Текст книги "Защищая Джейкоба"

Как бы то ни было, единственным, что после этого услышали от Джейкоба полицейские, – это многократно повторенное «мне нужен мой папа».

Устроить, чтобы его в тот же вечер выпустили под залог, оказалось невозможно. Его отправили в кутузку в Ньютоне, в миле или двух от нашего дома.

Нам с Лори позволили ненадолго увидеться с ним в крохотной, без окон комнатушке для свиданий.

Сын был просто раздавлен. Глаза покраснели, лицо пылало, на каждой щеке багровела горизонтальная полоса, похожая на боевую раскраску. Он явно был до смерти напуган. И в то же самое время старался держать себя в руках. Вид у него был напряженный, замороженный, похожий на робота. Мальчишка, пытающийся имитировать мужественность, ну или, по крайней мере, мужественность в ее подростковом понимании. Пожалуй, именно от этого у меня защемило сердце – от того, как он изо всех сил старался храбриться, силился похоронить весь этот клубок эмоций: панику, гнев, боль – внутри себя. Он долго не продержится, подумал я. Душевные силы его явно на исходе.

– Джейкоб, – срывающимся голосом спросила Лори, – с тобой все в порядке?

– Нет! Ясное дело, нет. – Он взмахнул рукой, обводя комнатушку вокруг себя, всю эту ситуацию, в которой он оказался, и состроил сардоническую гримасу. – Я покойник.

– Джейк…

– Они говорят, что это я убил Бена? Чушь. Чушь собачья. Я не могу поверить, что это все происходит со мной. Я просто не могу в это поверить.

– Послушай, Джейк, это ошибка, – убеждал я. – Это какое-то чудовищное недоразумение. Мы со всем разберемся, понял? Я не хочу, чтобы ты терял надежду. Это еще только начало. Впереди длительный процесс.

– Я не могу в это поверить. Просто не могу в это поверить. Это все как… как у этого… – Он воспроизвел звук взрыва и изобразил в воздухе руками ядерный гриб. – Ну… этого… как его там? Тот чувак? Из этой истории.

– Кафка?

– Нет. Ну, тот, из этой, как ее там? Кино такое.

– Я не знаю, Джейк.

– Ну, он там еще обнаруживает, что мир – на самом деле не мир. А что-то вроде сна? Компьютерная симуляция? И он пытается увидеть реальный мир. Ну, такой старый фильм?

– Что-то мне ничего такого не приходит в голову.

– «Матрица»!

– «Матрица»? Это, по-твоему, старый фильм?

– Кину Ривз, папа? Пожалуйста!

Я покосился на Лори:

– Кину Ривз?

Она пожала плечами.

У меня не укладывалось в голове, как Джейк даже в такую минуту способен говорить глупости. И тем не менее он это делал. Он остался все тем же дуралеем, каким был всего несколько часов назад – да что там, каким был всегда.

– Папа, что со мной будет дальше?

– Мы станем бороться. Бороться изо всех сил.

– Нет, я имею в виду, не вообще. В ближайшее время. Как все будет происходить дальше?

– Завтра с утра тебе предъявят обвинение. Они просто его зачитают, назначат залог, и ты отправишься домой.

– И какой будет залог?

– Завтра выясним.

– А вдруг он окажется нам не по карману? Что тогда со мной будет?

– Мы найдем деньги, не переживай. У нас есть сбережения. У нас есть дом.

Джейкоб шмыгнул носом. Он тысячу раз слышал, как я жалуюсь, что с деньгами туго.

– Простите меня, пожалуйста. Я не делал этого, клянусь. Да, я не идеальный ребенок, знаю. Но я этого не делал.

– Я тебе верю.

– Джейкоб, ты – идеальный ребенок, – добавила Лори.

– Я даже толком не знал Бена. Он был просто один из ребят из школы. Зачем мне понадобилось бы это делать? А? Зачем? С чего они вообще взяли, что это я?

– Не знаю, Джейк!

– Ты же ведешь это дело! Как ты можешь этого не знать?

– Я этого не знаю.

– То есть ты просто не хочешь мне говорить.

– Нет. Не говори так. Ты что, думаешь, что я раскручивал версию, что убийца – ты? Серьезно?

Он покачал головой:

– Значит, я вот так взял и без причины – без всякой причины – убил Бена Рифкина? Это просто… просто… я даже не знаю, что это такое. Это бред какой-то. Все это просто какой-то натуральный бред.

– Джейкоб, тебе не нужно нас убеждать. Мы на твоей стороне. Всегда. Что бы ни случилось.

– Господи. – Он вцепился себе в волосы. – Это все Дерек. Это он. Я знаю.

– Дерек?! Почему Дерек?

– Он просто… ну, в общем… у него сносит крышу из-за всего подряд. Достаточно любой ерунды, чтобы его переклинило. Честное слово, когда я выйду отсюда, я его прибью. Честное слово.

– Джейк, я не думаю, что Дерек мог так поступить.

– Еще как мог. Вот увидишь. Это он.

Мы с Лори озадаченно переглянулись.

– Джейк, мы вытащим тебя отсюда. Мы внесем залог, какую бы сумму ни назначили. Деньги найдем. Мы не допустим, чтобы ты сидел в тюрьме. Но эту ночь тебе придется провести здесь, только до того, как с утра будет предъявлено обвинение. Встретимся утром в суде. Мы наймем адвоката. Завтра к ужину ты будешь дома и будешь спать в своей собственной постели. Обещаю.

– Мне не нужен никакой адвокат. Мне нужен ты. Ты будешь моим адвокатом. Кто может быть лучше?

– Я не могу.

– Почему? Я хочу, чтобы меня защищал ты. Ты мой отец. Ты мне нужен.

– Джейкоб, это плохая идея. Тебе требуется опытный адвокат по уголовным делам. В любом случае я уже обо всем договорился. Я позвонил моему другу, Джонатану Клейну. Он очень, очень хороший адвокат, честное слово.

Джейк с расстроенным видом нахмурился:

– Все равно ты не мог бы быть моим адвокатом. Ты же прокурор.

– Уже нет.

– Тебя уволили?

– Пока еще нет. Я в отпуске. Возможно, они уволят меня позднее.

– Это все из-за меня?

– Нет, не из-за тебя. Ты ничего не сделал. Просто так положено.

– И что ты будешь делать? В смысле, как ты будешь зарабатывать? Тебе нужна работа.

– Не переживай из-за денег. Деньги – моя забота.

В дверь постучал полицейский, совсем молоденький мальчик, которого я не знал, и произнес:

– Время.

Лори сказала Джейкобу:

– Мы тебя любим. Мы очень-очень тебя любим.

– Ясно, мама.

Она обняла его. Какое-то время он стоял не двигаясь; с таким же успехом Лори могла бы обнимать дерево или каменную колонну. В конце концов он слегка пошевелился и похлопал ее по спине.

– Ты же знаешь это, Джейк? Ты знаешь, как сильно мы тебя любим?

Поверх ее плеча он закатил глаза:

– Да, мама.

– Ну, ладно. – Она отодвинулась от него и утерла глаза. – Ладно.

Джейкоб, казалось, тоже балансировал на грани того, чтобы расплакаться.

Я обнял его. Притянул к себе, крепко прижал, потом отступил. Окинул взглядом с ног до головы. Колени его джинсов были в грязи – он целый день провел, прячась в парке в дождливый апрельский день.

– Держись там, ладно?

– И ты тоже, – отозвался он и тут же усмехнулся, сообразив, как глупо прозвучал его ответ.

Мы оставили его там.

До утра было еще далеко.

В два часа ночи я без сил лежал на диване в гостиной. Я чувствовал себя выброшенной на песок рыбой, не в состоянии ни заставить себя пойти в спальню, ни заснуть там, где лежу.

Лори спустилась, босая, в пижамных штанах и своей любимой бирюзовой футболке, которая была уже настолько изношена, что в ней теперь можно было только спать. Груди ее под футболкой понуро висели, проиграв бой возрасту и гравитации. На голове у нее было черт знает что, глаза полузакрыты. При виде ее я чуть не разрыдался. Остановившись на третьей ступеньке, она сказала:

– Энди, идем в постель. Сегодня мы все равно ничего уже больше сделать не сможем.

– Скоро пойду.

– Никаких «скоро», сейчас. Идем.

– Лори, присядь, пожалуйста. Нам нужно кое-что обсудить.

Она прошлепала через холл и присоединилась ко мне в гостиной, и этот десяток шагов, похоже, окончательно согнал с нее всякие остатки сна. Я был не из тех, кто часто о чем-то просит. Поэтому, когда я попросил, это ее встревожило.

– Что такое, милый?

– Присядь. Я должен кое-что тебе рассказать. Это все равно скоро всплывет.

– Про Джейкоба?

– Про меня.

Я выложил ей все подчистую, все, что знал о моей родословной. Рассказал про Джеймса Беркетта, первого Кровавого Барбера, который перебрался на восток с Дикого Запада, точно первопроходец наоборот, привезя в Нью-Йорк свою звериную сущность. Про Расти Барбера, моего овеянного боевой славой деда, который кончил тем, что вспорол человеку живот в драке из-за мелкой автомобильной аварии в Лоуэлле, штат Массачусетс. И про моего родного отца, Кровавого Билли Барбера, чья тяга к насилию вылилась в чудовищную кровавую оргию в заброшенном доме с участием молодой девушки и ножа. После тридцати четырех лет ожидания на то, чтобы изложить всю эту историю с начала до конца, ушло всего пять или десять минут. Теперь, когда я во всем признался, она показалась мне чем-то настолько незначительным, что невольно задался вопросом, как она могла столько долгих лет лежать на моей душе тяжким грузом. И на мгновение меня охватила уверенность, что и Лори отнесется к ней точно так же.

– Теперь ты знаешь правду о моем происхождении.

Она кивнула с непроницаемым лицом, на котором, однако, начинало проступать разочарование – во мне, в моей истории, в моей нечестности.

– Энди, почему ты никогда мне об этом не рассказывал?

– Потому что это не имело никакого значения. Это не имело отношения ко мне. Я не такой, как они.

– Но ты не верил, что я это пойму.

– Нет. Лори, дело не в этом.

– Ты просто так и не собрался это сделать?

– Нет. Сначала я не хотел, чтобы ты относилась ко мне сквозь призму всего этого. А потом чем дальше, тем менее важным все это казалось. Мы были так… счастливы.

– До момента, когда ты вынужден мне сообщить, потому что у тебя не осталось выбора.

– Лори, я хочу, чтобы ты об этом узнала сейчас, поскольку эта история, скорее всего, так или иначе всплывет в самое ближайшее время – не потому, что все это имеет к нам какое-то реальное отношение, но потому, что подобная грязь всегда всплывает в таких случаях. Все это не имеет никакого отношения к Джейкобу. Или ко мне.

– Ты в этом уверен?

На мгновение я умер. Потом:

– Да, я в этом уверен.

– Настолько уверен, что считал нужным скрывать от меня?

– Нет, это не так.

– Есть еще что-то такое, о чем ты мне не рассказывал?

– Нет.

– Точно?

– Да.

Она сочла эту тему закрытой:

– Ну, ладно.

– «Ладно» – это что? У тебя есть какие-то вопросы? Ты хочешь обсудить?

Лори с укором посмотрела на меня: я спрашивал ее, хочет ли она поговорить. В два часа ночи? Этой ночи?

– Все осталось точно таким же, как было до этого. Это ничего не меняет. Я все тот же самый человек, которого ты знаешь с наших семнадцати лет.

– Ладно. – Она принялась разглядывать сложенные на коленях руки, которые ни на минуту не прекращали движения. – Ты должен был посвятить меня во все раньше, это все, что я могу сейчас сказать. У меня было право знать. У меня было право знать, за кого я выхожу замуж и от кого собираюсь рожать ребенка.

– Ты это и знала. Ты выходила замуж за меня. А все остальное – это просто история. Она не имеет к нам никакого отношения.

– Ты должен был мне рассказать, вот и все. У меня было право знать.

– Если бы я тебе рассказал, ты не вышла бы за меня замуж. Ты даже на свидание бы со мной не пошла.

– Ты не можешь этого знать. Ты не дал мне ни единого шанса.

– Да ну, брось. Ну что, пошла бы ты, если бы я пригласил тебя на свидание, а ты все это знала?

– Я не знаю, что я бы сказала.

– А я знаю.

– Откуда?

– Оттуда, что такие девушки, как ты, не… не связываются с такими парнями. Послушай, давай просто забудем все это.

– С чего ты взял? Откуда тебе известно, что бы я выбрала?

– Ты права, я не мог этого знать. Прости меня. – Наступило временное затишье, и все еще могло быть хорошо. В то мгновение мы еще могли пережить это все и жить дальше. Я встал перед ней на колени и положил руки ей на бедра, на ее теплые ноги. – Лори, прости меня. Я правда очень сожалею о том, что не рассказал тебе. Но теперь я уже не могу это изменить. Сейчас мне необходимо знать, что ты понимаешь: мой дед, мой отец… я – не они. Мне необходимо знать, что ты веришь в это.

– Я верю. Ну, то есть, наверное, верю – разумеется, я верю. Не знаю, Энди, уже поздно. Мне нужно хоть немного поспать. Я не могу сейчас обо всем этом думать. Я слишком устала.

– Лори, ты же меня знаешь. Посмотри на меня. Ты меня знаешь.

Она испытующе посмотрела на меня.

С такого близкого расстояния я с изумлением обнаружил, что она выглядит довольно старой и усталой, и подумал, что с моей стороны было жестоко и эгоистично вываливать все это на нее сейчас, посреди ночи, после худшего дня всей ее жизни, только ради того, чтобы снять этот камень с моей души, облегчить свою больную совесть. А ведь я помнил ее совсем юной. Помнил ее загорелой первокурсницей Йеля, сидящей на пляжном полотенце, девушкой настолько не из моей лиги, что я даже не побоялся с ней заговорить, все равно мне нечего было терять. В свои семнадцать я знал: все мое детство было просто прелюдией к встрече с этой девушкой. И никогда в жизни ничего подобного не испытывал. Ровно то же самое мог бы сказать и сейчас. Она изменила меня на физическом уровне. И я имею в виду не секс, хотя им мы занимались повсюду, как кролики: в университетской библиотеке, в пустых аудиториях, в ее машине, в пляжном домике ее семьи, даже на кладбище. Изменения были куда глубже: я стал другим человеком, мной, тем, кто я есть сейчас. И все, что произошло со мной позже, – моя семья, мой дом, вся наша совместная жизнь – было ее даром мне. Чары продержались тридцать четыре года. Теперь, в свои пятьдесят один, я наконец увидел ее такой, какой она была на самом деле. И это стало для меня полной неожиданностью: больше не окруженная сияющим ореолом юности девушка, она оказалась самой обычной женщиной.

Часть вторая

То, что государство может иметь какое-то касательство к убийству, – идея относительно недавняя. Большую часть истории человечества убийство было делом сугубо частным. В традиционных обществах насильственная смерть становилась всего лишь поводом для спора между двумя кланами. Род или племя убийцы должно было разрешить этот спор по справедливости, предложив роду или племени жертвы приношение того или иного характера. Реституция варьировалась от общества к обществу. Она могла включать в себя что угодно, от штрафа до смерти убийцы (или кого-либо другого взамен). Если клан жертвы оставался не удовлетворен, могла возникнуть кровная вражда. Подобная схема существовала на протяжении многих веков во многих обществах… Хотя в нынешней практике это не так, по давней традиции убийство всегда было делом исключительно семейным.

Джозеф Эйзен. Убийство: история. 1940

9
Обвинение

На следующее утро мы с Джонатаном Клейном и Лори стояли в полумраке крытой парковки на Торндайк-стрит, морально готовясь отражать натиск толпы журналистов, собравшейся перед входом в здание суда, расположенного чуть дальше по улице. На Клейне был серый костюм с неизменной черной водолазкой. И никакого галстука, даже на заседании суда. Костюм – в особенности брюки – висел на нем мешком. С его тощей, с отсутствующим задом фигурой он, надо полагать, был настоящим кошмаром для портного. На шее на шнурке из индейских бусин болтались очки. При нем был его древний кожаный портфель, лоснящийся от возраста, точно старое седло. Стороннему взгляду Клейн, без сомнения, показался бы кандидатурой для этой задачи неподходящей. Слишком маленький, слишком интеллигентный. Но было в нем что-то такое, что действовало на меня ободряюще. Со своими зачесанными назад белоснежными волосами, серебристой эспаньолкой и доброжелательной улыбкой он, казалось, излучал какую-то магию. От него исходило ощущение спокойствия. А видит бог, мы в нем сейчас нуждались.

Клейн бросил взгляд на журналистов, толкущихся перед зданием суда и болтавших друг с другом, – ни дать ни взять волчья стая, держащая нос по ветру.

– Ладно, – произнес он. – Энди, я знаю, что вы уже проходили подобное раньше, но никогда с этой стороны. Лори, для вас все это будет в новинку. Поэтому я сейчас проинструктирую вас обоих.

Он протянул руку и коснулся рукава Лори. Она выглядела совершенно раздавленной двойным потрясением вчерашнего дня: арестом Джейкоба и проклятием Барберов. С утра, завтракая, одеваясь и собираясь в суд, мы с ней практически не разговаривали. Впервые за все время нашей семейной жизни у меня промелькнула мысль, что дело пахнет разводом. Каков бы ни был исход суда, Лори уйдет от меня, когда все закончится. Я видел, что она приглядывается ко мне, пытаясь прийти к какому-то выводу. Каково ей было узнать, что я женился на ней обманом? Должна ли она была почувствовать себя преданной? Или признать, что ее беспокойство означало мою изначальную правоту: такие девушки, как она, не выходят замуж за таких парней, как я. Как бы то ни было, прикосновение Джонатана, похоже, ободрило ее. Она выдавила из себя слабую улыбку, но потом ее лицо вновь потускнело.

Клейн был краток:

– Я хочу, чтобы начиная с этого самого момента, с той минуты, как мы подойдем к зданию суда, и до того, как вы вернетесь домой сегодня вечером и закроете за собой дверь, вы не выказывали ровным счетом никаких эмоций. Никаких. Сохраняйте непроницаемый вид. Вы меня поняли?

Лори ничего не ответила. Она, похоже, пребывала в прострации.

– Я – бревно с глазами, – заверил я Джонатана.

– Вот и хорошо. Потому что каждое ваше выражение, каждая реакция, каждая искорка эмоции будет истолкована против вас. Засмейтесь – и скажут, что вы не воспринимаете разбирательство всерьез. Нахмурьтесь – и скажут, что вы угрюмы, вы не раскаиваетесь, вы возмущены тем, что вас притащили в суд. Заплачьте, и вас обвинят в неискренности.

Он посмотрел на Лори.

– Ясно, – произнесла она не слишком уверенно, поскольку явно за себя не ручалась, особенно в отношении последнего пункта.

– Не отвечайте ни на какие вопросы. Вы не обязаны. На телевидении значение имеет только картинка; невозможно сказать, слышали ли вы выкрикнутый кем-то вопрос. И самое главное – я поговорю об этом с Джейкобом, когда буду в КПЗ, – любое проявление гнева, в особенности со стороны вашего сына, немедленно подтвердит самые худшие подозрения людей. Запомните: в их глазах, в глазах всех, Джейкоб виновен. Вы все виновны. Им только и нужно любое подтверждение тому, что они уже и без вас знают. И тут сгодится любая мелочь.

– Не кажется ли вам, что уже поздновато беспокоиться о нашем имидже в глазах общественности? – спросила Лори.

В то утро бостонская «Глоуб» вышла с огромным заголовком во всю первую полосу: «МАЛОЛЕТНИЙ СЫН ЗАМЕСТИТЕЛЯ ОКРУЖНОГО ПРОКУРОРА ОБВИНЯЕТСЯ В УБИЙСТВЕ В НЬЮТОНЕ». Писаки из «Геральд» выступили в лучших традициях желтой прессы, но, к их чести, обошлись хотя бы без двусмысленностей. На обложке на фоне фотографии места преступления, безлюдного пригорка в лесу, был помещен снимок Джейкоба, по всей видимости позаимствованный откуда-то из Интернета, поперек красовалась надпись «ЧУДОВИЩЕ». Внизу было напечатано интригующее: «Прокурор отстранен от должности по обвинению в покрывательстве своего малолетнего сына, после того как открылась его роль в убийстве в Ньютоне».

Лори была права: сохранять непроницаемое выражение лица, проходя через строй журналистов, теперь и в самом деле казалось слегка ненормальным.

Но Клейн лишь пожал плечами. Правила не подлежали сомнению. С тем же успехом они могли быть высечены на каменных скрижалях перстом Бога.

– Мы попытаемся выжать максимум из того, что у нас есть, – своим негромким рассудительным голосом произнес он.

Поэтому мы поступили как велено. Заставили себя пройти сквозь плотную толпу репортеров, карауливших нас перед входом в здание суда. Не выказали никаких эмоций, не ответили ни на один вопрос, делая вид, будто не слышим ни слова из того, что они орали нам прямо в уши. Они все равно продолжали забрасывать нас вопросами и тыкать нам в лица микрофонами.

– Как вы себя чувствуете?

– Что вы можете сказать всем тем людям, которые доверяли вам?

– Ничего не хотите передать семье жертвы?

– Джейкоб действительно это сделал?

– Мы просто хотим выслушать версию вашей стороны.

– Он будет давать показания?

Один, желая меня спровоцировать, поинтересовался:

– Мистер Барбер, каково это – оказаться по другую сторону барьера?

Я сжал руку Лори, и мы продолжили пробиваться в вестибюль. Внутри было поразительно тихо, даже обыденно. Журналистам сюда ход закрыт. На пункте досмотра при входе люди расступились, чтобы дать нам пройти. Полицейские, которые обычно с улыбкой махали мне рукой, чтобы проходил так, на этот раз поводили по мне металлодетектором и внимательно изучили мелочь из моих карманов.

В лифте мы вновь на короткое время остались одни. Пока мы ехали на шестой этаж, где располагался зал для слушаний первой ступени, я потянулся взять Лори за руку, не сразу найдя удобное положение. Моя жена была значительно ниже меня, поэтому для того, чтобы взять ее руку, пришлось подтянуть ее на уровень моего бедра. Ее рука повисла в полусогнутом положении, как будто она собиралась посмотреть на часы. На ее лице промелькнуло неприязненное выражение, губы сжались. Оно было еле уловимым, это микродвижение, но я заметил и выпустил ее руку. Дверцы лифта подрагивали в такт движению металлической коробки, которая стремительно поднималась. Клейн тактично рассматривал панель с пронумерованными кнопками.

Когда двери с лязгом разъехались, мы направились через заполненное людьми фойе к залу номер 6В. Там нам предстояло ждать на центральной скамье, пока нас не вызовут.

После томительного ожидания судья наконец явился. Нам обещали, что нас вызовут ровно в десять, первыми, чтобы суд мог разобраться с нами – и толпой журналистов и зевак, – а потом быстро вернуться к нормальной работе. Мы были в зале суда примерно без пятнадцати десять. Время тянулось невыносимо, нас все не вызывали и не вызывали. Казалось, прошло уже многим больше пятнадцати минут. Толпы адвокатов, с большинством из которых я был хорошо знаком, держались на расстоянии, как будто мы были окружены силовым полем.

У дальней стены в компании Лоджудиса и пары ребят из ОПБП стоял Пол Даффи. Даффи – а он был Джейкобу все равно что дядя – бросил на меня один-единственный взгляд, когда мы усаживались, потом отвернулся. Я не обиделся на него. У меня не было ощущения, что меня бойкотируют. В подобных делах существовал определенный этикет, вот и все. Даффи полагалось поддерживать местную команду. Это была его работа. Может, мы продолжим дружить после того, как с Джейкоба снимут обвинения, а может, и нет. Пока что наша дружба была поставлена на паузу. Без обид, но таков уж порядок. А вот Лори такое пренебрежение со стороны Даффи и всех прочих переносила куда менее стоически. Для нее видеть, как рушатся связи, было ужасно. После мы остались точно теми же людьми, что были до, и, поскольку мы-то никак не изменились, она забывала, что люди видят нас – всех нас, не одного только Джейкоба – в ином свете. Как минимум, полагала Лори, люди должны понимать, что, какое бы преступление предположительно ни совершил Джейкоб, мы-то с ней точно ни в чем не виноваты. Это было заблуждение, которого я не разделял.

В зале 6В имелась дополнительная ложа для присяжных, позволявшая вместить жюри в расширенном составе. Сейчас эта ложа пустовала, и в ней установили телекамеру, которая должна была вести трансляцию заседания на все местные станции. Все время, что мы ждали, оператор не сводил с нас объектива телекамеры. Мы сидели с непроницаемыми лицами, не разговаривали друг с другом и даже практически не моргали. Находиться под прицелом камеры так долго было нелегко. В глаза мне начали бросаться всякие мелочи, как это обычно бывает, когда долгое время находишься в состоянии вынужденного безделья. Я принялся рассматривать собственные руки, крупные и бледные, с шершавыми костяшками. Это были совсем не руки прокурорского работника. Странно было видеть их торчащими из рукавов собственного костюма. Эти четверть часа ожидания под пристальными взглядами собравшихся в зале суда – в зале, где я когда-то властвовал, где чувствовал себя так же непринужденно, как на своей собственной кухне, – были даже хуже всего того, что последовало за ними.

В десять в зал влетела судья в своей черной мантии. Судьей Лурдес Ривера была ужасной, но нам это на руку. Вы должны понимать: зал 6В, суд первой ступени, был для судей чем-то вроде неприятной ссылки; они менялись на этом посту каждые несколько месяцев. Задача судьи первой ступени – обеспечивать бесперебойную работу системы: расписывать дела по другим залам так, чтобы весь объем работы распределялся равномерно. Это суматошная работа: препоручать, перекладывать, приостанавливать. Лурдес Ривере лет около пятидесяти, выглядела она совершенно замотанной и на роль человека, призванного обеспечивать бесперебойную работу чего бы то ни было, не подходила, ну просто катастрофически. Максимум, на который она была способна, – это явиться в зал суда вовремя, в застегнутой мантии и с отключенным телефоном. В юридической среде ее презирали. Ходили слухи, что она получила назначение благодаря то ли смазливой внешности, то ли выгодному браку с адвокатом со связями, то ли из соображений необходимости увеличить процент латинос среди судейских. Между собой они звали ее Дурдес Ривера. Однако же мы в то утро едва ли могли рассчитывать на более удачную кандидатуру. Судья Ривера проработала в суде первой инстанции менее пяти лет, но уже заслужила в прокуратуре громкую славу «судьи подсудимых». Большая часть судей в Кембридже пользовались одинаковой репутацией снисходительных прекраснодушных либералов. В нынешней ситуации перекос в эту сторону казался вполне законным. Либерал, как выясняется, – это консерватор, оказавшийся на скамье подсудимых.

Когда объявили дело Джейкоба – «Дело номер ноль восемь дробь сорок четыре ноль семь, штат Массачусетс против Джейкоба Майкла Барбера, обвинение в убийстве первой степени», – конвойные ввели моего сына и поставили в центре зала, перед ложей присяжных. Он обвел глазами толпу, увидел нас и немедленно уткнулся взглядом себе под ноги. Смущенный и не знающий, куда себя деть, принялся поправлять на себе костюм и галстук, которые выбрала для него Лори, а Клейн передал ему в КПЗ. Непривычный к костюмам, Джейкоб, казалось, чувствовал себя одновременно чересчур нарядным и затянутым в смирительную рубашку. Костюм был ему уже самую чуточку маловат. Лори шутила, что он растет так быстро, что по ночам, когда в доме становится тихо, она слышит, как растягиваются его кости. Теперь он беспокойно поводил плечами, стараясь сделать так, чтобы пиджак не морщил, но ткань не желала растягиваться. На этом основании репортеры впоследствии сделали вывод о тщеславии Джейкоба и о том, что он даже наслаждался этим моментом славы, – вывод, который еще не раз припомнили ему, когда начался собственно судебный процесс. Правда же заключалась в том, что он был всего-навсего неуклюжим и вдобавок до смерти перепуганным подростком, который не знал, куда деть руки. Удивительно, что у него вообще хватило мужества держаться.

Джонатан прошел через распашные воротца в ограждении, отделявшем зрительские места от передней части зала, водрузил свой портфель на стол, за которым сидел Джейкоб, и занял место рядом с ним. Он положил руку Джейку на спину – не ради того, чтобы успокоить его, а в качестве сообщения окружающим: «Этот мальчик вовсе никакое не чудовище, я не боюсь к нему прикасаться». И еще: «Я не просто наемник, за деньги защищающий отвратительного мне клиента, потому что это мой профессиональный долг. Я верю в этого парнишку. Я его друг».

– Слово предоставляется стороне обвинения, – провозгласила Дурдес Ривера.

Лоджудис поднялся со своего места. Он огладил свой галстук, затем завел руку за спину и осторожно одернул пиджак сзади.

– Ваша честь, – начал он скорбно, – это чудовищное дело.

В его устах это слово прозвучало как «чудувищное», и я понял, что на самом деле залы суда часто делают без окон для того, чтобы оппоненты не повыкидывали из них друг друга. Лоджудис речитативом перечислил обстоятельства дела, с которыми за последние сутки едва ли не круглосуточных репортажей уже успели ознакомиться, наверное, все до единого и которые он сейчас с минимумом прикрас еще раз напомнил толпе с вилами и факелами по ту сторону телеэкранов. В его голосе даже была некоторая монотонность, как будто мы все столько раз слышали эти факты, что они уже успели навязнуть в зубах.

Однако же едва речь зашла об определении суммы залога, как тон Лоджудиса немедленно сделался серьезным.

– Ваша честь, мы все прекрасно знаем и глубоко уважаем отца обвиняемого, который в настоящий момент присутствует в зале суда. Я лично знаком с этим человеком, всегда уважал его и восхищался им. Я испытываю к нему искреннюю симпатию и сочувствие, как и, я уверен, все здесь присутствующие. Неизменно самый умный из всех. Ему все и всегда давалось без усилий. Но. Но.

– Возражение, ваша честь!

– Принимается.

Лоджудис обернулся, чтобы посмотреть на меня, но не всем корпусом, а изогнув шею, через плечо.

«Ему все и всегда давалось без усилий». Неужели он сам в это верил?!

– Мистер Лоджудис, – напомнила ему Дурдес, – полагаю, вы в курсе, что Эндрю Барбера ни в чем не обвиняют.

Лоджудис вновь встал ровно:

– Да, ваша честь.

– Давайте тогда вернемся к сумме залога.

– Ваша честь, сторона обвинения просит назначить залог в пятьсот тысяч наличными с дополнительным поручительством в пять миллионов долларов. Сторона обвинения утверждает, что в силу необычных обстоятельств семейной ситуации обвиняемого весьма высок риск его побега ввиду особой жестокости совершенного преступления, высочайшей вероятности вынесения обвинительного приговора, а также необыкновенной искушенности обвиняемого, который вырос в семье, где уголовное право – семейный бизнес.

Этот бред сивой кобылы Лоджудис продолжал нести еще несколько минут. Судя по всему, он затвердил свои реплики наизусть и теперь отбарабанивал их, не вкладывая в свои слова никаких особых эмоций.

У меня же в голове все это время фоном продолжало крутиться его странное высказывание обо мне. «Я испытываю к нему искреннюю симпатию и сочувствие. Неизменно самый умный из всех. Ему все и всегда давалось без усилий». Здесь, в зале суда, эти слова были восприняты как практически случайная оговорка, пылкая дань уважения, вырвавшаяся под влиянием момента. Зрители были тронуты. Им уже доводилось видеть подобные сцены: лишившийся иллюзий молодой ученик, на глазах у которого его обожествляемый наставник неожиданно проявляет себя самым обычным человеком или каким-либо иным образом оказывается низвергнут со своего недосягаемого пьедестала, пелена спадает с его глаз и так далее и тому подобное. Чушь собачья. Лоджудис был не из тех людей, которые склонны произносить спонтанные речи, тем более под объективом телекамеры. Я так и представляю себе, как он репетировал эту фразу перед зеркалом. Единственный вопрос заключался в том, чего он рассчитывал таким образом добиться, как именно намеревался вонзить нож в Джейкоба.