Текст книги "Когда пируют львы"

Глава 5

Следующие дни были тяжелыми. Сознание Гаррика ушло за границы царства рассудка, он блуждал в горячечном мире бреда. Тяжело дыша, мальчик в большой кровати вертел из стороны в сторону красное от жара лицо, плакал и стонал; обрубок ноги распух, стежки швов так натянулись, что врезались в разбухшую плоть. На простынях оставался желтый, дурно пахнущий гной.

Рядом с ним постоянно была Ада. Она вытирала пот с его лица и меняла повязки на ноге, подносила стакан с водой к его губам и успокаивала, когда он начинал метаться в бреду. Глаза ее от усталости и тревоги глубоко ввалились, но она не оставляла Гаррика. Уэйт не мог этого вынести. Испытывая чисто мужской ужас перед страданиями, он начинал задыхаться, если оставался в комнате; каждые полчаса он заглядывал, останавливался у кровати, потом поворачивался, выходил и снова принимался бесконечно расхаживать по дому. Ада слышала его тяжелые шаги в коридорах.

Шон тоже оставался в доме – он сидел на кухне или в дальнем конце веранды. Никто не разговаривал с ним, даже слуги; когда он пытался пробраться в комнату Гаррика, его прогоняли. Он был одинок отчаянным одиночеством виноватого: Гарри умирает, Шон понимал это по зловещей тишине, нависшей над Тёнис-краалем. Не слышно было ни разговоров и звона посуды в кухне, ни басистого смеха отца, даже собаки приуныли. Смерть стояла у дверей. Шон угадывал ее в зловонии грязных простыней, которые через кухню проносили из комнаты Гаррика; это был тяжелый запах – запах зверя. Иногда Шон почти видел смерть – даже ясным днем, сидя на веранде, он чувствовал, что она рядом, как тень на краю поля зрения. У нее еще нет обличья. Это темнота, холод, которые постепенно набирают силу в доме, чтобы забрать его брата.

На третий день Уэйт Кортни с ревом выбежал из комнаты Гаррика. Он промчался через дом и ринулся к конюшне.

– Карли! Где ты? Седлай Ройберга! Быстрей, парень, быстрей, черт побери! Он умирает, слышишь ты, умирает!

Шон не двинулся с места – он сидел у задней двери около стены. Он только крепче прижал к себе Тинкера, и пес коснулся его щеки холодным носом; отец сел на лошадь и уехал. Копыта простучали по дороге в Ледибург, а когда топот затих, Шон встал и неслышно вошел в дом. Он постоял у комнаты Гаррика, прислушался, потом тихо отворил дверь и вошел. Ада повернулась к нему; у нее было усталое лицо. Она выглядела гораздо старше своих тридцати пяти лет, но черные волосы, как всегда, были аккуратно убраны в тугой пучок на затылке, а одежда была свежей и чистой. Несмотря на усталость, она по-прежнему была очень красива. В ней были доброта и мягкость, которые не смогли уничтожить страдания и тревога. Она протянула к Шону руку; он подошел, встал рядом с ней и посмотрел на Гаррика. И понял, почему отец отправился за врачом. В комнату пришла смерть – сильная и холодная, она нависла над кроватью. Гаррик лежал совершенно неподвижно – лицо его пожелтело, глаза были закрыты, а губы потрескались и пересохли.

Горло Шона перехватило от сознания одиночества и вины, у него вырвались сухие рыдания, которые заставили его осесть на пол, спрятать лицо в коленях у Ады и заплакать. Он плакал как в последний раз в жизни, плакал, как плачет мужчина – каждое рыдание, полное боли, словно разрывало что-то у него внутри.

Уэйт Кортни вернулся из Ледибурга с врачом, и Шона опять выгнали из комнаты и закрыли дверь. Ночью он слышал какие-то звуки из комнаты Гаррика, негромкие голоса и шаги по желтому деревянному полу. Утром все закончилось. Кризис миновал, Гаррик остался жить, но его тело и разум так никогда и не оправились полностью от тяжелой травмы.

Прошла долгая неделя, прежде чем он смог самостоятельно есть. Первым делом ему понадобился брат. Гаррик мог говорить только шепотом, но спросил, где Шон. И Шон часами сидел с ним. Когда Гаррик засыпал, Шон уходил из его комнаты, брал удочку и с лающим рядом Тинкером убегал в вельд.[3]3
  Южноафриканская степь.


[Закрыть] О глубине раскаяния Шона говорило то, что он мог так долго оставаться в комнате больного.

Но Шон чувствовал себя, как жеребенок на привязи – никто не знал, чего стоило ему тихо сидеть у постели Гаррика, когда тело горело и зудело от нерастраченной энергии, а мысли безостановочно метались.

Потом Шону пришла пора отправляться в школу. Он уехал утром в понедельник, еще затемно. Гаррик прислушивался к звукам, сопровождавшим его отъезд – ржанию лошадей на дороге, последним наставлениям Ады:

– Я положила под рубашки бутылочку с микстурой от кашля. Отдай фрейлейн, как только разберешь вещи. Она проследит, чтобы ты принимал ее при первых же признаках простуды.

– Да, ма.

– В маленькой сумке – шесть ночных сорочек, по одной на каждую ночь.

– Ночные сорочки носят девчонки, но я сделаю как ты говоришь, ма.

– Молодой человек! – Голос Уэйта. – Поторопись со своей овсянкой, нам пора выезжать, если я хочу попасть в город к семи часам.

– Можно мне попрощаться с Гарриком?

– Ты уже попрощался с ним вчера вечером. Он еще спит.

Гаррик открыл рот, чтобы крикнуть, но он знал, что его не услышат. Он лежал тихо и различал, как скрипят в столовой отодвигаемые от стола стулья, как шаги удаляются на веранду, потом раздались звуки прощания, и наконец под колесами экипажа захрустел гравий – коляска выехала на дорогу. После того как Шон с отцом укатили, в доме стало очень тихо.

После этого в бесцветном течении времени единственными яркими пятнами для Гаррика стали уик-энды. Он страстно ждал их, а после каждого уик-энда время тянулось бесконечно – особенно для него, маленького и больного. Ада и Уэйт до некоторой степени понимали, что он чувствует. Главным местом дома стала его комната – они принесли из гостиной два больших мягких кресла, поставили по обе стороны от кровати и проводили в них вечера.

Отец держал в зубах трубку, рядом с ним стоял бокал с бренди. Он строгал деревянную ногу и гулко смеялся. Ада шила, и оба старались развеселить Гаррика. Возможно, именно потому, что они пытались делать это сознательно, их преследовали неудачи. А может, невозможно было преодолеть разницу в возрасте и вернуться в мир юности. Всегда существует непонимание, преграда между взрослыми и тайным миром детства. Гаррик смеялся вместе с родными, они много разговаривали, но это было совсем не то, что с Шоном. Днем Аде приходилось заниматься большим хозяйством, а внимания Уэйта требовали пятнадцать тысяч акров земли и две тысячи голов скота. Для Гаррика это была пора одиночества. Если бы не книги, он бы не вынес этого. Он читал все, что давала ему Ада – Стивенсона, Свифта, Дефо, Диккенса и даже Шекспира. Большая часть прочитанного его не интересовала, но он читал жадно, опий печатного слова помогал ему прожить долгие дни до пятницы, когда Шон возвращался домой.

Зато уж когда Шон появлялся, по дому словно проносился сильный свежий ветер. Хлопали двери, лаяли собаки, бегали слуги, в коридорах слышались шаги. Больше всего шума создавал сам Шон, но не только он. С ним приезжали товарищи – ребята из его класса деревенской школы.

Они все признавали верховенство Шона с такой же готовностью, как Гаррик, и их повиновение обеспечивали не только кулаки Шона, но и его заразительный смех и ощущение возбуждения, которое всегда сопровождало его. Тем летом они приезжали в Тёнис-крааль группами, иногда по трое на спине одного пони – сидели, как ласточки на ограде. И к тому же их привлекала культя Гаррика.

Шон очень гордился ею.

– Вот здесь доктор зашивал, – говорил он, показывая на следы иглы в розовой плоти.

– Можно дотронуться?

– Не очень сильно, а то разорвется.

Никогда в жизни Гаррик раньше не был объектом такого внимания. Он улыбался, глядя широко раскрытыми глазами на кружок серьезных лиц.

– Как-то странно на ощупь. И горячая.

– А тебе больно?

– Как он перерубил кость? Топором?

– Нет. – Шон был единственным, кто мог ответить на такие технические вопросы. – Пилой, как полено.

И Шон показывал рукой, как это было.

Но даже эта увлекательная тема не могла надолго задержать их, и вскоре дети начинали ерзать.

– Эй, Шон, мы с Карлом нашли гнездо с птенцами. Хочешь взглянуть?

– Пошли ловить лягушек!

Гаррик в отчаянии вмешивался:

– Можете посмотреть мою коллекцию марок. Она здесь, в шкафу.

– Нет, мы уже видели ее на прошлой неделе. Лучше пойдем гулять!

В этот момент Ада, которая слушала разговор через открытую кухонную дверь, приносила еду. Кексустеры,[4]4
  Koeksusters, от голландского koekje – печенье; пончики, которые обмакнули в мед или сахарный сироп.


[Закрыть] жаренные в меду, шоколадное печенье с мятой, арбузный конфитюр и с полдесятка других деликатесов.

Она знала, что теперь дети не уйдут, пока все не прикончат, знала также, что потом будут желудочные расстройства, но это было предпочтительнее, чем позволить Гаррику лежать одному и слушать, как дети убегают в холмы.

Уик-энды были короткими, пролетали стремительно, и для Гаррика начиналась новая бесконечная неделя. Всего их было восемь, восемь ужасных недель, прежде чем доктор Ван Роойен разрешил ему весь день сидеть на веранде.

Потом, неожиданно для Гаррика, появилась перспектива обрести подвижность. Нога, которую вырезал Уэйт, была почти готова – отец устроил кожаное гнездо, куда входила бы культя, и прибил его медными гвоздями с плоскими шляпками; работал он старательно, придавая форму коже и приспосабливая полоски, которые будут удерживать ногу на месте. Гаррик тем временем упражнялся на веранде – прыгал рядом с Адой, положив руку ей на плечо, лицо у него было сосредоточенное, а на щеках, давно не знавших солнца, отчетливо выделялись веснушки. Дважды в день Ада садилась на подушки перед стулом Гаррика и растирала культю метиловым спиртом, чтобы укрепить ее перед первым контактом с жесткой кожаной корзинкой.

– Как удивится старина Шон, правда? Когда увидит, как я хожу.

– Все удивятся, – соглашалась Ада. Она оторвала взгляд от ноги Гаррика и улыбнулась.

– Можно попробовать сейчас? Тогда я смогу пойти с ним на рыбалку, когда он приедет на субботу.

– Не нужно сразу ожидать слишком многого, Гарри. Вначале будет нелегко. Тебе придется учиться пользоваться ею. Как ездить верхом. Помнишь, как ты часто падал, когда учился?

– Но можно начать сейчас?

Ада протянула руку к бутылочке со спиртом, налила немного на руку и принялась растирать культю.

– Надо подождать разрешения доктора Ван Роойена. Теперь уже скоро.

И действительно – после очередного посещения доктор Ван Роойен переговорил с Уэйтом, когда они вдвоем шли к повозке врача.

– Можете начинать приучать его к деревянной ноге, это его займет. Но не позволяйте ему переутомляться и следите, чтобы протез не натирал ногу. Нам не нужна новая инфекция.

Деревянная нога. Уэйт про себя повторял это отвратительное сочетание слов, глядя вслед коляске врача. Деревянная нога. Он стиснул кулаки – не хотелось поворачиваться и видеть полное ожидания лицо на веранде.

Глава 6

– Ты уверен, что тебе удобно?

Уэйт присел перед стулом Гаррика, прикрепляя протез; Ада стояла рядом с ним.

– Да, да, я хочу попробовать. Вот удивится старина Шон! Я смогу пойти с ним в школу в понедельник? – Голос Гаррика дрожал от возбуждения.

– Посмотрим, – неопределенно ответил Уэйт. Он поднялся и остался рядом со стулом.

– Ада, дорогая, возьми его за другую руку. Теперь слушай, Гарри! Я хочу, чтобы ты сначала почувствовал ее. Мы тебе поможем, а ты просто стой и постарайся удержать равновесие.

Гаррик энергично кивнул.

– Хорошо, начинай.

Гаррик со скрипом подволок к себе деревянную ногу. Родители подняли его, и он перенес на нее свою тяжесть.

– Посмотрите, я стою на ней. Смотрите, я стою! – Лицо его светилось. – Дайте мне пойти!

Ада посмотрела на мужа, тот кивнул. Вдвоем они повели Гаррика вперед. Он дважды споткнулся, но родные держали его. Стук, стук – нога стучала по доскам. Прежде чем они дошли до конца веранды, Гаррик научился при передвижении высоко поднимать деревянную ногу.

Потом они повернули назад, и по пути к стулу Гаррик споткнулся только раз.

– Отлично, Гарри, ты хорошо справляешься, – рассмеялась Ада.

– Очень скоро сможешь ходить самостоятельно. – Уэйт с облегчением улыбнулся. Он не надеялся, что будет так легко, и Гаррик ухватился за его слова.

– Позволь мне постоять одному.

– Не в этот раз, мальчик, для одного дня ты сделал достаточно.

– О, па. Пожалуйста! Я не буду ходить, просто постою. Вы с мамой сможете подхватить меня. Пожалуйста, па, пожалуйста!

Уэйт колебался, и к просьбам Гаррика присоединилась Ада.

– Позволь ему, дорогой, он так хорошо справляется! Он станет уверенней в себе.

– Ну хорошо. Но не пытайся ходить, – согласился Уэйт.

– Ты готов, Гарри? Отпусти его.

Они осторожно убрали руки. Гарри чуть покачнулся, и их руки метнулись назад.

– Со мной все в порядке, не держите меня.

Он уверенно улыбнулся им, и они снова отпустили его. Несколько мгновений он стоял прямо и устойчиво, потом посмотрел вниз. Улыбка на его лице застыла. Он один на высокой горе. В животе все перевернулось, и Гаррик испугался – отчаянно, беспричинно испугался. Дернулся, и прежде чем его смогли подхватить, у него вырвался крик:

– Я падаю! Уберите ее! Уберите!

Его быстро усадили на стул.

– Уберите ее! Я упаду!

Эти полные ужаса крики разрывали Уэйту сердце, когда он торопливо развязывал кожаные ремни, державшие ногу.

– Я ее снял, Гарри, ты в безопасности. Я тебя держу.

Уэйт поднял сына на руки и прижал к груди, пытаясь успокоить силой своих рук и защитить своим телом, но Гаррик продолжал биться и кричать.

– Отнеси его в дом, в спальню, – сказала Ада, и Уэйт побежал, по-прежнему прижимая сына к груди.

И тут Гаррик впервые отыскал свое убежище.

В миг, когда ужас стал нестерпимо сильным, что-то сдвинулось у него в голове, пролетело за глазами, как крылья мотылька. Все вокруг посерело, словно затянулось туманом, который сгустился и перекрыл все видимое и слышимое. В этом тумане было тепло и уютно. Никто не сможет тронуть его здесь, потому что туман окутывает и защищает его. Здесь он в безопасности.

– Кажется, он уснул, – прошептал Уэйт жене, но в его голосе звучало удивление. Он внимательно посмотрел на лицо мальчика, прислушался к его дыханию. Все произошло слишком быстро – это было неестественно.

И все же… все же казалось, что с Гарри все в порядке.

– Как ты считаешь, может, вызвать врача? – спросила Ада.

– Нет. – Уэйт покачал головой. – Я укрою его и посижу с ним, пока он не проснется.

Гаррик пришел в себя вечером, сел и улыбнулся родителям, словно ничего не произошло. Успокоенный и оживленный, он съел плотный ужин. О ноге никто не упоминал. И сам Гаррик словно забыл о ней.

Глава 7

В пятницу после обеда вернулся домой Шон. У него был синяк под глазом, но не свежий. По краям кровоподтек уже позеленел. Шон не распространялся о том, как получил его. Мальчик принес с собой ловушки для мух, яйца, которые отдал Гаррику, змею в картонном коробке, которую Ада немедленно приговорила к смерти вопреки страстной речи Шона в ее защиту, и лук, вырезанный из древесины дерева м’сенга – лучшей древесины для лука, по мнению Шона, не существовало.

Его прибытие, как всегда, вызвало перемены в жизни Тёнис-крааля – стало больше шума, больше движения и больше смеха.

На ужин было много жареного мяса с картошкой, запеченной в мундире. Это была любимая еда Шона, и он ел как голодный питон.

– Не набивай так рот, – Уэйт, сидевший во главе стола, укорял его, но ласково. Трудно было не проявлять любовь к сыновьям. Шон воспринял укор в том же духе, в каком он был сделан.

– Сука Фрикки Оберхольстера принесла щенят, целых шесть.

– Нет, – твердо заявила Ада.

– Ма, только одного!

– Ты слышал, что сказала мама!

Шон полил мясо соусом, разрезал картофелину пополам и поднес половину ко рту. Попытка не пытка. Он и не ожидал, что получит разрешение.

– Чему вас учили на этой неделе? – поинтересовалась Ада.

Неприятный вопрос. Шон учился лишь настолько, чтобы избежать неприятностей, но не более.

– Многому, – ответил он неопределенно и тут же сменил тему. – Ты закончил ногу Гарри, па?

Наступило молчание. Лицо Гаррика потеряло всякое выражение, он опустил глаза к тарелке. Шон положил в рот вторую половину картофелины и заговорил с набитым ртом:

– Если закончил, мы с Гарри пойдем завтра рыбачить к водопаду.

– Не говори с набитым ртом! – с излишней яростью рявкнул Уэйт. – Что за свинская манера?

– Прости, па, – насупился Шон.

Остаток ужина прошел в тревожном молчании, и как только закончился, Шон убежал в спальню. Гаррик двинулся за ним, прыгая по коридору и держась для равновесия одной рукой за стену.

– Чего па так рассердился? – негодующе спросил Шон, как только они остались одни.

– Не знаю, – отозвался с кровати Гаррик. – Иногда он сердится из-за пустяков, ты ведь знаешь.

Шон стащил рубашку через голову, скомкал и бросил к дальней стене.

– Лучше подними, а то нарвешься на неприятности, – предупредил Гаррик.

Шон снял брюки и отправил вслед за рубашкой. Эта демонстративная дерзость подняла ему настроение. Он подошел и обнаженный остановился перед Гарриком.

– Смотри! – заметил он с гордостью. – Волосы!

Гаррик взглянул. Волосы, тут не поспоришь.

– Их совсем немного.

Гаррик не мог скрыть зависти.

– Больше, чем у тебя, – вызывающе сказал Шон. – Давай посчитаем.

Но Гаррик знал, что он всегда проигрывает; он слез с кровати и запрыгал по комнате. Опираясь на стену, он наклонился, подобрал одежду Шона, принес к двери и бросил в стоявшую там корзину для грязного белья. Шон смотрел на него, зрелище напомнило ему о вопросе, на который он так и не получил ответа.

– Папа закончил твою ногу, Гарри?

Гарри медленно повернулся, глотнул и кивнул один раз – быстрым резким движением.

– Какая она? Ты ее пробовал?

Гаррика снова охватил страх. Он поворачивал голову из стороны в сторону, словно в поисках спасения. В коридоре за дверью послышались шаги. Шон нырнул в постель, схватил ночную рубашку, надел через голову и укрылся простыней. Когда в комнату вошел Уэйт Кортни, Гаррик продолжал стоять у корзины с грязной одеждой.

– Ложись, Гарри, что тебя держит?

Гаррик направился к своей кровати, и Уэйт посмотрел на Шона. Тот улыбнулся, вложив в улыбку все свое очарование, и лицо Уэйта смягчилось в ответной улыбке.

– Хорошо, что ты снова дома, парень.

На Шона невозможно было долго сердиться.

Уэйт протянул руку и ухватил прядь густых черных волос сына.

– После того как погаснет лампа, я не хочу слышать никаких разговоров, понятно?

Он мягко потрепал Шона по волосам, смущенный силой своего чувства к сыну.

Глава 8

На следующее утро Уэйт Кортни вернулся на ферму завтракать, когда солнце стояло уже высоко. Один из конюхов принял его лошадь и отвел в загон, а Уэйт остановился у служебного помещения и огляделся. Посмотрел на аккуратные белые столбики загона, на чистый, тщательно подметенный двор, на свой дом, обставленный отличной мебелью. Приятно чувствовать себя богатым, особенно если знаешь, каково быть бедным. Пятнадцать тысяч акров отличных пастбищ, столько скота, сколько может прокормить эта земля, золото в банке. Уэйт улыбнулся и пошел через двор.

Он слышал пение Ады в молочной.

 
Вот едет фермер, раз, два, три, трала-трала.
Кейптаунские девушки говорят:
«Целуй меня, целуй быстрей», трала-трала.
 

Голос ее был чистым, приятным, и улыбка Уэйта стала еще шире. Хорошо быть богатым и влюбленным.

Он остановился у двери в молочную; благодаря толстым стенам и тростниковой крыше в помещении было прохладно и темно. Ада стояла спиной к двери, тело ее двигалось в такт песне и поворотам сепаратора. Уэйт несколько мгновений смотрел на нее, потом подошел сзади и обнял за талию.

Удивленная, она повернулась в его руках, и он поцеловал ее в губы.

– Доброе утро, моя красоточка.

Она расслабилась в его объятиях.

– Доброе утро, сэр.

– Что на завтрак?

– Ах, за какого романтичного глупца я вышла! – Она вздохнула. – Идем, посмотришь.

Она сняла передник, повесила за дверью, поправила волосы и протянула ему руку. Рука об руку они проследовали по двору и вошли в кухню.

Уэйт шумно принюхался. Пахло отлично.

– Где мальчики?

Он поискал взглядом у печи.

– Нкози, они на передней веранде. – У Джозефа типичное для зулуса круглое лицо, а когда он улыбается, его крупные белые зубы отчетливо выделяются на темной коже. – Они играют с деревянной ногой нкозизана Гарри.

Лицо Уэйта вспыхнуло.

– Как они ее нашли?

– Нкозиан Шон спросил меня, где она, и я ответил, что ты положил ее в шкаф с бельем.

– Проклятый дурак! – взревел Уэйт.

Он выпустил руку Ады и побежал. А когда добрался до гостиной, услышал с веранды крик Шона и звук падения чего-то тяжелого. Он остановился посредине гостиной – не мог видеть ужас Гаррика. Его охватили страх и злость на Шона.

И тут он услышал, что Шон смеется.

– Вставай же, чего разлегся?

И потом – невероятно – голос Гаррика.

– Прости, я зацепился за доску.

Уэйт подошел к окну и выглянул на веранду. Шон и Гаррик лежали вповалку в дальнем конце. Шон смеялся, а на лице Гаррика была нервная улыбка. Шон встал.

– Давай поднимайся!

Он протянул Гаррику руку и поднял его.

Братья стояли, держась друг за друга, Гаррик балансировал на деревянной ноге.

– Бьюсь об заклад, я бы на твоем месте ходил как все, – сказал Шон.

– Вот и нет. Это очень трудно.

Шон выпустил брата и стоял, широко расставив руки, готовый подхватить его.

– Иди.

Шон начал отступать, и Гаррик неуверенно пошел к нему, размахивая руками, чтобы удержать равновесие. Лицо его застыло от сосредоточенности. Он дошел до конца веранды и обеими руками ухватился за перила. На этот раз он засмеялся вместе с Шоном.

Уэйт осознал, что Ада стоит рядом с ним. Он покосился на нее, и она беззвучно, одними губами произнесла:

– Уходим.

И взяла его за руку.