Текст книги "Если я забуду тебя. Ранние рассказы"

Ужас на болоте

– Слышь, Джеп, говорю тебе, ты все мозги, какие у тебя были, потерял, если собираешься переться дальше по лесу за этим каторжником.

Говоривший это мальчик был маленьким, с коричневым, как ореховая скорлупа, усеянным веснушками лицом.

– Это ты слышь, – отвечал Джеп. – Я очень хорошо знаю, что делаю, и твои дурацкие советы мне по фигу, так что заткни свой поганый рот.

– Господи, да ты рехнулся. Точно. Знай ма, что ты шастаешь по этому старому лесу, где полно привидений, и гоняешься за каким-то чертовым каторжником, она бы сказала: ты что творишь?!

– Лемми, тебя никто не спрашивает. И я вааще не просил тебя таскаться за мной. Можешь катиться домой, а мы с Питом пойдем дальше и найдем этого козла, а потом мы двое – слышь, только мы двое! – явимся и скажем поисковикам, где он. Правда, Пит, старичок? – Он погладил черно-рыжего пса, семенившего рядом.

Они молча прошли еще немного вперед. Мальчик, которого звали Лемми, не знал, что ему делать. Лес был темным, и в нем стояла пугающая тишина! Лишь иногда в деревьях вспархивала или подавала голос какая-нибудь птица, да когда тропинка бежала вдоль ручья, они слышали, как вода журчит по камням и бурлит в крохотных водопадах. Да, тут и впрямь было слишком тихо. Лемми бросало в дрожь при мысли, что придется возвращаться на опушку одному, но идти дальше в лес с Джепом было еще страшнее.

– Знаешь, Джеп, – сказал он наконец, – я, пожалуй, все же сматываюсь. Дальше я туда не пойду: этот каторжник может прятаться за любым деревом или кустом, а потом как выпрыгнет прямо на тебя – и убьет, совсем, до смерти.

– Да катись ты, слабак! Девчонка! Надеюсь, он сцапает тебя, когда ты будешь тащиться назад по лесу один.

– Ладно, пока. Авось завтра в школе увидимся.

– Может, и увидимся. Пока.

Джеп слышал, как Лемми стремительно продирается сквозь подлесок, быстро перебирая ногами, как испуганный кролик.

«Точно, он и есть испуганный кролик, – подумал Джеп. – Маменькин сынок. Нам с тобой вообще не надо было брать его с собой, правда, Пит?»

Последний вопрос он задал вслух, и черно-рыжий старый пес, наверное, испугавшись того, что тишина была так внезапно нарушена, тревожно и отрывисто гавкнул.

Они двинулись дальше в тишине. Время от времени Джеп останавливался и внимательно вслушивался в лес. Но ни малейший звук не указывал на чье-либо присутствие, кроме его собственного. Иногда они выходили на какую-нибудь полянку, покрытую мягким зеленым мхом и затененную раскидистыми магнолиевыми деревьями, которые были усыпаны огромными белыми цветами и пахли смертью.

«Может, надо было послушаться Лемми. Тут как пить дать полно привидений». Джеп поднял голову и стал смотреть на кроны деревьев, в просветах между которыми виднелась синева. Здесь, в этой части леса, было так темно – прямо как ночью. И вдруг он услышал какой-то трескучий звук. Почти в тот же миг он узнал его и замер от страха, как парализованный, потом Пит устрашающе, отрывисто взлаял – и это разрушило наваждение. Джеп резко развернулся и увидел большую гремучую змею, изготовившуюся к броску. Он что было мочи отпрыгнул в сторону, споткнулся и плашмя рухнул на землю. О Боже! Это конец! Он заставил себя, не поднимая головы, сколько мог, оглядеться, ожидая увидеть змею, стрелой летящую в воздухе прямо на него, но когда его взгляд немного сфокусировался, ничего вокруг не оказалось. А потом он заметил кончик хвоста и длинный, расцвеченный круглыми подпалинами канат, уползающий в подлесок.

Несколько минут он не мог пошевелиться, оцепенев от шока, тело сковал ужас. Наконец он приподнялся на локтях и поискал глазами Пита, но того нигде не было видно. Джеп вскочил и стал лихорадочно метаться в поисках пса. Когда он нашел его, Пит лежал на дне красного оврага мертвый, распухший и окоченевший. Джеп даже не вскрикнул – он был слишком напуган, чтобы кричать.

Что же теперь делать? Он не знал, где находится, и побежал, как сумасшедший, продираясь через лес, но не мог найти тропинку. О, какой толк бегать? Он заблудился. Потом он вспомнил о ручье, однако и это было бесполезно. Он рванул через болото, но кое-где оно было слишком глубоким, чтобы перейти его вброд, к тому же летом наверняка кишело щитомордниками. Стремительно наступала темнота, деревья начинали отбрасывать вокруг причудливо-устрашающие тени.

«И как этот чертов каторжник может здесь находиться? – подумал Джеп. – О Господи, каторжник! Я же совсем забыл о нем. Надо как-то выбираться отсюда».

Он бежал, не останавливаясь, и наконец очутился на какой-то полянке. Луна светила прямо у него над головой. Место было похоже на храм.

«Может, если влезть на дерево, станут видны окрестности, и я пойму, куда идти?»

Он огляделся в поисках самого высокого дерева. Это оказалась прямая, гладкая сикомора, совсем без ветвей в нижней части ствола. Но он отлично умел лазать по деревьям и подумал, что, вероятно, сумеет взобраться на нее.

Обхватив ствол маленькими, но сильными ногами, Джеп начал подтягиваться дюйм за дюймом. Один раз, взобравшись фута на два, съехал вниз, а возобновив попытку, все время смотрел вверх, выискивая ближайшую ветку, за которую можно было бы ухватиться. Добравшись до первой такой ветки, он вцепился в нее руками и отпустил ноги, они повисли над землей. Он проболтался так с минуту, думая, что вот-вот упадет. Потом закинул ногу на соседний сук и оседлал его, тяжело дыша. Немного отдохнув, он полез выше, перебираясь с ветки на ветку. Земля становилась все дальше и дальше. Добравшись до вершины, Джеп просунул голову вверх сквозь листву и огляделся, но не увидел ничего, кроме деревьев – кругом одни деревья.

Он спустился на самый широкий и крепкий сук, земля была далеко внизу. Здесь, наверху, его никто не увидит. Он мог бы просидеть тут всю ночь, если бы только удалось не заснуть. Но он так устал, что ему казалось, будто все вокруг ходит ходуном. Закрыв глаза всего на минуту, он чуть не потерял равновесие, от страха очнулся и стал бить себя по щекам.

Здесь стояла мертвая тишина, сюда не доносились даже трескотня сверчков и ночные серенады лягушек-быков. Было тихо, страшно и таинственно. Но что это? Он даже подпрыгнул от испуга: голоса, где-то совсем рядом, приближаются, они уже здесь! Он посмотрел вниз, на землю, и увидел две фигуры, продиравшиеся через подлесок. Они шли прямо к полянке. О, о, слава богу! Наверное, это поисковики.

Однако в следующий момент он услышал голос – тоненький, испуганный, визгливый:

– Подождите! Пожалуйста, пожалуйста, отпустите меня! Я хочу домой!

Где же Джеп слышал этот голос? Ну конечно, это же голос Лемми!!!

Но что Лемми делает там, в лесу? Он ведь ушел домой. И с кем это он? Все эти вопросы вихрем пронеслись в голове Джепа, а потом вдруг его осенило, он понял, что происходит: беглый каторжник и Лемми!

Низкий, угрожающий голос сотряс воздух:

– Заткнись, сопляк!

Джеп услышал судорожные всхлипывания Лемми. Теперь голоса звучали совсем близко, почти прямо под деревом. От страха он затаил дыхание, ему стало слышно, как колотится его сердце, и в животе что-то больно сжалось.

– Сядь здесь, парень, – скомандовал каторжник, – и кончай хныкать, черт тебя дери!

Джеп видел, как Лемми беспомощно плюхнулся на землю и, перекатившись на живот, уткнулся лицом в мягкий мох, отчаянно пытаясь заглушить рыдания.

Каторжник остался стоять. Он был огромный, с мощными мускулами. Его волос Джеп не видел, их скрывала широкополая соломенная шляпа – такие шляпы носили каторжники, когда работали, скованные цепью.

– А теперь скажи мне, парень, – потребовал каторжник, толкая Лемми ногой, – сколько там этих, которые ищут меня?

Лемми молчал.

– Отвечай!

– Я не знаю, – еле слышно произнес Лемми.

– Ладно. Хорошо. Тогда скажи, какие части леса они уже прошерстили?

– Я не знаю.

– Черт бы тебя побрал! – Каторжник ударил Лемми по лицу, и тот снова зашелся в истерике.

«О нет! Нет! Не может быть, чтобы это происходило на самом деле, – подумал Джеп. – Это все сон, страшный сон. Я проснусь – и ничего этого не будет».

Он закрыл глаза и снова открыл их, пытаясь доказать самому себе, что все это лишь кошмарный сон. Но они остались на месте: каторжник и Лемми – и он, торчащий на дереве и не смеющий даже дышать от страха. Если бы у него было что-нибудь тяжелое, он бы сбросил это каторжнику на голову и вырубил бы его. Но у него ничего нет. Он оборвал свои размышления, так как каторжник заговорил снова:

– Ну, давай, вставай, парень, мы не можем торчать здесь всю ночь. Вон луна за тучи заходит – видно, дождь собирается.

Он стал смотреть на небо сквозь кроны деревьев.

У Джепа от страха кровь в жилах застыла; казалось, каторжник смотрит прямо на ту ветку, где он сидит. В любой момент он мог заметить его. Джеп закрыл глаза. Минуты тянулись долго, словно часы. Когда же наконец он набрался храбрости снова посмотреть вниз, то увидел, что каторжник пытается поднять Лемми. Значит, он его не увидел – слава богу!

– Давай, парень, пошел, пока я не задал тебе трепку! – Оторвав Лемми от земли, он держал его на весу, как мешок с картошкой. А потом неожиданно выронил. – А ну заткнись, сейчас же! – завопил он, и голос его был таким взвинченным, что Лемми замер на месте. Что-то происходило. Каторжник стоял под деревом, внимательно вслушиваясь в лес.

А потом Джеп тоже услышал. Что-то надвигалось сквозь подлесок: потрескивали ветки, шуршали потревоженные кусты. Оттуда, где он сидел, ему было видно: десять человек, окружив поляну, стягивали кольцо. Но каторжник лишь слышал шум, он не мог знать, что это, и запаниковал.

– Сюда, мы здесь! Сюда… сюда!.. – завопил Лемми. Но каторжник схватил его за затылок и вжал лицом в землю. Мальчик извивался и лягал его ногами, а потом вдруг обмяк и сделался неподвижен. Джеп увидел, как каторжник отнял руку от его затылка. Что-то случилось с Лемми. В голове у Джепа как будто произошел взрыв: он понял – Лемми мертв! Каторжник удушил его до смерти!

Люди больше не таились, они бешено вырвались из подлеска. Каторжник понял, что попался, он попятился к дереву, на котором сидел Джеп, прислонился к нему спиной и завыл.

Все было кончено. Джеп заорал, мужчины увидели его, подставили руки, чтобы поймать, он прыгнул и без единой царапины оказался на руках у одного из них.

На каторжника надели наручники, а он продолжал кричать:

– Чертов сопляк! Это все из-за него!

Джеп взглянул на Лемми. Один из поисковиков склонился над ним, и Джеп услышал, как, повернувшись к стоявшему рядом товарищу, тот сказал:

– Всё, мертвее мертвого.

И тут Джеп начал хохотать, он хохотал истерически, и горячие соленые слезы катились по его щекам.

Если я забуду тебя

Вот уже почти час Грейс стояла на крыльце, ожидая его. Когда они встретились сегодня днем в городе, он сказал, что придет в восемь. Было уже десять минут девятого. Она села на стоявшие на крыльце качели и постаралась не думать о его приходе и даже не смотреть в ту сторону дороги, где находился его дом, потому что знала: если о чем-то думать, это никогда не случится. Он просто не придет.

– Грейс, ты все еще там? Он еще не пришел?

– Нет, мама.

– Ну не можешь же ты просидеть там всю ночь, иди в дом.

Она не хотела идти в дом, сидеть в старой душной гостиной и смотреть, как отец читает новости, а мать разгадывает кроссворд. Она хотела оставаться здесь, в ночи, которую можно было вдохнуть, почувствовать ее запах и даже потрогать. Ночь казалась настолько осязаемой, что она словно ощущала ее прикосновение, подобно прикосновению нежного синего атласа.

– Вон он идет, мама, – солгала она, – идет сюда по дороге, я побегу ему навстречу.

– Ничего подобного ты не сделаешь, Грейс Ли, – ответила мать зычным голосом.

– Нет, мама, нет, я побегу! Скоро вернусь, только попрощаюсь.

Она сбежала по ступенькам крыльца и припустила по дороге, прежде чем мать успела сказать что-нибудь еще, – решила, что просто будет идти вперед, пока не встретится с ним, даже если придется дойти до самого его дома. Это была очень важная для нее ночь, не то чтобы счастливая, но в любом случае прекрасная.

Спустя все эти годы он уезжал из города. После его отъезда все станет таким странным. Она знала: ничто не будет больше таким, каким было. Однажды в школе, когда мисс Саарон задала им написать стихотворение, Грейс сочинила стихи о нем, они оказались такими хорошими, что их напечатали в городской газете. Назвала она свое стихотворение «В сердце ночи», и сейчас, неспешно идя по освещенной луной дороге, вспомнила две первые строки:

 
Моя любовь – как яркий солнца свет,
Что без следа разгонит ночи тьму.
 

Однажды он спросил ее, действительно ли она его любит. Она ответила: «Сейчас я тебя люблю, но мы ведь еще дети, и это детская любовь». Однако теперь она понимала, что солгала, солгала самой себе, потому что в этот краткий миг не сомневалась: она по-настоящему любит его, а тогда, всего месяц назад, была совершенно уверена, что все это ребячество и глупость. Теперь, когда он уезжал, она точно знала, что это не так. Как-то после эпизода со стихотворением он сказал ей, что не следует принимать свои чувства всерьез, в конце концов, ей всего шестнадцать. «К тому времени, когда нам будет по двадцать лет, если кто-нибудь упомянет при тебе мое или при мне твое имя, мы, может быть, даже не вспомним, о ком речь». Ей это показалось ужасным. Да, он ее, вероятно, забудет. Вот уедет сейчас, и, возможно, она его больше никогда не увидит. Он станет выдающимся инженером, как мечтает, а она будет по-прежнему прозябать в этом маленьком южном городишке, о существовании которого никто никогда и не слышал. «А может, он не забудет меня? – сказала она себе. – Может, он вернется за мной и увезет отсюда в какой-нибудь большой город вроде Нового Орлеана, или Чикаго, или даже Нью-Йорка?» От одной мысли об этом глаза ее засверкали безумным счастьем.

Запах сосен, с обеих сторон окружавших дорогу, пробудил в ней воспоминания о радостных временах, когда они вместе участвовали в пикниках, совершали прогулки верхом и ходили на танцы.

Она вспомнила, как он попросил ее пойти с ним на школьный бал. Это было сразу после того как они познакомились. Он был очень хорош собой, и она страшно гордилась: ведь никто и подумать не мог, что малышка Грейс Ли со своими зелеными глазами и веснушками получит такой приз. Она была так горда и взволнованна, что почти забыла все танцевальные па и очень смутилась, пойдя не с той ноги, из-за чего он невольно наступил ей на ногу и порвал шелковый чулок.

И как раз когда она убедила себя, что это настоящая любовь, вмешалась ее мать и заявила, что они еще дети, а дети просто не в состоянии понять, что такое настоящая «привязанность», как она выразилась.

Потом девчонки, которые зеленели от зависти, начали кампанию «Нам не нравится Грейс Ли». «Вы только посмотрите на эту дурочку, – шептались они. – Она же прямо вешается ему на шею». «Она ничуть не лучше, чем какая-нибудь… какая-нибудь… шлюшка». «Чего бы я ни отдала, чтобы узнать, что там между ними происходит, но, боюсь, это было бы слишком скандально для моих ушей».

При воспоминании об этих маленьких самодовольных лицемерках Грейс невольно ускорила шаг. Ей никогда не забыть драку, которая случилась между ней и Луизой Биверс, когда она застала ту за чтением ее письма куче хохочущих девчонок в туалете. Луиза выкрала это письмо из книги Грейс и читала его им вслух, сопровождая чтение преувеличенными издевательскими жестами и потешаясь над тем, что вовсе не было смешным.

«Да ладно, все это ничего не стоящая чепуха», – подумала она.

Луна ярко сияла в небе, окутанная бледными тусклыми облаками, словно тонкой кружевной шалью. Грейс засмотрелась на нее. Скоро она дойдет до его дома. Осталось лишь подняться на этот пригорок, потом спуститься – и вот она уже там. Это был славный маленький дом, крепкий и основательный – идеальное место для него, подумала она.

Иногда ей казалось, что это просто сентиментальность, детская любовь, но сейчас она была уверена, что это не так. Он уезжает. Будет жить у своей тети в Новом Орлеане. Его тетя актриса, Грейс это не очень нравилось, она слышала, что актеры – народ сомнительный.

О своем отъезде он сообщил ей только вчера. «Должно быть, побаивался, – подумала она, – теперь настала моя очередь бояться». О, как все будут злорадствовать, что он уехал и она осталась одна, Грейс так и видела их смеющиеся физиономии.

Она откинула со лба светлую прядь. В вершинах деревьев гулял прохладный ветерок. Уже почти поднявшись на пригорок, она вдруг почувствовала, что он поднимается с другой стороны и что они сойдутся как раз на вершине. Ее даже бросило в жар, таким отчетливым было предчувствие. Она не хотела плакать, она хотела улыбаться. Грейс нащупала в кармане свою фотографию, которую он просил принести. Это был плохой любительский снимок, который сделал какой-то мужчина во время карнавала, проходившего через их город. На снимке она даже была мало на себя похожа.

Дойдя почти до вершины, она не захотела идти дальше. До тех пор пока она не сказала ему «до свидания», он все еще словно бы оставался с ней. Грейс села в мягкую вечернюю траву у обочины дороги и стала ждать его.

«Все, чего я хочу и на что надеюсь, – мысленно сказала она, уставившись в темное, заполненное луной небо, – это чтобы он не забыл меня. Наверное, это все, на что я имею право надеяться».

Мисс Белл Ранкин

Мне было восемь, когда я впервые увидел мисс Белл Ранкин. Стоял жаркий августовский день. На расчерченном багровыми полосами небе солнце клонилось к закату, и сухой раскаленный воздух, дрожа, поднимался от земли.

Я сидел на ступеньках парадного крыльца, наблюдая за приближающейся негритянкой и недоумевая, как ей удается тащить такой огромный тюк выстиранного белья на голове. Она остановилась и, ответив на мое приветствие, рассмеялась характерным негритянским смехом – протяжным и темным. Именно в тот момент на противоположной стороне улицы появилась медленно идущая мисс Белл. Увидев ее, прачка словно вдруг испугалась и, оборвав фразу на середине, заспешила восвояси.

Я долго и пристально смотрел на проходившую мимо незнакомку, которая стала причиной столь странного поведения прачки. Незнакомка была маленькой, одетой во все черное с какой-то полоской и пыльное, она выглядела неправдоподобно старой и морщинистой. Пряди жидких седых мокрых от пота волос прилипли ко лбу. Она шла, опустив голову и уставившись в немощеный тротуар, словно искала что-то. Старая черно-рыжая собака брела за ней, отрешенно ступая по следам хозяйки.

После этого я видел ее много раз, но то первое впечатление, почти видение, навсегда осталось самым запомнившимся – мисс Белл, бесшумно идущая по улице, маленькие облачка красной пыли вьются вокруг ее ног, и она постепенно исчезает в сумерках.

Несколько лет спустя я сидел в угловой аптеке-закусочной мистера Джоуба, взбалтывая в стакане его фирменный молочный коктейль. Я занимал табурет у дальнего конца стойки, а на другом ее конце сидели два известных в городе ковбоя – завсегдатаи закусочной и какой-то чужак.

На вид этот чужак был гораздо более респектабелен, чем обычные посетители заведения мистера Джоуба. Но внимание мое привлекло не это, а то, что он говорил, – хриплым голосом, растягивая слова.

– Парни, вы не знаете кого-нибудь в округе, у кого можно купить саженцы японской камелии? Я ищу их для сада одной восточной дамы, которая обустраивает усадьбу в Натчезе.

Парни переглянулись, потом один из них, толстый, с выпученными глазами, любивший поддевать меня, ответил:

– Я вам так скажу, мистер, из всех, кого я знаю в округе, единственный человек, у которого есть обалденная камелия, – это чокнутая старая кукла мисс Белл Ранкин. Она живет в полумиле отсюда, в, прямо скажем, ведьмовском на вид доме. Он старый и наполовину развалившийся, построенный еще до Гражданской войны. Очень чудной дом, но если вы ищете японские камелии, то у хозяйки они – самые клёвые, какие я только видел.

– Да, – подхватил другой парень, прыщавый блондин, подпевала толстяка. – Авось она вам продаст. По тому, что я слыхал про нее, она там у себя помирает с голоду. У нее нет ни фига, кроме старого негра, который живет при доме и копается в земле на заросшем сорняками клочке, который они называют садом. Да вот тут на днях говорили, что она таскается на Грошовый рынок и подбирает там подгнившие овощи, ей их торговец Оли Петерсон дает. Вы такой чудной ведьмы отродясь не видали – выглядит так, будто ее пыльным мешком огрели. Негры ее настолько боятся, что…

Но незнакомец прервал этот бурный поток информации и спросил:

– Так значит, вы считаете, она может продать?

– А то! – сказал толстяк, самодовольно ухмыляясь, – уж ему ли, мол, не знать.

Мужчина поблагодарил собеседников и направился к выходу, но потом вдруг обернулся и сказал:

– А как, ребята, насчет того, чтобы проехаться со мной и показать, где это? Я вас потом привезу обратно.

Два бездельника согласились, не раздумывая. Лодырей вроде них хлебом не корми – дай только покрасоваться в автомобиле, особенно с чужаком; им казалось, что это придает обоим значительность людей со связями, к тому же их наверняка угостят папиросами.

Приблизительно неделю спустя я снова зашел к мистеру Джоубу и узнал, чем та поездка закончилась. Толстяк с жаром поведал об этом аудитории, состоявшей из двух человек: мистера Джоуба и меня. Чем дольше он говорил, тем громче и драматичнее звучал рассказ.

– Говорю вам, эту старую ведьму надо метлой гнать из города. Она чокнутая, как настоящий псих. Когда мы туда подъехали, она перво-наперво попыталась нас выставить. Потом натравила на нас своего придурочного старого пса. Тот как пить дать еще более древний, чем хозяйка. Ну так вот, этот дворняга вознамерился выдрать из меня кусок мяса, я, знамо дело, засветил ему ногой прямо по зубам, тогда она подняла дикий ор. Потом наконец старый негр унял ее, так что мы смогли все-таки поговорить. Мистер Фергюсон, ну, тот чужак, объяснил ей, как он хочет купить ее цветы, ну, знаете, те старые японские камелии. А она ему: ничего, мол, и слышать не желаю, а кроме того, не стану продавать никакие свои цветы, потому что люблю их больше всего на свете. А теперь слушайте главное: мистер Фергюсон предложил ей двести долларов всего за одно такое деревце. Вы представляете?! Две сотни монет! А старая карга велела ему убираться из ее дома. Так что в конце концов мы поняли: это бесполезно – и уехали. Мистер Фергюсон дико расстроился, он-то рассчитывал, что деревья уже у него в кармане; сказал, что у старухи они самые красивые, какие он когда-либо видел.

Толстяк откинулся назад и глубоко вздохнул, утомленный собственным длинным повествованием.

– Черт! – сказал он. – Чего еще можно хотеть за эти старые коряги? Две сотни монет за штуку! Поди, нехилые деньги.

Выйдя от мистера Джоуба, я всю дорогу до дома думал о мисс Белл. Я вообще часто размышлял о ней. Мне казалось, она слишком старая, чтобы быть еще живой. Должно быть, ужасно дожить до такой старости. И я не мог понять, почему она так держалась за свои камелии. Конечно, они красивые, но если она такая бедная… Впрочем, я был молод, а она очень стара, и у нее мало чего оставалось в этой жизни. Я был так молод, что и представить себе не мог, будто когда-нибудь тоже состарюсь и могу даже умереть.

Было первое февраля. Рассвет занялся унылый, серый, небо было исполосовано перламутрово-белыми прожилками. На улице сильно похолодало, дул порывистый ветер, жадно набрасывавшийся на серые голые ветви деревьев, окружавших печальные руины когда-то величественной усадьбы «Розовая поляна», где жила мисс Ранкин.

В комнате было холодно, когда она проснулась, с карниза крыши свисали длинные ледяные слезы. Окинув взглядом этот унылый вид, она поежилась и с трудом заставила себя вылезти из-под сшитого из разноцветных лоскутов веселенького одеяла. Опустившись на колени перед очагом, стала разжигать сухие ветки, которые Лен собрал накануне. Ее сморщенная желтая ручка долго боролась со спичкой, чиркая ею по шершавой поверхности кремниевого бруска.

Через некоторое время огонь занялся, послышалось шипение вспыхивавших языков пламени и потрескивание поленьев, напоминавшее перестук костей. Постояв немного перед излучавшим тепло очагом, она неуверенно двинулась к ледяному умывальнику.

Одевшись, мисс Белл подошла к окну. Начинал падать снег, редкий водянистый снег, какой бывает на Юге зимой. Он таял, едва коснувшись земли, но при воспоминании о предстоящем ей днем долгом пути в город за едой мисс Белл почувствовала себя неважно, у нее закружилась голова. А потом она открыла рот от изумления, увидев, что внизу, в саду, зацвели японские камелии, они были прекраснее, чем когда бы то ни было прежде. Живые красные лепестки замерзли и стали неподвижны.

Однажды, много лет назад, вспомнила она, когда Лилли была маленькой девочкой, она набрала огромную корзину этих лепестков, и просторные пустые комнаты «Розовой поляны» наполнились их нежным ароматом, а Лилли потихоньку таскала их и раздавала негритянским детям. Вот уже по меньшей мере двенадцать лет как она не видела Лилли.

«Бедная Лилли, она и сама уже старуха. Мне только исполнилось девятнадцать, когда она родилась, я была тогда молодой и хорошенькой. Джед, бывало, говорил, что я – самая красивая девушка из всех, кого он когда-либо знал, – но это было так давно. Даже припомнить не могу, когда я начала становиться такой, как сейчас. Не помню, когда я обеднела, когда начала стареть. Наверное, после того как ушел Джед. Интересно, что с ним сталось? Он тогда просто встал и сказал, что я сделалась уродливой, измочаленной, и ушел, оставив меня одну, если не считать Лилли, но от Лилли не было никакого толку, никакого…»

Она закрыла лицо руками, ей все еще было больно вспоминать, и все же она почти каждый день вспоминала одно и то же, и иногда чуть с ума не сходила от этого, начинала кричать и визжать, как тогда, когда приехал человек с двумя этими болванами-зубоскалами, который хотел купить ее камелии, она бы никогда их не продала. Но мужчина напугал ее, она боялась, что он украдет ее деревья, – и что она сможет сделать? А люди будут смеяться, как всегда. Вот почему она кричала на них, вот почему она ненавидела их всех.

В комнату вошел Лен. Это был негр невысокого роста, старый и сгорбленный, со шрамом через весь лоб.

– Мисс Белл, – спросил он сиплым голосом, – вы никак в город идти надумали? Я бы на вашем месте никуда не ходил, мисс Белл. Там сегодня жуть какая погода. – Когда он говорил, изо рта у него в холодном воздухе вырывались клубочки мутного пара.

– Нет, Лен, я должна пойти сегодня в город. Подожду еще немного и пойду, хочу вернуться засветло.

Снаружи из дряхлого дымохода ленивыми кольцами поднимался дым, повисая над крышей синим туманом, будто замороженный, – а потом резкий порыв ветра уносил его прочь.

К тому времени, когда мисс Белл, возвращаясь домой, начала взбираться по склону холма, уже стояли сумерки. В эти зимние дни темнота наступала быстро. Сегодня она обрушилась так стремительно, что мисс Белл даже поначалу испугалась. Никакого сияющего заката – только жемчужная серость неба, переходящая в густую черноту. Снег не прекращался, и дорога была покрыта холодной слякотью. Ветер усилился, и под его порывами резко потрескивали сухие ветви деревьев. Мисс Белл сгибалась под тяжестью корзины. День оказался удачным. Мистер Джонсон дал ей почти треть окорока, а коротышка Оли Петерсон – целую кучу подпорченных овощей. Ей не придется ходить за едой минимум недели две.

Дойдя до дома, она опустила корзину на землю и остановилась на минутку, чтобы отдышаться. Потом подошла к своим камелиям и начала срывать самые большие, похожие на розы цветки. Один из них она прижала к лицу, но не почувствовала прикосновения. Набрав столько, сколько могла унести в одной руке, она направилась обратно к корзине, когда ей вдруг послышался голос. Она замерла на месте и прислушалась, однако единственным звуком было завывание ветра.

Внезапно она почувствовала, что оседает на землю, но ничего не могла поделать. Протянув руку, она попыталась схватиться за что-нибудь, но там, в темноте, ничего не было. Лишь огромные волны пустоты накатывали на нее, принося мимолетные вспышки воспоминаний всей ее жизни – Лилли, Джед и отчетливый образ матери с длинной тонкой розгой.

Я помню тот холодный зимний день, когда тетя Дженни взяла меня с собой в старую развалюху, где жила мисс Белл. Мисс Белл умерла накануне ночью, ее нашел цветной старик, который жил у нее в усадьбе. Посмотреть на нее собрались едва ли не все жители городка. Ее еще не увезли – ждали разрешения коронера, – поэтому мы увидели ее в том положении, в каком она умерла. Я тогда впервые в жизни смотрел на мертвого человека и никогда этого не забуду.

Она лежала во дворе возле тех самых своих японских камелий. Морщины на лице разгладились, а вокруг повсюду были разбросаны яркие цветы.

Она казалась такой маленькой и совсем молодой. Крохотные снежинки припорошили ее волосы, а один цветок был прижат к щеке. Я подумал тогда, что это одно из самых красивых зрелищ, какие мне доводилось видеть.

Все говорили о том, как это печально и все такое, но мне это казалось странным, потому что там были те же люди, которые всегда смеялись и отпускали шуточки на ее счет.

Да, мисс Белл Ранкин была, конечно, странной и, может быть, немного чокнутой, но в то февральское утро, уже остывшая, с цветком, прижатым к щеке, неподвижная и умиротворенная, она выглядела прелестно.