Текст книги "Мальчик глотает Вселенную"

Мальчик теряет удачу

Капля в озере. Маму попросили войти в комитет по организации школьного праздника, который будет собираться каждую субботу весь месяц. Она сама хочет этого, потому что раньше никогда не занималась ничем подобным. Она ненавидит всех тех коров из родительского комитета, но это не означает, что она не хочет чувствовать себя одной из них хотя бы изредка.

А Дрищ заболел. Сперва его грудь начала ходить ходуном, затем моча приобрела цвет ржавчины, и доктор сказал ему, что у него воспаление легких. Он укрылся, чтобы отлежаться, в маленькой съемной квартирке в Редклиффе, на другой стороне Брисбена от нас.

И у мамы с Лайлом нет няньки, чтобы присматривать за мной и Августом по субботам.

Сейчас весна 1986 года. Я уже старший школьник. Вместо того чтобы ловить ворон, глядя в окна Даррской государственной школы, я теперь каждый день вместе с Августом езжу на автобусе в Иналу, в Ричлендскую государственную старшую школу, чтобы ловить ворон уже там. Мне тринадцать лет, и как любой уважающий себя квинслендский подросток с погрубевшим голосом и окрепшими яйцами, я жажду испытать новые приключения, вроде того, чтобы провести все субботы месяца вместе с Лайлом, участвуя в его героиновых делишках. Я невзначай напоминаю маме о нашем с Августом горячем очаровании горящими предметами, когда мы без надзора взрослых. О, только на днях, – упоминаю я, – я видел, как Август поджег облитый бензином глобус, который мы нашли выброшенным рядом с корзиной благотворительного общества «Линия жизни» в Оксли. «Предадим весь мир огню!» – закричал тогда я сам, глядя, как Август держит свое увеличительное стекло над Австралией, и жаркая апокалиптическая точка сфокусированного солнечного света накрывает город Брисбен.

– Я закину их в бассейн Джиндейли, – говорит Лайл. – Они смогут поплавать несколько часов, мы с Тедди обстряпаем дела, а потом подхватим их по дороге домой.

Мама смотрит на нас с Августом.

– Вам что осталось сделать из домашнего задания?

– Только математику, – отвечаю я.

Август кивает. Мне то же самое, что и Илаю.

– Вам следует сначала делать математику, чтобы избавиться от трудностей первым делом, – советует мама.

– Иногда в жизни такой способ не работает, мама, – возражаю я. – Иногда просто невозможно избавиться от трудностей первым делом.

– Поговори мне еще! – фыркает она. – Ну ладно, вы можете пойти в бассейн, но вам обоим лучше приготовить все уроки к тому времени, как я вернусь домой.

Это не проблема. Но когда мы добираемся до бассейна Джиндейли, то обнаруживаем, что он закрыт и вода слита, так как владелец решил выложить его изнутри новой плиткой.

– Черт! – рявкает Лайл.

Тедди сидит за рулем, поскольку он хозяин этой оливково-зеленой «Мазды»-седан 1976 года, даже весной напоминающей раскаленную печь, с обжигающими виниловыми коричневыми сиденьями, к которым я прилипаю нижней стороной бедер, и Август тоже, так как у нас одинаковые серые шорты из спортивного универмага.

Тедди смотрит на часы.

– Через семь минут мы должны быть в Джамбори-Хайтс.

– Черт! – повторяет Лайл, качая головой. – Погнали.

Мы подъезжаем к двухэтажному дому в Джамбори-Хайтс. Этот дом с большой алюминиевой гаражной дверью выложен из желтого кирпича, передняя лестница поднимается по фасаду на площадку, где маленький мальчик-маори лет пяти увлеченно скачет на одном месте через розовые пластиковые прыгалки. На улице так жарко, что воздух в автомобильном окне с моей стороны колышится прозрачными призрачными струями над раскаленным асфальтом.

Лайл с Тедди выжидают секунду, чтобы изучить обстановку вокруг, смотрят в зеркало заднего вида в салоне и в боковые зеркала. Тедди щелкает кнопкой багажника. Они выходят из «Мазды» одновременно и направляются к корме машины. Багажник хлопает.

Лайл возвращается к передней пассажирской дверце с синей пластиковой коробкой-холодильником и наклоняется внутрь машины.

– Вы оба просто сидите здесь и ведите себя хорошо, ясно? – произносит он и делает движение, собираясь закрыть дверцу.

– Ты, по ходу, шутишь, Лайл, – говорю я.

– Что такое?

– Здесь, поди, градусов пятьдесят, – продолжаю я. – Мы поджаримся ровно за десять минут.

Лайл вздыхает. Очень глубоко вздыхает. Он оглядывается вокруг и замечает небольшое деревцо у тропинки.

– Хорошо, подождите вон там под деревом.

– И что мы скажем, если сосед выйдет и спросит нас, зачем мы сидим под его деревом? – интересуюсь я. – «Просто проворачиваем быструю сделку с наркотой, приятель. Не бери в голову»?

– Ты действительно начинаешь меня раздражать, Илай, – шипит Лайл, сильно хлопая дверцей.

Затем открывает дверцу со стороны Августа.

– Ладно, идемте, – ворчит он. – Но ни одного гребаного слова!

Мы проходим мимо малыша со скакалкой, и он смотрит на нас; желтая сопля свисает у него из-под носа.

– Привет, – говорю я.

Пацан не произносит ни слова. Лайл стучит кулаком по защитной решетке в дверном проеме.

– Это ты, Лайл? – доносится из темной гостиной. – Заходи, брателло.

Мы входим в дом. Сперва Лайл, за ним Тедди, потом Август, и после всех я.

Двое маорийцев сидят в коричневых креслах по обе стороны пустого трехместного дивана. Дым заполняет гостиную. У каждого мужчины по полной пепельнице на подлокотниках их кресел. Один из мужчин тощий, с маорийскими татуировками на левой щеке; другой же самый толстый человек, которого я когда-либо видел в жизни, и именно он разговаривает.

– Лайл, Тед, – бросает он в качестве краткого приветствия.

– Эзра, – отзывается Лайл.

На Эзре черные шорты и черная свободная майка, а его ноги настолько толстые, что жир свисает через коленные чашечки и делает середину его ног похожей на лица моржей, только без клыков. Не то чтобы я горю желанием подробно задерживаться на размерах этого человека, однако его футболки вполне достаточно, чтобы сделать тент для «Мазды» Тедди, припаркованной снаружи на солнце.

Тощий мужчина, наклонившись вперед в кресле, чистит вареный картофель в миске на переносном столике.

– Черт побери, Лайл, – улыбается Эзра, глядя на нас с Августом. – Это какое-то высшее воспитание, друг мой, – брать с собой детей на наркосделки. Ты просто родитель года. – Эзра хлопает себя по ноге и смотрит на своего худого синемордого от татуировок друга, который молчит. – Papara года, ты глянь!

– Это не мои дети, – говорит Лайл.

В гостиную входит женщина.

– Ну что ж, тогда я заберу их себе, если они не твои, Лайл! – улыбается она нам с Августом и садится на диван. Она босая, в черной безрукавке. Маорийка с племенной татуировкой на правом предплечье. Линия из вытатуированных точек пересекает ее правый висок. Она пристраивает перед диваном отдельный складной столик с морковью, сладким картофелем и четвертинкой тыквы, который принесла с собой.

– Прости, Элси, – объясняет Лайл. – Это дети Фрэнки.

– Я и подумала, что они слишком красивы для того, чтобы быть твоими tamariki tane, – говорит она.

Элси подмигивает Августу. Тот улыбается в ответ.

– Сколько лет ты присматриваешь за этими мальчиками, Лайл? – спрашивает Элси.

– Я знаю их лет восемь-девять, – отвечает Лайл.

Элси смотрит на нас с Августом.

– Восемь-девять лет? – повторяет она. – А вы как считаете, ребятки? Думаете, будет справедливо сказать, что теперь вы его дети?

Август кивает. Элси поворачивается ко мне, ожидая ответа.

– Думаю, достаточно справедливо, – говорю я.

Эзра и тощий мужчина погружены в фильм по телевизору, показывающему сейчас огромного бронзовокожего воина во главе великого древнего празднества.

«Что лучшее в жизни?» – произносит мужчина на экране, одетый, как Чингисхан.

Бронзовый воин скрестил ноги, его мускулы словно из железа, головная лента напоминает корону.

«Сокрушать своих врагов, – говорит бронзовый воин. – Видеть, как их гонят перед тобой, и слышать причитания их женщин».

Мы с Августом застываем на какое-то время, зачарованные этим человеком.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Это Арнольд Шварценеггер, братан, – отвечает Эзра. – «Конан-варвар».

Арнольд Шварценеггер завораживает меня.

– Этот засранец по-настоящему огромный, – добавляет Эзра.

– О чем это кино? – интересуюсь я.

– О воинах, братан, о волшебниках, мечах и колдовстве, – говорит Эзра. – Но в основном это про месть. Конан путешествует по миру, пытаясь найти ублюдка, который скормил его папу собакам и отрубил голову его маме.

Я замечаю видеомагнитофон, стоящий под телевизором.

– У вас есть «Сони Бетамакс»? – разеваю рот я.

– Конечно, приятель, – кивает Эзра. – Лучшее разрешение, высококачественный звук, шумоподавление, улучшенная контрастность, пониженный цветовой шум.

Мы с Августом немедленно шлепаемся на ковер, чтобы получше рассмотреть аппарат.

– Что такое «цветовой шум»? – спрашиваю я.

– Хрен его знает, – пожимает плечами Эзра. – Так они написали на коробке.

Возле телевизора стоит книжный стеллаж, набитый черными видеокассетами с белыми наклейками, на которых написаны названия фильмов. Их сотни. Некоторые названия вычеркнуты синей шариковой ручкой, и вместо них рядом вписаны другие. «В поисках утраченного ковчега». «Е.Т. – Инопланетянин». «Рокки-3». «Бандиты времени». «Битва Титанов». Август указывает пальцем на одну кассету, лежащую отдельно.

– У вас есть «Экскалибур»?! – кричу я.

– Круто, да, братан? – сияет Эзра. – С Хелен Миррен, чувак. Чертовски горячая штучка эта шальная ведьма!

Я киваю от всей души.

– И Мерлин тоже крут.

– Ага, сумасшедший ублюдок! – радуется Эзра.

Я просматриваю названия дальше.

– Ого, у вас все «Звездные войны»!

– Какая часть «Звездных войн» самая лучшая? – спрашивает Эзра тоном, предполагающим, что ему уже известен ответ.

– «Империя», – отвечаю я.

– Верно! А лучший бой?

– В пещере Йоды на планете Дагоба, – выпаливаю я без раздумий.

– Ох черт, Лайл, да у тебя тут знаток! – восхищается Эзра.

Лайл пожимает плечами и сворачивает самокрутку из пачки «Белого быка» в кармане.

– Я вообще ни хрена не понимаю, о чем вы тут толкуете, – говорит он.

– Люк находит Вейдера в пещере и убивает его, а затем дыхательная маска открывается, и Люк смотрит на самого себя, – говорит Эзра таинственным тоном. – Странное дерьмо, братан. Как зовут этого знатока? – поворачивается он к Лайлу.

Лайл указывает на меня:

– Это Илай. – Затем указывает на Августа. – А это Август.

– Ну, Илай, что за хрень, по-твоему, случилась в той пещере? – спрашивает Эзра. – Что все это дерьмо означает, братишка?

Я продолжаю разглядывать названия фильмов, пока отвечаю:

– Пещера символизирует весь мир, и как говорит Йода, в пещере есть только то, что вы берете туда с собой. Я считаю, что Люк уже чувствует, кто его отец. Он уже знает в глубине души. Он чертовски боится встречи со своим отцом, потому что чертовски боится всего того, что уже внутри него самого, темной стороны, которая уже в его крови.

В гостиной на мгновение воцаряется тишина. Август смотрит на меня долгим взглядом и понимающе кивает, приподняв брови.

– Круто, – выдыхает Эзра.

Лайл ставит синюю коробку-холодильник возле его кресла.

– Привезли вам пивка, ребята, – говорит он.

Эзра кивает тощему мужчине, и этого знака достаточно, чтобы заставить тощего выпрыгнуть из кресла и открыть холодильник. Он зарывается рукой глубоко в коробку, наполненную бутылками пива и льдом. Вытаскивает прямоугольный брикет, завернутый в толстый черный пластиковый пакет, и тут же протягивает его Элси. Та морщится.

– Ты можешь и сам проверить, Руа, черт побери, – говорит она.

Тощий смотрит на Эзру в ожидании указаний. Эзра снова поглощен фильмом, но выделяет секунду, чтобы стрельнуть одним глазом на Элси, сопроводив это кивком в сторону кухни. Элси соскакивает с дивана в вихре резких движений и выхватывает черный брусок из рук Руа.

– Чертовы тупицы, – говорит она.

Она натягивает улыбку для Августа и меня.

– Мальчишки, хотите сходить выбрать себе лимонада?

Мы смотрим на Лайла. Он одобрительно кивает, и мы следуем за ней в кухню.

Руа передает пиво Эзре, Лайлу и Тедди.

– Когда уже вы, квинслендцы, научитесь привозить другое пиво, а не это чертово «Четыре икса горькое», – ворчит Эзра.

– Мы и привезли другое, – говорит Тедди, усаживаясь на трехместный диван смотреть «Конана-варвара». – Мы привезли «Четыре икса бочковое».

Уже почти час дня. Мы едим картофельные эскалопы в закусочной на «Морукской Волшебной миле», участке шоссе, ведущем в Моруку, в пятнадцати минутах езды от Джамбори-Хайтс. Здесь тянется полоса дилерских автомобильных центров, куда народ из Брисбена приезжает покупать себе машины, которые разнятся по качеству и престижу от «Во всех наших автомобилях имеются подушки безопасности» до «Во всех наших автомобилях имеются лобовые стекла». Мы сидим за белым круглым пластиковым столом и поглощаем из разодранных коричневых бумажных оберток помятые картофельные эскалопы, говяжьи крокеты, рыбные палочки, крупные ярко-желтые «дим-симы» и горячие чипсы, поджаренные в старом масле, так что они выглядят как согнутые сигаретные окурки и на вкус примерно такие же.

– Кто-нибудь будет последний крокет? – спрашивает Тедди.

Тедди единственный, кто ел говяжьи крокеты. Тедди всегда единственный, кто ест говяжьи крокеты.

– Все твои, Тедди, – говорю я.

Мы с Августом пьем из фиолетовых банок лимонад «Киркс Пасито», наш второй любимый безалкогольный напиток. Это Дрищ подсадил нас на «Пасито». Он не пьет никаких других газировок, кроме «Киркс», потому что напитки «Киркс» – наши, из Квинсленда, и он говорит, что знал старого парня, работавшего в изначальной компании «Киркс», которая тогда называлась «Хелидонская компания минеральных вод» и сделала себе имя в 1880-х годах, разливая целебные родниковые воды из Хелидона, недалеко от Тувумбы. Местные аборигены говорили, что они придают им силы, необходимые для того, чтобы отгонять любые жадные души, которые могут захотеть воспользоваться их значительными запасами питьевой воды. Я никогда не пробовал природные родниковые воды Хелидона, но сомневаюсь, что они могут состязаться со сладкой, восстанавливающей силы ледяной сарсапариллой.

– У Элси там стоял лимонад «Биг Сарс», – говорю я, выборочно обкусывая картофельный эскалоп в попытках создать очертания Австралии. – У нее целая полка для баночек безалкогольных напитков. Целый ряд разных «Киркс». «Лимонный сквош». «Крем-сода». «Имбирный эль Олд Стоуни». Я могу все назвать.

Лайл сворачивает очередную самокрутку с «Белым быком».

– А ты видел что-нибудь еще, Капитан Подробность, когда вы с Элси прошли в кухню? – спрашивает он.

– Да, видел кучу всего, – киваю я. – У нее в холодильнике целая нераскрытая пачка бисквитов «Айсед ВоВо» на полке над лотками для овощей. Я полагаю, они ели барбекю из ресторана «Риббетс» прошлым вечером, поскольку на полке над бисквитами стояла серебристая коробка для еды навынос, и хотя на коробке была крышка, и я не мог видеть, что внутри, я понял, что это «Риббетс», так как заметил соус для барбекю «Риббетс», пролившийся через край коробки, а этот соус по виду отличается от всех прочих соусов для барбекю.

Лайл закуривает свернутую самокрутку.

– А ты заметил хоть какие-то подробности, которые не связаны с тем, что лежит у Элси в холодильнике? – спрашивает он, поворачивая голову вправо, чтобы не обкуривать эскалопы.

– Да, кучу всего, – отвечаю я, засовывая в рот сразу три чипсины, теперь остывших и потерявших хрусткость. – Там на стене висело какое-то оружие маори над кухонной скамейкой, и я спросил Элси, что это такое, и она сказала, что оно называется mere. Это нечто вроде большой плоской дубинки в форме листа, сделанной из чего-то, что называется «зеленый камень», и оно передавалось от поколения к поколению в ее семье. И она стояла возле раковины, аккуратно разрезая обертку на твоем героиновом брикете, выверяя кухонные весы на столе рядом с мойкой; и попутно рассказывала мне об ужасных делах своего прапрапрапрадеда, Хамиоры, которые он натворил этой дубинкой. О том, что был когда-то вождь по имени Марама из другого племени, которое всегда притесняло и запугивало племя Хамиоры, и когда Хамиора пришел в штаб-квартиру этого вождя, своего противника, то…

– Я и не знал, что у вождей древних майорийцев имелись штаб-квартиры, – замечает Тедди.

– В хижину, в хижину он к нему пришел! – поясняю я. – В большую хижину вождя соперников. И вот когда Хамиора пришел к Мараме в хижину, то вражеский вождь начал смеяться над размерами и формой дубинки Хамиоры, потому что она выглядела такой же безобидной, как скалка, которой можно раскатывать тесто для печенья или что-то вроде того; а Хамиора стоял в центре толпы этих враждебных воинов, когда Марама подшучивал над ним и подстрекал своих людей смеяться и шутить над семейным оружием Хамиоры, и Хамиора начал хохотать вместе с ними; а затем Хамиора – быстрее, чем вы успеете произнести фразу «печенье с джемом», – проломил Мараме голову своим семейным оружием, над которым они все так смеялись.

Я подцепляю небольшой «дим-сим».

– Старый Хамиора владел своей зеленой дубинкой так же, как Вив Ричардс[24]24
  Вив Ричардс (сэр Исаак Вивиан Александр Ричардс, род. в 1952 г.) – известный игрок в крикет, был капитаном команды по крикету Вест-Индии.


[Закрыть] владеет крикетной битой, и он отрабатывал этот особый удар с точным движением предплечья, когда бьешь кого-то по кумполу и в момент удара делаешь дубинкой резкий поворот.

Я отрываю верх маленького «дим-сима» одним быстрым движением.

– Он снес Мараме верхушку черепа одним ударом, и остальная часть того племени была настолько ошеломлена увиденным, что не успела схватиться за оружие, когда остальные люди Хамиоры – все дальние родственники Элси по большому счету – выскочили из кустов и напали на потрясенных врагов.

Я бросаю оторванную верхушку «дим-сима» себе в рот.

– И вот Элси рассказывает мне эту историю, а сама осторожно распаковывает «дурь» и не смотрит, где в это время мои глаза, а я иногда вставляю что-то вроде «Неужто правда?» или «Не может быыыыыть!», вроде как я действительно увлечен рассказом, но в то же время мои глаза шарят по всей кухне в поисках мелких деталей. Правый глаз там, где ему и положено быть, но у меня разработан левый глаз, и он мечется повсюду, изучая обстановку.

Лайл с Тедди обмениваются короткими взглядами. Лайл качает головой.

– И когда мы с Августом ныряем в холодильник, чтобы рассмотреть коллекцию безалкогольных напитков Элси, то она не понимает, что я на самом деле слежу одним глазом за ней и за героином на столе; и она берет острый нож и состругивает с края брикета несколько маленьких кусочков, как будто тонко отрезает сыр от головки «Чеддера». И она скатывает эти стружки в маленький шарик весом где-то с грамм и прячет его в маленький черный контейнер от фотопленки с серой крышкой. Она сует этот контейнер в карман своих джинсов, затем заворачивает брикет обратно и отдает его вам, парням в гостиной, а вы, ребята, приклеили свои глаза к «Конану-варвару»; и она произносит: «Все в порядке», и никто не говорит: «Попалась!», не дает ей пинка под сраку и вообще никак не реагирует. Ну а дальше она возвращается на кухню и заканчивает рассказывать мне эту древнюю байку о великом-великом-великом прадедушке-вожде Хамиоре и тупом-тупом-тупом вожде Мараме, и я вижу все детали, например, кучу почты возле их телефона, письма из городского совета и счета от телефонной компании, а рядом лист бумаги с именами и телефонными номерами, и там есть твои имя и номер, Лайл, и имя Титуса, а дальше некие Кайли и Мэл, а следующий номер кого-то по имени Снаппер, а за ним какой-то Дастин Ванг.

– Дастин Ванг? – переспрашивает Тедди, поворачиваясь к Лайлу, который кивает, выразительно подняв брови.

– В этом есть смысл, – говорит Лайл.

– Кто это – Дастин Ванг? – интересуюсь я.

– Если бы Бич Данг была Хамиорой, то Дастин Ванг был бы ее Марамой, – поясняет Лайл.

– Хорошие новости на самом деле, – говорит Тедди.

– Почему? – спрашиваю я.

– Здоровая конкуренция, – отвечает Тедди. – Если Бич не единственный импортер в округе, то это хорошая новость для Титуса, потому что Бич придется начать предлагать более конкурентоспособные цены, и возможно, она больше не будет получать такого удовольствия от того, что трахает нас в задницу.

– Вообще-то это не очень хорошая новость для Титуса, если Эзра подумывает обращаться напрямую к новому поставщику, – возражает Лайл. – Я поговорю с Титусом по этому поводу.

Тедди довольно хихикает.

– Неплохо сработано, Капитан Подробность.

Ничто так не соединяет районы, как героин из Юго-Восточной Азии. Все субботы этого славного месяца, пока бассейн Джиндейли закрыт на ремонт, Лайл, Тедди, Август и я носимся из конца в конец Брисбена, между различными культурными меньшинствами, разными бандами, разнообразными непонятными субкультурами моего города, жаркого и раскинувшегося во все стороны, как потные груди за пазухой пышнотелой медсестры.

В Южном Брисбене – итальянцы. Толпа хмурых болельщиков регби в Бэллиморе. Барабанщики, гитаристы, уличные музыканты и всеми забытые рок-группы в Фортитьюд-Вэлли.

– Маме об этом ни слова! – предупреждает Лайл, когда мы подъезжаем к Хайгейт-Хилл – штаб-квартире неонацистской группировки скинхедов «Белый Молот», возглавляемой тихим худым двадцатипятилетним мужчиной по имени Тимоти, который достаточно открыт, чтобы на голубом глазу сообщить Лайлу во время дружелюбного обмена деньгами и наркотиками, что он на самом деле не бреет голову налысо, а по-настоящему лысый; и это заставляет меня молча задуматься – что же изначально толкнуло его на этот скользкий путь: долгие философские размышления о превосходстве белой расы, от которых он облысел, или раннее облысение, характерное для белых мужчин, не оставило ему иного выбора.

Я сам не знаю, чего ожидал от торговли наркотиками. Какой-то романтики, возможно. Чувства опасности и неизвестности. Теперь я понимаю, что среднестатистический пригородный наркодилер недалеко ушел от обыкновенного доставщика пиццы. Половину всех сделок, которые заключают Лайл с Тедди, я мог бы совершить в два раза быстрее, просто разъезжая по юго-западным пригородам Брисбена на своем велике «Мангуст BMX» с наркотой в рюкзаке. Август, вероятно, мог бы справиться с этим даже еще скорее, потому что он ездит быстрей меня и у него десятискоростной гоночный велосипед «Малверн Стар».

Мы с Августом делаем домашнюю работу по математике на заднем сиденье «Мазды» Тедди, пока проезжаем Стори-бридж сперва с севера на юг, затем обратно с юга на север – мост, хранящий истории, похожие на историю мальчиков, победивших огонь; на историю о немом мальчике и его младшем брате, который никогда не просил ничего, кроме ответов на вопросы.

Август держит в руке десятиразрядный инженерный карманный калькулятор, который получил в подарок на свой день рождения, набирает цифры и переворачивает калькулятор вверх ногами, чтобы превратить их в слова. 7738461375 = SLEIGHBELL (бубенчик). 5318008 = BOOBIES (балбесы). Он вбивает очередной ряд цифр. Гордо показывает мне экран калькулятора. ELIBELL (Илай Белл).

– Эй, Тедди, – спрашиваю я. – «На школьный карнавал двадцать из восьмидесяти входных билетов были проданы заранее. Какой процент от общего числа входных билетов составляют билеты, проданные заранее?»

Тедди смотрит в зеркало заднего вида:

– Да ладно, приятель, какого черта, пошевели мозгами! Сколько двадцаток в восьмидесяти?

– Четыре.

– А значит…

– Значит, двадцать – это четверть от восьмидесяти?

– Верно.

– А четверть в процентах это… четверть от сотни… двадцать пять процентов?

– Да, приятель. – Тедди ошеломленно качает головой. – Блин, Лайл, не позволяй этим двоим заполнять твою налоговую декларацию, я тебя прошу.

– Налоговую декларацию? – спрашивает Лайл, притворяясь озадаченным. – Что-то такое слышал. Это такое алгебраическое слово?

Наркосделки приходится совершать по субботам, потому что большинство наркодилеров третьего уровня, которым продает Лайл, имеют обычную работу в будние дни. Титус Броз – первый уровень. Лайл – второй. Лайл продает торговцам третьего уровня, которые, в свою очередь, толкают мужчинам и женщинам на улице или, как в случае Кева Ханта, – мужчинам и женщинам в море. Кев – рыбак на траулере, имеющий побочный бизнес в качестве наркоторговца третьего уровня и снабжающий множество клиентов в процессе ловли креветок в Мортон-бэй. Он в море почти всю неделю. Поэтому мы ездим к нему домой в Болт-Хиллс по субботам, как ему нравится. Это хороший бизнес. Лайл приспосабливается к потребностям своих клиентов. Шейн Бриджмен, например, – адвокат в центре города, и у него тоже дополнительный бизнес наркодилера третьего уровня. Он обслуживает юристов с Джордж-стрит. Он всегда на работе и никогда не бывает дома в течение недели, но наотрез отказывается проводить любые сделки с наркотиками в своей конторе, в трех зданиях от Верховного суда Квинсленда. Так что мы направляемся к нему домой в Уилстон, во внутренние северные пригороды. Он заключает сделку в своем солярии, пока его жена печет черничные кексы на кухне, а сын бросает крикетный мяч в черную мусорную корзину на заднем дворе.

Лайл мастерски справляется с этими субботними сделками. Он и дипломат, и культурный посол, представитель своего босса, Титуса Броза, проводник между королем и его подданными. Лайл говорит, что подходит к сделке с наркотиками так же, как к маме, когда та в плохом настроении. Приближайся на цыпочках. Будь начеку. Не позволяй контрагенту стоять слишком близко к кухонным ножам. Будь гибким, терпеливым, приспособляемым. Покупатели / сердитая мама всегда правы. Лайл готов привести свои эмоции в соответствие чувствам покупателя / мамы в любой момент. Когда китайский застройщик жалуется на бюрократические проволочки в городском совете, Лайл сочувственно кивает. Когда главарь мотоциклетной банды «Бандидос» сетует на неполадки в двигателе своего «Харлея», Лайл кивает с выражением, которое кажется мне искренним беспокойством, и это то же самое выражение, с которым он смотрел на маму в тот вечер, когда она расстроилась из-за того, что они с Лайлом никогда даже не предпринимают попыток подружиться с кем-либо из других родителей в нашей школе. Просто делай свое дело, возьми свои деньги, выйди из комнаты живым и поцелуй женщину, которую ты любишь.

В наш последний нарковыезд Лайл рассказывает нам с Августом о подземной комнате с красным телефоном. Лайл построил эту комнату сам, нижней половиной в земле, верхней в доме, выкопав глубокую яму ниже тесного пространства под домом, куда нам с Августом никогда не разрешалось заползать. Секретное место, выложенное из тринадцати сотен кирпичей, купленных на Даррском кирпичном заводе. Тайная комната, где мама с Лайлом могли хранить большие коробки с марихуаной, в те дни, когда занимались травой.

– Как вы используете ее теперь, когда завязали с травкой? – спрашиваю я.

– Это на черный день, если мне потребуется убежать и спрятаться, – отвечает Лайл.

– От кого?

– От кого угодно, – говорит он.

– А для чего телефон? – интересуюсь я.

Тедди кидает на Лайла быстрый взгляд.

– Он подключен к линии, которая идет напрямую к другому красному телефону, так же как и в доме Титуса в Беллбоури, – говорит Лайл.

– Так это с Титусом мы разговаривали в тот день?

– Нет, – отвечает он. – Нет, Илай. – Мы долго смотрим друг на друга в зеркало заднего вида. – Вы не разговаривали вообще ни с кем.

Он жмет на газ и прибавляет скорость, торопясь на наше последнее дело.

– Сегодня я ощутила то, что никогда не чувствовала раньше, – говорит мама, накладывая спагетти в наши тарелки за обеденным столом – тем же ламинированным зеленым столом с металлическими ножками, за которым Лайл ел вишневые babka в детстве.

Сегодня был школьный праздник. В течение восьми часов под жарким субботним солнцем мама отвечала за три палатки на ярмарке, раскинувшейся на стадионе Ричлендской государственной старшей школы. Она управляла рыболовной игрой, где за пятьдесят центов дети пытались подцепить плоскую пенопластовую рыбешку штангой от карниза для занавески с привязанной веревкой; на нижней стороне каждой рыбки имелась цветная наклейка, соответствующая цветом какому-либо из новеньких призов-игрушек, ценой примерно равных стоимости дерьма пони, в которое я наступил сегодня на выставке животных «Скотный двор дяди Боба». Самой популярной игрой на всей ярмарке каким-то образом оказалась оригинальная игра, которую мама придумала сама, воспользовавшись неодолимой притягательностью «Звездных войн», чтобы собрать средства, так необходимые «Ассоциации родителей и друзей» Ричлендской государственной старшей школы. Ее аттракцион под названием «Хан Соло Мастер Бластер Челлендж» предлагал потенциальным Спасителям Галактики попасть в трех наших с Августом имперских штурмовиков на стендах, расположенных на все более и более амбициозных расстояниях, используя огромный водяной пистолет, который мама выкрасила в черный цвет, чтобы он больше походил на верный бластер Хана. Она умело расставляла мишени, помещая первых двух штурмовиков на более чем доступных дистанциях и таким образом переполняя своих клиентов (в основном, пяти – двенадцати лет) азартным блеском раннего успеха, но третьего и последнего штурмовика ставила на таком расстоянии, что ребенку пришлось бы получить доступ к секретам джедаев и использовать Силу, чтобы сделать единственный призовой выстрел из водяного пистолета длинной изогнутой струей. Однако мама также отвечала и за самый непопулярный аттракцион праздника, «Палочная Свистопляска»: сто палочек для мороженого, десять из которых помечены призовыми звездами, – воткнутых в тачку, наполненную песком. Она могла бы пообещать сам смысл жизни на конце каждой из этих палочек – и все равно заработала бы только шесть долларов пятьдесят центов за восемь часов.

– Я чувствовала себя частью сообщества, – говорит мама. – Я чувствовала, что принадлежу к чему-то большему, понимаете?

Я смотрю, как Лайл улыбается ей. Он подпирает подбородок правым кулаком. Все, что она делает, – это разливает поварешкой свой соус «болоньезе» с беконом и розмарином по нашим тарелкам, но Лайл наблюдает за ней широко раскрытыми глазами и с таким благоговением, словно она играет «Нарисуй это черным» на золотой арфе со струнами из огня.

– Это здорово, дорогая, – произносит Лайл.

Тедди кричит с кухни:

– Пива, Лайл?

– Да, приятель, – отвечает Лайл. – На дверце холодильника.

Тедди остался на ужин. Тедди всегда остается на ужин.

– Это действительно здорово, Фрэнки, – говорит Тедди, входя в гостиную из кухни. Он обнимает маму за плечи, хотя в этом нет необходимости. Задерживает в объятиях слишком долго, хотя в этом нет необходимости. – Мы гордимся тобой, чувиха, – добавляет он. И все это так дружески-дружески. Блин, Тед, охолонись, думаю я. Нахрена затевать это прямо здесь, за столом Лины и Аврелия?