Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

17 ноября, ближе к вечеру, «Ринаун» прибыл на Мальту. Примечательно, что Черчилль следующие две ночи провел на небольшом острове, который подвергся длительной и беспощадной бомбардировке люфтваффе, а на следующий день после прибытия корабля Королевские военно-воздушные силы осуществили самый крупный налет на Германию; бомбардировке подверглись города Мангейм, Людвигсхафен и Берлин. Двумя неделями ранее Бомбардировщик Харрис доложил Черчиллю об общем ущербе, нанесенном британским и немецким городам в результате налетов Королевских военно-воздушных сил и люфтваффе. Если центр Ковентри пострадал на 5 процентов от немецких бомб, то Гамбург был разрушен на 75 процентов. То же произошло с Мальтой. Дома, набережные, дороги – все, что было сделано из хрупкого мальтийского известняка, – было по большей части уничтожено. Но то, что Черчилль мог отдыхать на острове, означало, что худшее для мальтийцев позади[1809]1809
  GILBERT 7, 557.


[Закрыть].

Теперь уже немецкие города переживали худшие времена. Во время следующего налета на Берлин были уничтожены дома матери и тещи Геббельса, выбиты стекла в доме самого Геббельса и превращен в руины любимый отель Гитлера «Кайзерхоф». Геббельс, гауляйтер Берлина, написал в дневнике, что это «время всеобщего несчастья, обрушившегося на город с населением в четыре с половиной миллиона человек… Похоже, сам ад распахнул перед нами врата». Один из заголовков газеты New York Times от 24 ноября гласил: «ЖИВОТНЫЕ ИЗ ЗООПАРКА БРОДЯТ ПО УЛИЦАМ БЕРЛИНА; ОТ ПОЖАРОВ СТРАДАЮТ ЖИТЕЛИ БЕРЛИНА». Что касается пожаров, то берлинцы могли считать себя везучими. Холодная осенняя погода, широкие проспекты и современные здания препятствовали распространению огня в таких масштабах, как это было в Гамбурге. Но Бомбардировщик Харрис был настойчив: больше бомбардировщиков стали принимать участие в более частых налетах. А из Фоджи, откуда союзнические самолеты могли долететь до объектов, расположенных на юге Германии и Румынии, вылетало еще больше бомбардировщиков[1810]1810
  Lochner, Goebbels Diaries, 522—23.


[Закрыть].

На Мальту Старик прибыл немного простуженный, но в концу дня он почувствовал себя настолько плохо, что был вынужден провести в кровати большую часть своего непродолжительного пребывания на Мальте. Он остановился в резиденции губернатора в качестве гостя лорда Горта, а поскольку в резиденции не было горячей воды, чтобы он мог принять ванну, его настроение ухудшилось вместе с ухудшением общего состояния. Окна его комнаты выходили на людную улицу, и было слышно, как мальтийцы пробираются через руины. Это было слишком для Черчилля, который внезапно вскочил с кровати, открыл окна и крикнул: «Вы не могли бы уйти? Пожалуйста, уходите и не создавайте так много шума»[1811]1811
  Moran, Diaries, 138—39.


[Закрыть].

Его хандра усугубилась, когда он узнал, что в тот день пал Лерос; битва была битвой за Крит в миниатюре. Немцы высадились с моря и с воздуха; Королевские военно-воздушные и военно-морские силы не смогли оказать должного сопротивления; командование британскими сухопутными силами оставляло желать лучшего. Отсутствие агрессивности Королевского военно-морского флота раздражало Черчилля, который дал прозвище новому командующему Средиземноморским флотом, адмиралу сэру Джону Каннингему (не родственник Эндрю), Унылый Джимми – и не без причины, по мнению Гарольда Макмиллана. Предстоящая встреча глав военных ведомств в Каире тоже вызывала у него раздражение. До сих пор Черчилль и американцы придерживались противоположных точек зрения. Черчилль поддерживал операцию «Оверлорд», но не в ущерб Родосу и, особенно, Италии, единственному театру военных действий, где англо-американские войска оказывали существенную помощь русским. Он собирался заставить американцев раскрыть карты. Это беспокоило Брука, который написал в дневнике: «Он [Черчилль] склоняется к тому, чтобы сказать американцам: ладно, вы не будете мешать нам в Средиземном море, а мы не будем мешать вам в Ла-Манше. А они ответят: ладно, тогда мы направим свои основные усилия в Тихоокеанский регион». Черчилль телеграфировал Клементине: «Ужасно бороться со связанными за спиной руками»[1812]1812
  Macmillan, War Diaries, 401; Danchev and Todman, War Diaries, 472; W&C-TPL, 485.


[Закрыть].

Александер и Эйзенхауэр оба сокрушались положением в Италии, но по разным причинам. Александер, главнокомандующий в Италии, был вынужден доложить, что кампания зашла в тупик. «Все дороги ведут в Рим, – сказал он лорду Морану, – и все они вымощены минами». Все средиземноморское командование считало, что операция по высадке морского десанта для обхода противника с фланга – желательно две высадки, на обеих сторонах побережья, – лучший способ прорвать линии Кессельринга. В начале месяца в штабе Эйзенхауэра начали разрабатывать план этой операции. Операция, получившая кодовое название «Шингл», предполагала высадку усиленной дивизии в Анцио, родине Нерона и Калигулы. Анцио и соседний город-курорт Неттуно, расположенные в миле друг от друга на тирренском побережье, находились примерно в 50 милях к северу от линий Кессельринга. Эти города, в окружении лесов и Понтийских болот, в нескольких милях от которых простирались горы, имели узкие пляжи. Александер заявил, что ему потребуется по крайней мере пять дивизий для осуществления этого плана, но не было ни солдат, ни транспорта; все отправили в Англию для участия в операции «Оверлорд».

Ко времени прибытия Черчилля на Мальту план лежал в папке неперспективных операций. Эйзенхауэр – предполагалось, что он сменит Маршалла на посту начальника штаба, – готовился покинуть Средиземноморье. Он считал, что любое новое рискованное предприятие в Италии отрицательно скажется на подготовке к операции «Оверлорд». Черчилль, не скрывая раздражения, объяснил Эйзенхауэру, почему необходимо взять Рим и какие риски связаны с «Оверлордом». Позже Эйзенхауэр напишет: «Как часто при разговоре о перспективах операции «Оверлорд» я слышал от него: «Мы должны позаботиться о том, чтобы приливы и отливы не покраснели от крови американских и британских парней, а пляжи не заполнились их телами». Эйзенхауэр, как и Брук, отбыл с Мальты, считая, что в Каире и Тегеране Черчилль будет лоббировать вопрос Италии и Родоса. Черчилль был намерен развязать себе руки для действий в Италии[1813]1813
  Eisenhower, Crusade, 195, 198—99; Butcher, Eisenhower, 465.


[Закрыть].

За двухдневное плавание в Александрию он разработал стратегический план, который предусматривал взятие к январю сначала Рима, а затем Родоса. Черчилль полагал, что на переговорах «Секстанта» основной упор будет сделан на решении проблем в Средиземноморье, а вопросы, связанные с Тихоокеанским театром, будут рассматриваться в последнюю очередь. Однако Рузвельт пригласил Чан Кайши и мадам Чан с намерением перевернуть повестку дня с ног на голову. Брук совершил путешествие по воздуху, на борту черчиллевского самолета Avro York. По прибытии в Каир он написал в дневнике: «Как бы мне хотелось, чтобы наша конференция уже закончилась»[1814]1814
  Danchev and Todman, War Diaries, 475.


[Закрыть].

Она еще даже не началась. Но когда она началась, Черчилль сразу понял, что Рузвельт не собирается раскрывать карты. 23 ноября, на первом пленарном заседании, Рузвельт заявил, что хочет обсудить вопрос Тихоокеанского региона. Более того, Рузвельт пообещал Чану, что скоро начнутся крупномасштабные операции военно-морских сил в Бенгальском заливе в поддержку операции по высадке морского десанта в Бирме (кодовое название «Буканир». Все это было нацелено не столько на то, чтобы отбросить назад Японию, сколько получить поддержку вооруженных сил Чана, роль которого в Тихоокеанской войне Рузвельт оценивал как жизненно необходимую. Вот почему в своих воспоминаниях Черчилль написал, что Объединенный комитет начальников штабов, «к сожалению, был сбит с толку этой китайской историей, затянутой, запутанной и незначительной… [которая] в результате привела к тому, что в Каире китайские проблемы вышли на первый план». Впрочем, на той же неделе генерал сэр Билли Слим (был посвящен в рыцари в начале года) начал наступление из Ассама в Центральную Бирму, причем один из его корпусов двигался в направлении реки Чиндуин, которую форсировал 3 декабря. Японцы, обескураженные британским обманным маневром, не поняли, в каком направлении движется Слим. Но, несмотря на успешные действия Слима, он и Бирма занимали последнее место в планах Черчилля[1815]1815
  WSC 5, 328—29; Boatner, Biographical Dictionary, 509.


[Закрыть].

Рузвельт сказал Черчиллю, что он хочет в первую очередь обсудить вопросы, связанные с войной в Тихоокеанском регионе. Он считал, что если Япония будет основной темой «Секстанта», то это несколько успокоит Сталина. Однако из-за этого решения англо-американский блок прибудет в Тегеран, не достигнув договоренности по второму фронту. В своих воспоминаниях Черчилль нелестно высказался в отношении Рузвельта и Чана. Несмотря на огромную американскую помощь Китаю (из которой несколько миллионов было украдено семьей мадам Чан), Чан «потерпел поражение от коммунистов в своей же стране, тяжелый случай». Брук в своих воспоминаниях высказался резче: «Почему американцы придавали такое важное значение Чану – я так и не понял. Все, что он сделал, – это провел их садовой дорожкой в коммунистический Китай!» Что касается Стилвелла и Шеннолта, которые враждовали по поводу того, куда следовало направить поставки ленд-лиза – солдатам Стилвелла или китайским воздушным силам Шеннолта, то Брук написал, что Стилвелл был «всего лишь сумасбродом», тогда как Шеннолт хотя был «отличным летчиком», но «не блистал умом». В ходе встреч мадам Чан, говорившая на безупречном английском языке, переводила для своего мужа, и у Брука создалось впечатление, что из двоих супругов мадам «обладает лидерскими качествами, и я бы не стал ей слишком доверять… Чем больше я о ней узнаю, тем меньше она мне нравится». Иного мнения были остальные офицеры штаба, которые все как один почти переставали дышать, когда ее «стройная ножка показывалась в разрезе облегающего платья из черного атласа с желтыми хризантемами»[1816]1816
  C&R-TCC, 2:597; WSC 5, 328—29; Danchev and Todman, War Diaries, 477– 81.


[Закрыть].

Черчилль испытывал симпатию к мадам Чан и написал Клементине, что берет назад «все нелестные высказывания, которые когда-либо произносил в ее адрес». (В прошлом году во время визита в Индию мадам подвергла резкой критике британскую имперскую политику, что заставило Черчилля «метать громы и молнии в ее адрес».) Чета Чан вышла из тени, чтобы оживить конференцию в Каире, но они сделали это за счет англо-американского единства. Встречи с четой Чан, сказал Брук Маршаллу, были «ужасной потерей времени», на что Маршалл ответил: «Расскажи мне о них». Рузвельт пытался убедить Черчилля в необходимости военных действий в Бирме, но Черчилль, который поначалу поддерживал операцию «Буканир», изменил мнение, когда понял, для операций в Бирме будут задействованы суда из Средиземноморья. Через десять дней, признав справедливость черчиллевских аргументов, Рузвельт отменил операцию «Буканир». Только в апреле 1945 года, когда американские морские пехотинцы и солдаты сражались на Окинаве, всего в 325 милях от Японии, войска союзников наконец открыли дорогу Индия – Китай через Северную Бирму и дорожное сообщение между Индией и Китаем на севере Бирмы и захватили Рангун на юге, слишком поздно, чтобы изменить ситуацию в войне с Японией[1817]1817
  W&C-TPL, 487; Danchev and Todman, War Diaries, 480; Sherwood, Roosevelt and Hopkins, 782.


[Закрыть].

После первых неприятных встреч с Чаном атмосфера на конференции становилась все тяжелее. Американцы ошеломили британцев, вновь подняв вопрос о назначении американца Верховным главнокомандующим в Европе – тему, которую Черчилль считал закрытой. Британцы наотрез отклонили это предложение. Для того чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос, Черчилль подчеркнул, что между союзниками давно достигнуто понимание, что командующие назначаются от союзника с более многочисленными войсками на данном театре военных действий и Верховным главнокомандующим в Европе должен быть британец, поскольку у Британии в Европе больше людей, самолетов и кораблей, чем у американцев. Рузвельт снял этот вопрос, но продолжал настаивать на планах в отношении Бирмы, которые Брук спокойно и методично разрушил на заседании военачальников. Адмирал Эрни Кинг, возмущенный поведением Брука, встал из-за стола, словно собрался решить проблему с помощью драки. Стилвелл, наблюдавший эту сцену, хотел, чтобы Кинг «врезал» Бруку. Мопс Исмей считал, что враждебность Кинга угрожает единству Объединенного комитета начальников штабов, о чем и сказал Кингу. На что Кинг ответил: «Послушайте, генерал, когда идет война, они посылают за сукиными детьми, и это я». Черчилль продолжал отстаивать планы относительно Эгейского моря, предупредив Рузвельта, что Overlord не должен быть T-Y-R-A-N-T[1818]1818
  Overlord – сюзерен, повелитель; typant – тиран, деспот.


[Закрыть]; «блестящий» пример ораторского искусства, по мнению Брука.

Даже вспыльчивый Кинг, похоже, проявил солидарность с Черчиллем, но только потому, что в случае, если британские военно-морские силы останутся в Средиземном море, они не будут мешать ему в Тихом океане. Черчилль красноречиво доказывал необходимость активных действий в Эгейском море: «Правительство его величества не может позволить войскам простаивать без дела; мушкеты должны стрелять», и Родос был тем местом, где они должны были стрелять. Эта фраза заставила Маршалла, ударив кулаком по столу, воскликнуть: «Ни один американский солдат не умрет на этом чертовом пляже». Вспышка Маршалла подействовала на всех отрезвляюще; замолчали все, даже Черчилль, который больше не упоминал в Каире о Родосе. Но вопрос не был решен; Черчилль возлагал надежды на Тегеран[1819]1819
  Ismay, Memoirs, 312; Mosley, Marshall, 262; Tuchman, Stilwell, 516; WM/ Viscount Antony Head, 8/6/80; Danchev and Todman, War Diaries, 480.


[Закрыть]. Британцы разместились в гранд-отеле Mena House в Гизе, где Черчилль с Т.Э. Лоуренсом останавливались два десятилетия назад, когда создавали новые государства на Ближнем Востоке. Черчиллю нравился отель. По вечерам они с Бруком устраивали столь же веселые ужины, сколь ожесточенными были споры во время дневных заседаний. «Кинг был приветлив, насколько возможно, и от его дневной вспышки не осталось и следа», – написал Брук после ужина в день инцидента. На ужин Рузвельт пришел в сопровождении Гарри Гопкинса, сына Гопкинса, Роберта, военного фотографа армии США, генерала Эдвина М. (Па) Уотсона, давнего друга президента и его политического советника и зятя Уотсона, майора Джона Беттигера. Вместе с отцом пришел и полковник Эллиот Рузвельт; это был случай оправданной семейственности, чего нельзя сказать о сыне Черчилля. Александр Кадоган написал в дневнике: «Мы не можем вести разговоры, если рядом находится Рэндольф». Еду Рузвельту, как всегда, приготовили повара-филлипинцы, включая индейку на День благодарения, которую Рузвельт разделал «мастерски и со знанием дела». После ужина были танцы под граммофон; молодые люди танцевали с Сарой; Черчилль танцевал с Па Уотсоном. Хором пели Home on the Range («Дом в долине»). Они весело проводили время, хотя у Черчилля, когда он поднял тост за президента, на глазах выступили слезы. Черчилль чувствовал себя хорошо; он ощущал прилив сил под чистым египетским небом, и доказательством служит вечер следующего дня, когда гости разошлись только в половине второго ночи. «Премьер-министр вел разговоры с 8:30… до 1:35, – написал Кадоган, – а потом удивлялся, что у него заболело горло. Дики Маунтбеттен заснул во время речи Черчилля, и даже Саре было трудно держать глаза открытыми»[1820]1820
  WSC 5, 341; Danchev and Todman, War Diaries, 478; Dilks, Diaries, 578, 580, 587; Sarah Churchill, A Thread in the Tapestry (London, 1967), 63.


[Закрыть].

Черчилль с Сарой предложили Рузвельту поехать к пирамидам, которые президент никогда не видел. Идея настолько понравилась Рузвельту, что, как вспоминала Сара восторг, «он наклонился вперед, опершись на подлокотники кресла, словно собрался встать», но, конечно, не смог «и откинулся на спинку кресла». Пока президент собирался, Черчилль с Сарой ждали снаружи, и Сара заметила, что в глазах отца «блестят слезы». Он повернулся к ней и сказал: «Я люблю этого человека». Такими были воспоминания Сары спустя два десятилетия. Тогда Сара в письме матери не упоминала о слезах и словах в адрес президента, но написала: «Замечательно, что они так ладят – между ними действительно есть симпатия и взаимопонимание. Прогулка, как и вечернее времяпрепровождение, имела потрясающий успех»[1821]1821
  Churchill, Thread, 62–63; Sarah Churchill, Keep On Dancing (London, 1981), 117.


[Закрыть].

Чего нельзя было сказать о совещаниях начальников штабов. Рузвельт, сказал Черчилль Энтони Идену, который приехал на четвертый день переговоров, «очаровательный провинциальный джентльмен», но ему недостает «деловой хватки». Чувствовалось, что на подготовку к конференции потратили мало времени. Эйзенхауэр появился на втором пленарном заседании и привел в замешательство Маршалла (но порадовал Черчилля), заявив, что итальянская армия Александера оказала бы большую помощь Европеской кампании, если бы смогла успешно ворваться в долину По. Затем, как представлялось Эйзенхауэру, Александер мог бы продолжить наступление на юго-восток Франции или повернуть на северо-восток к Триесту или Вене. Учитывая положение дел в Италии, Эйзенхауэр считал, что одно из этих наступлений может быть предпринято – и завершено – к лету 1944 года. Айк невольно придал новый импульс средиземноморской стратегии Черчилля, бесперспективность которой в течение недели пытался доказать Маршалл. После пяти дней переговоров британцы с американцами не достигли окончательного соглашения ни по одной из перспективных стратегий, ни в Европе, ни в Тихоокеанском регионе. Текст Каирской декларации, опубликованной по окончании конференции, свидетельствует о том, что они достигли соглашения относительно целей в Тихом океане, но не о способах их достижения. В декларации говорилось о решимости союзников «остановить и покарать агрессию Японии», что цель союзников состоит в том, чтобы «лишить Японию всех островов на Тихом океане, которые она захватила или оккупировала с начала Первой мировой войны 1914 года, и в том, чтобы все территории, которые Япония отторгла у китайцев, как, например, Маньчжурия, Формоза и Пескадорские острова, были возвращены Китайской Республике». В ней говорилось о необходимости сделать так, чтобы Корея «стала свободной и независимой», и о намерении союзников «обеспечить безоговорочную капитуляцию Японии». Но в декларации ничего не говорилось о том, как достигнуть всего перечисленного[1822]1822
  Eden, The Reckoning, 491; Moran, Diaries, 141; Danchev and Todman, War Diaries, 482; Eisenhower, Crusade, 199.


[Закрыть].

На рассвете 27 ноября Рузвельт поднялся на борт своего самолета «Дуглас C-54», который адмирал Лихи окрестил «священной коровой», а Черчилль – своего Avro York. Они отправились в Тегеран, на тот момент самую важную встречу альянса, не договорившись, имея принципиальные разногласия по основным вопросам. В отличие от них Сталин подготовился к встрече. Гарри Гопкинс сказал Морану, что если в Тегеране Черчилль будет упорно стоять на своем относительно открытия второго фронта, Рузвельт поддержит русских. Брук написал в дневнике: «Я не жду ничего хорошего в ближайшие дни»[1823]1823
  Danchev and Todman, War Diaries, 482.


[Закрыть].

В Тегеране, вспоминал Алек Кадоган, была прекрасная погода. Золотое солнце в небе цвета персидской сини. Однако Тегеран удостоился циничных замечаний: «Убогий город с безвкусной архитектурой… Базары хорошие – в качестве достопримечательности». Черчилль нашел, что иранцы не сумели обеспечить необходимую безопасность столь важным особам. Глядя на конных иранских кавалеристов, выстроившихся на улицах, любому «недоброжелателю становилось ясно, что прибывают какие-то влиятельные лица». От них не было бы никакого толку, если бы «два-три решительных человека с пистолетами или бомбой» бросились к автомобилям с высокопоставленными гостями. Но, к досаде инспектора Томпсона, Черчилль, предупрежденный о возможной угрозе жизни, «был очень возбужден и даже доволен». Когда толпа пыталась прорваться к машине, «он с интересом всматривался в лица». Томпсону сообщили, что сотрудники британских спецслужб арестовали немецких диверсантов, сброшенных на парашютах. Между тем представители советской стороны, заявившие, что они раскрыли заговор, предложили Рузвельту расположиться в здании советского посольства, находившегося по соседству с британской миссией; американская миссия находилась в 2 милях от города. 28 ноября Рузвельт принял их предложение. Исмей был уверен, что аргументы советской делегации не более чем «уловка» и что они установили микрофоны в апартаментах Рузвельта[1824]1824
  Dilks, Diaries, 580; WSC 5, 342; Thompson, Assignment: Churchill, 283; Danchev and Todman, War Diaries, 482; Ismay, Memoirs, 377.


[Закрыть].

Черчилль считал, что крайне важно переговорить с президентом, прежде чем они встретятся со Сталиным. Рузвельт был иного мнения. Он был убежден, что Дядюшка Джо не имеет ничего против него и, кроме того, решил не соглашаться на родосский план Черчилля. Рузвельт хотел сначала встретиться со Сталиным, причем наедине. 28 ноября, днем, в начале четвертого, Сталин нанес короткий визит президенту. Гарриман, предупрежденный Исмеем, что Черчилля не пригласили на встречу – факт, вызвавший волнение членов британской делегации, – пришел «успокоить шторм». Он нашел Черчилля «в ворчливом настроении». Старик сказал Гарриману, что «подчинится приказу», но у него есть право председательствовать на предстоящем заседании, поскольку он самый старший из лидеров, поскольку его фамилия первая по алфавиту, а также ввиду исторической значимости «Британской империи, которую он представляет». Он заявил, что, если вопросов больше нет, он устроит обед 30 ноября, в день своего 69-летия, на котором «основательно напьется… и на следующий день уедет»[1825]1825
  Harriman and Abel, Special Envoy, 265—66.


[Закрыть].

Между тем Сталин с Рузвельтом отлично поладили. Президент заявил, что Россия должна иметь тепловодный порт на конце Южно-Маньчжурской железной дороги и что некоторые британские и американские торговые суда должны быть отправлены в Россию после войны. «Было бы хорошо», – ответил Сталин. Рузвельт не посоветовался с Черчиллем ни по одному из вопросов. Оба лидера пришли к единому мнению по вопросу Франции и де Голля, который, по их мнению, оторван от «настоящей Франции». На самом деле Франция, сказал Сталин, помогает немцам и должна понести наказание после войны. Рузвельт согласился и добавил, что ни один француз старше 40 лет не должен быть допущен к делам послевоенной Франции. Они перешли к вопросу Юго-Восточной Азии и Индии, где почти миллиард человек – Рузвельт называл их «темнокожими», «низкорослыми» и «невоинственными» – находился в подчинении Франции и Великобритании. Рузвельт предложил, чтобы после войны союзники установили опеку над Французским Индокитаем, сославшись на опыт Америки по установлению опеки над Филиппинами. Индия, Малайя и Бирма, заявил Рузвельт, «должны научиться искусству самоуправления». Рузвельт предложил реформировать Индию снизу и «отчасти по-советски». Сталин ответил, что реформа снизу означает революцию. В Индии, сказал он президенту, «сложная социальная структура общества». Сталин, по мнению Гарримана, «показал себя более искушенным в этих вопросах, чем президент». Оба лидера согласились, что Индию не стоит обсуждать с Черчиллем. Рузвельт яснее ясного дал понять Сталину, что делать с Польшей: президент ни словом не обмолвился о Польше[1826]1826
  Moran, Diaries, 144; Harriman and Abel, Special Envoy, 165—66; David Halberstam, The Best and the Brightest (New York, 1969), 81.


[Закрыть].

В тот день утром Гарриман экспромтом прочел лекцию Идену и Кадогану об искусстве проведения международной конференции, что заставило Кадогана написать в дневнике: «Я забыл многое из того, что он [Кадоган] рассказал». Атмосфера была какой угодно, но только не спокойной, хотя конференция еще не началась[1827]1827
  Dilks, Diaries, 579.


[Закрыть].

Пока двое из «Большой тройки» вели беседу, Черчилль вышел в сад, чтобы поработать с официальными бумагами, включая записки министру внутренних дел Герберту Моррисону. На прошлой неделе Моррисон распорядился выпустить из тюрьмы и поместить под домашний арест чернорубашечников Освальда и Диану (Митфорд) Мосли, которые провели в тюрьме три года. Решение Моррисона было продиктовано резко ухудшившимся здоровьем Мосли. Реакция на решение Моррисона со стороны рабочих последовала незамедлительно; 10 тысяч человек вышли на улицы Лондона, чтобы выразить протест против того, что они посчитали фаворитизмом. Палата общин тоже выразила негодование. Черчилль написал Клементине: «Будь я дома, я бы ликвидировал эту чертову статью [18B]». Он сказал Моррисону, что тот сможет «избавиться от нее [18B]», если будет следовать «веским аргументам, которые я привел ему». Действительно, Черчилль объяснил Моррисону, насколько опасна эта статья конституции, насколько она отвратительна лично ему, и сообщил, что хочет, чтобы статья 18В была отменена. Однако он посоветовал Моррисону объяснить, что, хотя акт «Об исключительных полномочиях» привел к печальным последствиям, «еще не пришло время, когда можно обойтись без статьи 18B, но мы с нетерпением ждем этого дня». На самом деле день уже пришел; угроза вторжения давно миновала, но Черчилль пока не хотел отказываться от исключительных полномочий и не отменял статью 18B. Британский электорат принял это к сведению[1828]1828
  W&C-TPL, 487; WSC 5, 679—80.


[Закрыть].

Брук посоветовал Черчиллю предложить американцам операцию на Андаманах в обмен на американские гарантии в Средиземноморье. Черчилль отклонил эту идею, объяснив Бруку, что подобное обещание невозможно сдержать. Если десантные корабли уйдут из Средиземного моря в Тихий океан, они уже никогда не вернутся. У Черчилля опять заболело горло, и он почти потерял голос. «Он плохо чувствует себя, – пришел к выводу Брук, – и потому пребывает не в лучшем настроении». А все потому, что его друг Франклин Рузвельт встретился с Дядюшкой Джо. Когда до британцев дошла информация о содержании беседы Рузвельта со Сталиным, Брук сказал Морану: «Конференция закончилась, едва начавшись. Президент у Сталина в кармане»[1829]1829
  Danchev and Todman, War Diaries, 483; Moran, Diaries, 143.


[Закрыть].

Первое пленарное заседание было назначено на четыре часа в большом зале советского консульства. Лидеры собрались за большим круглым столом, покрытым зеленой скатертью. Плотные шторы на окнах защищали от иранского солнца. Адмирал Кинг и Гарри Гопкинс присутствовали на заседании, а генералы Маршалл и Арнольд, видимо, что-то перепутали и уехали осматривать достопримечательности Тегерана. Все британские военачальники были в сборе. Сталин пришел в сопровождении переводчика и маршала Климента Ворошилова, шестидесятидвухлетнего профессионального военного и сталинского лизоблюда, который руководил (неудачно) вооруженными силами во время советско-финской войны 1939 года и которого в 1941 году Жуков сменил на посту командующего войсками Ленинградского фронта. Ворошилов, написал Брук, не обеспечивал Сталина информацией, необходимой для разработки стратегии. Но Сталин, по мнению Брука, не нуждался в советах: «Он [Сталин] обладал незаурядным военным умом, – вспоминал Брук, – и мог быстро и безошибочно оценить все последствия ситуации… В этом отношении он выделялся на фоне двоих своих коллег»[1830]1830
  Danchev and Todman, War Diaries, 483.


[Закрыть].

Сталин предложил в качестве председателя Рузвельта, как единственного главу государства. После выступления президента о тихоокеанской войне («Много чепухи», – сказал Брук) Сталин заявил, что, как только Германия потерпит поражение, Советский Союз перебросит значительные силы в Сибирь и вступит в войну против Японии. Неожиданное заявление произвело именно тот эффект, на который рассчитывал Сталин. Он знал, что сибирские аэродромы и войска могут помочь Соединенным Штатам расправиться с японцами намного быстрее, чем китайские националисты, которые спустя семь лет после неслыханного по своим масштабам массового изнасилования женщин в Нанкине не нанесли поражение японской армии и не бомбили японские города. И хотя Черчилль клялся направить все британские ресурсы на войну против Японии после поражения Германии, британские ресурсы постепенно таяли. Рузвельт с Черчиллем считали – и продолжали считать в течение 1944 года, – что после поражения Германии тихоокеанская война продлится не меньше 18 месяцев, может, два года. Заявление Сталина, таким образом, было как нельзя более кстати, однако требовалось выполнить одно условие – направить англо-американские войска во Францию в мае 1944 года, чтобы взять на себя свою долю груза. Тогда, и только тогда Красная армия пойдет с ними на Токио. Осталась невысказанной возможность, о которой не забывали англичане и американцы, что если вторжение во Францию в мае 1944 года не состоится, то военное положение Советского Союза ухудшится, что приведет к созданию атмосферы, способствующей заключению сепаратного мира. В течение двух лет Сталин использовал страх союзников перед заключением сепаратного мира в качестве рычага давления, и мастерски делал это опять в течение следующих трех дней[1831]1831
  Moran, Diaries, 145.


[Закрыть].

Он говорил спокойно, как в прошлом году во время первых заседаний с Черчиллем. Он рассеянно рисовал в блокноте и курил папиросы. Его карие глаза ничего не выдавали. Во время последней встречи он был одет в серый закрытый китель и брюки, заправленные в сапоги. Теперь на нем был светло-серый китель с маршальскими погонами и брюки навыпуск с красными лампасами. Во время разговора его взгляд был устремлен куда-то вдаль; он никогда не смотрел в глаза собеседнику. «Из Сталина вышел бы хороший игрок в покер, – позже написал Исмей. – У него такое же непроницаемое выражение лица, как у сфинкса»[1832]1832
  Moran, Diaries, 145—46; Ismay, Memoirs, 338.


[Закрыть].

Рузвельт предложил план, согласно которому после захвата Италии англо-американские войска направятся на Балканы, объединятся с войсками Тито, двинутся на северо-восток к Румынии и соединятся с Красной армией, ведущей наступление на запад. Это предложение удивило и возмутило Гопкинса, и он тут же написал записку адмиралу Кингу: «Чья это идея с Балканами?» Похоже, это идея Рузвельта, ответил Кинг. На самом деле Рузвельт с Черчиллем уже обсуждали эту идею или, по крайней мере, обсуждали черчиллевскую идею о наступлении на Вену через Словению. После президента Черчилль коротко изложил свои планы по уходу с Родоса через Дарданеллы в случае вступления Турции в войну на стороне союзников. Если Черчилль считал, что какой-нибудь вариант его балканской стратегии получит одобрение, то Сталин быстро доказал, как сильно он заблуждался. Нет смысла надеяться на Турцию, она не перейдет на сторону союзников, сказал маршал, а Дарданеллы не стоят усилий. Сталин заявил, что юго-восток Франции, а не Балканы должен стать следующей целью англичан и американцев, так будет лучше для координации операции по вторжению в Нормандию. Черчилль поддержал необходимость проведения операции через канал, но подчеркнул, что она не должна осуществляться в ущерб операциям в Италии[1833]1833
  Sherwood, Roosevelt and Hopkins, 781.


[Закрыть].

Затем Сталин высказал мнение, что было бы лучше всего завершить операции в Италии к апрелю – вне зависимости от того, будет ли взят Рим, – и перебросить шесть дивизий из Италии в Южную Францию. Он предложил провести эту операцию 1 апреля, за месяц до «Оверлорда». Рузвельт, к огорчению Брукса, одобрил его предложение. Для проведения операции «Энвил», кодовое название плана действий на юге Франции, требовалось две дивизии, к которым следом должны были присоединиться еще четыре. Брук считал, что, если забрать шесть дивизий из Италии, где они успешно сражаются с немцами, и перебросить их по суше во Францию, это позволит немцам переместить силы на плацдарм высадки морского десанта, где обороняющиеся будут иметь огромное преимущество. Брук предупредил об «уничтожении этих шести дивизий», если они будут переброшены на юг Франции. После того как немцы ликвидируют угрозу «Энвила», они не спеша передислоцируют войска для отражения «Оверлорда». Именно этот сценарий вызывал наибольшие опасения Черчилля[1834]1834
  Arthur Bryant, Triumph in the West, 1943–1946 (London, 1959), 89–91.


[Закрыть].