Текст книги "Новенький"

– Опоздали вы, девочки, – объявил он и прошествовал с флагом под мышкой. Мими последовала за ним, лицо у нее пылало.

Из-за поцелуев и полетов флаг, к несчастью, успел намокнуть, а ведь Иэн отпрашивался именно для того, чтобы это предотвратить. Мисс Лоуд пощупала свернутую треугольником тряпку, которую он положил на стол, и нахмурилась.

– А этот треугольник равнобедренный, мисс Лоуд? – спросил Иэн в надежде отвлечь ее.

– О! – Учительница прищурилась, глядя на флаг. – Не знаю. Дженнифер, отнеси флаг в класс мистера Брабанта.

– Я могу оставить флаг у себя, – предложил Иэн. – Подниму, когда закончится дождь, и сниму после уроков.

– Я бы предпочла, чтобы за флаг по-прежнему отвечал класс мистера Брабанта. А сейчас, Иэн, садись на место. Хватит беспорядков на сегодня.

Иэн проклинал себя за то, что потерял время, катаясь на веревке. Этот необдуманный порыв лишил его шанса заполучить новую привилегию – хотя он и предполагал, что мисс Лоуд в любом случае побоялась бы идти против мистера Брабанта.

Послышался первый звонок, и Иэн схватился за поручни, чтобы остановить карусель. Одного из мальчиков, которые крутились на ней, похоже, тошнило. Иэн усмехнулся и снова раскрутил карусель.

– Десять центов за остановку, – обратился он к мальчику, тот беспомощно кивнул. Иэн уперся ногой в землю, и карусель резко остановилась.

Радуясь тому, что наконец-то отделались от Иэна, четвероклассники бросились к школе, чтобы занять место в шеренге у входа. Только один несчастный остался стоять перед Иэном, с опущенными плечами и поникшей головой.

– Гони деньги, – сказал Иэн.

Мальчик поежился, не поднимая глаз.

– У меня нет.

– Раньше надо было думать, когда сидел на карусели. – Иэн подступил вплотную к нему. – Залезай обратно. Буду крутить тебя, пока тебе не станет плохо.

– Я… я завтра заплачу. Честно.

– Завтра не годится. Надо сегодня. Чего там у тебя есть? Конфеты?

Мальчик в знак отрицания мотнул головой.

– Бейсбольные карточки?

Тот снова отрицательно потряс головой.

– Ну хоть что-нибудь есть?

Опять то же самое.

Иэн порылся в своей мысленной картотеке, которую собрал, всматриваясь и вслушиваясь во все, что происходит вокруг.

– У тебя есть «хот вилс»[9]9
  Набор-конструктор для игры в гонки, куда входят машинки и детали трассы.


[Закрыть], гони красный «камаро».

Иэн угадал, мальчик начал шарить по карманам.

– Вот, у меня есть пять центов. Я тебе отдам их сейчас, а остальное завтра или после обеда. Я могу сбегать домой в обед и взять еще пять центов.

Но Иэн уже направлялся к холщовой сумке для учебников, которую мальчик повесил на забор несколько минут назад, когда катание на карусели казалось невинным развлечением перед уроками. Иэн вытащил низкую спортивную машинку с огромными колесами, которая как раз уместилась на ладони. Она даже блестела, как новенькая, – видимо, совсем недавнее приобретение. Когда Иэн клал машинку в карман, то услышал, как мальчик пробормотал ему в спину:

– Болван.

Иэн достал машинку из кармана, бросил на землю и наступил на нее. Колеса отскочили, дверцы хрустнули, крыша вмялась, краска с капота осыпалась.

– Опачки, – сказал Иэн и пошел прочь.

Через минуту он уже бранил себя за то, что поддался вспышке гнева и уничтожил зазря хорошую вещь, как будто ему не случалось слышать в свой адрес словечки и похлеще. Зато какое наслаждение было видеть это выражение на лице малыша – которому поплохело куда больше, чем на карусели.

В течение всего разговора Иэн не выпускал из вида новичка, который топтался в конце двора. Теперь Иэн свернул и направился прямиком к новенькому. К черненькому. Он был очень черный. Во время одной из своих информационных разведок Иэн узнал, что в шестой класс скоро придет новый ученик, но он упустил столь важную деталь, как цвет кожи. Иэн внутренне содрогнулся, когда подошел ближе и разглядел черную кожу, черные глаза, капельки пота, поблескивающие в коротко подстриженных, прилегающих к черепу волосах. «Будь начеку, – подумал он, – держи друзей близко, а врагов еще ближе». Эти слова любил повторять его отец.

– Когда звенит звонок, все должны построиться, – сказал Иэн. – Вон там. Ты будешь в классе мистера Брабанта.

– Спасибо. – Новенький кивнул.

От того, как новенький произнес это единственное слово – решительно, даже самоуверенно, с иностранным акцентом, от того, как он шел, чтобы встать в строй – словно этот двор знаком и принадлежит ему, уже только от этого у Иэна кишки свело в приступе ярости.

– Черт!

Это Род подкрался, как дворняжка. Маленький и юркий, с темными патлами до плеч. Стоило ему попсиховать, и щеки у него становились пунцовые. Как сейчас.

– Черт, что тут за херня вообще?

Закадычный друг Иэна вечно чертыхался и сквернословил, очевидно полагая, что это делает его круче. Сам Иэн никогда не сквернословил. Отец с помощью ремня давно объяснил ему, что сквернословить – исключительно отцовская прерогатива.

Иэн терпел Рода уже много лет, но ни в коей мере не считал своим другом, хотя слышал, что Род называет себя его лучшим другом, как принято у девчонок. Для Иэна Род был всего лишь подручным, он помогал поддерживать власть во дворе и стоял на стреме, пока Иэн устраивал пари, вымогал деньги у малышей или мучил их забавы ради. Участь у Рода была самая незавидная, хозяин презирал его не меньше, чем другие. Род был слабый, жалкий, вечно ноющий. Вот и сейчас он ныл:

– Нет, ты только глянь, а? Разговаривает с ним. Нет, я бы ни за что не стал ходить с такой!

Ди, подруга Мими, встала на построении позади черного мальчика и сейчас разговаривала с ним. Иэн смотрел на них, потрясенный дерзостью Ди. Когда она отдала скакалки мальчику и они чему-то рассмеялись, Иэн даже нахмурился.

– Не нравится мне это, – буркнул он.

Ну ничего, он этим еще займется.

* * *

Мими равномерно крутила скакалку, и та ритмично постукивала о землю. Мими ощущала, как школьный двор вокруг нее пульсирует жизнью. Рядом две девочки ссорились из-за того, что классики нарисованы криво. Трое мальчиков бежали наперегонки вдоль двора, один сильно отстал перед финишем. Какая-то девочка сидела на крыльце, читала книгу. Несколько мальчиков выстроились в ряд по ту сторону школы, чтобы учителя не видели, и состязались, кто дальше пописает через решетку на дорожку за оградой. Три девочки склонились над комиксами про Арчи и смеялись. Мальчик бросался песком из песочницы под деревьями.

Внимание Мими в этой сумятице притягивали два центра, настолько разные, что взаимно погашали друг друга. Иэн, который мучил четвероклассников на карусели. Мими знала, чем все закончится. Сама она тоже вроде как на карусели, только не знает, спрыгнуть или нет. Когда три дня назад она раскачивалась на веревке у флагштока, ей было и радостно, и страшно, как на качелях, когда взлетишь слишком высоко и запрокинешь голову назад, а глаза откроешь пошире, чтобы, падая, лучше видеть, и голова кружилась сильнее. С того самого дня она ощущала, что прикована к Иэну, и не могла решить, хочет освободиться от него или нет.

Другим центром притяжения, полностью противоположным раскрученной карусели с мальчиками, которые рисковали в любой момент вылететь из нее, был новенький. Чернокожий мальчик – цвет его кожи имел значение – стоял совершенно неподвижно и привлекал к себе внимание своей неподвижностью. Окажись Мими на месте новенького, она бы постоянно бродила по двору, пыталась смешаться с толпой, чтобы оставаться незамеченной и не превратиться в легкую мишень. Хотя Мими никогда не доводилось бывать новенькой в классе, но и своей в доску она не была. Она – лучшая подруга Ди, а теперь еще и подружка Иэна, и, казалось бы, эти отношения должны придать устойчивость ее положению, но ничего подобного. У нее было такое чувство, что она дрейфует без якоря по просторам школьного двора.

Вращение и неподвижность. Движение и покой. Белое и черное. Если раньше двор был разбалансирован, то с появлением этого нового элемента он приобрел странное равновесие. Мими потрясла головой, чтобы мысли прояснились.

В этот момент рука у нее дрогнула, конец скакалки провис, и прыгавшая девочка-пятиклассница споткнулась, стала возмущаться, но Мими взглядом заставила ее замолчать. Мими понимала, что пятиклассница выбыла по ее вине, но не хотела признаваться, извиняться или объясняться, потому что ее репутация лучшей «вращательницы» скакалки пострадала бы. Девочка, которая лучше всех вращает скакалку и которая способна чувствовать. Нужно удержать эти звания за собой во что бы то ни стало, потому что это все, что у нее есть. Эти два таланта, да еще Иэн, который на самом деле не подарок.

Пятиклашка отошла в сторону, и Мими пожалела об этом, потому что ее место заняла Бланка, самая симпатичная девочка шестых классов, которая портила себя вульгарной одеждой. Розовая футболка обтягивала так, что проступали все швы на бюстгальтере, короткая джинсовая юбка, бежевые босоножки на платформе, на черных волосах красный берет с наклеенными блестящими камушками розового цвета, на запястье полдюжины золотистых браслетов, они позванивали, когда Бланка прыгала. И прыгала, и прыгала. Бланка была лучшей прыгуньей, как Мими лучшей вращательницей. Они могли довести друг друга до полного одурения.

Мими позволяла ей прыгать, поддерживала ритм, а пока та прыгала, сама наблюдала за тем, как внимание двора постепенно переключается на чужака. Никто, в общем, не прекращал своих занятий, ну разве что на минутку где-то возникла пауза в догонялках, где-то задержка перед тем, как обратно бросить пойманный мяч, а где-то заминка посреди разговора. Потом догонялки, вышибалы, болтовня возобновились, но теперь уже краем глаза или уха все следили за новеньким. Мими чувствовала по настроению во дворе, по состоянию его обитателей, что струны, до этого беспорядочно перепутанные, стали натягиваться и сходиться к одной точке. Как он только умудряется выдерживать такое внимание? – думала она.

Между этими струнами двигалась Ди, ее белокурые волосы были туго стянуты в косички, которые заплетала ей мама, убежденная, что девочку необходимо как можно дольше держать в ежовых рукавицах. Ди подошла сказать, что пора заканчивать, нужно собрать скакалки и встать в строй, рядом с новеньким. Ди могла думать только о новеньком. Мими сразу это почувствовала. Она часто угадывала.

Мими не ошиблась: Ди всего лишь мельком взглянула на них с Бланкой, перед тем как занять место рядом с новичком. Мими встала в свою шеренгу напротив, откуда хочешь не хочешь было видно Ди и мальчика. Все смотрели на них. Напряженное любопытство окружило этих двоих пульсирующим ореолом, вроде той пелены, которая дрожит перед глазами Мими, когда начинается приступ головной боли. Если честно, и сейчас в голове возникло это звенящее, сверлящее ощущение, которое предваряет головную боль, наподобие напряжения, что сгущается в воздухе перед грозой.

Потом Ди отдала мальчику бесценные общественные скакалки, и они расхохотались, запрокинув головы, как будто вокруг никого, только они вдвоем, и больше никого для них не существует. Это было настолько поразительно – человек хохочет в первые пять минут своего пребывания в новой школе, – что Мими невольно рассмеялась тоже, от удивления, из симпатии, в подражание. И она была не одна такая – другие тоже заразились этим смехом, улыбались или даже смеялись, не в силах удержаться.

Только не Иэн. Ее парень – именно так все называли его с тех пор, как они с Мими стали парочкой, – стоял с краю и пристально глядел на Ди и на новенького с такой злобной гримасой на лице, что радость Мими сразу улетучилась.

«Я не могу больше ходить с ним, – подумала она. – Я не могу ходить с человеком, у которого от чужого смеха делается такое лицо». На мгновение Мими вспомнила чувство полета у флагштока и как Иэн врывался в нее своим языком, впечатывался бедрами, она даже не подозревала, что такое ей может понравиться, и удивилась, когда ее тело откликнулось, будто в нем зажгли свет. Но она не хочет, чтобы этот свет зажигал такой человек, как Иэн.

Она задумалась, когда лучше сообщить ему, что между ними все кончено. Может, после уроков, тогда можно сразу убежать домой, а там притвориться, что у нее приступ головной боли вроде тех, которые и правда случаются, и не пойти завтра в школу. Завтра пятница, потом выходные, и есть вероятность, что злость Иэна за три дня поутихнет. До конца года только месяц учебы, нужно продержаться до лета, летом они не будут видеться, а потом новая школа, и там он до нее не доберется.

После составления плана ей полегчало – если не считать укола ревности, когда она смотрела, как Ди с новым мальчиком идут вместе к школе, и походка у них такая, какая обычно бывает у друзей и парочек, которые даже шагают в ногу.

Да, ей стало легче. И все же перед глазами промелькнула вспышка, а железные тиски начали сдавливать голову. Они не отпустят, покуда не расплющат череп, и она поддастся боли, как испытанию, которое нужно пройти, чтобы выйти на свет, на свободу.

* * *

Осей окинул школьный двор наметанным взглядом. У него за плечами был опыт знакомства с тремя школьными дворами, и он знал, как их изучать. Каждая площадка состоит из одинаковых элементов: качели, горка, карусели, брусья, конструкция для лазания вроде «джунглей». Асфальт расчерчен для игры в мяч и вышибалы. В конце баскетбольная корзина. Свободное место для игры в классики и для прыжков через скакалку. Эта площадка отличалась двумя особенностями: пиратский корабль с мачтами и реями, по которым можно карабкаться, и песочница, окруженная деревьями.

Ну, и, конечно, дети, которые везде ведут себя одинаково. Мальчишки беспорядочно носятся туда-сюда, выплескивают энергию, которая иначе не даст им спокойно сидеть на уроках, или играют с мячом, непременно с мячом. Девочки, те прыгают в классики или через скакалку. Одиночки читают в сторонке или сидят на верхушке брусьев, пристраиваются в уголке или жмутся поближе к учителям, где безопасно. Задиры патрулируют и контролируют территорию. И в довершение картины он сам, новенький, который стоит неподвижно посреди этих протоптанных тропинок и тоже играет свою роль.

Всматриваясь в ребят, он преследовал собственную цель: найти союзника. Человека, не похожего на остальных, говоря точнее. Еще одно черное лицо, а если такого не окажется, то хотя бы коричневое или, может, желтое. Пуэрториканец. Китаец. Араб. Кто-нибудь, не похожий на бело-розовых американцев из предместья. Но нет никого. Такие редко встречаются. А если встречаются, от них обычно мало проку. В Лондоне была одна чернокожая девочка на всю школу, родом с Ямайки, так она даже смотреть в его сторону боялась, держалась от него как можно дальше, словно они отталкивающиеся магниты. Она дорожила своим шатким благополучием и не желала присоединяться к его борьбе за место под солнцем. В нью-йоркской школе учились два китайца-близнеца, они, когда их задирали, пускали в ход приемы кунг-фу, в результате – противники в синяках, зрители в восторге. Они тоже держались на расстоянии от Осея.

Со временем Осей научился скрывать, что думает и чувствует в шкуре новенького. Дипломат у них в семье – отец, но Осей тоже своего рода дипломат, он оттачивал навыки в каждой новой школе. Когда отец возвращался домой с новой работы и за ужином рассказывал жене и детям обо всех незнакомых людях, с которыми имел дело, о том, что не мог понять, где припарковать машину или где находится туалет, Осей мог бы заметить: «Мне не легче». Когда отец пожаловался, что все время забывает имя новой секретарши и поэтому обращается ко всем просто «мисс», Оу мог бы поделиться недавним открытием: оказывается, в викторианской Англии хозяева звали всех служанок Абигейль, чтобы не утруждать себя запоминанием их настоящих имен. Оу мог бы поведать, что тоже лихорадочно перебирает в голове имена, чтобы правильно обратиться к учителю перед классом, потому что, если сказать просто «мисс» или «сэр», ответом будут высоко поднятые брови, а класс рассмеется, и положение Осея станет еще хуже. Оу тоже каждый раз приходит на новую работу, его работа – быть новеньким, приспосабливаться – или нет, как получится. Но ничего этого Оу не говорил. Его научили уважать старших – а это значит не задавать вопросов и не вмешиваться в разговор. Если отца заинтересует, как прошел день у сына, он спросит. А поскольку отец не спрашивал, Оу помалкивал.

Сегодня состоялась очередная встреча с новым школьным двором, в котором множество глаз присматриваются к нему, с новой ватагой мальчишек, которые оценивают его. Очередной звонок, который трезвонит так, что и мертвый услышит, очередной учитель, который стоит во главе шеренги и меряет его напряженным взглядом. Все это он уже проходил, все было как обычно. Кроме нее.

Осей ощутил ее присутствие спиной, как огонь, вспыхнувший за плечами. Он обернулся, и она опустила взгляд. До этого она смотрела на его голову. Оу уже перехватывал взгляды других ребят. Похоже, самое лучшее в нем – форма черепа, он округлый и симметричный, без выступов и вмятин. Мама любила напоминать ему, что он появился на свет в результате кесарева сечения, поэтому нежная черепная кость не деформировалась при родах. «Перестань!» – обычно восклицал он, не в силах представить эту картину.

Когда Ди – как здорово, что ее тоже можно называть именем буквы – подняла глаза, огонь перекинулся на него, захватил всего. Глаза у нее золотисто-карие: как прозрачный кленовый сироп. Не голубые, которые так часто встречаются на школьных дворах, голубые глаза у потомков англичан, шотландцев, ирландцев. Голубые глаза у немцев и скандинавов. Голубые глаза у выходцев из Северной Европы, которые переселились в Северную Америку, индейцев с карими глазами завоевали, а африканцев с черными глазами завезли, чтобы делали черную работу. Оу смотрел на нее черными глазами, а она в ответ – карими, как у средиземноморских народов, испанцев, итальянцев или греков.

Она была прекрасна – это слово обычно не используют, когда речь идет об одиннадцатилетней девочке. Чаще говорят «милая» или «хорошенькая». «Прекрасная» предъявляет слишком высокие требования, которым ребенок, как правило, не соответствует. Но Ди была именно прекрасна. Лицо как у кошки, его строение определял костяк – скулы, виски, челюсть, все линии четкие, как в оригами, хотя у большинства девочек в этом возрасте лицо напоминает мягкую подушку. Белокурые волосы заплетены во французские косы, которые веревками сбегают по спине. Оу уловил запах ее шампуня, цветочный, с резкой примесью розмарина. Это был «Хербал эссенс», шампунь, который нравился его сестре Сиси тоже, но не годился для ее африканских волос, потому что содержал недостаточно масел. Она расстроилась из-за этого, и еще из-за этикетки, на которой блондинку с белой кожей и длинными волосами окружали розовые цветы и зеленые листья. Но все равно купила бутылку, просто чтобы нюхать.

Красота этой девочки, которая стояла позади него, была не только внешней. Ему казалось, что девочку изнутри подсвечивает то, что у детей отсутствует или прячется очень глубоко – душа. Он подумал, что не найдется ни одного человека, способного ненавидеть ее, а это большая редкость в нашем мире. Она явилась, чтобы сделать мир лучше. И она уже сделала этот мир лучше для него: заговорила с ним, посмеялась вместе, признала его. И не важно, что другие школьники глядели на них во все глаза и потешались. Оу смотрел только на Ди и не обращал внимания на других.

Когда они шли в его новый класс, Осей решил, что Ди можно попросить о помощи, дело было пустяковое, но крайне тревожило его – а казалось бы, мелочь, по сравнению с тем важнейшим и непреодолимым обстоятельством, что он единственный чернокожий в школе, где учатся только белые.

– Скажи, пожалуйста, у тебя есть пенал? – спросил он.

Ди посмотрела озадаченно:

– Да, в парте. А что? У тебя нету?

– У меня есть, но…

Он зажал скакалки под мышкой и расстегнул свой портфель, ничем, слава богу, не выделяющийся темно-синий рюкзак, который сопровождал его из школы в школу, не привлекая внимания. Чего нельзя было сказать о пенале, который он показал Ди, вытащив из рюкзака только краешек, чтобы никто больше не увидел. Прямоугольная коробка из розовой пластмассы, усеянная красными пупырчатыми ягодами клубники, которые выступали над розовой поверхностью, как огромная азбука Брайля. Оу не смог найти свой пенал, потому что ящики с вещами не успели разобрать после переезда, и мать настояла, чтобы он взял пенал с клубниками, который носила Сиси, пока не выросла. Когда Оу спросил мать, почему она решила, что мальчику подходит розовый пенал с клубничками, она моргнула и ответила: «Осей, школьнику нужно куда-то класть ручки. Не могу же я допустить, чтобы мой сын пошел в школу без ручек».

Он не смел спорить с матерью и не смел сопротивляться, когда она собственноручно положила в рюкзак пенал, а также носовой платок, которым он точно не воспользуется, бутерброд, который он вряд ли съест, и банку кока-колы, которую, скорее всего, в школе не разрешат выпить. В рюкзаке не было ничего полезного, и все же он перекинул его через плечо и пошел с ним в школу. Ему не удалось припрятать пенал по дороге, как он надеялся, потому что мать провожала его до самых ворот, несмотря на все мольбы отпустить одного. Спасибо уж и за то, что не вошла с ним в школьный двор, хотя за оградой стоять осталась и смотрела, пока он не скрылся в здании школы. Больше никто из родителей так себя не вел – в шестом классе уж точно.

Глаза у Ди полезли на лоб при виде розового чуда. Она не выхватила его из портфеля, не стала размахивать им в воздухе, выставляя Осея на смех перед всеми. Она наклонилась и коснулась пальцем одной из ягод, провела по ее выпуклой поверхности и обвела ее контуры в точности, как делала Сиси – та задумчиво поглаживала ягоды, пока учила уроки за столом на кухне. Это было до того, как она стала уносить домашнее задание в свою комнату, закрывать за собой дверь и включать радио. Сейчас Осей не знал, где она делает уроки – и делает ли их вообще.

– Это пенал моей сестры, – объяснил он. – Но он ей больше не нужен. Она перешла в старшую школу. Десятый класс. Они не носят пеналов. Я не смог найти свой, вот и пришлось взять этот.

Он замолчал, задумался о сестре. Сиси всегда подставляла ему плечо, когда они были младше, защищала, когда они учились в одной школе, выслушивала его жалобы на выходки одноклассников, уверяла, что будет легче, когда он подрастет. Они условились между собой ничего не рассказывать родителям и выручать друг друга, когда приходилось врать – куда исчез портфель, отчего рубашка залита чернилами или губы разбиты в кровь, а однажды у Сиси выстригли прядь волос, заплетенных в дреды. (Тогда Осею пришлось взять вину на себя, и отец его выпорол. Осей даже не пикнул.)

Но Сиси перешла на старшую ступень, теперь они учились в разных школах, и она стала отдаляться от брата и родителей. Вместо того чтобы после уроков валять дурака с Осеем, она запиралась у себя в комнате и часами висела на телефоне, вела тупые разговоры с подружками, хотя провела с ними целый день в школе и только что рассталась.

Оу знал, что разговоры у них тупые, потому что иногда подслушивал по параллельному телефону, пока не надоедала болтовня про телевизионные шоу и парней из школы, про то, кто в кого втрескался, и про шмотки, которые хочется купить. За обедом Сиси отвечала на вопросы родителей так, чтобы не рассердить их, а больше старалась держать язык за зубами – в принципе самая безопасная линия поведения, учитывая характер отца.

Сиси третировала Осея, глядя сверху вниз, как это прекрасно умеют девочки-подростки. Его это ранило. Он перестал рассказывать ей, что происходит в школе, сам выпутывался из разных историй – в Риме ему порвали рубашку, а в Нью-Йорке так толкнули, что он ободрал все коленки. Не делился он и тем хорошим, что иногда случалось: стоя на воротах, он не пропустил ни одного мяча, или как-то с ним заговорила девочка, а то учитель вдруг похвалил за доклад про «Миссис Фрисби и крысы из НИПЗ»[10]10
  Книга «Миссис Фрисби и крысы из НИПЗ» написана в 1971 году американским писателем Робертом О’Брайеном (1918–1973). По ней в 1982 году снят анимационный фильм об антропоморфных крысах.


[Закрыть]. Осей полагал, что все это Сиси больше не интересно. И читала она не «Египетские игры», или «Ветер в ивах», или «Складку времени», а книжки для подростков – вроде «Спросите Алису» или про жизнь чернокожих – «Невидимку» Ральфа Эллисона, «И пришло разрушение» Чинуа Ачебе или «Я знаю, почему поет птичка в клетке» Майи Анджелу.

Мать философски относилась к изменениям, которые происходили с Сиси: «Осей, твоя сестра взрослеет, – успокаивала она сына. – Ей не хочется, чтобы сейчас возле нее крутился маленький брат. Но поверь, она по-прежнему любит тебя. Когда станет старше, она сумеет тебе это показать. Наберись терпения и жди, она вернется».

На второй год их жизни в Нью-Йорке, когда Сиси исполнилось пятнадцать лет, она еще больше отдалилась вплоть до того, что ему приходилось напоминать себе, что у него есть сестра. Она побросала одну за другой своих белых подружек и в результате осталась в одиночестве, потому что в школе учились сплошь одни белые. Она завела дружбу с чернокожими ребятами, с которыми познакомилась невесть где, подражала американскому акценту, пересыпала речь жаргоном. Стала говорить «ништяк!». Говорила «ну ты борзый», чтобы выразить неодобрение. В тот день, когда она назвала белых «хонки»[11]11
  Презрительное наименование, которым чернокожие люди обозначают белых.


[Закрыть] – правда, все же за спиной у родителей, – Осей понял, что их пути окончательно разошлись.

Этот бунт рассерженной черной девочки продолжался месяц или два, потом он стал принимать более изощренные формы, но они пугали Осея не меньше. Отбросив американский сленг, она перешла на певучий ганский акцент, который они с Осеем усвоили с раннего детства. Стала носить яркие балахоны из ткани кенте – к великой радости матери. Однако радости у миссис Кокоте сильно поубавилось, когда Сиси ради прически в стиле афро так отрастила волосы, что голова клонилась под их тяжестью. Когда мать распекала ее, Сиси смеялась и обнимала мать: «Маама, ты должна радоваться, что я позволяю волосам расти свободно, как задумал для африканцев бог».

Она стала чаще отлучаться после школы и по выходным. Осей пошпионил за ней и убедился, что она врет родителем насчет того, куда идет и с кем. Однажды он преследовал ее до Центрального парка, где она встречалась с другими чернокожими подростками, которых Осей не знал. Все были одеты, как Сиси, кто в дашики, кто в балахонах из кенте, у всех на голове огромные афро. Он стоял далеко и не слышал, о чем они говорят, но, насколько мог судить по подслушанным раньше телефонным разговорам, все они были американцами, которые выбрали себе новые африканские имена: Вакуна, Малайка или Ашанти, они поминали в разговорах Малькольма Икса, Маркуса Гарвея, «Черных пантер», лозунги вроде «Власть – черным»[12]12
  Лозунг негритянского движения в США, требующего большего участия черного населения в политической и культурной жизни страны.


[Закрыть] или «Черное прекрасно»[13]13
  Лозунг движения в защиту гражданских прав негров. Широко использовался афроамериканцами радикальных направлений и был подхвачен прессой. Выражение, видимо, заимствовано из Ветхого Завета. В Песни Песней царя Соломона, Псалом I, 4, говорится: «Черна я, но красива».


[Закрыть] и еще использовали выражения, которых он не понимал: «превосходство белых», «панафриканизм», «встроенный расизм». Осей видел, как Сиси поднимает кулак в приветствии «власть – черным», когда кто-нибудь приходил или уходил. Этот жест был ему знаком по плакату, который она повесила у себя в комнате: спортсмены Томми Смит и Джон Карлос с поднятыми кулаками на Олимпийских играх 1968 года в Мехико. Осей расстроился. Сиси пятнадцать лет – не слишком ли рано идти в революционерки? Он тосковал по тем временам, когда они были близки, вдвоем играли в карты или разучивали танцы из «Соул трэйн». Он тосковал даже по ее мрачному подростковому молчанию. Лишь бы не слышать этих новых разговоров про угнетателей и угнетенных.

В тот день Оу покинул Центральный парк, не выдав себя. Он ничего не сказал Сиси. Не рассказал и родителям, чем занимается сестра. Мистер и миссис Кокоте пребывали в счастливом неведении относительно новых увлечений дочери.

В свое время, перед переездом в Вашингтон, мать заставила Осея сходить в парикмахерскую, и он лишился своего афро. Он гордился прической, носил с собой в заднем кармане брюк гребень повсюду, куда бы ни пошел, чтобы при случае причесаться и держать голову в порядке. Обычно Осей не спорил с родителями, но против стрижки он возражал отчаянно. «Ну почему?» – вопрошал он.

– В этом доме придают слишком много значения волосам, – с намеком обронила мать. – Так будет лучше для первого знакомства.

Оу продолжал возражать, и тогда вмешался отец.

– Сын, делай, как велит мать, и не задавай вопросов, почему она так решила. Она знает, что говорит.

Эти слова положили конец спору и его прическе.

– Бедный братик, – сказала Сиси, когда увидела его после парикмахерской, и усмехнулась:

– Ты похож на стриженую овцу.

Ее собственная афроприческа осталась в целости и сохранности.

Когда Осей вошел в класс вместе с Ди, учитель оттолкнул другого школьника, и у них не оставалось иного выбора, как сесть за одну парту. Парты были расставлены по четыре, квадратом. Это решение учителя, похоже, удивило всех, потому что Оу услышал, как по классу пробежал шепот, но затих, когда учитель прочистил горло и заговорил.

– У тебя есть ручки, карандаши, линейка и резинка? – спросил он у новенького.

Осей застыл, не желая вынимать розово-клубничный пенал, потому что ясно предвидел, какая травля тут начнется, но понятия не имел, как ему поступить. Зато Ди быстро сообразила.

Засунув руку в парту, она достала свой пенал, положила себе на колени и незаметно под столом передала Осею.

– Да, мистер…

– Мистер Брабант, – шепотом подсказала Ди.

– Мистер Брабант. – Осей протянул пенал.

Пенал был белый – сам Оу не выбрал бы этот цвет – но хотя бы не розовый, что уже хорошо. На крышке Снупи, пес из комиксов про Чарли Брауна, он сидел на своей красной будке за пишущей машинкой. Снупи Осея вполне устраивал, он любил его больше, чем несчастного Чарли Брауна или зазнайку Люси. Разумный Линус тоже сгодился бы или Шредер, который играл на пианино. Но Снупи даже предпочтительней всех: как-никак не белый, шерстка в черных пятнах.

В другом конце класса одна девочка – очень хорошенькая, но изуродованная нелепой попыткой принарядиться – широко открыла рот, сразу узнав пенал своей подруги Ди.

Однако мистер Брабант был не из тех учителей, которые помнят, какой пенал у кого из учеников. Он просто кивнул и начал перекличку. Фамилия у Ди была Бенедетти. Оу не ошибся – итальянка. У остальных были обычные американские фамилии: Купер, Браун, Смит, Тейлор. Эмигрантских фамилий встречалось тоже немало: Фернандес, Коревски, Гансен, О’Коннор. Однако даже на фоне этого разнообразия его имя – Осей Кокоте, поставленное учителем в конец списка, – звучало необычно.

Когда учитель отвернулся, Осей вытряхнул в парту содержимое своего клубничного пенала, а Ди вернул ее пенал.

– Держи, – прошептал он и положил белый пенал ей на колени.