Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

Британская пресса реагировала на информацию о грядущих событиях, получаемую от министерства информации, с почтительной сдержанностью. Кое-кто в американской прессе пытался представить события в радужном свете. Согласно Time, «хотя кампания была проиграна, но после того, как стали известны подробности битвы за Грецию, есть признаки того, что, возможно, Греческая кампания войдет в историю как одна из самых блестящих тактических операций вооруженных сил Британской империи». Кроме того, «хотя гитлеровских солдат пока не удалось остановить, эта битва показала, что если когда-нибудь британцы будут противостоять немцам, находясь примерно в равных условиях, то у Великобритании есть хороший шанс на победу»[848]848
  Time, 5/5/41.


[Закрыть].

У Черчилля имелись некоторые соображения на этот счет. Создать югославо-греко-турецкий «бастион» не получилось, и теперь нейтральная Турция, неспособная защитить себя, столкнулась с двумя потенциальными врагами – Германией и Россией. В своих воспоминаниях Черчилль настаивает на том, что если бы Уйэвелл воспротивился отправке части его войск из Северной Африки в Грецию, то военный кабинет наверняка принял бы во внимание его мнение. Объясняя в палате общин причины разгрома в Греции, Черчилль сослался на право вето Уэйвелла. Действительно, в середине марта Уэйвелл в телеграмме Черчиллю написал, что «очень удачно», что Иден и Дилл были в Каире, когда «должны были приниматься трудные и опасные решение». Уэйвелл добавил: «Я уверен, решения были правильными, хотя они принесут нам новые риски и неприятности». Однако телеграммы Черчилля Уэйвеллу не оставляют сомнений в том, что Черчилль поставил своего ближневосточного командующего в трудное положение. Уэйвелл мог либо согласиться с пожеланиями Черчилля, либо пойти против его воли и навлечь на себя гнев премьер-министра. Излюбленной тактикой Черчилля, когда кто-нибудь из старших офицеров ставил под сомнение его мысли по военным вопросам, было перевести разговор с военных целей на политические, таким образом поставив упрямого командующего – который не разбирался во всех этих политических играх – в безнадежное положение. Уэйвелл был хорошим, сильным солдатом, но Черчилль был еще более сильным политиком[849]849
  WM/Jock Colville, 10/14/80.


[Закрыть].

В конечном итоге сбылись прогнозы Уэйвелла о новых рисках и неприятностях. После разгрома Греции открылась дверь для Сталина, чтобы повернуть в сторону Дарданелл, или для Гитлера, для того же самого, или для обоих, чтобы действовать сообща. Черчилль долго «обрабатывал турок», пытаясь переманить на свою сторону, но признался в телеграмме Криппсу, что турки «не поддаются из страха». Турки, действительно, боялись, и не без причины, что Гитлер, или Сталин, или оба скоро положат конец их суверенитету. Этого требовала логика войны. Сокрушив Турцию, Гитлер мог принять решение нанести удар по Ираку, или направиться через Сирию к Суэцкому каналу, или и то и другое. Немного утолив аппетиты Сталина по усилению влияния в Болгарии и Румынии (традиционные сферы влияния России), Гитлер мог благополучно воплощать в жизнь средиземноморскую стратегию, имея союзника на восточном фланге. Эта стратегия, подчеркивали планировщики военно-морского флота, необходима для того, чтобы одержать победу над Великобританией. Гитлер был готов опустошить величайшую империю в истории, одержать победу там, где Наполеон потерпел поражение. Он готовился предпринять следующий шаг, к острову, который считал важным для осуществления плана: этим островом был Крит. План, для которого важен был Крит, получил кодовое название «план Барбаросса». На Крите у британцев было три аэродрома, с которых они могли совершать налеты на нефтяной район Плоешти, в Румынию. Гитлер нуждался в этой нефти, поскольку для наступления на Москву ему требовалось топливо, и он собрался на Крит воевать с британцами, но в первую очередь он шел для того, чтобы защитить свой фланг[850]850
  Cv/3, 360.


[Закрыть].

В начале апреля Молли Пэнтер-Доунес написала в The New Yorker: «В прошедшие две недели лондонцы вслушивались в неестественную ночную тишину и задавались вопросом, что замышляется». Ответ на вопрос они получили в середине мая. Вернулся блиц, в своем третьем воплощении. Люфтваффе опять наносили удары по крупным английским городам. 16 апреля более пятисот немецких бомбардировщиков до рассвета бомбардировали Лондон. Во время налета Колвилл помчался в американское посольство в бронированном автомобиле Черчилля, чтобы проконсультироваться с Уайнантом. Бомбы, написал Колвилл, «сыпались, как град». На следующее утро разрушенный город выглядел именно так, как предсказывали в конце 30-х, когда миротворцы утверждали, что немецкие бомбардировщики доведут дело до конца. Адмиралтейству нанесли очередную рану. Горел Сент-Джеймсский дворец. Остин Томпсон, священник церкви Святого Петра на Итон-сквер, стоя на ступенях церкви, зазывал людей в укрытие; бомба стерла с городского пейзажа и священника, и его церковь. Была разрушена Старая церковь Челси, сильно пострадали Джермин-стрит и Мейфэр. Сильным атакам подверглись Пэлл-Мэлл, Пиккадилли и Риджент-стрит. Мостовые и тротуары были усеяны осколками стекла. Из совершивших налет немецких бомбардировщиков – более пятисот – была сбита всего дюжина[851]851
  Panter-Downes, War Notes, 141; Colville, Fringes, 374—75.


[Закрыть].

Утро было ясным, и на улицах показались любители достопримечательностей, а среди них Памела Черчилль в обществе Аверелла Гарримана; Колвилл видел, как эти двое (их роман был в самом начале) бродили по пострадавшему от бомбежки плац-параду Конной гвардии. Черчилль пробрался через тлеющие завалы и в 11:30 открыл совещание Военного кабинета. Он поразил Кадогана, заметив, что после повреждений, полученных Адмиралтейством, с его места за столом стало лучше видно колонну Нельсона, которая осталась неповрежденной. Большая часть столицы не разделила счастливую судьбу колонны. Днем по городу пронесся холодный ветер с дождем, создавший атмосферу запустения в разбомбленном городе[852]852
  Dilks, Diaries, 372; Colville, Fringes, 375; WM/Jock Colville, 10/14/80.


[Закрыть].

В конце апреля карта Европы выглядела так, словно зловещий спрут выпустил на нее черные чернила, залившиеся почти в каждый угол Европейского материка. Гитлер не тронул только Швейцарию, Португалию и Швецию; каждая была надежным дипломатическим каналом взаимодействия с миром. Кроме того, Швейцария предоставила сейфы для хранения его украденного золота, а Швеция обеспечила непрерывный поток железной руды. Испания находилась в его лагере, но, опасаясь лишиться продовольственных поставок – и обречь на голодание свой народ, коварный Франко пока не собирался предоставлять вермахту свободный проход к Гибралтару, хотя Гитлер, если бы захотел, мог пройти через Испанию, не спрашивая разрешения Франко. Карта Европы, за небольшим исключением, окрасилась в черный цвет. Вся… но без упрямого острова.

27 апреля Черчилль отправил Идена в палату общин, чтобы он взял на себя ответственность за поражение в Греции. Согласно власти, традиционно предоставляемой британскому министру иностранных дел, можно было ожидать, что после такой провальной кампании ему придется расплачиваться за свои действия, хотя Черчилль убедился, что при Идене министерство иностранных дел уже не ведет себя с той надменной независимостью, как вело себя более столетия, со времен Палмерстона[853]853
  Генри Джон Темпл, лорд Палмерстон был трижды министром иностранных дел (1830–1834; 1935–1941; 1846–1851)) и дважды премьер-министром (1855–1858; 1859–1865).


[Закрыть].

Черчилль «не испытывал любви к министерству иностранных дел», написал Колвилл, и «подозревал их в проведении собственной политики» и в том, что они «капитулянты и склонны к социализму». Он «не доверял их мнению». Однако Черчилль был доволен работой Идена, и министр иностранных дел был всецело предан Черчиллю. Но, несмотря на это, Черчилль отвел ему роль «мальчика для битья», словно Иден на самом деле инициировал неудачный ход событий на Балканах. Однако в конце дня палата проголосовала в поддержку правительства – 477 голосов против 3[854]854
  Broad, Anthony Eden, 170; John Wheeler-Bennett, Action This Day: Working with Churchill (London, 1968), 77; Colville, Fringes, 128.


[Закрыть].

Спустя несколько месяцев, к удивлению Колвилла, Черчилль заявил, что с самого начала «инстинктивно испытывал сомнения» относительно Греческой кампании. Грекам, сказал Черчилль Колвиллу, следовало посоветовать прийти к соглашению с Гитлером, по возможности, на наилучших для них условиях. Он утверждал, что вина за провал Греческой кампании лежит на военном кабинете и, особенно, на Дилле. Колвилл описал инцидент так, словно не помнил, каким даром убеждения обладал Черчилль. Но 27 апреля Черчиллю было непросто обвинять правительство в греческой трагедии, поскольку всем было прекрасно известно, что премьер-министр и был правительством. Вечером того же дня Черчилль, впервые после 9 февраля, когда он произнес знаменитую фразу «Дайте нам пушки», выступил по радио, чтобы объяснить последнее из серии ужасных событий[855]855
  Colville, Fringes, 443—45.


[Закрыть].

Длинный список проблем продолжал расти. Как и в каждом выступлении начиная с мая прошлого года, он предложил поддержку нуждавшимся в ней мужественным людям: «На прошлой неделе меня спросили, известно ли мне о тех тревожных настроениях, которые якобы царят повсюду в нашей стране из-за тяжелой ситуации на большинстве фронтов. Я тогда подумал, что, пожалуй, лучше мне лично встретиться с согражданами, чтобы оценить степень «тревожности» их настроений. Мне представилась возможность посетить несколько крупных городов и морских портов, довольно серьезно пострадавших от бомбардировок, а также ряд районов, население которых, практически лишившись средств к существованию, оказалось в очень тяжелой ситуации». Но то, что он увидел, придало ему «оптимизма и новых сил». «Когда покидаешь Уайтхолл с его нескончаемым суматошным гулом и напряженной гнетущей атмосферой… – сказал Черчилль, – то будто выходишь из парилки на мостик боевого корабля. Свежий воздух – отличное тонизирующее средство, которое я рекомендую в больших дозах всем, кто страдает повышенной возбудимостью». Он «с удивлением обнаружил, что моральный дух населения выше всего именно там, где неистовая злоба беспощадного врага причинила наибольший ущерб и где на долю мужчин, женщин и детей выпали самые суровые испытания». Все это в целом «торжество жизни над смертью – самое наглядное подтверждение правильности того цивилизованного и легитимного общественного порядка, к которому мы всегда стремились, убедительное доказательство эффективности свободных демократических институтов. Это лучшая проверка на прочность наших местных органов власти, а также наших вековых традиций и обычаев социальной жизни». Он твердо уверен в том, сказал Черчилль, что «все испытывают неимоверное удовлетворение от осознания того, что они стоят плечом к плечу с нашими бойцами в смертельной схватке за правое дело, которая обязательно увенчается победой. Это поистине самый героический период в нашей истории, и все нынешнее поколение британцев непременно покроет себя неувядаемой славой». Он высказал предположение, что все англичане чувствуют то же, что и он.

Многие испытывали подобные чувства. Когда Уэнделл Уилки, проводя неофициальный опрос во время визита в Англию, спросил рабочего, поддерживает ли он войну и хочет ли довести ее до конца, рабочий ответил: «Гитлер еще жив, не так ли?» – и вернулся к работе. Жители Халла с гордостью говорили о пережитых бомбардировках, и сообщили американскому журналисту, обозревателю The New Yorker, А.Дж. Либлингу, что их город пострадал намного сильнее, чем Ковентри. Халл, расположенный всего в 25 милях от Северного моря и являвшийся самым близким к Германии британским портом, регулярно подвергался бомбардировкам; он был единственным из крупных британских портов и городов, который принял на себя такие тяжелые удары. Во время блица ни один мэр ни одного британского города не просил у Уайтхолла ни особой защиты, ни помощи в ее организации. Лондонцы, конечно, не стеснялись говорить, что могут обратиться за помощью. Однако Черчилль несколько поторопился заявить, что «своей выдержкой и усердием мы сумели заслужить доверие народа Соединенных Штатов. Никогда за всю историю наши заокеанские друзья не относились к нам с таким восхищением и уважением», поскольку явное большинство избирателей до сих пор не ответили на вопрос о вступлении в войну за Великобританию. И лучи славы не озаряли Европейский континент. Однако слова Черчилля не слишком обнадежили порабощенных европейцев, жизнь которых действительно была сопряжена с опасностью. Тем не менее поляки и голландцы, французы и норвежцы, чехи, бельгийцы, словаки, хорваты, сербы, а теперь и греки – все понимали, что Черчилль единственный из европейских лидеров будет продолжать бороться с Гитлером. Но также хорошо они понимала, что он не может бороться в одиночку слишком долго[856]856
  Eden, The Reckoning, 295; WSCHCS, 6378.


[Закрыть].

Черчилль вышел в эфир не только для того, чтобы поблагодарить британцев, но и чтобы объяснить неудачи на Балканах. Понизив голос, он перешел к Греции и сказал британцам: «Балканы содрогнулись под мерной поступью сотен тысяч безжалостных гуннов. Югославия пала… Греция сокрушена. Ее победоносная албанская армия оказалась в окружении и сдалась». Далее он переключился на Африку, где события приняли столь же ужасный поворот: «Пока в Греции и вообще на Балканах происходили все эти печальные события, наши войска в Ливии потерпели досадное поражение и понесли серьезные потери. Немцы начали наступление раньше и большими силами, чем рассчитывали наши генералы». Строго говоря, так оно и было. Хотя Черчилль не ожидал, что Роммель так рано перейдет в наступление; в начале марта «Ультра» обнаружила, что Роммель будет готов на несколько недель раньше, чем предполагали британцы. Сомнения Уэйвелла были мало связаны со скоростью наступления и численностью немцев в Греции и Северной Африке. Он полагал, что на любом фронте они будут действовать со свойственной немцам быстротой и силой. Больше всего он был озабочен делением своих сил. Однако во время выступления Черчилль, не называя имен, упрекнул командующего в решении отправить танки в Каир, когда будущие события – во время принятия решения будущее было неопределенным – доказали, что их следовало оставить в Ливии. «Единственная британская бронетанковая бригада, которой надлежало удерживать линию фронта до середины мая, оказалась почти сразу разгромлена, а все входящие в ее состав боевые единицы были полностью уничтожены превосходившими силами немецких бронетанковых частей». Не останавливаясь на подробностях, Черчилль только сказал, что британцы потерпели очередное поражение[857]857
  Eden, The Reckoning, 295; WSCHCS, 6378; Winterbotham, Ultra Secret, 101.


[Закрыть].

Затем он предложил «на некоторое время свернуть с того тернистого пути, по которому мы с вами идем вслед за своей судьбой, чтобы немного повеселиться над одним забавным происшествием»: «Полагаю, вы читали в газетах о том, что итальянский диктатор в специальном воззвании поздравил итальянскую армию с той великой победой, которую она одержала в Албании над греками, увенчав себя лаврами бессмертной славы. По своей нелепости и глупости этот поступок, безусловно, бьет все рекорды. Подумать только, побитый шакал Муссолини, который ради спасения собственной никчемной головы сделал Италию вассалом гитлеровской империи, теперь, отчаянно виляя хвостом, трусит рядом с немецким тигром и визгливо тявкает не только от неуемной жадности – это еще можно понять, – но еще и, как выясняется, в знак ликования по поводу своего выдающегося военного триумфа»[858]858
  WSCHCS, 6378.


[Закрыть].

Затем он перешел к «бандиту». Что касается Гитлера, то Черчилль повторил то, что сказал в январе Исмею: «Гитлеру не спастись от карающей руки возмездия! Он не укроется от правосудия ни на Ближнем, ни на Дальнем Востоке. Для победы в этой войне ему придется либо покорить наш остров, завоевав его, либо навсегда перерезать ту спасительную нить, которая пролегла через Атлантику, крепко связав нас узами дружбы с Соединенными Штатами». Он предложил оценить силы, «которые на нынешнем этапе противостоят общему врагу», которые свидетельствуют о «неминуемом поражении Гитлера», и заявил: «Злобных гуннов не так уж много – менее 70 миллионов. Некоторые из них наверняка еще могут излечиться от нацистской заразы; остальные, к несчастью, обречены на гибель… Численность населения Британской империи и Соединенных Штатов составляет почти 200 миллионов человек (это если учитывать только жителей Британии, США и британских доминионов). Англоговорящие народы безраздельно властвуют на океанских просторах и в скором времени обязательно добьются преимущества в воздухе. Они очень богаты, у них огромный технический потенциал, они производят больше стали, чем весь остальной мир, вместе взятый»[859]859
  WSCHCS, 6378.


[Закрыть].

Черчилль ничего не сказал о третьем возможном пути к победе для Гитлера, помимо вторжения и блокады. Стратегия, которую в течение десяти месяцев отстаивали, хотя и робко, адмирал Редер и Франц Гальдер (начальник штаба Верховного командования сухопутных войск вермахта), учитывала намерение Гитлера обмануть Москву. Гальдер предложил до вступления американцев в войну разорвать на части Британскую империю, начав в Средиземноморье. Затем он советовал нанести удар по Ираку и Сирии, в то время как японцы нанесут удар по Гонконгу и Сингапуру. Цель: изгнать Великобританию из Азии. В этом случае Соединенные Штаты пересмотрят мнение относительно необходимости поставки вооружения в Великобританию для становившейся все более бесполезной борьбы. Англия, обнаружив, что отрезана от доминионов, от иракской и персидской нефти и не имея возможности использовать Суэцкий канал, будет готова к гибели. Именно этого больше всего боялся Черчилль[860]860
  C&R-TCC, 1:322.


[Закрыть].

Он предпочел оскорбление полной откровенности. Никто не возразил против того, что он назвал Муссолини шакалом, но его ссылка на злобных гуннов вызвала протест со стороны Кордера Кэчпула, человека, отказавшегося воевать в Первую мировую войну, пацифиста, который в открытом письме Черчиллю написал, что слова премьер-министра «не соответствуют истине и что они пропитаны языческим духом и противоречат тому, чему учил Иисус, – милосердному отношению к грешникам». Кэчпул предсказал, что «если будет преобладать этот дух» у британцев и их лидеров, то «нынешнее поколение исчезнет без малейшей надежды узнать новый, лучший мир, ради которого люди сейчас подвергаются страданиям», Черчилль не ответил Кэчпулу[861]861
  George Orwell, «Reflections on Gandhi» (1949), in The Orwell Reader (New York, 1984); WSCHCS, 6378.


[Закрыть].

Черчилль закончил выступление строками из стихотворения Артура Хью Клафа «Не говори, что пользы нет в борьбе», которые, «как мне кажется, очень уместны в нынешней ситуации. Я уверен, что со мной согласятся всюду, где звучит английская речь и развевается знамя свободы:

 
Пока устало бьет волна
О неприступность темных скал,
Рождает моря глубина
Огромный, самый страшный вал.
Зарю дарует нам восток,
И солнце прогоняет тень:
Взгляни на запад – близок срок,
Когда там воссияет день![862]862
  Orwell, «Reflections»; WSCHCS, 6378.


[Закрыть]
 

На западе была Америка, где для отправки по ленд-лизу в Великобританию было собрано огромное количество зерна, сухого молока, яичного порошка, консервированной свинины и рыбных консервов. Но в течение месяца не прибыло ни одного судна. Хотя Черчилль на людях заявлял, что неудачи укрепляют решимость и, так или иначе, в определенный момент превращаются в ступени, ведущие к победе, но, получая дурные известия при закрытых дверях, вел себя, как ведут дети, артисты и гении: начинал дуться. Каждое новое поражение он называл самым мрачным, самым опасным, самым пугающим, самым ужасным. Но он никогда не дулся долго и никогда не боялся. На ужине в компании близких друзей и членов семьи он мог, надувшийся, с трясущимися губами, ворча и бросая сердитые взгляды, пресечь все разговоры. Роберт Мензис, премьер-министр Австралии, отметил в дневнике невероятные переходы Черчилля во время бесед от состояния глубокой задумчивости до сильного возбуждения. «Премьер-министр во время разговора погружает себя (и вас) в уныние по поводу некоего мрачного аспекта войны… только для того, чтобы одержать победу над собой, расхаживая по комнате с горящими глазами. В каждом разговоре он достигает момента, когда явно наслаждается войной: «Счастье в том веке, в котором живешь… Почему мы мы считаем историю прошлым и забываем о том, что мы делаем ее?» Черчилль мог быть капризным, раздражительным, грубым и непоседливым, но он никогда не разделял мнения, что за чередой неудач неизбежно последует поражение. Мензис написал в дневнике: «Он не допускает мысли о поражении»[863]863
  Harriman and Abel, Special Envoy, 16–17; GILBERT 6, 1018.


[Закрыть].

После поражения от Роммеля в Ливии Черчилль телеграфировал Уэйвеллу: «Нам, видимо, не повезло». И, словно безответственный человек, проигравший всю зарплату, добавил: «Надеюсь, что впоследствии мы поправим дела». У него была способность видеть красоту там, где другие видели грязь. Если бы Великобритания не отправила войска в Грецию, сказал Черчилль кабинету, «Югославия не была бы теперь явным врагом Германии». Да, югославские партизаны сковывали действия нескольких немецких дивизий до конца войны, но жертвы в Греции, более 16 тысяч лучших британских солдат, погибших и взятых в плен, ставшие результатом этой кампании, не дают права говорить об этом плане как об удачно выбранной стратегии. Удача не оставила Уэйвелла; его оставил Черчилль[864]864
  Cv/3, 560 (Wavell cable).


[Закрыть].

С июня прошлого года, когда Черчилль публично обсуждал неудачи, когда обещал, что опасности будут увеличиваться, его выступления имели важные последствия, поскольку с каждой фразой он добавлял немного раствора в фундамент общественного доверия вплоть до выступления 27 апреля. Почти целый год он объяснял министрам, что не хочет ослабления напряженного состояния по поводу возможного вторжения. И оно не ослабевало. Напряжение было таким сильным, написала Пэнтер-Доунес, новости из Греции и Северной Африки такими сбивающими с толку и такими плохими, что утренние газеты «были все равно что бомба, лежащая на столе во время завтрака»[865]865
  GILBERT 6, 1072; Panter-Downes, War Notes, 140.


[Закрыть].

27 апреля после выступления Черчилля ужинать сели только в десять вечера, после которого, по воспоминаниям генерала сэра Алана Брука, Черчилль «был в отличной форме… и продержал нас до половины четвертого утра». Его отличная форма, возможно, предназначалась для того, чтобы замаскировать увеличивающиеся страдания, поскольку через несколько часов после его выступления по радио расшифровка «энигмы» подтвердила, что немцы направляются на Крит и предполагается захват аэродромов силами парашютистов. Информация была настолько важной, что Черчилль посоветовал начальникам штабов тайно переправить подлинники генералу Фрейбергу, командующему силами союзников на Крите. Черчилль считал, что Фрейберг, однажды заверивший, что при получении убедительных разведданных развернет свои силы, чтобы заманить в засаду и уничтожить немецкие воздушно-десантные подразделения и немецкие подразделения, доставленные морским путем, если их до этого не потопит Королевский флот, окажутся отрезанными на побережье. Если удастся осуществить задуманное, то расшифровка окажется настоящей находкой. В противном случае Крит падет, следующей целью станет Египет и, учитывая нынешнее состояние дел, никто не сможет гарантировать защиту Египта. Потеря Египта и Суэцкого канала, сказал Черчилль членам военного кабинета, «будет для Великобритании первой катастрофой, следом только успешное вторжение и окончательное завоевание» Родного острова[866]866
  Danchev and Todman, War Diaries, 154; ChP 120/10.


[Закрыть].

Если Роммель доберется до Каира, то предстоит эвакуация из Северной Африки, и тогда Норвегия, Дюнкерк и Греция будут выглядеть как учения. Согласно директиве военного кабинета от 28 апреля, составленной Черчиллем, следовало составить эвакуационные планы, причем оговаривалось, что не допускается никаких намеков относительно этих планов. Но до того как начнется отступление, «сдача офицерами и солдатами будет считаться допустимой только в том случае, если потери подразделения или армии превышают 50 процентов». Согласно принципу Наполеона, сдача возможна, если «солдат схвачен один и без оружия. Но генералы и штабные офицеры, застигнутые врагом врасплох, должны использовать для самообороны свои пистолеты». Черчиллю нравился наполеоновский принцип относительно сдачи невооруженного солдата. Если бы Уэйвелл прочел автобиографию Черчилля «Мои ранние годы», то узнал, что Черчилль однажды применил этот принцип к себе, когда, безоружный, оказался под прицелом бурских винтовок. В рассказе об этом случае Черчилль изо всех сил старался объяснить читателю, что у него не было под рукой пистолета, так что он был и окружен, и разоружен[867]867
  ChP 120/10.


[Закрыть].

В директиве говорилось, что «каждый, кто сумеет убить гунна или даже итальянца, сослужит хорошую службу». Затем, перейдя непосредственно к теме эвакуации, Черчилль установил, что «будет абсолютно невозможно найти суда для перевозки десятой части огромной массы людей и материальных средств, собранных в Нильской долине». Все корабли Королевского флота не смогут вывезти их оттуда, и на этот раз не придется рассчитывать на помощь яхт, траулеров и рыбачьих лодок, как это было в Дюнкерке. Очевидно, британцы могли бежать на юг, через Судан в Кению. Те, кто выживут, выйдут из войны. С учетом того, что нет реального выхода, боевой план призывал – как на Родном острове – стоять до конца[868]868
  ChP 120/10.


[Закрыть].

Директива была написана таким языком, что становится ясно, что имел в виду Дилл, когда сказал Рейту, что «только одна из десяти записок Черчилля является полезной». С точки зрения Уэйвелла директива была пустой тратой бумаги. Он не нуждался в человеке, который бы объяснял ему, как выполнять свой долг. Черчилль завидовал возможности Уэйвелла добиться славы. Он признался Колвиллу, что «отказался бы от нынешней должности – и даже от сигар и алкоголя» ради возможности возглавить сопротивление в Египте[869]869
  Colville, Fringes, 391.


[Закрыть].

Между тем Фрейберг на Крите получил и переварил расшифровки «энигмы», но Секретная разведывательная служба, основываясь на стандартных процедурах, запретила ему действовать на основании информации, полученной из единственного источника без подтверждения хотя бы еще одним источником. Бюрократическая бессмыслица, поскольку в «Ультра» поступала информация из первоисточника и, следовательно, была заслуживающей доверия и не требовала проверки. Впоследствии Фрейберг утверждал, что реальная цель директивы состояла в том, чтобы сорвать план по обороне трех критских аэродромов ради сохранения секрета «Ультра». Если бы аэродромы оказались слишком хорошо защищены, немцы могли сделать вывод об утечке секретной информации. Тем не менее Фрейберг решил, что предпримет ряд мер по укреплению обороны вокруг аэродромов. Проблема состояла в том, что самый западный аэродром, в Малеме, рядом с британскими кораблями, стоящими на якоре в бухте Суда, находился в 70 милях к западу от аэродрома в Ретимноне, который, в свою очередь, находился в 80 милях к западу от третьего аэродрома, в Гераклионе. Впервые с начала войны британский командующий заранее точно знал, кто и когда направляется в его сторону. Однако его силы были подорваны в Греции, он испытывал нехватку в солдатах и внутренних коммуникациях для обеспечения эффективной, скоординированной обороны Крита, с помощью или без помощи «Ультра».

30 апреля Макс Бивербрук ушел из министерства авиации. У него было больше врагов в Королевских ВВС, чем в люфтваффе. Теперь от него было больше вреда, чем пользы, поскольку он был готов и горел желанием противоречить Рузвельту, который мог навредить Черчиллю. Макс считал, что американцы хотят отнять все, что удастся, у Великобритании, включая оставшееся золото и, после победы в войне, ее внешние рынки – империю. Он предложил направить миссию в Соединенные Штаты, чтобы напрямую поговорить с народом об осторожности, которую проявляет Рузвельт, и нежелании американского правительства выполнять обещания, данные Великобритании, обещания, которые были напечатаны в газетах Макса. «Американское правительство… просит луну, – написал он Черчиллю, – и, похоже, не хочет платить шесть пенсов»[870]870
  Kenneth Young Churchill and Beaverbrook (London, 1966), 178—79.


[Закрыть].

Поездка Макса в Соединенные Штаты могла только причинить вред Черчиллю и всему делу. У Макса было достаточно врагов в Лондоне, и не хватало еще завести их в Америке. Черчилль, изыскивая способы оставить Макса в деле и в кабинете, 1 мая назначает его государственным министром. Эта должность, не определявшая конкретный круг обязанностей, создала проблему, поскольку Макс совал нос во все дела разных отделов и, естественно, приобрел врагов в лице начальников этих отделов. Однако отсутствие обязанностей освободило время для того, чтобы служить Черчиллю в качестве друга, партнера, подающего реплики, и инкубатора сомнительных идей. Британцы, не слишком понимая неустойчивость положения, встретили эту новость на ура, поскольку считали, что Бивербрук, учитывая его способности налаживать производство, будет контролировать производство военной продукции. Многие полагали, что британское военное производство – и черчиллевское управление им – оставляют желать лучшего. Военное производство выигрывает войны, а британские предприятия занимаются выпуском продукции, согласно Флит-стрит, находясь в состоянии дремоты. В пятницу руководители закрывают предприятия и проводят выходные за городом; только на нескольких заводах работают в три смены. Sunday Express: «Мы понимаем, что ведем борьбу за жизнь, находясь в тисках смерти?» Давать себе отдых, возмущалась газета, «возмутительно». Daily Mail: «Когда мы собирается начать работать на победу в войне? Когда запустим фабрики, заводы и верфи на полную мощность?» По мнению прессы, правительству требовалась встряска, радикальная встряска. Молли Пэнтер-Доунес написала, что новая должность даст возможность Бивербруку «нанести удар по неэффективности и ведомственным проволочкам, в тех местах, где это имеет место». Хотя британцы с подозрением относились к «канадскому акценту» Бивербрука, его «методам», его преданности тори, даже к его лицу «уличного мальчишки», они знали, что он именно тот человек, который приведет в чувство бюрократов, внесших путаницу в производство всего, от танков до консервов[871]871
  Panter-Downes, War Notes, 145.


[Закрыть].

Май оказался весьма оживленным месяцем. Беда, пришедшая с воздуха, в Атлантике и в Восточном Средиземноморье. Ужасающие потери в кораблях в Атлантике; диаграмма, на которой отслеживались потери, выглядела как «температурная кривая при волнообразной лихорадке», написала Молли Пэнтер-Доунес. Блиц 1941 года вступил в третью, самую кошмарную фазу: Лондон подвергался ударам более жестоким, чем в 1940 году. Лондонцы жили в домах без крыш, в сырости и грязи. Часы при переходе на летнее время перевели вперед на час, и вечером у лондонцев появилась возможность дольше обозревать окружающие разрушения. Правительство могло предложить им незначительную помощь. Когда член парламента попросил Черчилля «не быть глухим» к проблеме, связанной с оказанием помощи гражданам, пострадавшим от бомбежек, Черчилль ответил, что прочистит уши. Но лондонцы не жаловались. Они скорее с удовольствием, написала Молли Пэнтер-Доунес, будут «снова и снова терять дома, только чтобы услышать, что берлинцы только что получили такую же большую посылку из ада» от Королевских ВВС, как они – от люфтваффе. За двенадцать месяцев количество погибших британцев приблизилось к 47 тысячам[872]872
  Panter-Downes, War Notes, 123.


[Закрыть].