Текст книги "Битва"

Триша Салливан
Битва

Посвящается Стиву и Тайрону, смыслу моей жизни

!

На ощупь он кажется необыкновенно гладким, тяжелым и теплым, потому что я спала, поместив его у себя между ног. Обычно мне нравится несколько минут вдыхать этот тяжелый, всепоглощающий запах, прежде чем я принимаюсь обводить губами контуры крепкого стержня, распаляя его кончиком языка, пока мой рот не придвигается к основанию головки. Я сосу его и бережно погружаю в отверстие. Он делается мокрым у меня во рту, но ничуть не размягчается. Остается невероятно твердым, и я снова устраиваю его у себя между ног. Его головка доверчиво льнет к моему клитору. В тот день, когда я выложила за него денежки, мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем удалось подобрать столь безупречный экземпляр. Громила Ву, двоюродный брат Сук Хи, так и норовил заглянуть за фургон, чтобы подсмотреть, чем это я таким занимаюсь. Ву чуть в штаны не наложил от страха при мысли, что кто-нибудь мог появиться и застукать его с этим фургоном и всем его содержимым. Я же в ту минуту старалась кончить. Другого способа узнать наверняка, твое это или не твое, просто не существовало.

Он довольно узкий, так что я могу спокойно засунуть его себе во влагалище и не лишиться девственности. Я немного повозилась, пытаясь определить месторасположение своей эрогенной точки Грефенберга, но, когда надавила, так захотелось помочиться, что стало невмоготу. В любом случае, сдается мне, все эти подробности мало кого интересуют, так что вернусь-ка я лучше к началу. К астрономии.

Световые тела защищены и укрыты голубой мантией. Созвездия Льва и Гидры.

Крошечные волоски на моих руках наэлектризовались, по всему телу, от кончиков пальцев к затылку, пробежала дрожь. Довольно сладострастное ощущение. Рысь, Большая Медведица, которая больше смахивает на северного оленя, а вовсе не на медведя. Мои соски затвердели и трутся о простыню. Мало-помалу чувственность бесстыже предъявляет свои права на клитор – сначала в одной точке, потом в другой. Но он не в силах спастись от круглого металлического конца, который кругами ходит по влагалищу и работает над каждым потаенным местечком.

Орион, Орион, Кассиопея и Возничий сокрыты в таинственных глубинах Млечного Пути.

У меня аж дух захватывает, когда я начинаю крутить барабан, вертящийся круг в моей плоти погружается тоже… и… он входит. Его дуло настойчиво ищет меня: «Сделано на заводе в Нью-Мексико», он учуял свой исконный дом. Глубоко-глубоко. Там, где опасно, изгибы, спусковой крючок. Его стальной штырь превратил меня в подобие бабочки – я беспомощно распростерта на предметном стекле. Металл обволакивает меня, а я обволакиваю землю звездными обоями. Я вдруг вижу себя словно со стороны, как будто смотрю на другого человека. ОНА растягивается вокруг планеты: «девушка-змея», ее руки и ноги удлиняются, скрещиваясь за головой, она так стремительно вращается, что звезды выстраиваются в одну линию становятся светящейся лентой становятся занавесом. Ее тело. МОЕ. Ожидание, напряжение, ее ноги.

СМОТРИТЕ НА НЕЕ брешь в пространстве, там темнота ОНА есть мрак, который раскалывается сейчас, срывает занавес ЗОЛОТОЙ СВЕТ хлюпающий пронзительный звук дальше рождение вселенной, если считать, что Я ЕСТЬ

глубокое место, где нет ни проблеска. СЕЙЧАС да да да

ракета, это же – ДА.

Потаенное МЕСТО. ТАМ скрыто нечто. Оно невероятно ОГРОМНОЕ, и оно рвется к цели, глубоко в Землю, где пылает лава, там ядро из ЖЕЛЕЗА оно приближается скольжение металла о металл – черный черный огонь.

ЛИРА! СКОРПИОН!

ЖЕЛЕЗО, Fe, порядковый номер в таблице Менделеева – 26, по природе своей – чистое СОЛНЦЕ большой комок, который раскалывается на части в начале бытия, когда существовала одна лишь бесконечная глубина, если считать раздробленные Плеяды чем-то вроде кукольной вуали.

ТЕЛО ТВОЕ – ЗВЕЗДЫ

и наконец появляется на небосклоне большая ракета минует точку возврата уже уже уже уже уже

СЛИШКОМ ПОЗДНО сейчас ух ты! уже слишком поздно ты НЕ МОЖЕШЬ остановить это

ДА ДА

да!

!!!!!!!!!!!

не останавливайся

!!!!!!!!

!!!!!

ПОЖАЛУЙСТА прекрати

!!!!!

!!!!

нет. ох. нет. не надо.

!!!

Гм-м. Неплохо.

!

Очень даже неплохо.

Я бы сказала – очень хорошо.

Который час? Уже поздно. Пора ставить точку. Не утолять голод до конца.

Я откидываюсь на подушку и нащупываю сигарету. Я улыбаюсь.

Раньше мне хотелось заиметь себе дружка, но теперь я поумнела и знаю, что к чему.

Даже этот гипотетический дружок не поймет ни за какие коврижки.

Какие именно чувства я испытываю.

К своему пистолету.

Докурила. Поздно. Лень думать сейчас на хорошем английском. Встать. Ноги кажутся резиновыми, клейкими, и я отвратительно мокрая, но на душ нет времени. 11.30. Почистить пистолет, подушиться «СК1»,[1]1
  Мужские духи от Кельвина Кляйна. – Примеч. пер.


[Закрыть] зарядить пушку, нырнуть в бюстгальтер, одеться. Думаю о мамочке, которая, как пить дать, притаилась в засаде где-нибудь поблизости. Слышу в голове ее пронзительный голосок, укоряющий меня за то, что забыла все уроки: опущенные артикли плюс дерьмовая грамматика. Лучше заткнись, моя внутренняя мамочка.

Вот это другой разговор. Пистолет надежно пристегнут липучкой к внутренней стороне бедра. Конечно, так уже давно никто не делает, но девчонки, которые таскают свои побрякушки на кожаных полосках или цепляют к пряжкам, относятся к делу спустя рукава: с застежкой-липучкой можно легко схватить машинку, когда запахнет жареным.

У меня есть прелестный розовый патронташ. Он довольно увесистый, но где это сказано, что за модой угнаться легко?

Кен играет на пианино в музыкальной комнате дальше по коридору. Скрябин. У меня внутри зарождается тревога. Я ногой распахиваю дверь, одним махом перескакиваю комнату и приземляюсь на банкетку рядом с пианино, опустив руки ему на плечи, как невесть откуда взявшийся ползучий гад.

– Паучище Борис! – кричу я, а он съеживается и каменеет, его проворные руки замирают на лету, а лицо искажается от огорчения и злости.

– Проваливай, ты, чертова сука! – визжит Кен, отпихиваясь локтями.

– Ты-ы-ы, – шипящим голосом я вещаю ему в ухо, – представляешь собой трагический результат ошибочно истолкованного амниоцентеза. Разве тебе прежде никто не говорил об этом?

– Сун! – В дверном проеме откуда ни возьмись нарисовалась мамочка в костюме для гольфа. В руках полный кувшин свежевыжатого апельсинового сока. Вот дерьмо! – Сун, завтрак!

– Мам, она только что назвала меня амниоцентезом, убери ее от меня подальше, умоляю. Она разрушает мою жизнь.

По коридору в сторону кухни, старательно наступаю на пятки кроссовок Кена, пока он хвостом бежит за мамочкой, которая, поставив кувшин с апельсиновым соком на журнальный столик, теперь листает страницы своего английского карманного словарика в поисках слова «амниоцентез».

– Нет, там пишется М-Н-И, мам, но не бери в голову…

– Сун, что ты делать? Скажи, что ты говорить маленькому братику? – Мама все больше расстраивается, размахивая словарем у меня перед глазами. Вот-вот она перейдет на корейский, а уж этого нельзя допускать ни в коем случае.

– Мам, это новая группа и только, понимаешь?

– Что ты хотеть на завтрак? Яйцо? Оладью?

– Не парься, – говорю я. – У меня встреча с Сук Хи. Мы собираемся смотаться в Торжище.

Со стороны Кена послышалось что-то вроде «неудачницы», но он предусмотрительно отскочил на безопасное расстояние, так что в этот раз отвесить ему увесистую оплеуху мне не удалось.

Выйдя на улицу, я чувствую приступ вины, потому что обычно я милая или по крайней мере по большей части я милая, или, если уж на то пошло, я не всегда веду себя как законченный мерзкий ублюдок, а только изредка. Но тяжесть моей штуковины приятно оттягивает бедро, и к тому же я знаю, что столь дурное настроение объясняется пошаливающими нервишками. Нервишки. Я стану просто паинькой, когда сегодняшний день закончится. Как пить дать. Я проявлю неподдельный интерес к маминому огородничеству и, пожалуй, даже дам Кену один из своих старых дисков с Джорджем Клинтоном, чтобы он мог приобщиться к настоящей культуре. Но все это будет позже. Позже. Не сейчас.

Стою перед жилым комплексом «Башни Кипра», с неприязнью созерцаю моросящий дождь. Груды несделанной домашней работы, заданной в школе, покоятся в моем рюкзаке, скомканные деньги в кармане, я готова скользнуть на ленточный конвейер субботнего дня в Нью-Джерси. Мелькает мысль: «Пожалуйста, не дай мне сегодня облажаться».

Сук Хи стоит на автобусной остановке, дожидаясь меня.

Давайте разберемся с этим раз и навсегда: Сук Хи – настоящая красавица. На самом деле нет смысла даже описывать ее. Она просто красивая, и точка. И вот, когда она стоит под навесом на остановке, держа в руке маленький зонтик из желтого шелка, я в который уже раз чувствую привычный болезненный укол зависти и обиды. Но в то же время мне почему-то хочется стоять рядом с такой девчонкой, словно каким-то образом часть ее красоты передается и мне.

Повернувшись, она замечает меня и окидывает сердитым взглядом, который несказанно красит ее.

– Ты видела репортаж об «Уэкбэк» сегодня утром?

– Нет.

– Ты могла поверить, когда Ксакто разбил Питона в пух и прах?

– Я не смотрела, – повторила я. – Где Кери?

– Было так наигранно. Как будто Питон мог бы когда-нибудь дать ему возможность сделать подобную штуку. А теперь они пытаются подстроить все так, словно Хельга и Ковбойша Джобет дерутся со Жницей, так что скажи мне, Кац, что с ними со всеми стряслось?

– Пожалуй, нам стоит позвонить ей, – задумчиво предложила я.

– Что случилось? – Внезапно Сук Хи уставилась на меня так, точно она только что заметила мое присутствие. – Выглядишь ужасно.

Сук Хи, как мне кажется, даже не подозревает, что она не что иное, как ловушка для мальчиков. Знакомы мы уже с восьмого класса, и с тех пор за ней тянется шлейф из семи ухажеров. Одного из них, двадцатичетырехлетнего биржевого маклера, она встретила в магазине звукозаписей в отделе средневековой музыки. Надо признать, оказался он порядочным кретином, но не раз брал нас с собой в клубы. Помню, у него еще был тридцативосьмилетний приятель, который пытался уговорить меня посидеть у него на коленях.

– Мой контингент – извращенцы и стариканы, – сказала я, вспомнив о том происшествии. Сук Хи всегда знает, что творится у меня в голове. И сегодня она, как обычно, попала прямо в точку.

– Сколько раз я должна просить у тебя прощения за тот случай? – Сук Хи достала телефон и неодобрительно уставилась на него. – По-моему, тридцать восемь лет – просто мерзость. Люди должны отказываться от секса по достижении определенного возраста. Вот, например, мою бабушку лишили водительских прав, потому что ее стало подводить зрение.

Ладно, как бы там ни было, в тот раз я задрала повыше юбку и показала свою пушку, после чего кавалера и след простыл.

Сук Хи в это время нажимает кнопку быстрого вызова.

– Кери? – Она наклоняется ко мне и теребит в руках пряди моих волос, слушая, что ей говорит по телефону Кери. – Куда ты пропала? Котенок и Щеночек тревожатся.

– Я вовсе не тревожусь, – огрызнулась я и столь свирепо вонзилась зубами в торчащую заусеницу, что потекла кровь.

СХ стала болтать с Кери о результатах матча. Я же в ту минуту размышляла о том, что Сук Хи сказала вчера. Мы стояли в обеденный перерыв на стоянке, я курила, тряслась от холода, и тогда у меня возникла та самая мысль. Мистер Бердсли показал нам фильм про Холокост, и там были кадры с бульдозерами, утрамбовывающими трупы. Я развернулась к Кери – она тоже наполовину еврейка, но в отличие от меня не курит, а только составляет мне компанию – и сказала:

– Где находились их девчонки, когда все это происходило? И она ответила:

– Их заставили смириться с поражением, они и пикнуть не могли, потому что у них были дети. – И стала рассказывать об этом, а Сук Хи тихим голосом добавляет:

– Они смотрели.

В ту минуту я не слишком много значения придала ее словам, но сейчас почему-то они не выходили у меня из головы.

– Ик! – Сук Хи произнесла в трубку мобильного телефона. – Думаю, я заболеваю.

Я сказала:

– Почему они ничего не сделали?

Я подумала о тех женщинах, которые видели каждую войну и штопали фронтовые носки своих мужей или что они там еще обычно делали, но, конечно же, Сук Хи не поняла, о чем это я говорю, так что она только прикрыла рукой трубку и произнесла:

– Полагаю, тебе больше подошла бы «Черная жемчужина». Подошел автобус, и мы отошли в сторону, чтобы не мешать выходящим людям. Сук Хи выключила мобильный и вытянула шею, чтобы заглянуть за автобус. Кери должна была вот-вот подъехать.

Нас возбуждает, когда мужчины сражаются, пришло мне вдруг в голову. Вот ответ на мой вопрос. Мы, женщины, просто тащимся от этого. С нами все в порядке, лишь бы они не совали свои штуки нам в рот – нам не столь уж необходимы оргазмы, как нужны войны. Иначе зачем бы вам, парням, устраивать кровопролитные сражения, как не для своих верных подруг?

После Второй мировой войны страны, входящие в состав антигитлеровской коалиции, предали суду группу японских лидеров на том основании, что, даже если они сами и не участвовали напрямую в зверствах немецких военных, тем не менее они являлись частью гигантской фашисткой машины, гигантской человеческой мясорубки, и в этом их вина. На самом деле союзники в некотором смысле подвергли осуждению всю культуру империалистической Японии. Но почему никому не пришло в голову, что женщины тоже несут ответственность? Я не имею в виду тех несчастных женщин, которые в буквальном смысле попали в плен, а говорю о тех, которые заваривали чай для парней, отдавших приказ об изнасиловании китайского города Нанкин.

Мы двигатели жизни. Да, мы такие. А мужчины наивно считают нас своими жертвами. Как такое могло случиться?

Мы что, и впрямь настолько коварные?

И что, нам всегда все будет сходить с рук?

Черный «сааб» подъехал к автобусной остановке и ослепил нас фарами. Сук Хи восторженно завизжала и понеслась под дождем, чтобы запрыгнуть на заднее сиденье, призывно махнув мне рукой. Когда она открыла дверцу машины, послышалась громкая музыка. Я узнала партию баса «Дня Рождения» в исполнении «Шугар кьюбс».

– Чья тачка? – поинтересовалась я, забираясь на переднее сиденье. За рулем с недовольным выражением лица сидела Кери. Наманикюренным пальчиком она уменьшила звук с таким видом, словно раздавила жучка.

– Машину подарили Сандре, после того как она сдала экзамены в адвокатуре. Она повздорила с мамой, поэтому разрешила мне на время взять ее.

Я откинулась на кожаное сиденье и прониклась ощущением скорости. У машины была «лунная крыша», и мне пришло в голову, как здорово было бы умчаться в глубь пустыни, а потом просто лежать и смотреть на звезды, в то время как за рулем сидит какой-нибудь фантастический парень, стрелка спидометра зашкаливает за 115, а из приемника, может статься, доносится голос П. Дж. Харви. Пока перед мысленным взором проносились все эти рекламные ролики с «саабом», мне не удавалось отчетливо увидеть, каков из себя тот парень. Я перебрала несколько вариантов, но так и не сумела представить, где найти такого опасного, темного, горячего мужика, который прекрасно смотрелся бы со мной в этой моей рекламе автомобиля, да еще вдобавок не вызывал бы у меня отвращение. Затруднения вызывал также тот факт, кому бы я могла доверить вести свой «сааб», если бы он у меня был (потому что наверняка я могла сказать только одно: это был бы мой «сааб», не его). Вот почему в моих сексуальных фантазиях никогда не наблюдается ни одного мужчины. Я просто, видимо, не в состоянии вообразить того, кто идеально подошел бы мне. Так что пока я расслабляюсь на сиденье и созерцаю, как крупные дождевые капли скапливаются на поверхности люка, а мы с трудом продираемся через субботнее движение мимо японского универмага «Яохань», во мне уже прочно обосновались не только свербящее беспокойство, напряжение и страх, но вдобавок теперь меня еще и раздирают противоречивые чувства.

Даже не спасает то, что я доставила себе удовольствие сегодня утром. Я слегка сжимаю ногами свою штуковину, чтобы напомнить себе: что бы ни случилось, у меня всегда есть мой маленький дружок.

Тем временем мы приближаемся к наклонному въезду на мост Джорджа Вашингтона.

– Давайте рванем в город, – внезапно предлагаю я. – Ну же, поехали! К черту Торжище. Лучше наведаемся в лавки Сохо.

– Мне запрещено разъезжать по городу, – ответила Кери. – Кроме того…

Она искоса посмотрела на меня.

– Договаривай.

– Кроме того, Сун. Ты и сама знаешь, о чем я.

Да уж, я знаю, но вот почему-то вовсе нет никакого желания думать сейчас о загадочном послании, полученном по электронке от 10Еши. Мы проехали мост, свернули на шоссе № 4. Что-то мне не слишком весело.

– Давно им пора придумать такую штуку, – доносится голос Сук Хи с заднего сиденья, – которая могла бы заставить дворники на лобовом стекле работать синхронно с музыкой, как считаете?

Кери устраивается в хвост за «лексусом», тащится позади него, сигналит. Она следует за ним вплотную, пока машина не пропускает нас вперед. Кери увеличивает громкость приемника, вероятно, чтобы заглушить Сук Хи. Бьерк надрывно поет что-то о ложках.

– Серьезно. – От Сук Хи так просто не отделаешься. – А как насчет поворотных сигналов? Твои уж точно не работают в такт с дворниками и радиоприемником.

– С чего ты взяла? – На моем веку Кери отродясь не использовала эти самые сигналы.

– Заткнись, Сун. По крайней мере я сдала контрольную.

– По-моему, у меня дислексия, так что к чтению я неспособна.

– Да уж. Что тут скажешь, весьма ценное замечание.

– Я решила, – неожиданно произнесла я в отчаянной попытке отвлечься от того факта, что мы уже почти приехали в Торжище. – В общем, я ставлю крест на сексе.

– Да у тебя-то никогда и не было никакого секса, – любезно напомнила мне Кери.

– Я имею в виду, что перестану даже стараться.

– Тогда тебе прямая дорога в женский монастырь, – сказала Кери. Она предложила мне жвачку, но я отказалась. Кери громко чавкнула своей и принялась надувать пузырь. – Надеюсь, тебе не пришло в голову заделаться лесбиянкой?

– Я серьезно, – возмутилась я. – Прекрасно проживу и без мужиков.

– Парней, – поправила Сук Хи.

– Какая разница. Мне они не нужны. Правда, совсем не нужны. Я намерена с этой минуты всецело посвятить себя интеллектуальным занятиям. Твердо решила.

Пузырь Кери становился все больше и больше, так что у меня даже возникли серьезные опасения, видит ли она вообще, куда едет.

– Интеллектуальные занятия? – медленно произнесла Сук Хи, словно это было некое словосочетание на незнакомом языке. – Это типа книжки читать всякие?

– Да, в том числе и книжки…

– Но, Кац, ты же читаешь только для того, чтобы нахвататься полезных сведений и затем производить впечатление на них.

– Да неправда это, – промямлила я.

Кери фыркнула и резко нажала на тормоза, чтобы избежать столкновения с накренившимся фургоном. Пузырь с треском лопнул, и Кери стала счищать остатки с лица, вовсе не глядя на дорогу.

– У меня и у самой куча научных интересов, – сказала я.

– Ох, кончай ты, безвольная баба, – ответила Кери, заталкивая собранную жвачку обратно в рот. – Давай-ка посмотрим твои интеллектуальные интересы. Вторая мировая война – это, наверное, был Марк Штайн в восьмом классе, точно? Энтомология…

– Вообще-то, мирмекология.

– Все равно, хрень о насекомых, это Кевин Хэндли. Затем у нас есть еще компьютеры. Томми Грин.

– Это увлечение больше дня не продержалось. Его компьютер просто возненавидел меня.

– Ладно. Что там насчет астрономии? Алекс Руссо. А знаешь, что самое мерзкое? В конце концов ты всегда начинаешь разбираться в их хобби лучше, чем они сами.

– Да уж, совсем как та штука, о которой ты нам рассказывала, – добавила Сук Хи. – Та самка паука, что съедает самца после оргазма.

– Пауки не кончают, СХ.

– Да откуда нам знать-то? Как она понимает, что пришла пора сожрать его, если она не кончает?

– Послушайте, – сказала я. – Не спорю, астрономией стала заниматься только потому, что могла валяться на лужайке Алекса Руссо и высматривать созвездия в бинокль. Я тогда думала, между нами может что-нибудь завязаться. Но с тех пор я развила в себе неподдельную…

– Почему ты просто не пошла туда и не сказала: «Алекс, я понимаю, что я пока маленькая, а ты уже старшеклассник, но я хочу облизать тебя с головы до ног и надеюсь, ты в долгу не останешься». С какого такого боку тебе вздумалось записаться на летний курс в Колумбию, Сун? А он тем временем начинает встречаться с Кристи Калери.

– Да мой телескоп больше, чем он, – выдавила я из себя с дурацкой ухмылкой.

На лице Сук Хи появляется выражение крайней тревоги. Вдруг она издает слабый стон.

– Что случилось?

– Я забыла расставить по порядку свои мягкие игрушки.

– Что?!

– В алфавитном порядке. Я всегда расставляю их до того, как ухожу утром из своей комнаты. Альфу, волка, я ставлю первым. Но сегодня забыла, и мне кажется, что впереди стоит Джеральд, крокодил. Черт! Не могу поверить, что так оплошала.

– Все нормально, – сказала Кери. – Может, Альфе нужен выходной.

– Да. Вероятно, так и есть. – Сук Хи обрадовалась. – Хорошо. А то мне на долю секунды показалось, что это дурной знак.

Кери въехала в ворота Торжища. Я приложила палец к люку.

– Точно, дурной знак, – прошептала я.