Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

Для того чтобы получить ответы на эти вопросы, Рузвельт отправил в Лондон Гарри Гопкинса. Он прибыл в Лондон 9 января в сопровождении Брэндена Брекена, который встретил его в городе Пул, расположенном на южном побережье Англии. Гопкинс зашел в свое посольство, расположенное на площади Гросвенор (Grosvenor Square), чтобы узнать последние новости, а затем пошел в Claridge’s. Черчилль отправил Брекена встречать Гопкинса по вполне понятным причинам. Брекен был другом Черчилля и посредником на протяжении почти двух десятилетий. Он, как и Черчилль, был оптимистом, но без перепадов настроения и депрессий. Когда Старик впадал в хандру, Брекен мог вытащить друга из этого состояния. К тому же он был министром информации и обладал самым широким спектром знаний. Если Брекен присутствовал на совещании, написал Колвилл, то «не было необходимости в справочной литературе». Через несколько часов после прибытия Гопкинса Брекен назвал Гопкинса «самым важным гостем, когда-либо посещавшим остров». Чрезмерная оценка значимости Гопкинса, учитывая свойственную Брекену восторженность, кажется предсказуемой, однако к его мнению прислушались, и в первую очередь Черчилль[701]701
  Colville, Fringes, 331—33.


[Закрыть].

Памеле Черчилль Гопкинс показался «маленьким сморщенным существом с потухшей сигаретой в уголке рта, которое куталось в большое пальто». У него было мрачное, морщинистое лицо. Его одежда выглядела так, словно никогда не встречалась с утюгом; мятая фетровая шляпа была обычно низко надвинута на лоб. «В его хрупком и болезненном теле горела пылкая душа», – написал Черчилль. Он был специалистом в части оказания помощи и улучшения условий жизни, вдовствовал четыре года и был склонен к цинизму. С декабря 1938 года он занимал пост министра торговли, с которого ушел в отставку в сентябре 1940 года по состоянию здоровья (у него было заболевание желудочно-кишечного тракта). Когда Рузвельт узнал, что Гопкинс потерял жену и брошен на произвол судьбы в Вашингтоне, он пригласил его с дочерью Дианой в Белый дом, где Гопкинс мог жить и работать. Диане отвели небольшую комнату на третьем этаже, а комнату Гопкинса отделял от покоев босса только холл[702]702
  WM/Pamela Harriman, 8/22/80; WM/Averell Harriman, 8/22/80; Sherwood, Roosevelt and Hopkins, 203.


[Закрыть].

Утром 10 января Брекен привел Гопкинса на Даунинг-стрит, 10. В ожидании премьер-министра Гопкинс, прихлебывая из стакана херес, отметил разбитые стекла и ветхость дома. Вскоре появился «круглый улыбающийся краснолицый джентльмен». «Добро пожаловать в Англию», – сказал он, протянув толстую, но сильную руку. Они перешли в небольшую столовую, где за обедом проговорили более трех часов. Черчилль объяснил свое желание как можно скорее встретиться с президентом, и Гопкинс передал его просьбу Рузвельту. Гопкинс спросил Черчилля, испытывает ли он неприязнь к американцам, поскольку в некоторых кругах ходят слухи, что Черчиллю не нравится Рузвельт. Черчилль ответил, что знает, кто распространяет эти слухи – враг Великобритании, Джо Кеннеди, и, чтобы доказать теплые чувства к Рузвельту, Черчилль попросил секретаря принести копию телеграммы, которую он послал по случаю переизбрания Рузвельта (на которую Рузвельт не ответил)[703]703
  Robert E. Sherwood, The White House Papers of Harry L. Hopkins: An Intimate History (London, 1948).


[Закрыть].

Черчилль сказал Гопкинсу, что Греция, вероятна, потеряна и что Великобритания применит газ, если это первым сделает Гитлер. «У нас тоже есть смертоносные газы, – сказал Черчилль Гопкинсу, – и мы используем их, если нас припрут к стене». Что касается гуманитарной помощи, Черчилль заявил, что он против того, чтобы кормить народы, завоеванные Гитлером, поскольку это только облегчит Гитлеру работу по управлению порабощенным населением. И наконец, он сказал Гопкинсу, что не собирается ничего скрывать от американцев. Черчилль погрешил против истины; никто не собирался делиться с американцами содержанием межведомственных телеграмм с пометкой «Секретно». К концу обеда между ними установились дружеские отношения, и Черчилль настоял, чтобы Гопкинс провел выходные вместе с ним в Дитчли[704]704
  Sherwood, White House Papers.


[Закрыть].

В Дитчли они были предоставлены сами себе; Ронни Три уехал в свой избирательный округ, а его жена – она была членом женской добровольной службы – вместе с передвижной столовой отправилась в Портсмут, который прошлой ночью подвергся немецкой бомбардировке. За обедом, на котором, по воспоминаниям Колвилла, «господин Гопкинс вел себя очень мило и с достоинством», светская беседа и шампанское способствовали установлению непринужденной атмосферы. Гопкинс рассказал последние новости о герцоге Виндзорском, губернаторе Багамских островов, который недавно встречался с Рузвельтом на борту президентской яхты. Герцог, по-видимому, очень хорошо говорил о короле (факт, тронувший Черчилля), но Гопкинс сказал, что «герцог окружил себя недостойными людьми». Виндзор – забытый, но, увы, не ушедший – водит компанию с пронацистски настроенным шведом; в Америке это вызовет негативную реакцию[705]705
  Colville, Fringes, 334—35; WM/Jock Colville, 10/14/80.


[Закрыть].

Разговор зашел о потребностях Великобритании. Гопкинс, написал Колвилл, предположил, что программа ленд-лиза «вызовет громкие споры, но он испытывает уверенность, что ей обеспечен успех». Затем зашел разговор – вернее, Черчилль его завел – о политике. Черчилль убедительно объяснил Гопкинсу, что социализм никуда не годится, что шовинизм еще хуже и что в сочетание они дают «вариант итальянского фашизма», худшее, что когда-либо было придумано человеком. Черчилль мог не знать, что Гопкинс придерживался левых политических взглядов. Противники президента, консерваторы, ненавидели Гопкинса даже больше, чем Рузвельта. В любом случае Гопкинс приехал не для того, чтобы вести разговор о политических убеждениях[706]706
  Colville, Fringes, 334—35; WM/Jock Colville, 10/14/80.


[Закрыть].

К ужину прибыли гости: маркиза де Каса Мори (Фрида Дадли-Уорд), Оливер Литтлтон и профессор Брекен, который, поговорив с Гопкинсом, сообщил Черчиллю, что Гопкинс сказал ему, что его миссия состоит в том, чтобы посмотреть, в чем нуждается Великобритания. Рузвельт, объяснил Гопкинс Брекену, полон решимости предоставить Великобритании все необходимое для победы. Но Гопкинс не сказал Брекену, что намерения Рузвельта зависели от его (Гопкинса) докладов президенту, что в Великобританию стоит вкладывать деньги. И Гопкинс не сказал, что Рузвельт, чтобы утихомирить своих генералов, проследит, чтобы военная техника, отправленная на первых стадиях ленд-лиза, была устаревшей[707]707
  Colville, Fringes, 334—35; WM/Jock Colville, 10/14/80.


[Закрыть].

В тот вечер в Дитчли обеденный зал освещался только свечами, установленными на люстре под потолком и в настенных бра. В центре стола, покрытого простой белой скатерью, стояли четыре позолоченных подсвечника с тонкими желтыми восковыми свечами. Еда, отметил Колвилл, «в соответствии с обстановкой, хотя я замечаю некоторую попытку быть более умеренными в еде после того, как лорд Вултон [министр продовольствия] подверг резкой критике переедание». Вултоновская критика не распространялась на шампанское Черчилля[708]708
  Colville, Fringes, 334—35; WM/Jock Colville, 10/14/80.


[Закрыть].

После ужина, когда мужчины остались одни, они перешли к делу. Гопкинс отдал дань уважения речам Черчилля, которые, по его словам, «оказали сильнейшее влияние на все классы Америки. Во время заседания кабинета президент распорядился включить радиоприемник, чтобы все могли послушать выступление Черчилля». Его слова «тронули и порадовали» Черчилля. Он сказал, что плохо помнит, о чем говорил летом прошлого года, но его переполняло чувство, что «для нас будет лучше погибнуть, чем увидеть триумф этого самозванца». Когда во время Дюнкерка, сказал Черчилль Гопкинсу, он обратился к кабинету, то понял, что министры хотят услышать от него единственную вещь: что бы ни случилось, они должны продолжать борьбу. И он это сказал[709]709
  Colville, Fringes, 334—35; WM/Jock Colville, 10/14/80.


[Закрыть].

Затем Черчилль завел разговор на одну из двух любимых тем, о будущем (прошлое было второй любимой темой). Он заявил, что после войны не сможет возглавлять правительственную партию, действующую против лидеров оппозиции, которые столь преданно сотрудничали. Он надеется, что национальное правительство будет действовать в течение двух-трех лет таким образом, чтобы усилия всей страны были направлены на общее дело – послевоенное восстановление. Он сказал, что закон о ленд-лизе, с которым он ознакомился утром, заставил его почувствовать, что «мы становимся свидетелями рождения нового мира». Затем он описал будущее, каким оно ему представляется. Социалисты всех стран объединятся, предсказал он, и тогда новый мир станет миром коммунизма и нищеты (в 1945 году, выступая в палате общин, он скажет: «Врожденное достоинство социализма – равное распределение нищеты»). Но если новый мир построят немцы, то там будет править тирания и грубая сила. Он заявил, что Великобритания не стремится к территориальным завоеваниям, а просто хочет вернуть свободу тем, у кого ее отняли нацисты. Он хочет добиться свободы для английских йоменов, которые заслужили право чувствовать себя по ночам в безопасности в своих домах. Он произносил эти слова множество раз за обедами и ужинами в присутствии многочисленных гостей, некоторые из которых, как Колвилл, неоднократно слышали их. Гопкинса не столько интересовало будущее, сколько политические убеждения, но он вежливо слушал Черчилля[710]710
  GILBERT 6, 986; WSCHCS, 7235.


[Закрыть].

Черчилль спросил, что об этом думает Гопкинс. Колвиллу ответ американца запомнился как «медленный, обдуманный, с паузами… разительный контраст с непрерывным потоком красноречия», который Черчилль излил на присутствующих. Гопкинс, по воспоминаниям Колвилла, сказал, что есть два вида людей: те, что говорят, и те, что действуют. Президент, как и премьер-министр, относятся ко вторым. Гопкинс утверждал, что Рузвельт настойчиво стремится к одной цели – уничтожению Гитлера. В отличие от Колвилла, пересказавшего ответ Гопкинса, Оливер Литтлтон точно запомнил реакцию и слова Гопкинса. «Гарри Гопкинс молчал почти минуту – и каким долгим показалось это молчание, – а затем, с преувеличенно протяжным произношением жителей Среднего Запада, он сказал: «Что ж, господин премьер-министр, я не думаю, что президенту будет наплевать на ваших крестьян». Литтлтон подумал: «Господи, что-то пошло не так»[711]711
  Colville, Fringes, 333—34.


[Закрыть].

Гопкинс сделал паузу и продолжил: «Видите ли, мы заинтересованы только в том, чтобы этот чертов сукин сын Гитлер получил по заслугам»[712]712
  GILBERT 6, 986—87 (Lyttelton recollection).


[Закрыть].

Черчилль, пораженный, «торопливо объяснил, что откровенно говорил и просто хотел, чтобы Гопкинс понял, что мы думаем о будущем. Он согласен с тем, что основной и наиважнейшей целью является уничтожение «этой грязной свиньи».

Что касается будущего, то Рузвельт, по словам Гопкинса, высказал примерно ту же идею, что Черчилль, но Рузвельт отказывается слушать тех, кто слишком много говорит о послевоенных задачах. Любопытное замечание, если учесть, что в своем обращении к нации на прошлой неделе Рузвельт – свидетель, а не участник нынешних тяжелых испытаний – связал помощь Великобритании с видением (своим видением) послевоенного мира. Рузвельт, по сути, объявил о намерении выиграть и войну и мир, несколько высокомерно, учитывая, что Черчилль и Англия сражались в одиночку. Черчилль заслужил право размышлять о будущем (хотя он не сказал ничего подобного Гопкинсу). Затем Черчилль, Гопкинс и остальные гости – с бренди и сигарами – прошли в кинозал, чтобы посмотреть немецкие выпуски новостей. Кадры встречи в марте 1940 года на перевале Бреннер Гитлера и Муссолини, отметил Колвилл, «вызывали больше смеха, чем то, что делал Чарли Чаплин в «Великом диктаторе». Черчилль, всегда уходивший последним, пошел спать около двух часов ночи. Несмотря на нескончаемые монологи Черчилля, Колвилл сделал вывод, что премьер-министр убедил Гопкинса в том, что некоторые члены британского правящего класса были людьми дела, а не слова[713]713
  Colville, Fringes, 331—34.


[Закрыть].

На следующий день Черчилль продолжил проталкивать свои идеи. Вечерним гвоздем программы был фильм «Ночной поезд в Мюнхен», за которым последовали разговоры, сопровождавшиеся большим количеством выпивки; атмосфера была менее официальной и более непринужденной, чем накануне. Черчилль был в приподнятом настроении: немецкие силы вторжения, согласно расшифровкам «энигмы», сделанным в тот день, двигались в Южную Францию – явное доказательство того, что вторжение отложено, по крайней мере до весны. Черчилль решил не делиться этой новостью с Гопкинсом. Судьба южноафриканского золота оставалась неясной, и Черчилль спросил Гопкинса, что американцы планируют делать со всем золотом, которое они собрали? Делать зубные коронки? Гопкинс ответил, что они пристроят безработных охранять золото. Поздно вечером, уверенный в том, что в ближайшее время немцы не появятся в Англии, да еще после пары бокалов бренди, Черчилль заявил Гопкинсу, что хотя и неправильно говорить, что Великобритания будет приветствовать вторжение, но так считают и он сам, и британцы. Колвилл написал в дневнике: «Думаю, на Гопкинса это должно было произвести впечатление»[714]714
  Colville, Fringes, 334—35; GILBERT 6, 987.


[Закрыть].

И он не ошибся. На следующий день Гопкинс написал Рузвельту: «Люди здесь, начиная с Черчилля, замечательные, и, если одно мужество может победить, в результатах можно не сомневаться. Однако они отчаянно нуждаются в нашей помощи. Черчилль олицетворяет правительство во всех смыслах этого слова, он определяет большую стратегию, а нередко решает и частные вопросы; рабочие доверяют ему; армия, флот и воздушные силы до единого человека поддерживают его… Черчилль хочет встретиться с Вами, и как можно скорее… Я уверен, что такая встреча между Вами и Черчиллем совершенно необходима – и притом в ближайшее время, так как бомбежки продолжаются и Гитлер не ждет решений конгресса»[715]715
  GILBERT 6, 988—89; Sherwood, White House Papers, 1:239—40.


[Закрыть].

Но Рузвельт не хотел встречаться с Черчиллем до тех пор, пока его конгресс не одобрит закон о ленд-лизе. Что касается слухов в Вашингтоне (распространяемых, по мнению Рузвельта, Джо Кеннеди) относительно того, что Черчилль питает личную неприязнь к Рузвельту, то Гопкинс заверил президента, что ни о какой неприязни Черчилля «к Вам и Америке не может идти и речи». «Господин президент, – добавил он, – этот остров сейчас нуждается в нашей помощи, во всем, что мы можем дать ему»[716]716
  GILBERT 6, 988—89; Sherwood, White House Papers, 1:239—40.


[Закрыть].

14 января Черчилль, Клементина, Гопкинс, доктор Уилсон, Джон Мартин, военный помощник Черчилля Томми Томпсон и чета Галифакс сели в поезд на вокзале Кингс-Кросс, чтобы совершить пятисотмильную ночную поездку до Терсо, самого северного города и самой северной железнодорожной станцией в Британии. Оттуда Галифакс должен был отплыть в Америку на борту новейшего британского линкора King George V, гордости Королевского флота. По воспоминаниям Мартина, они прибыли на рассвете, за окнами «выла снежная буря и расстилалась безлюдная ледяная пустыня, покрытая снегом». Черчилль, в целях борьбы с холодом, добавил к арсеналу лекарственных средств утренний виски. Конечным пунктом их путешествия был Скапа-Флоу, куда они добрались из Терсо на борту линкора King George V. На следующее утро Галифакс отправился на линкоре в Америку, а остальные вместе с Черчиллем и Гопкинсом – в Эдинбург, а оттуда в Глазго, где 17 января Черчилль сказал портовым рабочим (и Гопкинсу): «В 1941 году мы не нуждаемся в больших армиях из-за океана. То, что нам требуется, – так это оружие, корабли и самолеты». Черчилль понимал, что в 1942 году положение может полностью измениться, но зачем было заглядывать так далеко?[717]717
  GILBERT 5, 990; Lord Moran, Churchill: Taken from the Diaries of Lord Moran (Boston, 1966), 6–7; WSCHCS, 6329.


[Закрыть]

Вечером, во время обеда, Гопкинс произнес тост, ставший одним из лучших в XX веке: «Я думаю, что вы хотите знать, что я собираюсь сказать президенту Рузвельту по возвращении. Я процитирую вам один стих из Библии: «…куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом»[718]718
  Книга Руфь 1: 17.


[Закрыть], и добавил: – До конца». Черчилль прослезился. Слова Гопкинса, написал в дневнике доктор Уилсон, «были подобны веревке, брошенной утопающему»[719]719
  Moran, Diaries, 6–7.


[Закрыть].

Первые недели 1941 года принесли Черчиллю хорошие новости только из Северной Африки. Его бодрое настроение, отметил Колвилл в конце года, связано с известиями о первых победах британцев над итальянцами в начале декабря в Западном Египте, во время операции «Компас». Его настроение улучшалось с каждым новым сообщением об отступлении итальянцев, сначала в Северной Африке, затем о разгроме империи Муссолини в Восточной Африке. Отправляя солдат и танки, считавшиеся необходимыми для защиты Родного острова, в Африку, он наконец принял бой с врагом. В своих воспоминаниях Черчилль написал: «Хотя нашим друзьям в Америке, откуда к нам приехали с визитом несколько генералов, наше положение внушало большую тревогу, а весь остальной мир считал вторжение в Англию вполне вероятным, сами мы сочли себя вправе отправить за море все войска, перевозку которых могли обеспечить имевшиеся в нашем распоряжении суда, и вести наступательную войну на Среднем Востоке и в Средиземноморском районе. Именно здесь находился стержень нашей будущей окончательной победы, и именно в 1941 году начались первые знаменательные события»[720]720
  WSC 3, 5.


[Закрыть].

События начались 6 декабря 1940 года, когда О’Коннор приступил к операции «Компас». К новому году он проделал 50 миль на запад от Сиди-Баррани и подошел к Бардии, собираясь выполнить приказ Черчилля «измотать итальянскую армию и насколько возможно очистить от нее африканское побережье». Бардия не была просто лагерем в пустыне. Возвышавшаяся над гаванью, защищенная со стороны берега почти двадцатимильной полосой траншей и укреплений, она считалась самым укрепленным портом в Ливии. Командовавший обороной Бардии генерал Аннибале Бергонцоли, ветеран Гражданской войны в Испании и настоящий боевой генерал, имел в подчинении почти 45 тысяч человек. Бергонцоли радировал Муссолини: «Мы в Бардии, и здесь останемся». К тому времени у О’Коннора осталось всего две дюжины тяжелых танков. Он понимал, что его пехоте предстоит тяжелая работа, которая была возложена на 6-ю австралийскую дивизию, недавно прибывшую из Палестины. 3 января, после ночного воздушного обстрела Бардии и окружающих укреплений, австралийцы, перейдя в наступление, кричали в едином порыве: «Мы идем, чтобы увидеть волшебника, удивительного волшебника из страны Оз». Они прорвали проволочные заграждения и хлынули в траншеи. Круша все на своем пути, они пробились в центр города. Три английских линкора подплыли к городским стенам и подвергли город усиленному обстрелу. На рассвете 4 января все закончилось. Бергонцоли сбежал ночью в Тобрук. Он, можно сказать, выполнил обещание, данное дуче. Почти все его 45 тысяч солдат остались в Бардии, но только в качестве британских военнопленных[721]721
  Richard Collier, The War in the Desert (New York, 1980), 26–33; John Keegan, The Second World War (London, 1989); ChP 20/14.


[Закрыть].

5 января, после взятия Бардии, Черчилль телеграфировал Уэйвеллу: «Сердечные поздравления с Вашей второй блестящей победой, столь необходимой в этот поворотный момент. Вы постучали, и Вам отворили». Он пришел в такой восторг от взятия Бардии, что объявил 5 января Днем Бардии. Победы были столь редки, что от такого по природе восторженного человека, как Черчилль, можно было ожидать подобную реакцию[722]722
  ChP 20/49 (cable to Wavell); Colville, Fringes, 329.


[Закрыть].

Слово «победа», заметил Колвилл, исчезнувшее из обихода британцев, вернулось на Уайтхолл, Флит-стрит, в Чекерс, Букингемский дворец и Ист-Энд. Черчилль призвал Уэйвелла преследовать противника. Линкольн тоже призывал к этому генерала Джорджа Мида после победы над Ли при Геттисберге. Черчилль видел возможность нанести итальянцам больший урон не в пустыне, а в Греции. Черчилль сменил приоритеты сразу после Нового года. То, что он ранее дал Уэйвеллу, теперь он забрал у него. Он ясно дал понять это в телеграмме от 11 января: «Ничто не должно помешать взятию Тобрука, но решение правительства Его Величества оказать грекам максимально возможную помощь означает, что после взятия Тобрука все другие операции на Среднем Востоке должны будут рассматриваться как второстепенные»[723]723
  WSC to Wavell, 1/11/41, ChP 20/49.


[Закрыть].

Победы над итальянцами утвердили Черчилля во мнении, что, сражаясь с двумя противниками, имеет смысл «подумать, не удастся ли уничтожить своего самого сильного противника посредством уничтожения его самого слабого союзника, и благодаря этому может появиться масса политических, экономических и географических преимуществ и сыграть свою роль». Во время Первой мировой войны он применил свою стратегию к слабейшему союзнику Германии, Турции; его целью был пролив между азиатской частью Турции и Европой – Дарданеллы. Сэр Генри Вильсон, бывший начальник имперского Генерального штаба, сформулировал свою философию вторичных театров: «Чтобы закончить войну, надо бить немцев, а не турок… Вся история учит нас, что операции на второстепенных и маловажных театрах войны не оказывают влияния на главном фронте, лишь ослабляя занятые на нем силы». Принцип Вильсона нельзя рассматривать в отрыве от времени и места. В 1915 году он был не прав, поскольку убийство немцев превратилось в войну траншей, кровавую мясорубку на истощение. План Черчилля по захвату пролива Дарданеллы предлагал стратегическую альтернативу бойне во Фландрии. План был хороший, но выполнение оказалось не на высоте, что привело к провалу Галлипольской операции[724]724
  William Manchester, The Last Lion (Boston, 1983), 1:522.


[Закрыть].

Теперь Черчилль опять наносил удары более слабому противнику, но, убивая итальянцев в Африке, не причинял никакой боли гитлеровскому рейху. Убийство итальянцев в пустыне не было стратегической альтернативой; это был бой второстепенного значения, который истощал силы Черчилля, которые ему могли понадобиться, когда, возможно, придется сражаться не только с немцами, а вести войну на два фронта. Стратегия нанесения удара по более слабому из двух противников имеет по крайней мере один недостаток: более сильный может нанести ответный удар. Черчилль ожидал, что Германия поступит так в Греции или в Северной Африке.

Но 10 января был нанесен удар по Средиземноморью. В этот день, в разгар ошеломляющего наступления О’Коннора в Ливии, с авианосца Illustrious, сопровождавшего конвой из Александрии на Мальту и находившегося примерно в 100 милях к востоку от острова, поднялись истребители «Фулмар» (Fairey Fulmar) и ринулись в погоню за двумя итальянскими торпедоносцами. Но это были ложные цели. Почти три дюжины немецких «Юнкерсов» «Ju 88» и пикирующих бомбардировщиков «Штука», которые базировались на Сицилии, атаковали Illustrious, сбросив шесть бомб на полетную палубу. Охваченный огнем Illustrious с трудом дотащился до Мальты, где еще раз подвергся бомбовой атаке. Жизненно важный авианосец выбыл из строя почти на год. Во время атаки серьезные повреждения получил крейсер Southampton, который на следующий день был затоплен. Менее чем за десять минут горстка немецких летчиков отобрала контроль над Центральным Средиземноморьем у Великобритании. Уэйвелл в Каире, вместе со своими кораблями, самолетами, танками и солдатами в течение нескольких минут был отрезан от Лондона. Подкреплению предстояло опять проделать 14 000-мильный путь. Черчилль получил сообщение, когда находился с Гарри Гопкинсом в Дитчли и произносил речь о войне[725]725
  GILBERT 6, 988—89.


[Закрыть].

В Ливийской пустыне британцы не сталкивались с подобными бедствиями. Уэйвелл, несмотря на противостоящие ему четырнадцать итальянских дивизий и Черчилля с его балканскими планами, приказал О’Коннору продолжать наступление. Тобрук, в 60 милях от Бардии, пал 21 января; австралийцы, снова возглавлявшие атаку, на этот раз были в противогазах, поскольку им пришлось пробиваться сквозь песчаную бурю, что отняло у них больше сил, чем взятие Тобрука. Итальянцы оказали столь незначительное сопротивление, что служивший в Палестине австралиец сказал: «Полиция в Тель-Авиве оказывала более серьезное сопротивление, чем итальянцы». Большие группы итальянцев пытались сдаться любому человеку в форме, в том числе репортеру агентства Associated Press. Один австралийский командующий сказал толпе будущих пленных, что сейчас он занят и не могли бы они прийти завтра. Австралийцы спустили итальянский флаг и подняли вместо него широкополую шляпу (часть обмундирования австралийской армии), и заменили название виа Муссолини на виа Нед Келли[726]726
  Келли Нед – австралийский разбойник, известный дерзкими ограблениями банков и убийствами полицейских. Предания о «подвигах» Неда Келли, где он предстает как «благородный разбойник», появились еще при его жизни и стали неотъемлемой частью австралийского фольклора. Отношение к Неду Келли в стране неоднозначное: часть австралийцев считает его безжалостным убийцей, часть – символом сопротивления колониальным властям и воплощением национального характера.


[Закрыть].

Большее унижение трудно представить[727]727
  Collier, War in the Desert, 30–33.


[Закрыть].

Несмотря на новые балканские приоритеты Черчилля, О’Коннор был полон решимости преследовать итальянцев. 29 января Дерна, в 100 милях к западу от Тобрука, сдалась без боя. Итальянский гарнизон сбежал вместе с итальянскими фермерами, поселившимися в этой зеленой, плодородной части побережья. Среди австралийцев ходила шутка: итальянцы сбежали из Киренаики в надежде добраться до Рима под защиту гвардии Ватикана. Черчилль не мог удержаться от колкого замечания в адрес дуче. Это история, задумчиво произнес он, «упадка и разрушения Итальянской империи… но будущему Гиббону не придется так долго писать ее, как писалась первая история»[728]728
  WSCHCS, 6346.


[Закрыть].

О’Коннор продолжал наступать в западном направлении, все больше углубляясь внутрь страны. Его 7-я бронетанковая дивизия захватила форт в Мечили, но итальянцы, бросив танки в Триполи, ушли по дороге, идущей вдоль побережья, которая вела на юг между Дерной и Бенгази. О’Коннор надеялся обойти и заблокировать итальянцев у Беда-Фомма, южнее Бенгази. Он хотел окружить и взять в плен маршала Грациани, генерала Бергонцоли и всех остальных. Британцам потребовалось тридцать часов, чтобы преодолеть 150 миль по пересеченной пустынной местности. Они пришли в Беда-Фомм 5 февраля, всего за полчаса до появления в поле зрения первых итальянских колонн. И хотя далеко не все танки О’Коннора добрались до Беда-Фомма, итальянцы оказались в очень затруднительном положении. Итальянская танковая тактика (как и французская) позволяла, чтобы только один из тридцати итальянских танков был оснащен радиостанцией. Вступив в сражение, итальянские танкисты не могли быстро реагировать на стремительно меняющуюся картину боя[729]729
  Keegan, Second World War, 328; Collier, War in the Desert, 32–33.


[Закрыть].

Завязалась ожесточенная перестрелка, продолжавшаяся более суток, и итальянцы потерпели жестокое поражение. Сцена приобрела причудливый вид, когда торговцы-арабы начали бродить по полю боя и продавать свежие яйца обеим сторонам. Итальянские командующие бросали в бой экипаж за экипажем и только наблюдали, как они горят в своих танках. Те, кто выжили, были взяты в плен, а те немногие, которым удалось сбежать, затерялись в пустыне. За недолгую историю танковой войны ни одному танковому подразделению не удавалось покрыть такое расстояние в условиях бездорожья и резко пересеченной местности за столь короткое время, как это сделала армия победителя О’Коннора. Черчилль считал, что наступление О’Коннора займет большую часть февраля, но 7 февраля все закончилось. Итальянская армия в составе десяти дивизий потерпела поражение в Восточной Ливии; британцы уничтожили 400 итальянских танков и взяли в плен 130 тысяч человек. Британские войска одержали полную победу в Киренаике[730]730
  Hastings Lionel Ismay, The Memoirs of General Lord Ismay (London, 1960), 190; Keegan, Second World War, 328; Collier, War in the Desert, 33.


[Закрыть].

О’Коннор, чтобы еще больше унизить Муссолини, радировал Уэйвеллу о капитуляции Бергонцоли открытым текстом: «Лиса убита у всех на виду». Грациани бежал на запад с остатками своей ливийской армии, уменьшенной вдвое, до 125 тысяч солдат, чтобы вскоре оказаться запертым в Триполитании, не представляя ни для кого угрозы, никем не уважаемый, даже бедуинами, которые безнаказанно отобрали обугленные корпуса танков, в которых остались обгоревшие трупы молодых итальянских танкистов. После победы в Ливии Иден, перефразируя знаменитое высказывание Черчилля, заявил: «Никогда так много не было отдано столь немногим». Муссолини – Черчилль назвал его «коварным, жестоким, злобным итальянцем» – пристально смотрел из Рима на руины своих североафриканских амбиций[731]731
  Keegan, Second World War, 147—48, 328.


[Закрыть]. Путь к Триполи и центру Итальянской Северной Африки был открыт. Первый из стратегических приоритетов Черчилля – очистить Африку от итальянцев – был почти выполнен. О’Коннор, стремясь продолжить наступление, отправил в Каир помощника, чтобы убедить Уэйвелла в необходимости преследовать итальянцев. Но Уэйвелл, которому было известно о балканских планах Черчилля, приступил к планированию новой весенней кампании. На стенах его штаба уже висели карты Греции, а не Ливии. Почти 60 тысяч лучших солдат под командованием Джамбо Вильсона упаковали свое снаряжение и приготовились к морскому путешествию. Когда в конце января скоропостижно скончался греческий премьер-министр Метаксас, его преемник, Александрос Коризис, принял предложение Черчилля о помощи. Вскоре Филипп Ним заменил О’Коннора и принял командование Нильской армией. Когда осенью прошлого года Уэйвелл представил свои африканские планы, Черчилль «мурлыкал от удовольствия, как шесть котов». «Он был в восторге», – написал в своих воспоминаниях Исмей. «Войны выигрывают превосходящей силой воли, – заявил Черчилль, – и теперь мы вырвем инициативу у соперника и навяжем ему нашу волю». Черчилль, написал Исмей, всегда был склонен «считать цыплят до того, как они вылупились из яйца». Но результаты Уэйвелла и О’Коннора превзошли даже самые смелые предположения Черчилля[732]732
  Ismay, Memoirs, 195.


[Закрыть].

6 февраля Гитлер поручил человеку, которого отправлял в Северную Африку, поднять настроение побежденным итальянцам. Этим человеком был генерал-лейтенант Эрвин Роммель, который в мае прошлого года, успешно командуя 7-й танковой дивизией, молниеносно вывел ее к Ла-Маншу. В Африке Роммелю предстояло командовать небольшим механизированным соединением, состоявшим из двух дивизий: танковой и легкой моторизованной. Его восемьдесят новых танков были быстрее и надежнее британских танков, но у Уэйвелла было значительное превосходство в средних и тяжелых танках, если только Уэйвеллу не прикажут сделать нечто необъяснимое, такое как перебросить танки в Грецию, на Крит или в какое-то другое место. Роммель назвал свое соединение Африканский корпус. Если переброска танков и солдат 15-й танковой дивизии пройдет как планируется, то в середине мая он будет в полной боевой готовности. Его задача была сродни задачи О’Коннора, но с обратным знаком – удерживать фронт в Триполитании и, по возможности, разведывать обстановку в восточном направлении. Ожидалось британское наступление на Триполи: основные принципы военной доктрины призывали развивать успех. Приказы Роммеля были направлены на сдерживание ожидаемого наступления и уклонение от любого генерального сражения в Киренаике с численно превосходящими британцами. Хотя Роммель был из тех генералов, которые выполняют приказы, но в то же время он считал, что его основная задача вести борьбу с врагом. Он не знал ничего прекраснее, чем хорошо спланированный, отлично проведенный бой – наступательный, не оборонительный. Сейчас его приказы вступали в противоречие с его любовью к действию, но думающий солдат всегда найдет способ обернуть события в свою пользу, как любил говорить Черчилль[733]733
  B.H. Liddell Hart, History of the Second World War (New York, 1971), 118.


[Закрыть].

В тот день, когда Гитлер инструктировал Роммеля, О’Коннор получил приказ отправить оставшиеся танки на восток в Каир, на ремонт. Тот день не подходил для того, чтобы отдавать приказ о ремонте; это было одно из тех незначительных на вид событий, которые во время войны сильно влияют на будущее, хотя командующие ни с той ни с другой стороны не могли в то время предсказать последствия. Приказ, казалось, был вполне разумным. Британская 7-я бронетанковая дивизия уменьшилась до бригады, нескольких десятков танков. Любые танки нуждались в ремонте, если бы к тому времени они проделали путь почти в 500 миль на восток, туда, откуда начинался их путь; до войны британские планировщики не продумали вопрос транспортировки танков на грузовых платформах на поле боя и с поля боя. В Ливии не было железных дорог; британские танки преодолевали огромные расстояния своим ходом. Итак, танки Роммеля направились в Северную Африку, а танки Уэйвелла – в Каир. Спустя несколько месяцев Черчилль назвал это решение «недальновидным»[734]734
  WSC 3, 757; Ismay, Memoirs, 270.


[Закрыть].