Текст книги "Тонкая нить"

Глава 7

На последнем занятии Вайолет дали на лето задание вышивать кайму для подушечек: это полоска шириной в дюйм с синим, желтым и красным геометрическим узором, которая идет по краям подушечек для сидений и скамеек на клиросе.

– Тут вы вряд ли что-то напортите, это просто невозможно, да и рамка вам не понадобится, – заявила миссис Биггинс, она все еще относилась к Вайолет как к неумехе, от которой толку мало, одни только хлопоты.

Впрочем, в чем-то она была права, на кайму обычно большого внимания не обращают, больше любуются историческими медальонами.

Вайолет выдали образец повторяющегося узора, кусок полотна, иголки и шерстяные нитки – их должно было хватить на несколько ярдов каймы. Джильда кивнула на прекрасно вышитый, ровненький образец.

– Мисс Песел за полчаса такое состряпает! – сказала она.

Вайолет вздохнула. Джильда, без сомнения, права: нельзя забывать, как медленно она пока работает.

Вышивание так увлекло Вайолет, что она теперь только о нем и думала. У матери она потихоньку стащила старенький игольник и постоянно носила его с собой в сумочке вместе с работой, чтобы можно было трудиться в каждую свободную минутку. В офисе Вайолет вышивала во время перерывов на чаепитие и после ланча. По воскресеньям вышивала в поезде по дороге в Саутгемптон и обратно. По вечерам, после ужина, стала выходить в общую гостиную и сидела вместе с другими постоялицами, слушая радио и продолжая работать над каймой. С работой в руках ей было уже не так неловко на людях. Мисс Фредерик проверяла сочинения своих учеников по творчеству Теннисона или по «Кентерберийским рассказам» или же составляла планы занятий на следующее полугодие. Мисс Ланкастер читала журналы, а миссис Харви, как обычно, сновала туда-сюда, хотя могла и посидеть вместе со всеми в гостиной, послушать пение Эла Боулли[8]8
  Эл Боулли (1898–1941) – один из самых популярных британских певцов 1930-х годов.


[Закрыть].

– Да, вот это настоящий певец! – говорила она и подпевала ему вместе с волнистыми попугайчиками.

Для Вайолет вышивание было чем-то вроде печатания на машинке, но удовлетворения приносило гораздо больше. Приходилось сосредотачивать все внимание на стежках, но когда она достаточно освоила процесс, можно было расслабиться и чувствовать себя уютно, не думая больше ни о чем, а руки сами делали свое дело. Вся жизнь тогда сжималась в ряд синих стежков и становилась длинной тесьмой на полотне или взрывом солнечных лучей, превращавшимся в цветок. Вместо печатания договоров для людей, которых она никогда в жизни не встретит, Вайолет создавала яркие узоры, те словно сами вырастали у нее под пальцами. Шитье она стала видеть даже по ночам: ей снились квадратные куски полотна, желтые позументы, стежки красным рисом, ровные ряды розовых гобеленовых стежков.

Морин тоже во время перерывов частенько садилась вышивать вместе с ней. В группу кафедральных вышивальщиц она вписалась на удивление легко и вдобавок явила поразительное искусство обращаться с миссис Биггинс. Выслушивая нотации этой уже немолодой женщины, Морин стояла, смиренно потупив глазки и во всем с ней соглашаясь: да, это ужасно, что она появилась у них так поздно, в самом конце года, да, от нее одни только хлопоты, придется с ней повозиться, да, она и сама не понимает, зачем миссис Биггинс с ней возится… А потом, за спиной наставницы, Морин, как школьница, возводила глаза к небу, и самые молодые вышивальщицы не могли удержаться от смеха. Даже Мэйбл Уэй улыбалась, глядя на ее выходки. Уже к концу занятий Морин почти забыла про Олив, ведь у нее появились новые подруги. Вайолет изумилась, наблюдая за тем, как преобразилась Морин: простенькая, забитая канцелярская работница стала смелой, уверенной в себе вышивальщицей, которая то и дело перебрасывалась шуточками с новыми подругами.

Вдобавок как вышивальщица ее коллега по работе давно обогнала Вайолет и теперь уже сама давала ей советы в вышивании.

– Господи, Вайолет! – вскрикнула однажды Морин за чашкой чая. – Когда распускаешь, не вытаскивай нитку сразу через два отверстия. Либо нитку порвешь, либо она измочалится, и надо будет новую вдевать. А ты осторожненько вытяни через одну дырочку, переверни и уже потом вытаскивай через следующую.

Вайолет только хмурилась. Распускать вышивку всегда было так неприятно, все равно что, выйдя за покупками, забыть дома кошелек и потом тащиться за ним обратно домой. Но ошибки обнаружить нетрудно, хотя зияющее отверстие от пропущенного стежка не всегда заметно, пока не перейдешь к следующему ряду. И Вайолет не решалась оставлять свои ошибки без исправления, она знала, что мисс Песел обязательно их увидит.

Летом, когда занятия прекратились, за советом Вайолет обращалась к Джильде, и они стали регулярно встречаться за чашкой кофе во время обеда или после работы. Подруги обсуждали те или иные нюансы вышивки, но и не только – темы для разговоров находились всегда. Джильда была такая болтушка, что Вайолет и вопросов задавать не приходилось. Новая подруга неизменно поддерживала Вайолет в ее новой жизни в Уинчестере, и та была благодарна ей за это. Теперь Вайолет уже не столь остро чувствовала вину перед матерью за то, что уехала от нее. Однажды вечером Джильда пригласила ее на чашку чая к Хиллам и, желая угостить свою гостью прекрасной пастушьей запеканкой, чуть не разнесла всю кухню. Запеканка получилась очень вкусной, но Вайолет пришлось вкушать ее под зловещим взглядом прежней своей коллеги по офису. Олив прочно водворилась в недрах этого семейства: теперь она сама имела фамилию Хилл и носила под сердцем очередного Хилла. После этого вечера Вайолет предпочитала видеться с Джильдой где-нибудь в другом месте: в кафе у Одри, в кино или во внешнем дворике собора, где можно погреться на солнышке.

Летом Вайолет стала ходить в собор чаще, скорее, из практических соображений, нежели от недостатка духовного хлеба. Она изучала там вышивку на подушечках клироса и в пресбитерии, сравнивала кайму на них с той, которую вышивала сама. Постепенно Вайолет стала обращать внимание на то, что каждый день в соборе всегда что-нибудь происходит. В здании постоянно царила суматоха, не имеющая никакого отношения к молитве или размышлению о возвышенных предметах. Собор, скорее, напоминал саутгемптонский универмаг «Пламмерс», куда она когда-то ходила покупать чулки, перчатки и соль для ванны. Там всегда было полно народу, покупателей, но если внимательно присмотреться, то можно было заметить, что между ними постоянно сновали служащие: одни складывали предметы одежды или выставляли образцы, другие толкали перед собой тележки с товарами, третьи подметали мраморные полы. Но периодически, скорей всего в результате эпидемии гриппа, число сотрудников универмага временно сокращалось. И в углах копились кучи пыли, на прилавках валялись груды одежды, тогда становилось понятно, насколько универмаг зависит от своих работников, которые каждый день усердно трудятся для того, чтобы торговля шла гладко.

Вайолет подозревала, что в соборе ситуация примерно та же самая, но люди, поддерживавшие здесь порядок, не считая церковных служителей, по большей части работали добровольно. Дамы ухаживали за цветочными украшениями под окнами и возле колонн. Мужчина расставлял над усыпальницами свечи, – потом они прогорят, и он же уберет оставшийся воск. Женщина раскладывала на стулья в пресбитерии подушечки для коленопреклонений и поправляла их, чтобы они лежали ровненько. Два старика после службы собирали молитвенники и складывали их в коробки. Другой мужчина полировал до блеска медные подсвечники на алтарях, и еще один вытирал средневековые керамические плиты в заалтарной части собора. Еще две женщины, называвшие себя «благочестивыми вытиральщицами пыли», ходили по собору и вытирали любую поверхность, что попадется под руку. А с ними и служители не сидели без дела: они постоянно сновали туда-сюда по собору, кто с кружкой для облаток в руке, кто с зеленой рясой для священника, кто с Библией.

Однажды вечером после работы Вайолет сидела в пресбитерии, разглядывая подушечку с вышивкой, – интересно, как вышивальщица подбирала разные оттенки синего. Вайолет размышляла о том, можно ли сделать то же самое с желтым на кайме, которую она вышивает. Она теребила, ощупывала стежки, как вдруг краем глаза заметила, что кто-то сел рядом. Вайолет подняла голову и, увидев Луизу Песел, вздрогнула и негромко ойкнула, но сразу же извинилась.

– Я люблю иногда заходить сюда, просто посидеть, посмотреть вокруг, – улыбнулась мисс Песел.

Вайолет кивнула. У нее было чувство, будто одна из особ королевской фамилии вдруг решила присесть рядом, хотя вместо короны на ней был всего лишь коричневый тюрбан с пучком перьев.

– Мне иногда приходит в голову, а нельзя ли использовать здесь более разнообразную расцветку. Здесь так темно, особенно где места для певчих. – Мисс Песел кивнула на деревянные сиденья слева. – Камень и дерево поглощают цвет, некоторые недовольны даже желтым.

– Люди недовольны?

– О да! – засмеялась мисс Песел, и ее смех прозвенел в пресбитерии, как низкий звук колокола. – Они говорят, что это выглядит неподобающе вульгарно, мешает созданию благочестивой атмосферы. Но конечно, это не настоятель Селуин. Он всегда был на нашей стороне. Ведь именно он попросил меня организовать изготовление этих подушечек, когда увидел те, что я сделала для часовни возле замка Вулвси. Уж там я не ограничивала себя определенным набором красок. Он знал, что получит, и не колебался в своей поддержке.

– А вы всегда занимались вышивкой?

– Да, с самого детства. А потом преподавала вышивку и у нас, и за границей, это мой путь до конца жизни.

– Вы и за границей бывали?

– Я несколько лет преподавала вышивание в женской школе в Греции. И стала, так сказать, специалистом в греческой вышивке.

– Вот это да!

Мисс Песел всегда казалась Вайолет до мозга костей англичанкой. Трудно было представить ее в ином климате, как она под жарким солнцем юга, вся в испарине обучает юных гречанок всем этим стежкам: и рис, и продолговатый крестик – в классе белоснежного здания школы, за окнами которого синее, безоблачное небо и раскинувшееся до горизонта такое же синее море. Вайолет хотелось спросить, был ли у нее муж, но не спросила, поскольку терпеть не могла, когда этот вопрос задают ей самой.

– Еще я немного путешествовала, – продолжала Луиза Песел, улыбаясь собственным воспоминаниям. – Побывала в Египте, в Индии. Это было чудесно. Один раз даже прокатилась верхом на верблюде! А потом началась война, и я вернулась в Брэдфорд…

– В Брэдфорд?

– Ну да, я там выросла. Во время войны преподавала вышивку выздоравливающим солдатам. Вы знаете, мисс Спидуэлл, шитье обладает целительными свойствами, это занятие снимает психологические травмы и способствует быстрейшему заживлению ран. Глубокие, яркие тона и повторение одних и тех же простых движений при вышивании оказывают мощное успокаивающее действие на мужчин. Когда своими руками создаешь красивую вещь, это творит с нервной системой настоящие чудеса. Результатами я была очень довольна.

Вайолет представила себе сидящих в грязной траншее Джорджа с Лоренсом, вышивающих красными нитками ряд красивых петелек, и ее передернуло.

Но Луиза Песел, похоже, ничего не заметила или из вежливости сделала вид, что не заметила.

– Ну а вот это… ваша работа, мисс Спидуэлл? – спросила она, кивая на подушечку, лежащую на коленях Вайолет. – Я знаю, что вышивальщицы любят, так сказать, навещать свои произведения.

– Нет, я просто смотрела на чужую работу, хотелось увидеть, как сочетаются разные цвета и оттенки.

Вайолет было приятно, что мисс Песел запомнила ее имя.

– А над каким узором вы работаете этим летом?

– Пока что я не вышиваю подушечку целиком. Миссис Биггинс поручила мне сделать кайму для подушечек. Всегда требуется много каймы…

– А у вас уже есть образец?

Вайолет кивнула.

– А еще кого-нибудь вышивать учили?

– Да. И эта девушка тоже стала ходить на наши занятия.

– И вы хотели бы сделать вышивку к подушечке под коленки?

– Да.

– Вы меня заинтриговали, мисс Спидуэлл. Почему? Ведь таких подушечек будет более трех сотен, и ваша потеряется в таком количестве. А вот подушечек на сиденья требуется гораздо меньше, и они будут очень эффектны, да и кайма, конечно, тоже важна, она придает им объем. В том, чтобы вышивать кайму, нет ничего обидного.

– Я понимаю. Просто… – Вайолет запнулась и замолчала.

Тогда мисс Песел сама закончила ее мысль за нее:

– Значит, вы хотите вышить что-то такое, что полностью будет вашим, чтобы все это видели, когда будут пользоваться?

– Да.

Мисс Песел смотрела на нее так, словно ждала немедленного ответа. Вайолет поняла, что наставница хочет более полного объяснения, но она еще сама не продумала все как следует.

– Я выросла в Саутгемптоне, – начала она, – и мы ходили в собор Святого Михаила. Моя мать до сих пор туда ходит.

– Я тоже там бывала. Красивый храм.

– Я хожу в церковь с детства – в воскресную школу, на занятия по Божественной литургии, на воскресные службы, – но никогда по-настоящему не чувствовала себя в храме как дома. Особенно… особенно после того, как на войне погиб мой брат. Заупокойную службу по нему провели чисто формально и поверхностно. Наш викарий отслужил столько подобных служб, что барабанил все как по нотам. Он знал нашего Джорджа, но повторял священные слова, точно попугай, не вдумывался в смысл сказанного.

Она замолчала.

– Наверное, обидно было это слушать, – вставила мисс Песел.

– Если бы только обидно… Я была просто ошарашена. Мне казалось, что не только Бог отвернулся от нас, но и сама Англиканская церковь тоже. Никаких ответов на наши жгучие вопросы, никакого утешения – ничего. Мне хотелось, чтобы викарий примирил меня с Богом, показал мне Его любовь, примирил с Его гневом, который Он обрушил на целое поколение мужчин, а косвенно и на женщин, но викарий не сделал этого. Увидев такое, я совсем перестала ходить в церковь. По воскресеньям у меня почему-то всегда с утра болела голова. Моя мать постоянно жаловалась и ворчала, что я бесчувственная сестра и дочь. А вот отец меня понимал, хотя ни разу об этом не сказал… – После недолгого молчания Вайолет добавила: – Здесь я надеюсь снова посещать церковь. – Она оглядела высокие каменные стены, огромное пространство над головой. – Но собор меня подавляет, любой собор. И духовно, и физически. Я думала, что, если здесь останется хотя бы маленькая частичка меня, это мне как-то поможет. Небольшой личный вклад, он помог бы мне чувствовать себя, как и все, причастной. Что-то такое, чем и я могла бы пользоваться, и другие тоже. Кайма на подушечке для сиденья не совсем то же самое, что подушечка под колени.

Мисс Песел кивнула:

– Ваши слова напомнили мне о многих людях, которые приходят сюда и зажигают свечку. Маленький язычок пламени в огромном пространстве собора. Они смотрят на него, снова приходят и снова зажигают это пламя. Это их личное пламя.

– Да, но только подушечка живет дольше, чем свечка.

– Верно. Ну хорошо. – Мисс Песел встала и вытянула руку, указывая на лежащие кругом подушечки для коленопреклонений. – Выберите себе композицию, которую вы хотели бы вышить.

Все закончилось точно как и хотела Вайолет, хотя она не ожидала, что все произойдет так быстро и определенно. Но Луиза Песел была женщина решительная. И теперь Вайолет должна выбрать. Впрочем, она уже знала, чего хочет, и указала на подушечку с клетчатыми желудевыми шляпками – ту самую, которую вышила незнакомка с инициалами Д. Дж.

– Да, это очень хорошая тема, – снова кивнула мисс Песел. – Я довольна всеми композициями, в общем и целом, но, как и у всякой матери, у меня есть любимчики. Ну, пошли, сходим сейчас к нам, подберем для вас материалы. Ключ у меня с собой.

– Но миссис Биггинс…

– С миссис Биггинс я разберусь сама… впрочем, предлагаю вот что: ее задание по вышивке каймы сделайте тоже, если, конечно, у вас хватит времени. Не станем же мы проваливать ее планы.

Глава 8

День рождения миссис Спидуэлл был в начале июля и выпал на первую субботу. Том и Эвелин организовали у себя в саду праздничный обед. День был погожий, солнечный и жаркий, но мать Вайолет настояла на том, чтобы надеть синее шерстяное платье с длинными рукавами и толстые чулки, словно на улице стоял ноябрь.

– О боже, нет! Я же помру от этой жары! – заявила она, как только вышла в сад и увидела там аккуратно накрытый стол с серебряными приборами на выглаженной скатерти и вазу с букетом из только что срезанных маргариток и цветков дельфиниума.

Марджори с лейкой в руке прилежно поливала какие-то растения, а Эдвард, не обращая внимания на ее протесты, лихо сбивал их палкой. Миссис Спидуэлл сощурилась, глядя на них и слушая их крики.

– Мы посадим вас в тень, – заверила ее Эвелин, явно не желая еще раз накрывать на стол в помещении. – И мы приготовили для вас веер, он лежит на столе, рядом с вашим прибором.

На Эвелин было элегантное платье, розовое с серым, в цветочек, Вайолет даже позавидовала, но Эвелин было явно жарко в нем, и она казалась рассеянной.

Вайолет улыбнулась про себя. Не часто ее невестка делает такие промахи. Надо было заранее объяснить Эвелин, что мать не любит сидеть во дворе, когда жарко. Когда семья Спидуэлл на каникулах отдыхала на острове Уайт и все пили чай на солнечной лужайке, миссис Спидуэлл оставалась сидеть в гостевом домике у окошка.

На острове Уайт они проводили каждое лето, две недели в августе, с самого детства Вайолет и частенько ездили в город Вентнор. Счастливее, чем там, Вайолет отца не помнила: он брал напрокат лодки, и они плыли по морю к Теннисон-Даун и дальше, до Ниддлс-Хедленд, где отец, закатав повыше брюки и повязав носовой платок на начинающую лысеть голову, ковырялся среди окаменелых останков динозавров на берегу. Он был счастлив, поэтому и Вайолет была счастлива. Впрочем, счастливы были все, даже ее мать, которая, освободившись от тяжкой домашней рутины, отмякала сердцем и становилась добрее. Только однажды, когда Вайолет было двенадцать лет, они попробовали съездить в другое место, в Гастингс, в гости к сестре миссис Спидуэлл, Пенелопе, и все очень скучали по острову Уайт. Эта традиция была столь крепка, что пережила смерть Джорджа. Эвелин пришлось смириться, с натянутой улыбкой она согласилась съездить туда на пару недель.

– Какой у тебя прекрасный садик, Эвелин, – заметила Вайолет, на этот раз она выступила в роли примирительницы. – Так здорово посидеть за столом на свежем воздухе. Но чай можно попить и в доме, а мама будет открывать подарки.

– Сейчас подарки! Сейчас подарки! – закричал Эдвард, а Марджори его поддержала, правда не столь восторженно. – Бабушкины подарки сейчас!

Услышав про подарки, бабушка засияла и села на свое почетное место в тени.

– Вы будете ячменный отвар, миссис Спидуэлл? – спросила Эвелин.

Она никогда не обращалась к свекрови по имени, да никто и не пытался поощрять ее в этом.

– Нет-нет, дорогая, на такой жаре горячий чай будет в самый раз, – отозвалась миссис Спидуэлл, раскрыла японский веер и принялась обмахиваться. – Вы же знаете, дорогая, он благоприятно действует на капилляры.

Эвелин следовало бы об этом знать, подумала Вайолет. Ведь мать каждое лето читает об этом целые лекции. Еще одна ошибка невестки.

– Ну ладно, где бабушкины подарки? – потирая руки, крикнул Том, показавшись на пороге веранды с застекленной дверью.

– Я принесу! – откликнулся Эдвард.

Он побежал к стулу, набрал кучу разнокалиберных свертков, притащил их и вывалил к ногам бабушки.

– Осторожно, Эдди! – закричала Марджори, подражая голосом и интонацией своей матери. – Ты же знаешь, может разбиться.

– Сначала открой вот этот!

Эдвард протянул бабушке большой и плоский ромбовидный пакет. Вайолет сразу догадалась, что́ в нем лежит.

– Это воздушный змей! – торжественно объявил мальчуган. – Мы его сами сделали!

Миссис Спидуэлл одарила внучка вымученной улыбкой.

– Ты сам открой, дорогой, и покажи мне, – сказала она.

Эдвард сорвал с подарка обертку, и все увидели воздушного змея, сделанного из двух палочек и старой газеты, которую они разукрасили разноцветными пятнами краски. Самой внушительной частью змея был его хвост: длинный кусок бечевки с навязанными на нее лентами из цветной бумаги. Тут, без сомнения, потрудилась сама Эвелин.

– Бабушка, мы сейчас запустим его для тебя. Смотри!

Эдвард схватил за другую бечевку и, пустившись по лужайке, потащил за собой змея. Марджори бросилась вслед за ним, стараясь уберечь их произведение от катастрофы. Впрочем, змей лететь почему-то не захотел, и они разочарованно вернулись к столу.

– Ветер сегодня слабый, старик, – улыбнулся Том. – Попробуем потом, на пустыре.

Марджори захлопала в ладоши:

– А мы возьмем его с собой, когда поедем на остров Уайт? Там всегда дует ветер.

– Давайте попросим бабушку открыть остальные подарки, – вмешалась Эвелин, вручая свекрови маленький плоский предмет, аккуратно завернутый в сиреневую бумагу. Внутри оказалась коробочка с тремя носовыми платками, где по углам были вышиты ландыши, – миссис Спидуэлл обожала этот цветок и его запах.

– Ах, дорогая, ну зачем же… – проговорила она. – Ну вот, придется одним сейчас воспользоваться.

Она демонстративно развернула один из платочков и по очереди приложила сначала к одному глазу, потом к другому. Это был беспроигрышный подарок: за эти годы мать Вайолет израсходовала великое множество носовых платков и ее домработница тратила уйму времени на то, чтобы выгладить их после стирки.

Том подарил матери шотландский плед, чтобы накрывать колени, когда она поедет на его машине. И летом, и зимой миссис Спидуэлл жаловалась на сквозняки. Сын похлопал ее по коленям.

– Ну вот, мама, теперь, когда приглашу тебя прокатиться, чтобы никаких отговорок. Хочешь сегодня, чуть попозже?

– Ох, сегодня слишком жарко, – отмахнулась миссис Спидуэлл, продолжая обмахивать себя веером. – Как-нибудь в другой раз.

На стуле рядом с ней остался последний подарок, завернутый в китайскую шелковую бумагу, но она даже не пошевелилась, чтобы взять его. Все видели, что Вайолет собирается вручить его матери, но та уже откинулась назад на спинку кресла и тяжко вздохнула:

– Мне повезло, что есть кому присмотреть за мной, есть кому дарить мне подарки на день рождения. Это смягчает боль моих потерь.

Вайолет уставилась на свой сиротливо лежащий на стуле подарок.

«Ну нет, – подумала она, – я не стану поднимать шум, все и так всё видят. Что мне, бегать за ней со своим подарком и умолять принять подношение? Вот и не стану!»

Но тут вмешалась Марджори. Казалось, будто сам Господь надоумил ее: девочка протянула руку к пакету.

– Бабуля, смотри, а тут еще один подарок! – Она взяла пакетик и вручила бабушке.

Вайолет прекрасно видела, с какой неохотой мать разворачивает этот подарок: ни капельки радости на лице. Вышитый чехол для очков упал ей на колени, а она даже не посмотрела на него.

– Это для твоих очков, мама, в которых ты читаешь, – подсказала Вайолет. – Я сама вышивала. Это вышивка по холсту, я рассказывала тебе, я занимаюсь этим для собора.

Миссис Спидуэлл снова тяжко вздохнула.

– Именно в этот день мне как раз не хватало напоминаний о том, что я теряю зрение, – жалобно проговорила она.

В ее шестьдесят три года зрение у миссис Спидуэлл было, вообще-то, довольно хорошее, и для чтения она пользовалась совсем слабенькими стеклами.

Усилием воли Вайолет подавила острое желание протянуть руку и забрать чехол обратно. Она много над ним трудилась, подбирала такие цвета шерсти, какие любит ее мать, – коричневый, синий, темно-красный, лиловый и кремовый, – вышивала стежками, как ей подсказала мисс Песел: продолговатым крестом и рисом. А еще Джильда дала ей почитать книжку про вышивание, и Вайолет сама освоила кое-какие новые стежки. Результатом она осталась довольна, но благодаря равнодушию матери заметила и промахи – то там, то здесь сквозь шитье проглядывало полотно, отдельные стежки выступали больше, чем надо, и кое-где наружу просочился клей – в тех местах, где она изнутри прихватила мягкий фетр к полотну.

– Всё, давайте обедать! – вмешалась Эвелин. – Дети, быстро мыть руки! Вы оставайтесь здесь, миссис Спидуэлл, в тенечке. А мы сейчас быстренько накроем на стол. Вайолет мне поможет.

Вайолет была благодарна невестке, которая поскорей увела ее от матери. Эвелин старалась вести себя крайне осторожно и не говорила ни слова, когда они носили блюда с холодным нарезанным языком, яичным салатом, листьями латука и разными соленьями, даже несколько минут перерыва в общении с матерью немного восстановили нервную систему Вайолет. За последние годы она успела понять, что Эвелин придумала эффективное средство против раздражительных замечаний своей свекрови: надо либо сменить тему разговора, либо, по мере возможности, на какое-то время уйти.

Когда Вайолет снова села за стол, вернулась с вымытыми руками Марджори. Она взяла упавший под стул вышитый чехол для очков – миссис Спидуэлл сделала вид, что ничего не заметила, – и стала его разглядывать. Вайолет хорошо знала свою племянницу и, чтобы не спугнуть ее, от замечаний воздержалась, но когда Марджори с предельной осторожностью положила футляр на стол рядом с бабушкой, Вайолет захотелось ее обнять. Во время обеда Марджори то и дело поглядывала на вещицу. Наконец покончили с праздничным тортом «Виктория» – любимым бисквитным тортом миссис Спидуэлл, правда без свечек. «Это все такие пустяки, – говорила она, – в нашем возрасте надо благодарить Бога даже за крохотный кусочек». Детей выпустили из-за стола, обед протекал вяло, и им стало скучно. Эдвард с отцом сразу отправились в сад, чтобы еще раз попробовать запустить змея, Эвелин стала уносить в дом посуду, а Марджори бочком подошла к своей тетке.

– Ты сама это вышивала, тетя Вайолет? – спросила она.

– Да.

Марджори глаз своих не могла оторвать от футляра.

– Какой красивый!

– Спасибо тебе, дорогая. Принеси-ка его сюда. Я тоже хочу полюбоваться с тобой вместе.

Миссис Спидуэлл, которая, казалось, успела задремать в своем кресле, как только Марджори протянула руку, открыла глаза.

– Не смей трогать чужие вещи, юная леди. Так поступают только невоспитанные дети.

Марджори отдернула руку, как от раскаленного железа. Сердце Вайолет сжалось.

– Это я попросила ее, мама. Ты же не против, если Марджори посмотрит? Ей так интересно… не то что тебе.

Мать снова тяжко вздохнула:

– Всего один день в году, один только день, и мне хочется… почувствовать праздник, чтобы в кои-то веки кто-то обо мне позаботился, не все же мне заботиться о других. Но такова уж доля матери, неблагодарные дети всегда ее обижают. – Она еще раз вздохнула. – Что бы подумал Джеффри, если бы увидел такое?

Вайолет стиснула зубы, протянула руку и сама взяла несчастный футляр. Миссис Спидуэлл опять со вздохом закрыла глаза.

Марджори смотрела теперь на изделие со страхом, словно боялась, что футляр ее укусит. «Ну уж нет! – подумала Вайолет. – Я не позволю матери уничтожить мою вышивку».

– Не бойся, дорогая, – пробормотала она. – Бабушка не на тебя сердится, а на меня. А какое место в вышивке тебе нравится больше всего?

– Зигзаг.

– Это называется флорентийским стежком. Красивый и яркий, верно? Это только кажется, что вышивать им сложно, а на самом деле очень легко.

– А этот как называется?

– Венгерский ромбик.

– А этот?

– Рис.

– Рис… – задумчиво повторила Марджори. – Так же, как и рис, который мы едим?

– Да.

– Совсем не похож на рис. Это как буква «х».

– Ты права, похоже на букву «х». А хочешь, я научу и тебя вот так вышивать?

Вайолет совсем не была уверена, что племянница сможет освоить эти стежки, но не пожалела о своем предложении: Марджори так и просияла, а такое с ней бывало не часто.

– О да! – воскликнула девочка.

– Нечего учить ее своим штучкам, рано ей, она еще не старая дева, – не открывая глаз, заявила вдруг миссис Спидуэлл.

Если бы Марджори сейчас не держала свою тетку за руку, счастливая от одной мысли, что научится вышивать, Вайолет встала бы и ушла. Но нет, она не даст матери все испортить, ведь племянница так горячо и искренне хочет этого.

– В следующий раз, когда приеду к вам в гости, захвачу с собой все необходимое.

– Обещаешь?

– Обещаю, дорогая. А может быть, мы сможем заняться вышивкой и во время нашего летнего отдыха.

– Да-да! – захлопала в ладошки Марджори.

Племянница никогда не любила долгих пеших прогулок вдоль побережья, которые по примеру отца упорно продолжал устраивать Том. Может быть, их заменит вышивание, ну хотя бы в дождливые дни.

– Что «да», о чем это ты? – спросила Эвелин, опуская на стол поднос с чашками и чайником со свежезаваренным чаем.

– Тетя Вайолет научит меня вышивать, когда мы будем на острове Уайт! – воскликнула Марджори, помахав перед матерью футляром для очков.

Эвелин чуть помедлила, все еще держась за ручки подноса, – это случилось так быстро, что заметить могла только Вайолет. Невестка редко делилась с другими своими мыслями, поэтому Вайолет научилась понимать язык ее незаметных жестов и телодвижений. И когда Эвелин отослала Марджори поиграть с братом и позвала Тома, Вайолет уже догадалась, в чем дело.

Пришел Том и сел за стол.

– Ну вот. Значит, такие дела… – сказал он и беспомощно посмотрел на жену.

Все знали, что в ситуациях, когда предстоял непростой разговор, Эвелин справлялась гораздо лучше своего мужа.

– Дело в том, что моя сестра и ее семейство пригласили нас к себе в Корнуолл, – начала Эвелин. – Так что на остров Уайт этим летом мы не поедем. Для Марджори и Эдварда будет лучше, если они пообщаются, поиграют со своими двоюродными братьями и сестрами… новое место, новые впечатления. Но принять они смогут только нас, боюсь, у них мало места. Извини.

У нее хватило такта посмотреть Вайолет прямо в глаза и сделать вид, что ей действительно очень жаль. Том же, избегая взгляда сестры, с несчастным видом уставился в чашку с чаем.

Вайолет уже давно ждала чего-нибудь в этом роде. После смерти мистера Спидуэлла последние две поездки на остров Уайт, в отличие от прежних, нельзя было назвать удачными. Том пытался играть роль отца и быть душой компании, но у него это получалось плохо. Дети стали раздражительными, часто ныли и жаловались на скуку, капризы миссис Спидуэлл участились, улыбка Эвелин становилась все более неискренней, словом, отдых превратился чуть ли не в кошмар, всех охватило чувство бессмысленности пребывания в этом месте. Ясно было, что надо что-то менять, это было лишь делом времени.

Мать Вайолет сидела в кресле, откинувшись на спинку, глаза ее были закрыты, на сказанное она никак не реагировала.

«Ей уже все известно, – подумала Вайолет, – иначе она бы сейчас визжала, обмахивалась веером и стонала, поминая честное имя своего Джеффри. Скорей всего, она уже все это проделала и высказала все, что думает по этому поводу».