Текст книги "Подземный мир. Нижние этажи цивилизации"

В конце XVIII века в Париже чрезвычайно возросла смертность. Стены кладбища Невинных[20]20
  В русском переводе романа Виктора Гюго «Отверженные» оно названо «Костехранилище Инносан». – Примеч. переводчика.


[Закрыть], самого крупного некрополя города, дали трещину, и человеческие останки провалились в подвалы соседних домов. Чтобы предотвратить эпидемию, власти города приняли решение переместить усопших в подземные каменоломни, которые всё разрастались. Выбран был участок размером в три акра[21]21
  Акр – мера длины, применяемая в ряде стран с английской системой мер. 1 акр равняется 4046, 86 м², или 0, 405 га. – Примеч. переводчика.


[Закрыть] – пустующие проходы в южной части каменоломен, под улицей Томб-Иссуар. После официального освящения подземелий, на которое были откомандированы трое кюре, останки отправили в путь через весь город, в деревянных повозках, затянутых черной тканью. Всё это сбрасывали в уличные ямы. В общей сложности в каменоломнях было захоронено шесть миллионов человек. В подземелье отправили рабочих, поставив перед ними тяжкую задачу – сортировать кости и складывать их в замысловатые фризы.

В декабре 1861 года Надар – вместе с командой помощников и двумя вагонетками, нагруженными фотографическим оборудованием, – спустился в облицованные костями коридоры. Галереи на непродолжительное время открыли для посещения в 1810 году, однако вскоре снова закрыли из-за вандализма; к моменту визита Надара они не работали уже несколько десятков лет. В «кротовых норах», как называл их Надар, он встретил отряд подземных рабочих, трудившихся среди костей.

Катакомбы Парижа, фото Феликса Надара; Национальная библиотека Франции

В то время процесс получения фотоснимка, даже в условиях фотоателье, был довольно сложным, а уж под землей, в кромешной темноте, – казалось, невыполнимым. Технические препятствия доводили мастера до бешенства: коллоидный раствор проливался, дуговая лампа застревала в узких проходах, аккумуляторы выделяли ядовитые пары, которыми в закрытых помещениях травились все присутствующие. Для каждого снимка требовалась выдержка в восемнадцать минут, и за целый день работы удавалось сделать всего несколько фотографий; один из помощников фотографа как-то посетовал: «Да мы тут состаримся!» Однако Надар исступленно трудился. Моделью ему служил деревянный манекен, который он снабдил бородой, шляпой, ботинками, рабочим комбинезоном и вилами для разгребания костей.

Надар сделал семьдесят три фотографии оссуария; эта серия преисполнена какого-то странного покоя, в ней видны черты сюрреализма. На одном из фото запечатлена свежесобранная груда костей, на других – замысловатые фризы из костей или рабочие-манекены, везущие по коридорам тележки с костями. После выставки во Французском обществе фотографии (Société française de photographie) снимки стали сенсацией. Критики называли Надара живой легендой, исследователем вселенной города. В статье Journal des débats его окрестили Вельзевулом, повелителем подземного мира, в другой – некромантом, который «испытывал силу электричества на бренных останках прошлых поколений». Жителям открылось новое, тайное измерение города: «Надар и его помощники, – писал один журналист, – в мирных недрах земли представят взору картины, ранее виденные лишь немногими из нас». Фотограф стал кумиром салонов и кафе, а в обществе только и было разговоров, что о подземных снимках.

Но разговорами дело не ограничилось. Фотографии что-то пробудили в парижанах: заглянув во чрево города, они захотели побывать в туннелях, чтобы прикоснуться к их стенам, ощутить их запахи, услышать собственные шаги в темноте. Первая выставка фотографий послужила поводом к повторному открытию катакомб для публики, и они мгновенно сделались одной из главных достопримечательностей города. Несколько раз в месяц, а затем и чаще, мужчины в цилиндрах и дамы в длинных платьях бродили по склепу плотными группками, вглядываясь в пустые глазницы потемневших черепов, наблюдая за тем, как пламя свечи танцует на стенах, воздвигнутых из большеберцовых костей. Гости поеживались от звуков подземелья, от чувства, что они находятся под толщей влажной почвы, а в конце экскурсии украдкой вытаскивали из стены череп, без спросу унося с собой подземный сувенир. Катакомбы приобрели колоссальную популярность: когда Гюстав Флобер и братья Жюль и Эдмон де Гонкур посетили их в 1862 году, они досадовали на количество посетителей. «Приходится мириться со всеми теми парижскими болванами, – писали известные острословы братья Гонкур, – которые устраивают под землей настоящие увеселительные прогулки и развлекаются тем, что выкрикивают оскорбления в пустоту».

Многие приходили и без разрешения – своего рода протокатафилы; они пробирались в закоулки за пределами экскурсионного маршрута. Влюбленные устраивали подземные свидания, подростки отправлялись на вылазки. Точно так же, как годы спустя их потомки-катафилы, группа парижан организовала тайный концерт в катакомбах. Сотня гостей собралась на улице д’Энфер; оставив кареты в конце улицы, чтобы не вызывать подозрений, они пешком добирались до входа в подземелье. На глубине шестидесяти футов под землей, среди свечей на черепах, располагались гости, для которых играл оркестр из сорока пяти музыкантов. В программе вечера значились, в числе прочего, «Похоронный марш» Шопена, а также «Пляска смерти» Сен-Санса.

ЕЩЕ ЧЕРЕЗ ЧАС ПУТИ мы остановились на привал – в похожей на коробку пещере, раскопанной однажды в XIX веке. Ребята подвесили гамаки к железным крюкам в стенах, а мы с Лиз приготовили спагетти с тунцом. Жевали молча, обессиленные и… счастливые. Это было как высадка на Луне: никаких звуков в подземелье, ничего живого, лишь тьма на мили кругом.

Когда мы укладывались спать, Крис спросил, который час. Мо ответил, что мы находимся в пространстве, где с момента его возникновения полная темнота и ровно 57 градусов по Фаренгейту, в месте, которое природные ритмы обошли стороной. «Времени сейчас плюс-минус нисколько», – так он резюмировал свое рассуждение.

Проснувшись, я увидел женщину, стоявшую в дверях нашего пристанища. В одной руке она держала старинный кованый фонарь со свечой; от этого шипящего пламени разливался мягкий янтарный свет. Она прошла на цыпочках в центр комнаты и положила на пол небольшую открытку.

«Добрый день», – произнес я, заставив ее вздрогнуть.

Наша гостья была известна под прозвищем Красотка; ей было чуть за сорок, она спускалась в каменоломни с шестнадцатилетнего возраста. В этот раз Красотка прогуливалась в одиночестве – и, как я успел заметить, без карты.

«Иногда сюда хорошо прийти просто прогуляться», – сказала она с мелодичным акцентом. Ее ботинки выглядели идеально, а серую блузку она словно только что получила из химчистки. Переходя из пещеры в пещеру, Красотка оставляла везде небольшие рисунки – краткие послания другим катафилам. На картинке, которая досталась нам, были изображены две ладони, образующие треугольник.

БЫЛО ОКОЛО ЧАСА НОЧИ, когда мы нашли нужный нам выход из катакомб – «кошачью тропу», что была немногим шире моих плеч. Мы находились в уголке каменоломен, почти незнакомом посетителям. Потолок здесь укрепляли деревянные балки, продержавшиеся не одно столетие и установленные давным-давно по указу Генеральной инспекции каменоломен.

К этому времени мы пробыли под землей двадцать семь часов. На носу и в ушах у меня скопилась засохшая грязь.

«Я чувствую, как превращаюсь в троглодита[22]22
  Первобытный человек, обитавший в пещерах. – Примеч. редактора.


[Закрыть]», – сказала Лиз, вытягивая ноги в проход.

«А я всё время обнаруживаю в прическе новые элементы, которые не могу толком опознать, – ответила Джаз, рассматривая один из дредов. – По-моему, только что мне попался кусочек костного мозга».

Мо снял носок, вытащил из рюкзака небольшой флакон с йодом и начал втирать ярко-оранжевую жидкость в кутикулу на пальцах ног. Заметив удивленный взгляд Стива, он пояснил: «А ты думал, я не догадаюсь обработать заусенцы перед входом в канализацию?»

Чтобы добраться до канализации, нам предстояло преодолеть отрезок технологического туннеля, проходящего под Сеной. Если катакомбы были «мозжечком» города, то бетонный туннель, в который мы вышли, был «веной», скромным связующим звеном между более сложными органами. Продвигаясь по нему, мы поняли, что находимся совсем близко к поверхности земли: вниз долетала болтовня людей с улицы, стук каблуков, лай собак. Через щель в стене я увидел оранжевое свечение – огни подземной парковки. Присев на корточки, я наблюдал за тем, как темноволосая женщина садится в свою машину, сдает назад, уезжает, – и почувствовал себя призраком, подсматривающим за живыми обитателями города.

Нам не удалось найти подземный проход к технологическому туннелю под Сеной, – поэтому, пусть и ненадолго, пришлось подняться на поверхность. На дне одного из люков, оборудованного лестницей, ведущей наверх, мы нервным шепотом обсуждали, в какой последовательности будем выходить.

«Кажется, мне даже умереть не так страшно, как попасться полиции», – прошептал Мо.

«Да всё нормально, – отозвался Стив. – Ну, посадят нас в тюрьму… Выроем проход и выберемся оттуда».

В глазах Криса промелькнуло беспокойство.

Мы вышли на поверхность около Сен-Сюльпис, перед магазином детской одежды класса «люкс». Не увидев поблизости ни одного полицейского, мы отправились петляющим маршрутом через пустые аллеи, двигаясь в сторону Сены. В конце безлюдной улицы Стив склонился над люком и поднял крышку, – и мы все, проскользнув в отверстие, снова оказались в подземелье. Спускаясь, я встретился взглядом с помощником официанта, работавшим в ночную смену. Он держал солонку и перечницу и оторопело глядел на меня.

Туннель под Сеной был сырой и мрачный, с акустикой как под водой. Даже здесь мы нашли свидетельства вторжения: следы граффити, пустая литровая бутылка из-под пива Kronenbourg. Проходя под рекой, я представлял себе город в разрезе, каждый слой, наложенный один поверх другого. Над нами – величественный силуэт Нотр-Дама, мосты, река. Под нами – метро, которое скоро заполнят утренние пассажиры. Мы сейчас находились в среднем слое, шесть крошечных конусов света, прорезающих темноту.

ДО ПОЯВЛЕНИЯ НАДАРА темные, петляющие туннели канализации наводили на парижан ужас и безысходность. В романе Виктора Гюго «Отверженные» (Les Misérables, 1862), написанном за два десятилетия до фотовыставки, о которой мы уже говорили, канализационная система представляла собой своего рода собирательный образ городского кошмара. «Утроба Левиафана, – писал Гюго, – извилистая, растрескавшаяся, развороченная, изрытая ямами, вся в причудливых поворотах, с беспорядочными подъемами и спусками, зловонная, дикая, угрюмая, затопленная мраком, со шрамами на каменных плитах дна и с рубцами на стенах, страшная»[23]23
  См.: Гюго В. Отверженные / перевод под ред. С. Рошаль. М.: Иностранка, 2019. – Примеч. переводчика.


[Закрыть].

В 1850-х годах Жорж Эжен Осман, знаменитый градостроитель эпохи Наполеона III, произвел капитальный ремонт канализации. По его приказу были вскрыты мостовые и уложено четыреста миль новых труб. Инженеры устанавливали каждый отрезок трубопровода под уклоном три сантиметра на каждый метр – достаточно пологим (пешеходы могли перемещаться по улице без лишних неудобств) и достаточно крутым для обеспечения равномерного тока воды. В ходе нескольких испытаний было установлено: туша животного проходит с одного конца подземной канализации до другого за восемнадцать дней, а конфетти преодолевает то же расстояние за шесть часов. Однако сколько бы здесь ни ремонтировали, ничто не могло смягчить отвращение жителей. Кроме канализационных рабочих, днями напролет выскребавших нечистоты из труб, никто не спускался туда добровольно.

С МОМЕНТА НАШЕГО ВТОРОГО СПУСКА прошло примерно полторы минуты, когда Стив, направляющий группы, крикнул: «Крыса!»

Серая, размером с бандикута[24]24
  Бандикуты – небольшие сумчатые, обитающие исключительно в Австралии и Новой Гвинее. Приблизительный средний вес особей большинства видов бандикутов около 1 кг (от 140 г до 2 кг). При этом средний вес серой крысы – 400 г, хотя существует множество легенд про весьма крупных «крыс-мутантов», обитающих в канализациях мегаполисов. – Примеч. научного редактора.


[Закрыть], она длинными прыжками метнулась в нашу сторону. Мы все запрыгнули на сточную трубу, обхватив ее ногами, и животное пробежало под нами, ударяя хвостом по сторонам и оставляя за собой V-образный след.

Наш путь на север пролегал через коллектор под Севастопольским бульваром, крупный круглый туннель-канал, отделанный кирпичом, с двумя толстыми трубами – для питьевой и непитьевой воды. Именно в этот коллектор поступала вода из всех остальных труб. В углублении по центру проходил второй канал – сливной желоб, cunette, – четыре фута в ширину, покрытый испариной. Он предназначался для всех мыслимых форм материи, оказавшихся невостребованными на поверхности. За раз можно было увидеть: шприц, мертвую птицу, вымокший билет метро, разрезанную кредитную карту, этикетку с бутылки вина, презерватив, кофейный фильтр, много катышей туалетной бумаги, экскременты. «Канализационный свежачок», – сказал Мо. «Свежак» на языке городских исследователей означал человеческие испражнения.

Во время последних приготовлений перед входом (Лиз выжимала всем на руки антисептик, Мо включал свой детектор газа) Стив попросил нашего внимания.

Он получил сообщение от Иана, старшего по погоде.

ОЖИДАЕТСЯ ДОЖДЬ, ВОЗМОЖНА ГРОЗА. БУДЕТ СЫРО.

Стив прошел по кругу, глядя каждому в глаза, но увидел только решимость. Мы пробыли под землей тридцать один час – и зашли слишком далеко, чтобы сдаваться вот так.

«Призываю всех быть внимательнее», – произнес наш руководитель. Главное, по его словам, – следить за количеством воды в сливном желобе и второстепенных трубопроводах. Тогда с нами ничего не случится.

Этот человек знал особенности различных канализаций, вероятно, лучше всех на планете; это и успокаивало, и напрягало, поскольку он мог бы начать рассказывать – во всех подробностях – о том, что именно с нами произойдет в случае грозы. На осклизлой стене коллектора он начертил пальцем небольшой график, изображающий, с какой экспоненциальной скоростью будет подниматься вода. «Я спускался в коллекторы в Нью-Йорке, Лондоне, Москве, – сказал он. – Но ток воды в Париже самый мощный из всех, что я видел. Доходит до лодыжек, до колен, до пояса, пока успеваешь понять, в чем дело. Если увидим, что уровень воды растет, в ту же секунду бежим к ближайшей лестнице».

Во время подъема по коллектору все молчали. Я шел практически на цыпочках: козырек был скользкий, и мои ботинки почти с ним не сцеплялись. Воздух был тяжелым, как в джунглях, вокруг нас всё булькало, клокотало, изрыгалось, – так звучит, понял я, пищеварение Парижа. Амбре оказалось тоньше, нежели мне представлялось: запах из холодильника, который давно не мыли, – но было понятно, что запах останется на одежде. На темных развилках поджидали ловушки, словно созданные по гравюрам Пиранези, – скользкие трубопроводы и клапаны[25]25
  Имеется в виду серия гравюр Джованни Баттисты Пиранези «Фантастические изображения темниц» (Le carceri d’invenzione, 1749–1780). – Примеч. редактора.


[Закрыть]. Проходя под одной из технических установок, на высоте примерно пятнадцати футов, я увидел свисающие клочьями обрывки туалетной бумаги – свидетельство того, что именно эту сливную трубу лишь недавно использовали по назначению.

Работы в Марсельском туннеле, ок. 1885 г.; фото Феликса Надара; предоставлено Музеем Гетти по программе Open Conteny Program

Как-то раз из одной трубы полилась вода, и по всему коллектору прокатилось эхо. Мы замерли, широко раскрыв глаза, готовые ринуться к ближайшей лестнице.

«Всё нормально», – сказал Стив: воду спустил жилец-«жаворонок» в одной из квартир наверху. «Звук здесь гипертрофирован, – напомнил он. – Тоненькая струйка, а эффект – как от Ниагарского водопада».

ВСКОРЕ ПОСЛЕ СПУСКА В КАТАКОМБЫ Надар принялся за исследование канализации. В течение нескольких недель он перемещался по «пищеварительной системе» города, а его помощники таскали инвентарь туда-сюда по козырькам. По сравнению с катакомбами канализация представляла куда более серьезные затруднения в плане передвижения. Здесь он иначе ощутил события, происходящие на поверхности: любой кратковременный дождь, каждый спуск воды в ватерклозете угрожал сорвать кадр, для которого требовалось восемнадцать минут выдержки в спокойной обстановке. Открывая затвор, Надар и его помощники всякий раз молились о том, чтобы не возникло трудностей. «Когда… мы приняли все меры предосторожности, – писал он позже, – устранили или обошли все препятствия – и в момент, когда наша решающая попытка подходила к концу, в последние секунды экспозиции из канализации откуда ни возьмись поднялось облако и испортило снимок… О, как мы проклинали тогда милую даму или симпатичного господина над нами, который, ни о чем не подозревая, выбрал самый неподходящий момент, чтобы поменять воду в своей ванне!»[26]26
  Надар. Когда я был фотографом. С. 94–95. – Примеч. переводчика.


[Закрыть]

Фотографии канализации открыли взору публики темные водосточные трубы, одновременно сообщив им некоторую романтику. На некоторых снимках был изображен манекен, часто – в комбинезоне местного рабочего и в процессе труда. Другие фотографии были абстрактными, основу композиции на них составлял геометрический орнамент: труба, разделяющаяся на два патрубка, или поток нечистот, призрачный и едва различимый. Пар, образующийся в трубах, окутывал каждый снимок легкой дымкой, словно съемка велась с использованием завесы.

Канализация Парижа, фото Феликса Надара, Национальная библиотека Франции

Журналисты и обозреватели снова были без ума от фотографий. Одна из газет назвала Надара первопроходцем, который борется с опасностью и предательством в издавна проклинаемой подземной пустыне, создает снимки, несмотря на «удушающие, ядовитые пары от электрической батареи и до невозможности узкие коридоры». Философ Вальтер Беньямин говорил, что Надар «впервые сделал объектив инструментом, совершающим открытия»[27]27
  См.: Беньямин В. Краткая история фотографии / перевод С. Ромашко. М.: Ад Маргинем Пресс, 2017. – Примеч. переводчика.


[Закрыть].

По всему Парижу жители начали вскрывать канализационные люки. Поздно вечером энтузиасты спускались под город, зажигали светильники и отправлялись на прогулку. В статье журнала La Vie Parisienne от 1865 года, описывавшей одну такую полуночную вылазку, канализацию называли новым местом для променада. «Там можно составить прелестные знакомства. Я встретил хорошенькую графиню де Т., более или менее в полном одиночестве, также увидел маркиза Д. и столкнулся с мадмуазель Н. из театра Варьете». Наступит день, предсказывал автор, когда популярность водосточной системы города затмит очарование его обширных парков. «Когда станет возможным объезжать подземные территории верхом, – рассуждал корреспондент, – Булонский лес, несомненно, опустеет».

Канализация Парижа, 1870 г., Fotolibra

Во время Всемирной выставки 1867 года город открыл свою канализационную систему для официального посещения, обеспечив приток туристов со всей Европы. Сановные лица и королевские особы, дипломаты и послы спускались по железной винтовой лестнице неподалеку от Площади Согласия и садились в вагонетку, которая в другие дни использовалась канализационными рабочими для очистки труб. То была «коляска с подушками на сиденьях, освещаемая масляными лампами по углам», – вспоминал один посетитель. Дамы в шляпках и в туфлях на каблуке, с кружевными зонтиками, путешествовали сквозь городские нечистоты. Работники канализации служили гондольерами и тянули лодку вниз по каналу. «Общеизвестно, – отмечал автор туристического путеводителя XIX века, – что ни один именитый иностранец не захочет покинуть город, не совершив этой поездки».

Тем временем Надар принял на себя роль парижского Гермеса, психопомпа, посредника между мирами выше и ниже нас. Было известно, что через несколько лет после выставки его работ он организовывал частные экскурсии в канализационную систему и каменоломни и водил хихикающие группы посетителей по темным коридорам. В замечаниях, сопровождающих фотографии на выставке, Надар приглашал массы последовать за ним под землю: «Мадам! – писал он одной из своих поклонниц. – Позвольте мне сопровождать вас. Обопритесь на мою руку и последуем за всеми!»[28]28
  Надар. Когда я был фотографом. С. 74. – Примеч. переводчика.


[Закрыть]

ВПЕРЕДИ ОСТАВАЛСЯ ПОСЛЕДНИЙ ОТРЕЗОК ПУТИ, и мы остановились на привал у канала Сен-Мартен в его подземной части, в широком, сводчатом туннеле, где спокойно текла зеленоватая вода, а из дальнего конца пробивался неясный утренний свет. Было около восьми утра – на поверхности в это время готовились к открытию брассери, официанты раскладывали на столах серебряные приборы… Мы подвесили гамаки к поручням, вделанным в свод канала, как альпинисты в лагере у подножия скал. Стив вызвался сторожить, пока остальные спят.

Стив Данкан

Лежа в гамаке и размышляя о фотографиях Надара, я вспомнил миф о Фаэтоне, юноше, который выпросил у своего отца Гелиоса позволение править солнечной колесницей. Вскоре после подъема в воздух мальчик роняет поводья, колесница стремительно приближается к Земле, зной иссушает реки, выжигает пустыни, воспламеняет вершины гор; наконец Фаэтон опускается так низко, что колесница прожигает саму поверхность Земли и подземный мир заливает светом. Люди устремляются к краю пропасти и обнаруживают, что впервые могут заглянуть прямо в царство мертвых, увидеть огненный Пирифлегетон, мрачный асфоделевый луг и вечную тьму Тартара. Они замечают царя Аида и царицу Персефону, восседающих на тронах и глядящих на них в недоумении. При виде инфернального пейзажа, предмета стольких страхов, людей охватывает ужас, но они не уходят от края пропасти и вглядываются во мрак, не в силах оторваться.

Примерно через два с половиной часа Стив обнаружил, что по каналу идет лодка с туристами. Чтобы капитан никого не заметил и не вызвал полицию, Стив потихоньку растолкал всю нашу компанию, и мы скрылись в темноте.

Последний участок нашего пути проходил по коллектору под авеню Жана Жореса: то был длинный коридор из тесаного камня, широкий и в целом непримечательный. Посередине с грохотом несся поток нечистот шириной с однополосную дорогу. По словам Стива, мы находились в основной водоотводной системе: в ней собиралась почти вся сточная вода Парижа.

Теперь, после тридцати восьми часов под землей, мы почувствовали, что цель близка. Нам подобало бы ощущать триумф, облегчение, удовлетворение от проделанного пути, – но вместо этого мы спотыкались, чесали красные глаза; мы были изнурены и, я подозреваю, немного не в себе от подземных миазмов, которыми надышались за прошедшие часы и пройденные мили.

«Предлагаю пилить дальше на север Франции», – сказал Стив.

Спускаясь по скользкому козырьку, я чувствовал, что мои глаза закрываются. Я старался держаться как можно ближе к стене и сосредоточился на том, чтобы шагать вперед. Каждые несколько сотен футов мы проходили мимо второстепенных трубопроводов, на которых сверху были нанесены названия улиц. Мо шел впереди с картой и выкрикивал каждое из них, а также расстояние до нашей цели.

«Пятьсот метров!»

С каждым шагом шум воды становился сильнее, нечистоты переливались через край козырька и в конце концов достигли наших ботинок. Подземелье выпроваживало нас.

МЫ ВЫБРАЛИСЬ НА ПОВЕРХНОСТЬ недалеко от границы города; мир снаружи освещало яркое полуденное солнце. Взобравшись по лестнице, мы вшестером вылезли через люк у входа в турецкий ресторан. Мы были чумазые и грязные, наши волосы слиплись от нечистот и земли; от одежды, мокрой насквозь, страшно разило. При нашем появлении пешеходы на тротуаре останавливались и отпрыгивали в сторону, официант в ресторане уронил вилку и нож. Пожилая женщина в розовом свитере, опершись на ходунки, смотрела на нас во все глаза, широко раскрыв рот от удивления. И буквально на несколько секунд – пока Стив накрывал отверстие, из которого вылезла наша веселая компания, после чего мы побрели в близлежащий парк и откупорили бутылку шампанского в честь нашего возвращения, – так вот, буквально на несколько секунд все, кто увидел нас на улице, инстинктивно подались немного вперед, как бы желая заглянуть в открытый люк.