть часа начиная с половины одиннадцатого.

Тремейн расхохотался.

– Вы, как всегда, нетерпеливы, моя дорогая маркиза. Нет, сегодня я к тебе не приду. Ужасно устал с дороги. К тому же после встречи с тобой мне понадобится несколько дней, чтобы пересилить отвращение. И будь уверена, я не стану подстраиваться под твое расписание. Я покину твою постель, когда захочу – ни минутой раньше и ни минутой позже, как бы ты меня ни умоляла.

Маркиза в изумлении уставилась на мужа.

– Да это самое идиотское…

Тремейн вдруг подался вперед и приложил указательный палец к ее губам.

– На твоем месте, дорогая, я бы промолчал. Не стоит говорить то, что ты хотела сказать. Ведь брать свои слова обратно – удовольствие не из приятных.

Джиджи энергично покачала головой; губы ее словно жгло огнем. Судорожно сглотнув, она выпалила:

– Я бы не стала умолять тебя остаться в моей постели, даже если бы ты был последним мужчиной на земле! Даже если бы я две недели подряд питалась одними шпанскими мушками…

– Что за фантазии посещают вашу головку, миледи? При том что мужское население земли живет и здравствует, ты и безо всяких возбуждающих штучек была настоящей тигрицей. – Тремейн оторвался от стола. – Все, на сегодня хватит! Я сыт тобой по горло. Желаю приятно провести вечер. И передай своему кавалеру мои наилучшие пожелания. Надеюсь, он не будет против, если мы с тобой покувыркаемся на супружеском ложе.

Он направился к двери и вышел, даже не оглянувшись…Как всегда.

Проводив мужа взглядом, леди Тремейн тяжело вздохнула. Она проклинала тот день, когда впервые о нем узнала.

Глава 2

Одиннадцать лет назад…

Лондон, июль 1882 года

Восемнадцатилетняя Джиджи Роуленд праздновала победу. Она надеялась, что ее радость не слишком очевидна, но, с другой стороны, – какая разница? Ну что такого могут сказать разодетые и увешанные драгоценностями дамы, сидящие в гостиной леди Бекуит? Что она недостаточно скромна? Что она дерзкая и высокомерная? Или что слишком уж богата?

В начале лондонского сезона они пророчили, что ее дебют обречен на сокрушительный провал. Мол, куда ей при таких-то данных – ни манер, ни светского лоска. Но случилось то, чего никто не ожидал не прошло и двух месяцев с начала сезона, а она уже обручена. Обручена с молодым красавцем герцогом! Ее светлость герцогиня Фэрфорд – замечательно звучит!

И теперь те же самые дамы, которые еще совсем недавно нос от нее воротили, вынуждены стоять перед ней с улыбками и рассыпаться в пожеланиях счастья и благополучия. Ведь дата и время назначены – свадьба состоится в ноябре, сразу после ее дня рождения. И она уже побывала у мадам Элиз на первой консультации по поводу свадебного наряда. Для платья же выбрала шикарный сливочно-белый атлас, а для шлейфа – серебристый муар.

Избавившись от всех тревог и волнений, Джиджи могла теперь спокойно посиживать в мягком удобном кресле, а все остальные дебютантки, не успевшие обзавестись женихами, вынуждены были развлекать дам, демонстрируя свои музыкальные таланты. Понаблюдав за ними какое-то время, Джиджи задумалась о насущных делах. Как быть со свадебным тортом? Может, заказать его в форме Тадж-Махала или Дворца дожей? Нет, пусть лучше испекут что-нибудь другое. Наверное, торт будет шестиугольный, а по бокам – гирлянды из…

Тут наконец-то зазвучала музыка, и Джиджи Роуленд внезапно подняла голову. Обычно дебютантки на таких вечерах играли отвратительно, в лучшем случае – более или менее сносно. Но изящная девушка, сидевшая на скамеечке у рояля, играла столь же виртуозно, как и профессиональные музыканты, которых время от времени нанимала мать Джиджи. Пальцы девушки летали по клавишам, точно ласточки над прудом в летний день, и чистые, как хрусталь, нежнейшие звуки доставляли истинное удовольствие.

Теодора фон Швеппенбург – так ее звали. Их представили друг другу перед обедом. Она впервые приехала в Лондон из какого-то крохотного княжества на континенте. Дочь графа, Теодора носила титул графини, но подобные титулы, сохранившиеся еще со времен Священной Римской империи, передавались по наследству всем потомкам и поэтому ровным счетом ничего не значили.

Музыка смолкла, и через несколько минут, снова подняв голову, Джиджи увидела приближавшуюся к ней мисс фон Швеппенбург.

– Поздравляю вас с помолвкой, мисс Роуленд, – проговорила Теодора фон Швеппенбург с легким и довольно приятным акцентом.

Джиджи едва заметно кивнула:

– Благодарю вас, фрейлейн.

– Моя мама хотела бы, чтобы я последовала вашему примеру, – с улыбкой продолжала мисс фон Швеппенбург, усаживаясь на соседний стул. – Она велела мне расспросить, как вам это удалось.

– Все очень просто. – Джиджи невольно усмехнулась. – У моего жениха туго с деньгами, а у меня – огромное состояние.

На самом же деле все было не так просто. Эта помолвка стала результатом длительной кампании, начатой в тот самый миг, когда миссис Роуленд наконец-то удалось вдолбить дочери, что ее долг и судьба – сделаться герцогиней.

Но мисс фон Швеппенбург не смогла бы повторить ее успех. Не смогла бы повторить его и сама Джиджи. Она не знала больше ни одного холостого герцога, настолько увязшего в долгах, чтобы дать согласие на брак с девицей, которая могла претендовать на знатность только благодаря матери – дочери сквайра.

Мисс фон Швеппенбург потупила взор.

– Ох, как жаль, – пробормотала она. – Увы, у меня нет состояния.

Джиджи так и думала. В облике юной мисс сквозили печаль и унылая безнадежность, присущие высокородным дамам, которые могут позволить себе разве что приходящую горничную, да и то не каждый день; а после захода солнца они блуждают впотьмах, чтобы сэкономить на свечах.

– Но вы красивая, – заметила Джиджи. «Правда, немного староватая», – добавила она мысленно – на вид Теодоре было года двадцать два – двадцать три. – Мужчины любят красоток.

– Но я… Я не умею пленять мужчин своей красотой.

Это Джиджи уже поняла. За обедом мисс фон Швеппенбург усадили между двумя юными пэрами (ну чем не женихи?), и оба они были поражены ее красотой и скромностью. Однако от ее сдержанности веяло угрюмостью. Она почти не обращала внимания на молодых людей, и те в конце концов это заметили.

– Вам просто надо побольше упражняться, – сказала Джиджи.

Девушка снова потупилась. Немного помолчав, спросила:

– Вы знакомы с лордом Реджинальдом Сейбруком?

Джиджи задумалась. Имя показалось ей знакомым. И тут она вспомнила: лорд Реджинальд приходился дядей ее будущему мужу.

– К сожалению, нет. Но я слыхала, что он женился на какой-то баварской принцессе и теперь живет на континенте.

– У него есть сын. – Голос Теодоры дрогнул. – Его зовут Камден. И он… Он меня любит.

Джиджи мигом распознала историю Ромео и Джульетты. Лично она так и не смогла проникнуться очарованием этой истории. Мисс Капулетти надо было выйти замуж за жениха, которого ей выбрали родители, а после тайком закрутить бурный роман с мистером Монтекки. Тогда она бы не только осталась жива, но спустя какое-то время поняла бы, что ее Ромео – просто желторотый юнец, ни на что не способный. Да, эта Джульетта не очень-то сообразительна…

– Мы знаем друг друга уже много лет, – продолжала мисс фон Швеппенбург. – Но матушка ни за что не позволит нам пожениться, У него тоже нет состояния.

– Ясно, – из вежливости ответила Джиджи. – Вы пытаетесь сохранить ему верность.

Мисс фон Швеппенбург тихонько вздохнула.

– Даже не знаю, что делать… Матушка перестанет со мной разговаривать, если я не сделаю хорошую партию. Но с незнакомцами я чувствую себя… неуютно. Если бы только мистер Сейбрук был побогаче!

Юная мисс стремительно упала в глазах Джиджи. Она уважала женщин, которые выходили замуж исключительно ради личной выгоды. Правда, она уважала женщин, которые жертвовали мирскими благами ради любви, хотя ей самой претил такой выбор. Но она терпеть не могла бесхребетность. А мисс фон Швеппенбург никогда не отважится связать свою судьбу с этим Камденом Сейбруком, потому что он слишком беден. Не отважится также и заняться поисками богатого жениха. Во всяком случае, не стоит всерьез этим заниматься.

– Он очень красивый, очень добрый и славный… – Голос мисс фон Швеппенбург понизился до шепота, как если бы она разговаривала сама с собой. – Он пишет мне письма и посылает прелестные подарки, которые мастерит собственными руками.

Джиджи хотела закатить глаза, но почему-то не смогла. Эту абсолютно никчемную девчонку любили – причем любили так сильно, что продолжали ухаживать за ней, хотя ее возили по всей Европе точно выставочный экспонат – в надежде, что кто-нибудь на нее позарится. На миг Джиджи охватило отчаяние оттого, что ей никогда не узнать такой любви, а единственной ее опорой в жизни будет маска неунывающей и несгибаемой леди. Но она тут же взяла себя в руки. Любовь – забава для дураков. А Джиджи Роуленд была кем угодно, но только не дурой.

– Вам несказанно повезло, фрейлейн.

– Да, пожалуй. Просто… – Мисс фон Швеппенбург снова вздохнула. – Вы, наверное, увидите его на своей свадьбе.

Джиджи с улыбкой кивнула, а затем снова мысленно вернулась к предстоящим свадебным торжествам.

Однако свадьба так и не состоялась. Каррингтону Винсенту Ханслоу Сейбруку и Филиппе Гилберте Роуленд не суждено было стать мужем и женой. За две недели до торжественной даты его светлость герцог Фэрфорд, маркиз Тремейн, виконт Ханслоу и барон Уолвингтон после шести часов обильных возлияний в честь грядущего бракосочетания вскарабкался на крышу городского особняка друзей и попытался показать Лондону голый зад. Увы, предприятие не увенчалось успехом: пролетев четыре этажа, герцог свернул себе шею и отдал концы.