Текст книги "Мальчик Джим"

Тони Эрли
Мальчик Джим

Саре Калифорния

«Нравится мне здесь в сарае», – сказал Уилбур.

«Люблю все, что связано с этим местом».

Э. Б. Уайт. «Паутина Шарлотты»

Tony Earley

JIM THE BOY

© Tony Earley, 2000

© Перевод. М. Панфилова, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

Пролог

Мистеру Эймосу Глассу

Линз-Маунтин, Северная Каролина

16 июня 1924

Дорогой мистер Гласс.

С тяжестью на сердце пишу я вам сегодня, ибо сына вашего, Джима Гласса, двадцати трех лет отроду, господь забрал к себе. Немногим более недели тому назад Джим ушел утром работать на хлопковое поле, но в полдень домой не вернулся. Там же в поле мой брат Эл нашел его, уже мертвого. Доктор сказал, что у него не выдержало сердце, но он недолго страдал. Я знаю, что и мать Джима умерла так же и в молодом возрасте. Это очень прискорбно, что вам приходится получать второй раз в жизни такую новость. Я искренне вам сочувствую.

Как вам известно, Джим был женат на моей сестре Элизабет, которую все знают как Сисси. Она переживает смерть Джима особенно тяжело и сейчас чувствует себя плохо. Так как вы последние несколько лет с Джимом жили порознь, она попросила меня не писать вам сразу, а подождать, пока его похоронят, и я уважил ее просьбу, ибо она супруга умершего. Так же, в соответствии с ее желанием, мы похоронили Джима по христианскому обряду, в том самом поле, где он упал. Заказали соответствующий камень на место его последнего пристанища, а также ограду, чтобы отделить могилу от внешнего мира. Мне очень жаль, что вам не представилась возможность уладить те разногласия, которые были у вас с Джимом. Я любил Джима как родного брата и благодарю господа за то драгоценное время, когда он, будучи членом нашей семьи, жил с нами. В эти печальные дни я также часто вспоминаю те случаи, когда мог бы проявить более терпения и доброты, чем тогда выказывал. Молюсь сейчас о том, чтобы умирая он не держал против меня зла на сердце.

Но пора гнать печаль прочь!

Я сегодня пишу вам, чтобы поделиться и другой, чрезвычайно радостной новостью. Сисси родила вчера сына, вашего внука, которого в память об отце назвала Джимом Глассом. Джим замечательный ребенок, с хорошим весом, желтыми волосиками, и легкие у него – будь здоров! И хотя в нашем доме сейчас царит скорбь, появление Джима напомнило нам, что жизнь продолжается и, по велению господа, нам должно трудиться, даже когда мы в печали и не понимаем Его судьбоносного плана. Каждый крик Джима – это призыв к каждому из нас делать все, что в наших силах. Это еще и напоминание о любви нашего Спасителя. (Насколько тяжелее было бы наше горе, не будь с нами Джима!) Как я уже ранее упоминал, Сисси не очень хорошо себя чувствует, и в таком состоянии в настоящий момент не может принимать посетителей. Надеюсь, что в будущем наступит тот момент, когда вы встретитесь со своим внуком и он облегчит ваше горе так же, как сейчас наше.

Мистер Гласс, я клянусь вам, что мы будем воспитывать Джима в кругу нашей семьи и постараемся, с божьей помощью, вырастить его таким, каким хотел бы видеть его отец. Джим был добрым человеком, хорошим христианином, работал не покладая рук. Он – часть нашей семьи, он был и вашей частицей, и, пока сын его ходит по этой земле, имя его не будет забыто.

Надеюсь, что письмо это найдет вас в добром здравии и та радость, которую оно содержит, облегчит горе, которое вы переживаете в данный момент, тяжесть которого трудно себе представить.

Искренне ваш,

Зино Макбрайд (шурин Джима)

Книга I. Мальчик, у которого день рождения

Завтрак

Нечто, подобное чуду, произошло в эту ночь: возраст Джима стал обозначаться двузначным числом. Когда он ложился спать, ему было девять, а проснулся уже десятилетним. Казалось, эта цифра имела свой вес, и его Джим расценивал как подарок. Теперь у него, как и у родных дядей, возраст имел две цифры. Он улыбнулся, потянулся, вдохнул свежий утренний воздух и уловил запах очага, аромат печеного хлеба, прохладный речной запах росы. Нечто, не похожее на утренний свет, заглянуло в окно комнаты, а некто, не похожий на темноту ночи, уставился на него во все глаза. Уставшего от пения сверчка сморил сон: он работал всю ночь. Джим поднялся, чтобы встретить поджидавший его день.

Мама Джима открыла заслонку кухонным полотенцем. Мама была высокой, бледной, привлекательной, со стройной белой шеей. Хоть ей не было еще и тридцати, она носила черную длинную юбку, которая принадлежала когда-то ее матери. Из-за этого наряда она не казалась старше, но люди, находившиеся с ней в комнате, вели себя скованно. Им казалось, будто эта женщина сошла с какой-то старинной фотографии. В те дни, когда мама надевала эти длинные одежды, Джим придерживал вторую дверь, ту, что с сеткой от насекомых, чтобы она не хлопала.

– Ну вот и он, – сказала мама. – Мальчик, у которого день рождения.

Сердце Джима мгновенно взлетело, совсем как клочок бумаги при дуновении ветра, и тут же опустилось на землю. Любовь к матери дополнялась сопереживанием, которое – и Джим чувствовал это – не оставляло его никогда. Со смертью отца в матери что-то надломилось, и исправить это было невозможно. Она тянула за собой тяжесть постигшего ее горя, как волочат плуг. Дяди, женщины в церкви, люди в городе давно уже отказались от попыток уговорить ее оставить этот плуг там, где он лежит. Вместо этого они привыкли просто переступать борозды, которые этот плуг оставлял, либо проходить между ними. Джим знал только одно: маме тяжело, и он играет в ее горе определенную роль. Когда она наклонилась над ним, чтобы поцеловать, щеки ее пахли сиренью так сладко и в то же время так грустно, как свежеперевернутая земля когда-то в церковном дворе.

– О, Джимми, – сказала она, – как это так получилось, что тебе уже десять лет?

– Я и сам не знаю, мама, – ответил Джимми. Он и по правде не знал. Был так же изумлен этим фактом, как и она. Вот он уже прожил десять лет. А отца его, которого тоже звали Джим Гласс, вот уже десять лет и неделя как нет в живых. Было о чем поразмыслить до начала завтрака.

Мама вынула из печи хлеб и положила его в соломенную корзину. Джим понес корзину в столовую. Дяди сидели у длинного стола.

– А это кто такой? – спросил дядя Корэн.

– Не знаю, – отозвался дядя Эл.

– Кто бы он ни был, – заметил дядя Зино, – выглядит он забавно.

– Вы ж все знаете, кто я, – сказал Джим.

– Не стал бы этого утверждать, – ответил дядя Корэн.

– Я Джим.

– Это как это? – удивился дядя Эл.

– Да ладно вам, – сказал Джим.

Дяди Джима были высокими, худощавыми мужчинами, широкоплечими, с большими руками. Каждое утро они все вместе съедали две дюжины лепешек, омлет из дюжины яиц и тарелку ветчины. После этого они пропускали по кружечке черного кофе и высокому стаканчику парного молока.

– Эти лепешки ты там взял? – спросил дядя Зино.

Джим кивнул.

– Тогда присаживайся.

Во всем, что Джим ни делал, он старался подражать дядям. Он поедал лепешки и яйца до того момента, когда начинал понимать, что его может стошнить. Когда дядя Зино в конце концов заметил: «Не хватит ли тебе наворачивать, Док?» – Джим опустил вилку, будто получил на то разрешение.

Дядя Зино был старшим дядей Джима. Ему перевалило за сорок. Дяди Корэн и Эл были близнецами. Каждый из них клялся, что не похож на другого, хотя, ясное дело, это было неправдой. Они выглядели абсолютно одинаково, если не знать их как следует. Но даже те, кто знал, случалось путали их. Никому из дядей не казалось смешным, что они жили в одинаковых домах. Дяди Эл и Корэн построили их, когда еще были молодыми, но, как и дядя Зино, так никогда и не женились. В большинстве комнат у них и мебели-то не было; кухонная плита имелась только в доме у дяди Зино.

Мама Джима готовила и стирала на всех. Когда она сказала, что это для нее слишком трудно, дяди наняли еще одну женщину ей в помощь. Дядя Корэн заправлял продуктовой лавкой и хлопкоочистительной машиной. Дядя Эл управлялся на фермах. Дядя Зино работал на фермах вместе с дядей Элом и по утрам в воскресенье запускал мельницу. Будучи главой семьи, он присматривал за всеми остальными. Время от времени дяди злились друг на друга, и на несколько дней дядя Эл и дядя Корэн удалялись в свои дома сразу же после ужина. Там они и сидели, каждый у своего очага, каждый на своем крыльце, и советовались сами с собой, пока гнев не утихал. Хотя в общем-то все в семье ладили друг с другом, так что грубые слова непривычно резали ухо Джиму, все равно как гимн, сыгранный не в том ключе.

Джим похлопал себя по животу:

– Теперь я продержусь до обеда, – сказал он.

– Ты основательно подкрепился, – сказал дядя Корэн.

– Понятно, – сказал Джим, – мне ж теперь десять лет.

– Ну-ну, – проговорил дядя Эл.

– Я тут подумал, что мне пора уж выходить на работу вместе с вами, – заявил Джим.

– Гм, – сказал дядя Зино.

– Я подумал, может, я буду полезен. Смогу рыхлить кукурузу.

– Мы вообще-то принимаем помощь только из надежных рук, – заметил дядя Зино. – На тебя можно положиться?

– Да, сэр, – ответил Джим.

– И ты не боишься работы?

– Нет, сэр.

– Что скажете, ребята? – спросил дядя Зино.

Дяди Эрл и Корэн посмотрели друг на друга. Дядя Корэн подмигнул.

– Думаю, он подойдет, – сказал дядя Эл.

– Тогда давайте попробуем, – отозвался дядя Зино.

Рабочий день

После завтрака дядя Корэн пошел открывать лавку. Джим поехал в поле на грузовике с дядей Зино и дядей Элом. Он стоял в кузове грузовика и смотрел поверх крыши кабины. Одной рукой он придерживал соломенную шляпу, а другой держался за борт грузовика. В этот ранний час мир вокруг казался сотворенным заново, еще не завершенным; воздух, все еще сладкий от росы, казался новым изобретением. В низине у реки среди деревьев бродили еще призраки тумана. Шоссе вело прямо к восходящему солнцу; но стоило только солнцу оторваться от дороги, как оно сразу отдалилось и от них. Небо за какой-то миг, который Джим не смог и заметить, так быстро он прошел, – окрасилось в синий цвет, будто пробуя его впервые и сомневаясь, понравится ли такой цвет всем. И Джим рассмеялся, сам не зная почему.

У берега реки их встретили пятеро чернокожих мужчин, которые выполняли полевые работы. Они жили в лесу на холме за новой школой. Работники подошли к грузовику и без лишних слов взяли мотыги из кузова. Джим выхватил себе самую новую мотыгу. Ее черенок был еще блестящим, лак с него еще не слез, а лезвие еще не тронуто ржавчиной. Дядя Зино покачал головой.

– Эту, друг, ты отдай-ка Аврааму, – сказал он.

У Авраама были седые волосы. Он помнил еще тот день, когда солдат сказал ему, что он свободен. Большинству людей, что жили на холме, он приходился отцом или дедом. Джиму не хотелось отдавать Аврааму свою мотыгу.

– Я хочу эту мотыгу, – сказал Джим.

– А я вот эту, – предложил Авраам и взял из кузова последнюю. Черенок ее был наполовину отломан. Все остальные мотыги уже разобрали.

– Эта для Джима, – сказал дядя Зино. Он взял новую мотыгу у Джима из рук, а Авраам передал Джиму мотыгу с разбитой ручкой. Джим понимал, что лучше сейчас промолчать.

– Что ж, пройдемся мотыгами, – сказал дядя Зино.

– К обеду ты будешь радоваться, что взял эту, – сказал Авраам. – Она хорошая и легкая.

Джим все еще злился.

– Мне сегодня десять лет, – сказал он.

– Вот это да! – ответил Авраам.

Вместе с дядями и работниками Джим пошел по влажной траве в дальний конец к кромке поля. Трава промочила насквозь штанины комбинезона; они холодно липли к ногам. Мужчины друг за другом выходили из ряда и вставали с расчетом, чтобы за каждым осталось по две полосы. Каждый пройдет один ряд до конца, а потом вернется назад по другому ряду. Тогда каждый из них возьмет еще по две полосы. Так они взрыхлят все поле. Джим взял себе две борозды рядом с дядей Зино.

Дядям кукуруза была по колено, а Джиму доходила почти до пояса. Поле занимало тридцать акров. Чтобы все его прополоть и взрыхлить, потребуется несколько дней. А после того, как они закончат, дядя Эл придет с мулами и культиватором и пройдется плугом по междурядьям. Тогда уж не останется никакой травы и сорняков, и ничего не будет мешать росту кукурузы. И в конце лета будет что продавать, и что размолоть в муку, и чем накормить мулов.

Дядя Зино встал на борозду Джима. Щеки мальчика вспыхнули. Он почувствовал, что все работники смотрят сейчас на него.

– Вот так делай, старик, – сказал дядя Зино. Лезвие мотыги пускаешь под стебель, а потом тянешь на себя. Так ты кукурузу не повредишь.

– Я знаю, как мотыжить, – сказал Джим.

– Покажи! – отозвался дядя Зино.

Джим разрубил мотыгой маленький кустик травы. Лезвие ударило прямо по стеблю кукурузы. Кукуруза стала медленно падать, почти как дерево. Джим услышал, как засмеялись рабочие.

– Вот тебе и одна галка, – проговорил дядя Зино.

Дядя Зино никогда не порол Джима, но мальчик всегда опасался, что такое может случиться. Дядя Зино вел счет галочкам, которые касались Джима, и говорил, что заносит их в специальную книгу. Когда Джим совершал какой-нибудь хороший поступок, он объявлял, что стер одну галку или две. Как подсчитал Джим, для полного баланса иногда оставалось стереть всего одну или две галочки.

– Все из-за этой мотыги, – сказал Джим. Конец рукоятки сломанной мотыги был как копье острый.

Дядя Зино опустился на колено и посмотрела Джиму в лицо.

– Джим, – сказал он, – у меня нет времени на то, чтобы спорить с тобой по поводу мотыги или выслушивать твои объяснения. Что ты хочешь: помогать мне или отправиться домой?

– Я хочу тебе помогать, – ответил Джим.

– Ну хорошо. Тогда смотри.

Дядя Зино резко подрубил мотыгой пучок травы, с которым не справился Джим. Трава свободно поддалась, и он бросил ее в междурядье.

– А теперь ты сделай так же.

Джим поддел маленький росток клевера.

– Вот и хорошо, – заметил дядя Зино. – Оказывается, мотыга здесь ни при чем.

Дядя Зино вернулся на свою полосу. Работники и дядя Эл уже были заняты делом. Дядя Эл – немного впереди остальных. Ни один из дядей не любил, когда его хоть в чем-то обходили. Да и Джим не любил проигрывать. Он решил, что к концу поля обойдет Авраама. Тогда, может быть, дядя Зино после обеда отдаст сломанную мотыгу Аврааму. А может, он отправит Авраама домой.

Не поднимая головы, Джим старательно прополол землю в своем ряду вокруг первых десяти стеблей кукурузы. Сорняки и траву он складывал в аккуратные кучки. На десятом стебле он наткнулся на пучок травы, который не хотел поддаваться мотыге. Джим встал на колени и потянул его вверх обеими руками. Трава не поддавалась. Он воткнул под траву острую часть рукоятки и использовал ее как рычаг. Мальчик проталкивал ее под траву до тех пор, пока корни сами не выскочили с отрывистым звуком. Джим поднял пучок травы в воздух, как трофей. Так поднимают большую рыбу. К корням прицепился кусок земли размером с кошку. Джим огляделся, не наблюдает ли кто за ним, но никого не было. Он вообще никого не увидел, пока не разогнулся. И дяди, и работники ушли вперед на сотню ярдов и продолжали медленно удаляться. Дядя Эл был впереди всех. За ним по пятам рыхлили полосы дядя Зино и Авраам. Джим обернулся и посмотрел на начало своего ряда. До него можно было доплюнуть. Он посмотрел в другом направлении, вдаль, на конец ряда. До перелесков вдоль реки, казалось, было так же далеко, как до луны. А дяди, хоть и ушли далеко от Джима, обработали менее четвертой части поля. Джим не представлял себе, как он сможет пройти свой ряд до конца, не говоря уж о соседнем. Мальчику стало ясно, что он пустился в путешествие, которое не сможет завершить. Внутри у него сгустились тучи, и он готов был разрыдаться.

Сам факт, что он готов расплакаться, разозлил Джима. Он пошел в атаку на поле, будто рубил мотыгой змей. Джим наносил удары почти вслепую – и по этому сияющему утру, и по траве, и по клеверу, и в ярости своей срубил еще один стебель кукурузы. Рыдание, поджидавшее своей очереди где-то в животе, вырвалось из горла и на секунду повисло в воздухе тихим, бессвязным звуком, который услышал один лишь Джим.

Дяди и работники шли все дальше и дальше, на ходу работая мотыгами. Джим решил, что если дядя увидит еще один срубленный стебель кукурузы, то ему несдобровать. Сама мысль о том, что дядя Зино на него разозлится, была невыносима. Джим встал на колени и вырыл в земле руками небольшую ямку. Он воткнул в нее конец стебелька и прикопал его землей. Потом утрамбовал землю ладонями, чтобы стебель стоял ровно.

Джим поднял мотыгу и почесал нос тыльной стороной ладони, а ладонь вытер о штанину. Ему стало спокойнее. Он решил, что поработает до обеда. Как можно уйти раньше, мальчик себе плохо представлял, зато знал, что после обеда дядя Зино не заставит его идти в поле, если он сам этого не захочет.

Джим бросил камешек на то место, где начал работу. Мальчик часто так делал, чтобы замерять расстояния. Хотелось видеть, как много он прополол. Однако камешек оказался плоским и слишком легким и улетел немного в сторону. Джим поискал вокруг и нашел другой камень. Не так-то просто найти хороший камень для бросания среди этой рыхлой земли в низине у реки. Мальчик бросил три или четыре камня и с удовлетворением отметил, что не может докинуть камень до того места, откуда начал работу. Стало казаться, что он все-таки продвинулся вперед.

Подняв мотыгу, Джим заметил, что она по длине почти как бейсбольная бита. Он схватил ее рукоятку чуть выше лезвия и прокрутил пару раз, практикуясь. Найдя подходящий камень, он подбросил его вверх и ударил по нему рукояткой мотыги. Вот вам и первый страйк[1]1
  По правилам бейсбола, бьющий получает страйк (от англ. strike), если он проигнорирует правильно брошенный (пролетающий в страйк-зоне) мяч. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть].

Из-за лезвия удар получился неудачным. Только после двух взмахов Джим попал по камню, и тот улетел вправо за границы поля. Фол-бол[2]2
  Если бьющий попадает по мячу, но при этом мяч вылетает за границы поля (линии фола) или падает в поле, но выкатывается за его пределы между домом и первой или третьей базами, то засчитывается фол-бол (от англ. foul ball).


[Закрыть].

Он бросил еще три камня, прежде чем получил удовлетворительный результат, и вновь вернулся к сорнякам, что росли в поле.

Под ногами Джим увидел камень, похожий на наконечник стрелы. Он выкопал его мотыгой, но обнаружил, что камень утолщен книзу и округлен у основания; он был похож на наконечник стрелы. Джим всего один раз нашел каменный наконечник стрелы, а вот дяди часто их выкапывали и приносили Джиму. Больше всего везло дяде Корэну. Стоило ему выйти в поле, как он обязательно возвращался с находкой. А когда дядя Корэн был мальчиком, он даже нашел каменный нож. Он хранил его в коробке из-под сигар на каминной полке у себя в спальне и не собирался отдавать его Джиму. Джим боялся, что до того, как он научится находить каменные наконечники, дяди подберут их у реки. Дядя Зино его успокоил, сказав, что всегда можно будет выкопать еще: каждый раз, когда поле вспахивают плугом, на поверхности появляются все новые и новые находки.

Джим внимательно изучил камень, который держал в руке. Может, кто-то только начал делать наконечник стрелы. Сам он не был уверен, но у дяди Корэна об этом можно будет спросить за обедом. Он много знает о том, как жили индейцы. Дядя Корэн рассказывал, что индейцы разводили костер, ударяя два камня, один о другой. Джим собрал небольшую кучку сухой травы и нашел еще один камешек подходящего размера. Он поднес камни близко к траве и стал ударять один о другой, пока не появились искры. Однако трава не загоралась. Джим никак не мог понять, как же индейцы могли таким образом разжигать костер. Также он не мог себе представить, как индейцы делали каноэ из коры деревьев, умудрялись близко подкрадываться к оленю, чтобы убить его стрелой из лука. Джиму всегда хотелось быть индейцем, но ковбоем стать проще. Он не умел ходить бесшумно в лесу, разжигать костер, ударяя камни друг о друга. Ковбои по крайней мере пользуются спичками и ружьями. Правда, они еще должны уметь оседлать быка на родео. Джим не знал, хватит ли у него когда-нибудь духу оседлать быка. Ему стало казаться, что он никогда ничего не достигнет. И конец поля стал казаться еще дальше, чем когда он смотрел на него недавно.

Джим чувствовал, что комбинезон его пропах потом. Он потрогал материал штанины тыльной стороной ладони. Джинсовая ткань была горячей на ощупь. Джим сел на корточки. Солнце – маленькое и белое, а небо совсем утратило краски; на нем ни птиц, ни облаков. Глядя на солнце, Джим постарался определить время. Попытка не увенчалась успехом, хоть он и смотрел на солнце сколько мог вытерпеть. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь было так жарко, как сегодня. В грузовике было ведро воды, но Джим знал, что до тех пор, пока ты не вернешься к началу поля, закончив вторую полосу, пить не полагается. Дяди не любили тратить время на ходьбу. И они, и работники уже повернули обратно и продвигались навстречу Джиму. Правда, они были еще довольно далеко, но Джим понимал, что, если он пойдет к грузовику, они это увидят. Из-под его шляпы вытекли две струйки пота, и он стоял и ждал, куда они проложат свой путь. Одна побежала прямо к глазам, а другая скатилась по щеке. В рот залетел комар. Джим его выплюнул. Потом он снял шляпу и стал обмахивать ей лицо, но от комаров это не помогало.

– Чем это ты здесь занимаешься, Док? – спросил дядя Зино.

Джим подскочил. Он даже не заметил, как тень дяди Зино закрыла солнце в том месте, где он сидел на корточках.

– Смотрю на этого богомола, – ответил Джим.

– Он тебя укусил?

– Нет.

Джим сбил жука богомола со стебля кукурузы и разрубил его надвое мотыгой. Теперь он острием рукоятки тыкал в обе половинки.

– Богомолы поедают других жуков, Джим, – сказал дядя Зино. – Если уж тебе захотелось кого-то убить, убей кузнечика. Кузнечики едят кукурузу.

– Да, сэр, – сказал Джим.

Он присыпал две половинки богомола землей. Не прибавится ли еще одна галка в списке дяди Зино, подумал Джим.

– Ну что ж, – сказал дядя Зино. – Давай посмотрим, как ты тут управляешься. – Осматривая землю, он прошел к началу полосы Джима. – Ты пропустил здесь много вьюнков, – заметил он, разгребая почву по пути. – Если их не вырвать, они, прежде чем добраться до кукурузы, заполонят все поле.

Дядя Зино дошел до стебля кукурузы, который Джим срубил, а потом воткнул в землю. Он долго стоял и смотрел на стебель. Потом он его вытащил и, обернувшись, посмотрел на Джима. Очень уж высокий был этот дядя Зино. Джим раньше даже не замечал, какой он на самом деле высокий.

– А с этим что случилось? – спросил дядя Зино.

– Не знаю, – ответил Джим.

– Ты не знаешь, – повторил дядя Зино.

– Нет, сэр, – отозвался Джим.

– Но ты знаешь, что теперь он не вырастет.

Джим кивнул.

– Тогда зачем же ты воткнул его назад в землю?

– Не знаю, – отозвался Джим.

– Ты не знаешь.

– Нет.

Дядя Зино поднял кукурузный стебель как скипетр, чтобы Джим рассмотрел его получше и ответил на заданные вопросы.

– Джим, все остальное, до того самого момента, как ты постарался скрыть это, было всего лишь ошибкой, – сказал он. – Но, как только ты скрыл ошибку, появилась ложь.

Джим смотрел на свой комбинезон. Он почувствовал, как слеза сбежала по его щеке. Он поспешно ее смахнул, надеясь, что дядя Зино ничего не заметил.

Дядя Зино отбросил стебель, будто то была грязь; так отбрасывают что-то постыдное.

– Ты часто мне лгал, Джим?

– Нет, – сказал Джим.

– Мне нужно сомневаться в тебе, в том, что ты мне говоришь правду? У меня никогда не было таких сомнений… так мне пора начать сомневаться?

Джим отрицательно покачал головой. Второй раз выговорить «нет» он просто не мог.

– Так в чем же тогда дело? – спросил дядя Зино.

– Я нехорошо себя чувствую, – ответил Джим.

– Ты болен?

Джим пожал плечами.

– Тогда иди домой, – сказал дядя Зино.

Джим посмотрел в сторону реки на свой ряд. Ему вдруг захотелось закончить работу.

Дядя Зино жестом указал в направлении города.

– Иди, – сказал он. – Если ты болен, тебе нельзя находиться на солнце.

– По-моему, я смогу остаться до обеда.

– Нет, иди домой и скажи маме, что ты заболел.

Джим слегка всхлипнул. Так всхлипывает скаут, когда понимает, что это не поможет.

– Давай, давай, – настаивал дядя Зино.

У края дороги Джим обернулся и оглядел поле. Дядя Зино пропалывал оставленную Джимом полосу. Работники, заканчивая свои полосы, подходили к реке. Дядя Эл все время шел впереди всех. Он уже второй раз за это утро доходил до реки и работал так, будто и не собирался останавливаться.