Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

Хотя Брук регулярно критиковал черчиллевский выбор стратегических приоритетов, но они сходились во мнении по вопросу Эгейского моря. Черчилль просто не мог взять в толк, что события развиваются в обход Эгейского моря. Брук понимал то, чего не понимал Черчилль: Родос имел важное значение, но время было упущено. Стремление Черчилля овладеть Родосом только усилило подозрения американцев относительно имперских планов Черчилля и привело к тому, что американцы уменьшили поддержку операциям в Италии. По мнению Брука, это была трагедия, и вину за это он отнес за счет отсутствия у себя «достаточной силы характера, чтобы склонить на свою сторону американских начальников штабов и заставить их увидеть выход из сложившегося положения». Позже Брук написал, что в том октябре он был на грани нервного срыва, но не из-за черчиллевского «родосского безумия», а из-за американцев, которые перебрасывали ресурсы из Средиземного моря на «мифический второй фронт». 1 ноября он написал в дневнике: «Захватив Крит и Родос, мы могли бы сейчас взять Дарданеллы. Удерживая контроль над Балканами, мы могли бы закончить войну в 1943 году». Черчилль испытывал такие же чувства. Но в Квебеке Объединенный комитет начальников штабов принял решение перебросить со Средиземного моря по крайней мере шесть дивизий для участия в операции «Оверлорд». «Душа разрывается», – написал Брук[1787]1787
  Danchev and Todman, War Diaries, 465—66.


[Закрыть].

Осторожность, сказал Черчилль одной из стенографисток, Мэриан Холмс, в очередной раз взяла верх над агрессивностью. По мнению мисс Холмс, премьер-министр «расстроился» из-за отказа Рузвельта взглянуть на вещи его глазами. Черчилль сказал ей, что он чувствует себя так, «словно его не принимают в расчет»; «трудность заключается не в том, чтобы выиграть войну, трудность заключается в том, чтобы убедить дураков позволить тебе это сделать». Спустя несколько недель, по пути в Каир и Тегеран, Черчилль предложил правительству нового министра-резидента в Средиземноморский штаб союзнических войск, Гарольда Макмиллана. «Подобная осторожность ведет к слабым и ненадежным решениям – скорее к нерешительности. Вы можете взять самого бравого моряка, самого смелого летчика и самого бесстрашного солдата, посадить их за один стол – и что вы получите? Сумму их страхов». Черчилль был сильно уязвлен и не простил Эйзенхауэру его отказ. «Я огорчился», – написал Черчилль в воспоминаниях, что мои скромные просьбы вызвали «решительное» сопротивление у Айка и окончательный отказ от Родосской операции[1788]1788
  Gilbert, Churchill: A Life, 755; Harold Macmillan, War Diaries: Politics and War in the Mediterranean, January 1943 May 1945 (New York, 1984), 295; WSC 5, 224– 25, 326.


[Закрыть].

Но Черчилль обиделся не на Эйзенхауэра, а на его решение. С присущим ему великодушием, именно в ту неделю, когда Эйзенхауэр отказался от родосского гамбита, Черчилль получил разрешение короля Георга наградить Эйзенхауэра и Александера за Северо-Африканскую кампанию и лично вручил им награды по пути в Каир. Брук, в отличие от Черчилля, не обладал способностью придерживаться множества (зачастую противоречивых) мнений об одном человеке, и зачастую критика Брука профессиональных решений его коллег, в том числе Черчилля, рассматривалась как личные нападки. Начальник Генерального штаба Великобритании обвинил Эйзенхауэра и Маршалла в бездействии на Средиземном море. По его мнению, Эйзенхауэр считал операцию «Оверлорд» «менее сложной», чем операция на Средиземноморском театре, а Маршалл был неспособен «видеть дальше своего носа»[1789]1789
  Danchev and Todman, War Diaries, 463, 465.


[Закрыть].

Фельдмаршал Ян Смэтс, противник операции «Оверлорд», решил попытаться доказать ее нецелесообразность, заручившись поддержкой короля Георга. Черчилль еще не вернулся из Квебека, когда 13 октября во время ужина Смэтс сумел убедить короля в абсурдности «Оверлорда»; на ужине они скрепили антиоверлордовский союз. На следующий день в письме Черчиллю король изложил сомнения относительно плана нанесения удара через Ла-Манш и выразил уверенность в правильности «подбрюшной» стратегии. Он посоветовал Черчиллю обсудить этот вопрос с Рузвельтом и Сталиным во время встречи в конце ноября. Черчилль мгновенно отреагировал, дав понять королю, что «обратной дороги нет»; «Не может быть и речи об отказе от существующих договоренностей». Однако был один вопрос, который следовало обсудить, и Черчилль поднял его 19 октября на совещании начальников штабов, когда он потребовал направить пристальное внимание на Средиземноморье, даже в ущерб «Оверлорду». Вечером Брук написал: «Я всецело на его стороне, но одному Богу известно, к чему могут привести действия, идущие вразрез с политикой, проводимой американцами». На следующей неделе Черчилль со Смэтсом заявили Объединенному комитету начальников штабов, что Средиземноморский театр военных действий сулит больше выгод, нежели высадка во Франции, и поскольку Великобритания – хозяйка своей судьбы, то ей и выбирать, где она будет воевать. И даже Макс Бивербрук, присутствовавший на заседании, согласился с этими доводами. Бивербрук был давним убежденным сторонником операции через Ла-Манш, однако, обдумав аргументы Черчилля, он заявил, что поскольку они начали Средиземноморскую кампанию, то «следует довести дело до конца». Но они прекрасно понимали, что не могут сделать это в одиночку[1790]1790
  GILBERT 7, 530—31; Danchev and Todman, War Diaries, 463, 465—66.


[Закрыть].

1 ноября Черчилль написал записку начальникам штабов, в которой выразил сожаление по поводу нехватки у Британии людских ресурсов для проведения растущего числа операций: «У нас не только нет резервов, но даже имеющиеся силы уже уменьшаются». Все годные к военной службе мужчины от 16 до 65 лет были призваны в армию или работали на оборонных предприятиях, как и все женщины в возрасте от 18 до 50 лет. Людские ресурсы были исчерпаны. Однако Черчилль утешался тем, что, когда Маршалл принял на себя командование операцией «Оверлорд», а на его место в Вашингтоне пришел Эйзенхауэр, командующий британскими войсками в Средиземноморье, не скованный ограничениями со стороны американцев, он мог решать, куда направить британские силы.

Тем не менее многие представители американской прессы считали, что «Оверлорд» был понижением для Маршалла, и призывали отвести ему более важную роль, чем главнокомандующего союзническими войсками на Европейском театре военных действий. В середине октября Черчилль попросил Рузвельта прояснить ситуацию по этому вопросу и только через две недели получил невразумительный ответ. Спустя неделю Черчилль сказал Диллу, который находился в Вашингтоне, объяснить Гопкинсу и адмиралу Лихи, что англичане никогда не согласятся на единственного главнокомандующего в Европе; это, по сути, равносильно лишению суверенных прав британских начальников штабов. Кроме того, Черчилль высказал Рузвельту свои сомнения относительно «Оверлорда» Рузвельту, но не с той решительностью, которую продемонстрировал в разговоре с британскими начальниками штабов. «Я не сомневаюсь в нашей способности… высадить и развернуться, – сказал он президенту, – но меня сильно беспокоит подготовка и ситуация, которая может измениться через месяц или два». Высадиться на берег легко, труднее закрепиться на берегу. Наша неудача, сказал Черчилль Рузвельту, «только придаст Гитлеру новые силы»[1791]1791
  Keegan, Second World War, 319; C&R-TCC, 2:556—57.


[Закрыть].

Не вызывало сомнений, что до встречи со Сталиным необходимо многое обсудить. Черчилль согласился с предложением Рузвельта провести двустороннюю конференцию в Каире под кодовым названием «Секстант» перед тем, как встретиться со Сталиным, предположительно в Тегеране, хотя и в Москве, и в Вашингтоне росли сомнения относительно целесообразности проведения встречи в столь отдаленном месте. Рузвельт предложил, чтобы во встрече в Каире принял участие Чан Кайши, чтобы можно было обсудить стратегии на Тихоокеанском театре военных действий. Это был тревожный звонок, но Черчилль согласился.

Со дня высадки в Салерно до начала ноября прошло два месяца. Красная армия наступала по всему 500-мильному фронту. К 1 октября Красная армия взяла Смоленск и Катынь, в 300 милях к северу от Киева. Сталин собирался воевать зимой. Эвакуированные за Урал заводы ежемесячно выпускали порядка 2 тысяч танков, немецкие заводы с трудом выпускали 350. Люфтваффе, переброшенные с Восточного фронта для защиты рейха от Королевских военно-воздушных сил, утратили превосходство в воздухе. По Иранской железной дороге ежедневно доставлялось в Россию 6 тысяч тонн грузов. Погода портилась, но зима не была врагом русского солдата. 13 миллионов пар утепленных армейских ботинок со штампом «Сделано в США» обеспечили относительный комфорт на марше солдатам Красной армии. 100 тысяч американских грузовиков Studebaker, следуя за армией, обеспечивали бесперебойность поставок. Американцы предложили поставить тысячи бронемашин, но Сталин отказался; он считал их смертельными ловушками.

Советские войска наступали широким фронтом – стратегия маршала Фердинанда Фоша в 1918 году. Применяя эту стратегию, Красная армия заставляла немцев в спешном порядке перебрасывать подкрепление с одного участка фронта на другой и не давала возможности укреплять те участки фронта, по которым, предположительно, мог быть нанесен удар. Эта стратегия, написал Лиддел Гарт, «парализовала свободу действий [немцев]. Командование Красной армии можно было сравнить с пианистом, чьи пальцы рук бегали по клавиатуре». 6 ноября Красная армия взяла Киев (всего в 120 милях от польской границы) и форсировала Днепр в нескольких местах к югу от Киева. Форсирование Днепра явилось сокрушительным ударом для Гитлера, поскольку высокий западный берег реки был прекрасным естественным укреплением на юге России. Гитлер планировал возвести оборонительный рубеж, так называемый Восточный вал, от Азовского моря, вдоль Днепра к Киеву, оттуда к Балтийскому морю. Но Восточный вал так и остался на бумаге[1792]1792
  Keegan, Second World War, 472—74; Keegan, Atlas, 106—7; Liddell Hart, History, 481, 492.


[Закрыть].

«По мере усиления шторма, – написал Геббельс в дневнике в конце сентября, когда положение на южном участке Русского фронта ухудшилось, – фюрер все больше исполнялся решимости выстоять». Однако, добавил он, «бросает в дрожь, глядя на карту и сравнивая, что было под нашей властью… в прошлом году и как далеко мы отброшены сейчас». Спустя несколько месяцев Геббельс написал: «Мы должны где-нибудь добиться успеха. Королевство за победу!» Осознавая возможность уничтожения рейха, он завел с Гитлером разговор о мирных переговорах. Переговоры с Британией или Россией, считал Гитлер, проблематичны, поскольку «Англия еще недостаточно ослабла и недостаточно устала от войны». Любая попытка переговоров будет расцениваться Лондоном как «признак слабости». Но со временем «англичане одумаются». На востоке у «Сталина преимущество», и любые попытки зондировать почву в этом направлении Кремль свяжет со слабостью противника. Таким образом, на востоке «в настоящий момент неподходящие условия» для переговоров. Дело в том, что немцы проигрывали на Восточном фронте, а потому они вновь вернулись к Англии. «Фюрер считает, что проще договориться с англичанами, чем с Советами… Черчилль – ярый антибольшевик». Однако проблема с Англией заключалась в самом Черчилле. Геббельс считал, что целесообразнее делать ставку на Сталина, поскольку он «практичный политик», а «Черчилль – романтичный авантюрист, неспособный воспринимать разумные доводы… Фюрер не верит, что переговоры с Черчиллем приведут к каким-либо результатам, поскольку он слишком враждебно настроен и, кроме того, руководствуется ненавистью, а не разумом». Для того чтобы лучше понять своих противников-англичан, Геббельс прочитал How Green Was My Valley»[1793]1793
  Роман Ричарда Лльюэллина «Как зелена была моя долина».


[Закрыть].

Он пришел к выводу, что англичане никогда «не будут большевизированы». Это могло оказаться важным с точки зрения ведения переговоров; в конце концов, у рейха и Англии есть общий враг. И Гитлер, и Геббельс, казалось, забыли о том, что когда-то Сталин был их союзником[1794]1794
  Lochner, Goebbels Diaries, 435, 461.


[Закрыть].

23 сентября Геббельс проявил немного здравого смысла в этом вопросе, когда ужинал с Гитлером в «Волчьем логове» (Wolfsschanze), ставке фюрера в Восточной Пруссии под Растенбургом. «Нам следует договориться, – сказал Геббельс, – с одной или другой стороной. Рейх никогда не одерживал победу одновременно на двух фронтах». Англия больше подходит для переговоров, поскольку «всегда легче договориться с демократическим государством». Однако реализации этих планов мешал Черчилль, который «пылал ненавистью к рейху», обещая британцам (и немцам), что «рейх будет разрушен до основания». Неожиданно проявив рассудочность, Геббельс сказал, что «довольно сомнительно, сможем ли мы вообще сделать выбор между Россией и Англией». Но деваться было некуда, они должны были сделать выбор. Немецкий народ, сказал Геббельс Гитлеру, «жаждет мира». Гитлер признался, что тоже стремится к миру. «Фюрер подчеркнул это, – написал Геббельс. – Он сказал, что был бы счастлив вновь вернуться в творческие круги, по вечерам ходить в театр и восстановить контакты с художниками». Он мечтал создать огромный музей в своем родном городе Линце, отодвинув «Вену на задний план». В то же время Гитлер ответил Геббельсу: «Наша большая ракета… 14-тонная… смертельное оружие», собьет спесь с Англии. Геббельс пришел в восторг: «Я думаю, что, когда первые ракеты упадут на Лондон, начнется паника». В ту ночь Королевские военно-воздушные силы подвергли жестокой бомбардировке Ганновер[1795]1795
  Lochner, Goebbels Diaries, 464, 468, 477—79, 483.


[Закрыть].

Лидеры рейха видели спасение в проведении «большой кампании возмездия с использованием ракет», запланированной на февраль; цель – Лондон. Черчилль располагал достаточными сведениями, предоставленными разведслужбами, чтобы понять, на что способны немецкие ученые. Он сказал Рузвельту: «Немцы готовятся атаковать Англию, в частности Лондон. Бомбардировка будет проводиться с использованием ракет дальнего действия, весом до 60 тонн, способных доставлять боевой заряд весом от 10 до 20 тонн». У Англии нет защиты против этого оружия. Однако лорд Червелл, научный консультант Черчилля, заявил, что вероятность того, что немцы действительно разрабатывают такие ракеты, ничтожно мала. Александр Кадоган согласился с Червеллом, однако в дневнике написал: «Они, несомненно, что-то замышляют»[1796]1796
  Lochner, Goebbels Diaries, 467; C&R-TCC, 2:559—60; Dilks, Diaries, 573.


[Закрыть].

3 октября Гарриман покинул Вашингтон и отправился к новому месту назначения, в качестве американского посла в Кремле. Он остановился на несколько дней в Лондоне, только чтобы попрощаться.

Рузвельт в течение нескольких месяцев уговаривал Гарримана взяться за эту работу. С марта русские игнорировали действующего посла, адмирала Уильяма Стэндли, после того, как Стэндли открыто не согласился с заявлением Сталина, что Красная армия в одиночку несет на себе всю тяжесть войны. Стэндли, чьи замечания не были скорректированы Халлом, убедил «Известия» опубликовать полный перечень помощи по ленд-лизу, в том числе 85 тысяч грузовых автомобилей, 6100 самолетов и 8600 танков[1797]1797
  «…русские теряли в войне миллионы людей, а людские потери англичан и американцев были несравненно меньше. Отчасти именно из-за этих настроений в стране советское правительство предпочитало как можно меньше говорить о поставках с Запада. Понятно, что такая позиция вызывала недовольство Запада, и первый крупный инцидент из-за «неблагодарности» русских произошел в марте 1943 года, когда посол США в Москве адмирал Стэндли пожаловался на пресс-конференции на «неблагодарное» отношение советских властей к частным пожертвованиям в Фонд помощи России и к американской помощи вообще. Русским очень не понравился этот протест, тем не менее несколько дней спустя советская печать опубликовала очень подробное сообщение, в котором указывалось, сколько именно материалов было отправлено из США в Советский Союз с начала войны. Важно было, как указывал Стэндли, умиротворить конгресс, в котором эти обвинения русских в неблагодарности вызвали много шума» (Верт А. Россия в войне, 1941–1945 гг.).


[Закрыть].

Вскоре в русской прессе появились упоминания о ленд-лизе, но в течение нескольких недель произошла Катынская трагедия, отказ от «Раундапа» и исключение России из англо-американских переговоров с Италией. Гарриман неохотно согласился: предстояло попрощаться с Лондоном и Черчиллем, чья компания доставляла ему огромное удовольствие, и с Памелой, в постели которой он хорошо проводил время (любовники расстались почти на тридцать лет, и только в 1971 году Памела Берил Дигби Черчилль Хэйвард стала третьей по счету миссис Гарриман). Вскоре после отъезда Гарримана в Москву Эд Марроу с супругой Джанет стали частыми гостями в салоне Памелы. Хотя ей не было 24 лет, она умела правильно строить беседу, принимала участие в самых интересных дискуссиях, со знанием анализируя политические тайны века. У нее были ярко-голубые глаза, великолепная фигура; она бегло говорила по-французски и соответствовала идеалу английской красоты по Генри Джеймсу: румянец «яркий, как солнечный луч после дождя». Она притягивала к себе мужчин, в том числе и Марроу. Вскоре Марроу с Памелой устроили свой собственный салон. Начальник Марроу, глава Си-би-эс Уильям Пэйли, который тоже попал под чары Памелы, позже назвал ее величайшей куртизанкой XX века. Как бы Черчилль к этому ни относился, он держал это при себе, поскольку испытывал искреннюю симпатию к Памеле, которая, подарив ему светловолосого и голубоглазого внука, по его мнению, не могла делать ничего дурного[1798]1798
  Time, 3/15/42, 24; Harriman and Abel, Special Envoy, 234—35; Joseph E. Persico, Edward R. Murrow: An American Original (New York, 1988), 217—18.


[Закрыть].

18 октября Гарриман, в сопровождении дочери Кэтлин, прибыл в Москву. Уже на следующий день он открыл двери посольской резиденции Спасо-Хаус[1799]1799
  Построен в 1913–1915 годах по заказу Н.А. Второва, крупнейшего предпринимателя России. В 1918–1933 годах в особняке размещались учреждения и квартиры, в том числе жил народный комиссар иностранных дел Георгий Чичерин. С 1933 года особняк используется в качестве резиденции посла США в Москве.


[Закрыть] для Идена, Молотова и Халла, которые собрались на первое совещание министров иностранных дел союзников.

Эти переговоры предваряли первую встречу «Большой тройки», которая должна была состояться в следующем месяце в Тегеране, хотя Сталин до сих пор настаивал на Москве, поскольку, как объяснил Молотов Идену, маршал был «необходим» для борьбы Красной армии. По мнению Рузвельта, Тегеран находился слишком далеко, и он опасался, что это может помешать выполнению его конституционных обязательств, оставаясь на связи с правительством, предлагал провести встречу в Анкаре или в Басре, но Сталин был непреклонен. Иден поначалу скептически отнесся к словам Молотова, но вскоре понял, что Молотов не преувеличивал, когда сказал, насколько необходимо присутствие Сталина в Москве. Сталин поддерживал постоянный контакт с генералами, находившимися на фронте, и принимал активное участие в планировании операции в Крыму. Если Рузвельт с радостью поручал разработку военной стратегии своим помощникам и Черчилль поступал так же, но не испытывая радости, то Сталин был главнокомандующим-практиком. Поддавшись уговорам Идена, Сталин наконец согласился приехать в Тегеран, но не дальше. Он не собирался идти на уступки. Сталин хотел гарантий относительно второго фронта и требовал возобновления арктических конвоев[1800]1800
  Eden, The Reckoning, 481; C&R-TCC, 2:545—46.


[Закрыть].

Весной адмиралтейство предложило, а Черчилль согласился прекратить отправку арктических конвоев, что привело Сталина в ярость. Теперь, осенью, когда несколько недель назад три британские мини-субмарины нанесли серьезные повреждения немецкому линкору «Тирпиц», а немецкие подводные лодки практически исчезли с арктических маршрутов, Черчилль оказывал давление на адмиралтейство, которое неохотно согласилось отправить четыре больших конвоя в Мурманск, по одному в месяц вплоть до февраля. Полагая, что Сталин с одобрением отнесется к этим новостям, Черчилль отправил сообщение в Москву. Ответ Сталина был резким. Он заявил, что у Британии было «обязательство» по отправке этих четырех конвоев, и он фактически потребовал, чтобы они были немедленно отправлены в Мурманск. Министерство иностранных дел нашло его телеграмму «возмутительной». Черчилль даже отказался отвечать на нее, вернув телеграмму новому советскому послу Федору Гусеву. Но Идену, находившемуся в Москве, Черчилль телеграфировал, что, он считает, за тоном послания стоял не Сталин, а советский «аппарат», отчасти потому, что на подготовку телеграммы ушло двенадцать дней. «Советский аппарат совершенно убежден в том, что может получить все путем запугивания, я уверен, что довольно важно показать, что это не всегда правильно». Сталин, не получив ответа от Черчилля, сказал Идену: «Как я понимаю, господин Черчилль не желает поддерживать со мной переписку. Хорошо, пусть так и будет». После этого Сталин обращался к Идену лишь по единственному важному для него вопросу: открытие второго фронта. Все происходило точно так, как Иден предсказывал в Квебеке. Пока Сталин не получил обещаний и верил в то, что англо-американцы ведут ту же войну на том же континенте, его устраивало, что Запад ломал голову над двумя вопросами, которые не могли решиться сами собой: остановится ли Красная армия на советских границах после того, как выдворит немцев со своей территории, и будет ли Москва искать сепаратный мир с Гитлером[1801]1801
  WSC 5, 270; GILBERT 7, 571.


[Закрыть].

Чтобы успокоить Сталина, Черчилль поручил Идену сообщить маршалу, что три британские дивизии переброшены из Средиземноморья для участия в операции «Оверлорд» в соответствии с решением, принятым в Квебеке. Но он также сказал Идену (но не Сталину), что возражает против сокращения численности личного состава своих сил и что распорядился о комплектации еще четырех дивизий для «восполнения потерь». «Вот что случается, когда руководство битвами осуществляется в соответствии с соглашениями юристов и на их проведении настаивают, не принимая во внимание непостоянство военной удачи». Идену выпало убеждать Сталина в том, что операция «Оверлорд» пользуется полной поддержкой премьер-министра, когда в действительности на той самой неделе Черчилль заявил начальникам штабов, что хочет отложить начало операции, если будет уверенность, что кампания в Италии (и на Балканах, если только они смогут туда попасть) будет «идти до победного конца». «Мы сделаем все возможное для проведения «Оверлорд», сказал он Идену, но «нет смысла планировать поражение на поле боя только для того, чтобы получить временное политическое удовлетворение». Три дня спустя Черчилль заявил Идену, а перед этим Смэтсу и королю: «Конечно, нет и речи об отмене «Оверлорда», который остается нашей основной операцией на 1944 год». Однако ее отсрочка была равносильна прекращению. Операция вполне могла быть безболезненно перенесена на июнь или даже начало июля 1944 года, но любое дальнейшее промедление означало бы, что она не начнется раньше весны 1945 года. Этого бы Сталин не потерпел[1802]1802
  WSC 5, 242—43, 290.


[Закрыть].

Англо-американские обязательства в отношении операции «Оверлорд» позволяли Сталину использовать их как рычаги давления на Идена и Халла. Иден приехал в Москву в надежде выяснить намерения Сталина относительно советских послевоенных границ, но ему помешал отказ лондонских поляков и их нового лидера, Станислава Миколайчика (которого не пригласили в Москву), позволить ему хотя бы просто обсудить этот вопрос. Иден уступил требованиям поляков, хотя было ясно, что Сталин тоже не видел необходимости в обсуждении этого вопроса. Он уже принял решение. Как сообщили «Известия», он собирался сохранить территориальные приобретения 1939 года и с помощью этого «пояса безопасности» усилить влияние на Балканах. По заявлению «Известий», только после открытия второго фронта «упростится решение всех остальных насущных вопросов». На протяжении пяти веков Западная Европа сохраняла санитарный кордон из небольших государств-сателлитов в качестве буфера между собой и русскими, которых европейцы считали азиатами. Сталин собирался поменяться ролями; новый кордон под его контролем должен был служить буфером против Запада, в особенности против Германии. Действительно, несколько недель спустя президент Чехословакии Эдвард Бенеш, не без основания остерегаясь Франции и Англии, подписал со Сталиным договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве сроком на двадцать лет[1803]1803
  Harriman and Abel, Special Envoy, 244; Time, 10/25/43, 29.


[Закрыть].

Вместе Халл и Иден могли бы проявить политическую волю и настоять на рассмотрении вопроса о послевоенных границах, но, к удивлению Идена, Халл назвал этот вопрос «ящиком Пандоры с множеством неприятностей» и отказался его обсуждать. Гарриман предложил Идену свою полную поддержку в случае, если тот попробует оказать давление на Сталина по вопросу о границах, но Иден, уважая решение Миколайчика, предпочел этого не делать. Халл, используя все имеющиеся у него политические преимущества, стал требовать, чтобы Сталин признал Китай четвертой державой в составе послевоенной лиги государств, структура которой пока была неясна и находилась на стадии рассмотрения. Сталин был этому только рад. Он не воевал с Японией. И если, подписав четырехстороннюю декларацию о солидарности в борьбе со «своими врагами» и приняв на себя обязательства принимать участие в работе международного органа, ответственного за поддержание мира в послевоенный период, Сталин мог исключить пограничные вопросы из повестки, он бы сделал это, что в итоге и произошло. Халл был доволен, что Сталин не стал затрагивать проблему границ, но, как позднее написал Гарриман, Халл не сумел понять главного: Сталин считал вопрос о границах решенным. Московские договоренности в лучшем случае имели символическое значение, хотя их подписание стало поводом для торжеств в Вашингтоне и Лондоне. Сталин с таким же успехом мог подписать их симпатическими чернилами. Тем не менее основа для совещания в Тегеране была заложена, составлена повестка дня для совещания «Большой тройки». Идея Рузвельта о создании новой международной организации по лучила одобрение, во всяком случае, Сталин изъявил готовность обсудить ее. Сталин заручился обещанием англо-американцев об открытии второго фронта весной 1944 года. Ни Англия, ни Черчилль не извлекли для себя никакой пользы, а рассмотрение польского вопроса было попросту отложено[1804]1804
  Harriman and Abel, Special Envoy, 244.


[Закрыть].

К началу ноября застопорились и Итальянская кампания, и воздушная кампания над Германией. Это были не те новости, которые Черчилль хотел бы сообщить Сталину на конференции, которая должна была состояться через несколько недель. В середине октября из расшифровок «Ультра» стало известно о решении Гитлера укреплять и удерживать позиции в Италии. Гитлер приказал увеличить количество дивизий Кессельринга с шестнадцати до двадцати трех. Стало ясно, что Эйзенхауэру не придется вести боевые действия одновременно в Эгейском море и в Италии. Поступившие в середине месяца сведения о том, что Эрвин Роммель направлен командовать немецкими войсками в Югославии, только укрепили решение Эйзенхауэра избегать Родоса и Балкан. Он считал, что задачи, стоявшие перед ними в Италии, выполнены после захвата аэродромов в Неаполе и Фодже и установления 120-мильного фронта от Тирренского до Эгейского моря. Эйзенхауэр и Маршалл всегда отводили Итальянской кампании второстепенную, отвлекающую роль: чем больше немецких войск отправлено в Италию, тем меньше немцев будут оказывать сопротивление в ходе операции «Оверлорд». Как позже написал Эйзенхауэр, решение Гитлера укрепить силы Кессельринга «дало большое преимущество союзникам в других местах». Он считал, что хотя Итальянская кампания «определенно носила второстепенный характер… ее результаты имели исключительно важное, практически неизмеримое значение для поражения Германии». Черчилль тоже одобрял переброску немецких войск в Италию, подальше от Франции. В своей телеграмме Рузвельту от 26 октября он сказал: «Тот факт, что противник направил такие значительные силы на этот театр боевых действий, подтверждает правильность нашей стратегии», но, продолжил Черчилль, который не собирался ограничиваться сдерживающими действиями, «мы должны отвоевать Рим и аэродромы к северу от него любой ценой». Рузвельт, взявший на себя обязательства только в отношении «Оверлорда», ничего не ответил. У Эйзенхауэра не было плана (и приказов) операции по взятию Рима, а у 5-й армии не было для этого необходимых сил и средств. После того как 5-я армия 1 октября завладела Неаполем, ее левый фланг сумел продвинуться к северу почти на 30 миль; войска преодолевали каждый день по миле и поддерживали этот темп в течение почти двух месяцев[1805]1805
  C&R-TCC, 2:562—63; Eisenhower, Crusade, 190, 199, 200, 213.


[Закрыть].

В конце октября армия Марка Кларка наступала на Рим по шоссе № 6 и 7, примерно в 12 милях к югу от города Кассино. В Кассино шоссе № 6 поворачивало к северу, пересекая долину Лири. Там, в Монте-Кассино, на вершине горы находился бенедиктинский монастырь. В VI веке Бенедикт Нурсийский основал здесь орден и построил монастырь. Кларк должен был занять монастырь, чтобы открыть путь к Риму. Но прежде чем он мог захватить Кассино, ему предстояло занять возвышенности и города вдоль шоссе № 6: Монте-Камино, Монте-Лунго, Монте-Самукро, Сан-Пьетро-Инфине и Сан-Витторе. Хотя под командованием Кларка было почти 250 тысяч солдат, к концу октября яростное сопротивление немцев, ледяные дожди и грязь остановили наступление его армии. 11 ноября Кларк объявил двухнедельный перерыв в наступлении[1806]1806
  Time, 2/28/44.


[Закрыть].

Воздушная война над Германией тоже приносила разочарования. Операция «Пойнтбланк», первый этап которой – уничтожение авиационной промышленности – начался в июне. Пока тяжелые бомбардировщики B-17s осуществляли боевые вылеты под прикрытием истребителей-бомбардировщиков P47C «Тандерболт», оборудованных дополнительным топливным баком, который позволил увеличить дальность полета до 500 миль, американцы несли незначительные потери. Но когда «Тандерболты» отправили домой, бомбардировщики B-17 начали нести ужасающие потери. За вторую неделю октября потери составили 148 бомбардировщиков вместе с экипажами, включая 60 из 291 бомбардировщика, которые должны были нанести удар по заводу подшипников в Швайнфурте. Операция «Пойнтбланк» оказалась малоэффективной и обошлась слишком дорого. «Бомбардировщик» Харрис продолжал ночные налеты на немецкие города, но возросли и его потери. Эффективность массированных бомбардировок немецких городов была сомнительной. Черчилль, зная, что Сталин одобрял эти налеты, советовал Харрису продолжать бомбардировки. Это была единственная помощь, которую Британия могла предложить Сталину. Харрис отправил свою воздушную армию в Кассель, где жертвами стали 3 тысячи человек, и в течение недели бушевали пожары; в Вюрцбурге погибло 4 тысячи человек, в Дармштадте – 6 тысяч, в Везере – 9 тысяч, в Магдебурге – 12 тысяч. В ноябре Харрис направил бомбардировщики на Берлин. Всего с ноября по март было осуществлено 16 налетов на столицу Германии. Экипажи дорого заплатили за эти налеты. Черчилль согласился платить эту цену, поскольку на протяжении 1943 года только Королевские ВВС наносили удары в сердце Германии. Солдаты и моряки англо-американских сил вели борьбу, но недостаточно хорошо и недостаточно близко к Германии, чтобы удовлетворить Сталина, с которым Черчилль должен был встретиться в Тегеране[1807]1807
  Liddell Hart, History, 602—3; Keegan, Second World War, 426—27.


[Закрыть].

12 ноября Черчилль со своей командой отбыл из порта Плимут в Александрию на борту линейного крейсера его королевского величества «Ринаун» с заходом в Гибралтар, Алжир и на Мальту. Сара сопровождала отца в качестве адъютанта, как и Гил Уайнант, поскольку повестка дня Тегеранской конференции включала политические и военные вопросы. В течение нескольких недель Уайнант тесно общался с Сарой, и на публике они должны были скрывать романтические чувства, которые испытывали друг к другу. Если Черчилль и знал об их отношениях, то никогда не упоминал об этом. После Гибралтара «Ринаун» направился в Алжир, где за время своего непродолжительного пребывания Черчилль не счел нужным встречаться с находившимся там де Голлем. Де Голль был вдвойне возмущен, поскольку премьер-министр пригласил на беседу Жозефа Жоржа, которого де Голль незаслуженно считал виновным в поражении Франции в 1940 году. Дафф Купер, недавно назначенный британским представителем во Французском комитете национального освобождения, позже написал, что де Голль, «вечно искавший повод оскорбиться», нашел его в черчиллевском пренебрежении этикетом[1808]1808
  Duff Cooper, Old Men Forget (London, 1954), 317.


[Закрыть].