Текст книги "Сказание о Доме Вольфингов"

Глава VI
О разговоре, что случился по пути на Фольктинг

Человек, весь день простоявший на Холме Говорения у веси Вольфингов то и дело мог бы заметить на обоих берегах Чернавы новые и новые рати; однако последние – люди из Нидермарки, Нижней Окраины – поспешали изо всех сил, чтобы не опоздать к началу Схода. Это шли Лаксинги, знамя которых украшал лосось, и было их пока еще маловато числом, ибо недавно лишь сделались они родом среди жителей Порубежья. Возок со знаменем везли у них кони пятнистые и крепкие; ну а воинство было невелико потому, что немного ехало среди них трэлов, и все они – и свободные люди, и обязанные – сидели на конских спинах и спешили вместе со знаменным возком вперед, а немногочисленные телеги с припасом, как могли, следовали за ними.

Далее сказывается, что воители Вольфинги и Биминги скоро нагнали Илкингов, торопившихся как бы не слишком. Род этот был из великих, самый многочисленный во всей Средней Марке, и к тому же родственный Вольфингам. Старцы Илкингов еще помнили, как деды их и предки рассказывали о том, что некогда род их образовался из части, отошедшей от Дома Вольфингов и оставившей Марку еще во времена, когда ее только заселяли. Когда же наконец вернулись они в Порубежье, то поселились возле остатков племени Тирингов, некогда бывшего весьма могучим, но к той поре почти вымершим от великого мора, поразившего сей род. И тогда оба дома – вернувшиеся скитальцы и те, кого пощадил гнев Богов, – соединились в единственный, умножавшийся и процветавший, заключавший браки с Вольфингами и сделавшийся великим. Пышным и славным был теперь наряд людей, выступавших под Знаменем Илкингов; повозку с ним увлекали ручные лоси, в течение многих поколений приучавшиеся к этому делу, – более гладкие и упитанные, чем их лесные братья, однако не столь сильные.

Так все три рода отчасти перемешались в пути. Вольфинги были среди них самыми рослыми и статными; ну, а темноволосого люда меньше было среди Бимингов, а между Илкингов больше; последние, похоже, успели влить в свои жилы изрядную долю чужой крови в своих скитаниях. Спутники переговаривались и приветствовали друг друга, как заведено среди товарищей по оружию накануне битвы; и речь шла, как нетрудно понять, о новом походе и о том, чем он закончится. И вот что сказал воитель Илкинг ехавшему рядом с ним Вольфингу:

– Скажи, о Вольфкеттль, видела ли Холсан исход битвы?

– Нет, – ответил тот, – она зажгла прощальную свечу, сказала, что мы вернемся, и заговорила об этом дне, – но так как могли бы сказать и мы сами, не зная, что предстоит нам. Мы выставили большую и доблестную рать, но эти Волохи не уступят нам в отваге, и к тому же будут статью повыше, чем народ Гуннов, а уж порядок знают как никто на свете. Так что если мы победим, то вернемся домой; если нас разобьют, то все равно уцелевшие будут отступать до самой Марки, а они будут преследовать нас по пятам, ибо бока наши прикроет лес.

– Истинно так, – сказал Вольфинг, – а о силе этих людей и их обычаях можно кое-что узнать из песен, которые еще поют в Доме Вольфингов, да и во всей Марке. Ведь это и есть тот самый народ, о котором повествуют многие из них, а особенно те из них, что зовутся Сказанием о Южных Волохах. Рассказывают они, как некогда дружили мы с волошским племенем, близким к нам по обычаям, ибо мы, Илкинги, были тогда слабы. И посему выступили в поход вместе с этими самыми Кимврами и пришли к жителям городов… Иногда побеждали, иногда бывали побеждены, однако же наконец претерпели поражение в великой битве, ужасном побоище, когда алая кровь омывала колеса повозок, а горожане лишались чувств, поработав мечами – словно люди, косящие сухую и тяжелую траву жарким летним полуднем… После же, стоя на усыпанном трупами поле брани, никак не могли понять, где они – в своем мире или в пекле, столь жестокой вышла та битва.

Тут один из Бимингов, ехавший по другую сторону от Илкинга, протянул руку над конской гривой.

– Послушай, друг, но не говорится ли в одной из этих песен о том, как наша рать взяла штурмом великий город Южных Волохов, а после долго в нем обитала?

– Да, – согласился Илкинг. – Слушай же, что повествует об этом Сказание о Южных Волохах:

 
Есть ли мал,
Чтобы Вирд не знал?
Подул ураган
От северных стран.
Идет народ
От лесов и от вод.
Вышла рать,
Как же о ней не сказать?
Там Родгейр и Рейдфарн взяли мечом
Град, и никто не препятствовал тому плечом.
Пусты были улицы, свободен был путь
Вокруг убитых по самую грудь.
Уснул под щитами мертвый народ,
Павший по слову кольценосных господ.
 

Говорит сказание, что никто не мог остановить Готов вместе с собратьями их; сильные пали перед ними в бою, а прочие – и мужи и жены – бежали перед Кимрами и нами, оставив целый город. Так говорится дальше:

 
Золотые холмы
Увидели мы.
Блеснул меч,
Только не слышна речь.
Не слышно рогов
Наших врагов.
И волошский щит
В пыли позабыт.
Ничьею рукою не возведена
Жемчужина моря, золотая стена.
Все мертво вокруг, и безмолвен чертог
Лишь стены вещают, глаголет порог;
Оставлен сей кров Народу Лесов
И к пиршеству каждый из Готов готов.
 

Вот как говорит сказание о чертоге, который оказался отважнее своих людей, бежавших из-под своего крова и предавших его в наши руки.

Сказал Вольфинг:

– Как было прежде, так и станет теперь. Может случиться, что сия дорога далеко заведет нас, и мы увидим стены хотя бы одного из южных селений, которые у моря зовут городами. Ибо слыхал я, что там их много больше одного, и в них обитают столь большие роды, что каждый размещается во множестве домов за стеной из камня и песчаника. И за каждой из этих стен скоплено несказанное богатство. Почему бы ему не перейти в руки людей Марки в награду за доблесть? Продолжил Илкинг:

– Истинно, что много там городов и велико их богатство, но не живут родовичи все вместе в одном городе. Напротив, можно сказать о них, что позабыли они родство и не имеют ни рода, ни племени; не знают они и откуда брать себе жен… столь велико смятение между ними. Их могучие сами выбирают себе яства и определяют, сколько трудиться после того, как почувствуют они усталость, сами назначают себе, как жить им. Терпя все это, они называют себя свободными, хотя не имеют ни дома, ни рода. Воистину они могущественные, но несчастные люди.

Сказал Вольфкеттль, Волчий Котел:

– И ты узнал все это из древних сказаний, о Хиаранди? Я знаю иные из них, и все же не встречал ничего подобного. Неужели в вашем роду восстал новый сказитель, памятью превышающий всех предшественников своих? Если так, приглашаю его при первой возможности в Чертог Вольфингов, ибо мы давно не слышали ничего нового.

– Нет, – ответил Хиаранди, – ты услышал от меня повесть не о древних годах, а о ближних. Потому что недавно пришел к нам из леса человек, сказавший нам, что принадлежит он к роду Гаэлов, и что род его ведет тяжелую войну с этими Волохами, которых он называл Римлянами. Еще он сказал, что попал в плен в одном из сражений, и его как трэла продали в один из их градов. Вышло так, что град этот был старшим среди всех прочих, и там он выучился обычаям тех Волохов. Только жестоким было ученье. Худо жилось ему среди них, ведь Римляне эти обходятся со своими трэлами хуже, чем с тягловыми животными, потому что берут много пленников, ибо они – могучий народ. И все эти трэлы и реченные свободные, но несчастные люди возделывают поля, пасут животных, занимаются ремеслами… Надо всеми же стоят такие люди, которых зовут хозяевами и господами. Эти не делают ничего, даже в кузнице меча не заточат, только сидят целыми днями у себя дома или выходят из дома и валяются на солнце возле выброшенной из очага золы – словно псы, отбившиеся от себе подобных.

И тот человек сумел бежать из волошского града, стоявшего недалеко от Великой Реки; мужественный и могучий, он прошел все опасности и добрался к нам, пройдя все Чернолесье. И мы видели, что он не лжец, и с ним обходились очень жестоко, потому что на тело его кнут оставил много рубцов; были среди них и следы оков и оружия этих людей, не одного из которых пришлось ему сразить ему перед побегом. Он стал нашим гостем, и мы полюбили его. Человек сей жил потом среди нас и живет по сю пору, ибо мы приняли его в свой род. Только вчера он захворал и не смог выступить с нами. Возможно, он отправится следом и догонит нас через день или два. Если же нет – я приведу его к Вольфингам, когда битва закончится.

Тут расхохотался Биминг и молвил так:

– Ну, а если кто-то из нас не вернется домой: или ты, или Вольфкеттль, или гость-Волох, или я сам? Думается мне, что не видать нам городов юга и самих южан, иначе как в боевом строю.

– Злые твои слова, – отозвался Вольфкеттль, – хотя надлежит учитывать и подобный исход. Но почему ты подумал так?

Ответил Биминг:

– В нашем доме нет своей Холсан, что сидит в чертоге под кровом и пророчит родовичам их истинную судьбу. И все же время от времени под нашим кровом звучит доброе или злое слово… надобно только слушать. Вот и вчера мы услышали недобрую речь из уст отрока десяти зим отроду.

Молвил тут Илкинг:

– Сказав все это, говори теперь остальное: слово произнесено. Иначе мы можем заподозрить самое худшее.

Продолжил Биминг:

– Случилось так: вчера вечером этот парнишка вбежал в чертог в слезах, когда в доме было полно народа и все пировали. Он заливался ревом и не желал успокаиваться. Когда же его спросили, в чем дело, он наконец ответил: «Ладно, скажу. Ворон обещал мне на следующей неделе слепить из глины лошадку и обжечь ее в печи вместе с горшками. Теперь он уйдет на войну и не вернется. И я останусь без игрушки». Тут, понятно, все мы расхохотались. А мальчишка скривился и спросил: «Чему вы смеетесь? Поглядите туда, что вы видите?» «Ничего», – ответил кто-то из нас, только стену пиршественного чертога и праздничные занавеси на ней. Мальчишка, взрыднув, продолжил: «Плохие ваши глаза, у меня лучше. Я вижу небольшую полосу на вершине холма, а за нею откос повыше нашей Говорильной Горки. И на нем лежит Ворон, белый словно мел, и такого лица не увидишь, кроме как у покойника». Тут вступил в разговор стоявший неподалеку Ворон, муж еще молодой: «Добрая весть, парень, хорошо быть убиту на рати! Но ободрись: вот Ганберт, он вернется и слепит тебе конька». – «Нет, и он не придет назад, – рек отрок. – Ибо я вижу его бледную голову у ног Ворона, а тела в зеленой, расшитой золотом рубахе нет рядом». Тут смех умолк, и муж за мужем стали подходить к дитяти и спрашивать: «Видишь ли ты меня? Видишь ли ты меня?» И вышло, что не увидел он на этом поле многих из числа тех, кто задавал этот вопрос. Так что скажу, что мало кто из нас увидит города Юга, да и те, скорее всего, доберутся до них в колодках.

– Ну что это за речи? – сказал Хиаранди. – Кто слышал, чтобы рать вышла на поле, сошлась с врагом и целиком вернулась домой?

Ответил Биминг:

– И я не слышал, чтобы ребенок предсказывал смерть воителей. Говорю тебе: окажись ты сам тогда среди нас, то уже верно решил бы, что мир приближается к своему концу.

– Хорошо, – сказал Вольфкеттль. – Пусть будет, как будет. Только враг не уведет меня с поля битвы живым. Человека можно лишить победы, но только не смерти, если он будет стремиться к ней.

Поправив нож, висевший у него на шее, он продолжил:

– Только и впрямь я удивляюсь тому, что вчера утром с уст Холсан не сошло даже слова, кроме тех, что могла бы сказать всякая женщина из нашего рода.

Поговорив так, они добрались до места, где лес ближе подступал к реке, и тут Средняя Марка кончилась, ибо ни один из родов ее не обитал выше Илкингов, кроме одного, небольшого, выступившего в одной рати с ними: Дроздовичей или Осилингов, на знамени своем изображавших лесного дрозда, черного с желтым клювом.

Теперь земли Среднего Порубежья закончились; плотные ряды деревьев подступали почти к самой воде, возле которой там и сям росли редкие рябины. Однако Чернава здесь текла глубоко и быстро между высоких крутых берегов, так что нечего было искать брода, и мало кто решился бы переплыть этот темно-зеленый опасный поток. День близился к вечеру, и вечерняя слава его уже пряталась на западе за высокой стеною деревьев. Но войско все шло вперед, а узкая полоса между лесом и рекою заставила его растянуться, превращая с виду в весьма огромную рать. Более того, по противоположному берегу, чуть поодаль от Вольфингов и их друзей, шли люди из восточных областей Марки, и плотные вереницы разделяли только узкие воды.

Пала ночь, высыпали звезды, восстала луна, а Вольфинги и спутники их не останавливались, ибо видели, что следом за ними шли ратники из других частей Марки – Средней и Нижней, и не подобало замедлять шаг.

Так шли жители Порубежья между лесом и водою по обеим берегам Чернавы, пока не сгустилась ночь и не опустилась луна, так что шедшим по обоим берегам пришлось зажечь факелы, чтобы осветить себе путь. Но наконец достигли они урочища, где деревья отступали от реки, образуя луг, звавшийся Привальным; обилие травы для скота и говяд позволяло находившимся на западному берегу заночевать там. Тогда, направив свои повозки к краю леса, они сошли с протоптанной дороги, чтобы не мешать следовавшим за ними направиться дальше, потом назначили в ночь дозорных; прочие устроились спать на траве под деревьями, и был недолог короткий летний ночлег.

Не говорится в предании о том, чтобы кто-то из ратников видел во сне нечто, достойное того, чтобы можно было сообщить остальным; многим вообще снились не война и поход, а предметы мелкие, даже смешные – воспоминания об ушедшей поре, которых разум не сдерживал ночью.

Лишь тому Бимингу приснилось, что он вернулся домой и видит как горшечник, один из домашних трэлов, сидит за своим колесом и лепит горшки да чаши. Тогда, подобрав с земли кусок глины, он решил слепить из него игрушку, конька для расстроенного мальчика. Долго старался он, но так и не сумел ничего сделать, ибо глина рассыпалась в его руках. А потом она вдруг сама собой собралась вместе, образовав не лошадь, а великого вепря, священного зверя Фрейи. Усмехнувшись во сне, он обрадовался, подскочил, извлек меч измаранными в глине руками, чтобы взмахнуть им перед Земляным Вепрем и поклясться в своей доблести. И вдруг оказалось, что он и впрямь стоит на ногах, пробудившись вместе с холодной зарею, а в правой руке держит стволик клена, росшего рядом. Тут он вновь усмехнулся, лег на землю и снова заснул, пока солнце и голоса друзей не пробудили его.

Глава VII
Они приходят на Племенной Сход

Настало утро, и рать Порубежья проснулась сторонам реки; позавтракав, воители быстро построились и продолжили путь. Войско теперь еще более растянулось, ибо расстояние между водой и лесом снова уменьшилось, и пройти рядом могли только десять мужей, а смотрящему вперед казалось, что чаща поглощает и реку, и дорогу. Но ратники торопились вперед с радостью в сердце, ибо их ждали новые встречи с соплеменниками, а картина будущей битвы становилась все более ясной для их глаз. Шедшие рядом роды обменивались приветственными кличами через реку… друг окликал друга, и над водоворотами Чернавы слышны были смех и шутки.

Так шли они вперед, но вот лес широко расступился перед ними, образуя другую поляну, чем-то похожую на Среднюю Марку. Каменистые берега тоже как бы раздвинулись, и между ними появились островки, увенчанные ивой и ольхою, или же в середине своей заросшие осиной.

Равнина же, впрочем, многим отличалась от Средней Марки. Обступивший ее лес поднимался к югу на небольшие холмы, за которыми вдалеке синели горки повыше, по большей части лишенные деревьев, и не то чтобы очень крутые, но служащие пастбищем дикому туру и зубру. Населял их в ту пору народ редкий и слабый – охотники и пастухи, возделывавшие самую малость земли, – и родственные людям Черты и союзные с ними. Говорили старые сказы, что в эти края они пришли позже племени Марки; кроме того, утверждали они, что в прежние времена на этих высотах жили люди, враждебные Готам, великие недруги Порубежного Народа. И вот однажды спустились они со своих холмов великой ратью, вместе со своей пришедшей роднею и направились через чащобы на Верхнюю Марку. Там произошла ужасная битва, продлившаяся целых три дня; в первый день чужаки брали верх над людьми Рубежа, которых было немного, ибо пришли только те из них, кто жил в Верхней Марке. И чужаки сожгли их дома, перебили стариков, увели с собою детей и женщин; уцелевшие родовичи со всем немногим, что еще оставалось у них, укрылись тогда на острове посреди Чернавы и укрепили берега всем, чем могли, чтобы выстоять ночь, потому что ожидали помощи от своей родни в Средней и Нижней Марке, которым отослали походную стрелу, получив первое известие о нападении чужаков.

Потом, на рассвете, они принесли в жертву Богам двадцать вражеских вождей, которых сумели захватить в плен, а с ними деву из своего собственного рода, дочь Походного Князя, чтобы она повела могучее воинство прямо к Дому Богов. Она не противилась и своей волей отправилась вместе с ними.

А там принялись ожидать нападения. Но уже утром – в самом начале битвы – появилась рать Средней Марки и с такой свирепостью набросилась на чужаков, что враги отступили, а засевшие на островке Готы, перебравшись на берег по броду, вступили в сражение, орошая воду своею кровью и кровью врагов. Потом чужаки отступили по всему лугу, но, оказавшись возле холмов и у полусгоревших руин, уперлись флангами в лес и остановились, так что бой разгорелся заново, ибо было много врагов, и много было лучников между ними. Пал на этом месте и Походный Князь людей Марки, ради победы принесший жертву собственную дочь. Звали его Агни, и усадьбы, возле которых он пал, с той поры носили его имя. Весь день шло сражение по всей равнине, и многие приняли смерть среди чужаков и воинов Порубежья, хотя последние побеждали. Тем не менее, когда солнце зашло, Враги еще оставались на земле Верхней Марки, огородившись телегами; униженные и сильно уменьшившиеся в числе, они, тем не менее, еще оставались ратью. Люди Порубежья тоже понесли большие потери, много было убитых, еще больше раненых, ибо чужаки умели стрелять из луков.

Однако наутро, как говорит старый сказ, пришли воины Нижней Марки, свежие и не имевшие ран, так что на южном рубеже Верхней Марки, где засели чужаки за повозками, вновь закипел бой. Но недолог он оказался, ибо люди Черты в ярости своей захватили град на Колесах и перебили всех, кто был там. Великое случилось побоище… такое великое, что, как повествует древнее предание, чужаки эти более не смели нападать на Народ Порубежья.

Итак, войско Марки по-прежнему шло вдоль обоих берегов реки в земли Верхнего Порубежья, и на западном, вдоль которого продвигались Вольфинги, откос поднимался полого склоном, образуя невысокий холм, с чела которого видна была вся окруженная лесной чащей равнина с рассыпавшимися по ней селениями родовичей; за лесом синели холмы, обитель пастухов, а еще дальше – белым облаком на крае неба – виднелись снежные вершины огромных гор. Так что, глядя на эту равнину, люди Марки видели ее как бы расшитой многочисленными собраниями людей, знаменами родов и оружием; многие урочища здесь носили имена в честь древней битвы и великого побоища. По левую руку лежала река, вместе с которой вступили они в Верхнюю Марку, течение ее разливалось широкими плесами, усеянными песчаными островками, среди которых своей величиной выделялся один, в середине своей образовывавший невысокую горку, покрытый травою и лишенный даже дерева или куста. На этом самом острове стояли родовичи в первый день Великой Битвы, и теперь он звался Островом Богов.

К нему вел брод, надежный и твердый, мало менявшийся от года к году, так что все в Марке знали его и называли Битвенным Бродом. Пришедшие с востока теперь перебирались по нему через реку: пешие и конные, свободные и трэлы, повозки, знамена – с криками, хохотом, зовом рогов, мычаньем скота – заполняли уже всю оконечность равнины.

Перебравшись через реку, обитатели областей восточных задерживаться не стали, но должным образом окружив знамена, направились к первому из поселков на западном берегу реки; ибо к югу от него, неподалеку, находилось место Тинга Верхней Марки, возле которого собирался весь народ, когда война угрожала с юга. Точно так же, если враг шел с севера, встреча назначалась на Тинге Нижней Марки. Рати западного берега оставались на челе того невысокого холма, ожидая своей очереди, и только потом направились следом.

Так Вольфинги и друзья их приблизились к селению самых северных своих родичей Дейлингов-Дневичей, на знамени которых был лик восходящего солнца. Земля стала здесь более гористой и неровной, чем в Средней Марке, и Великий Кров Дейлингов – дом весьма внушительной величины – стоял на холме, все стороны которого, кроме одной, оставленной в качестве моста, были вручную срезаны по отвесу, облегчая ратный труд обороняющимся в нем.

И теперь все остававшиеся дома Дейлинги стояли вокруг чертога и радостными криками приветствовали проходящих ратников. Только один старец, сидевший в кресле перед крутым склоном, глядя на боевые порядки и заметив перед собой знамя Вольфингов, поднялся, вглядываясь в хоругвь, а потом печально качнул головой и осел в кресло, прикрыв лицо ладонями. И когда народ это увидел, рожденное холодным страхом молчание легло на людей, ибо все считали того старца как ясновидящим. Но когда три приятеля, о вчерашней беседе которых был уже сказ, приблизились и увидели старого кметя – в тот день они ехали рядом – муж из рода Бимингов-Деревян положил руку на поводья Вольфкеттля и молвил:

– Слушай, о сосед, твоя Вала[3]3
  Пророчица.


[Закрыть] ничего не увидела, однако старцу этому кое-что открылось, и, похоже, именно то, что видел наш мальчишка. Многие сыновья своих матерей лягут под волошскими мечами.

Но Волчий Котел стряхнул его руку с уздечки, покраснев лицом, как человек рассерженный. Тем не менее он хранил молчание, но Илкинг сказал:

– Да будет так, Тоти! А оставшийся в живых расскажет эту повесть ведунам, чтобы те становились мудрее.

Тогда рассмеялся Тоти – с видом человека, не слишком озабоченного завтрашним днем, а Вольфкеттль со складом и напевно молвил:

 
Воины, род Вольфингов будет жить или умрет;
И живым он будет крепок – как дуб, когда лето цветет.
И мертвым он будет крепок, как тесаный ствол.
Что держит надежно крышу и подпирает престол.
 

И они направились дальше мимо обители Дейлингов. Прямо в лес поворачивала вся рать – в широкую просеку, прорубленную сквозь чащу; и через какие-то тридцать минут перед ними оказалась просторная поляна, расчищенная от деревьев людскими руками. Там уже собралось много родовичей; они сидели или стояли, широким кругом обступив свободное от людей пространство, посреди которого высился курган, насыпанный трудами людей Марки; и в нем вырезаны были ступени, служившие сидениями избранным вождям и предводителям народа, а на плоской вершине была устроена вырезанная из дернины скамья, на которой могли усесться десять человек.

Все повозки – кроме знаменных – остались у обители Дейлингов, все животные тоже, кроме священных, тянувших возки со стягами и двадцати увенчанных цветами белых коней, которые стояли внутри кольца воинов. Этих животных надлежало принести Богам в сожжение ради удачи в день битвы. На поляну Тинга не позволено было вступать боевым лошадям и все родовичи пришли сюда пешими.

Такой была поляна Тинга Верхней Марки, место священнейшее для каждого из людей Порубежья; и ни говяду, ни коню, ни барану не было позволено пастись здесь; случайно забредшее сюда животное убивали на месте, нельзя было мужам и есть здесь, кроме священных пиршеств, когда делаются приношения Богам.

Волчичи-Вольфинги заняли тут свое место в общем кольце, и Лосевичи-Илкинги были от них по правую руку, а Деревяне-Биминги по левую. В середине строя Вольфингов стоял Тиодольф в выкованной гномами кольчуге, но голова его оставалась обнаженной, ибо он поклялся над Чашей Славы, что будет сражаться без шлема во всем этом походе и не возьмет в руку щита, сколь свирепой ни была бы битва.

Короткие черные волосы курчавились на его голове; чуть влажные, они казались выкованными из твердого, темного железа… гладкое и высокое чело, алые полные уста, очи ровные и широко открытые, а на лице радость – в памяти от собственной славы и предвкушения битвы с еще неведомым жителям Порубежья врагом.

Рослый и широкоплечий, он был так ладно скроен, что вовсе не казался высоким. Женщины любили его, а дети радостно бежали навстречу… И был он свиреп в бою – так, что ни один из воителей Марки не мог превзойти его в подвигах – и легок в словах, даже в печали, как человек, не знакомый с горечью сердца. И при всей своей силе и доблести, он не являл гордости и высокомерия ни перед кем, так что любили его даже трэлы.

На поле брани он больше молчал и не любил поносить и ругать злыми словами врага, с которым надлежит обходиться мечом.

Тот, кто первый раз видел Тиодольфа в бою, мог бы счесть его ленивым; ибо он не всегда наступал в первых рядах, а держался чуть позади, и в начале сражения не спешил с ударами, а только помогал родовичам в трудный миг или же спасал раненых. Посему случалось, что в битве не слишком жаркой, если родичи побеждали, он мог вернуться с поля, так и не обнажив клинок. Но винил его тогда только незнающий; ибо Тиодольф стремился таким образом позволить молодым заслужить славу, возвыситься сердцем, научиться отваге, обрести силу.

Но если натиск врага был силен и родовичи начинали падать духом… если сомнение овладевало воинами Порубежья, тогда он становился другим – мудрым, опасным и быстрым, продвигающимся по полю как колесница, видящим все перед собою и по бокам… В неудаче, когда трепетал огонь битвы, он двигался все быстрей и быстрей, меч его, быстрый и смертоносный, как небесная молния мелькал тут и там, ибо в обычае у него было сражаться именно мечом.

Следует сказать, что когда враг показывал спину и начиналось преследование, то Тиодольф не сдерживал руки как в начале битвы; он был во главе погони и косил справа и слева, никого не щадя и призывая родовичей не уставать в ратном труде, но наполнять им каждый миг.

Так говорил он, и такое было его слово:

 
Отдых будет завтра, о други, сегодня гуляет меч,
Пусть этот враг не выйдет более нам навстречь.
Пусть не скажет: «О Вольфинги, ленива ваша рука».
Рубите же ныне, рубите, пока работа легка!
 

Таков был нрав Тиодольфа, и Вольфинги всегда выбирали его своим вождем, а весь народ часто называл Походным Князем.

Возле него стоял Хериульф, другой из избранных вождей – муж зрелый годами, могучий и отважный, мудрый и прославленный в битве; немногословный, кроме как на бранном поле, певец, ведавший много песен, смешливый, веселый и бодрый спутник. Ростом он был много выше Тиодольфа; что там, он казался настолько огромным, что вполне мог принадлежать к племени горных гигантов. Стати его под пару была и сила, а потому никто не дерзал вступать с ним в единоборство. На широком лице с квадратным подбородком и светло-серыми свирепыми глазами поднимались высокие скулы, крючковатый нос, словно орлиный клюв, нависал над широким ртом; длинные волосы его выбелило время.

Об одежде и оружии его скажем, что была на нем боевая куртка из черных железных чешуй, нашитых на конскую шкуру, темный стальной шлем на челе украшен был подобием головы ощерившегося волка, и выковал его сам Хериульф, собственными руками. При себе имел он круглый щит и огромную двухстороннюю секиру, которую не всякий среди родовичей мог бы поднять; от лезвия до рукояти она была украшена золотыми рунами и узорами. Хериульф весьма любил свою добрую секиру и называл ее Сестрой Волка.

Таков был Хериульф, казавшийся в тот день одним из предков рода, восставшим, чтобы вновь вывести Вольфингов на битву.

Люди любили его за чудесную силу, и он не был жесток – только свиреп в бою; немногословный, как уже сказано, Хериульф был приятным другом и старому и молодому. В несчетных битвах выпало сражаться ему, и люди уже дивились тому, что Один еще не забрал к себе столь любезного ему витязя, и видели в этом соседское благоволение Отца Убитых и благосклонность его к Дому Вольфингов.

Долго еще шли отряды людей Марки на поляну Тинга; однако же наконец завершился и их приход. Тут кольцо мужей расступилось, десятеро Дейлингов-Дневичей вышли на середину круга, и в руках старейшего из них находился Боевой Рог Дейлингов, ибо их род ведал Тингстедом и всем, что полагалось ему. Девятеро встали вокруг Холма Говорения, а старик поднялся на самую маковку его и протрубил в рог. Тут все, кто сидел, поднялись; те, кто говорил, умолкли, и весь круг пододвинулся к горке, оставляя пустым пространство между собой и лесом, и между собой и Холмом Говорения, внутри которого остались девятеро воинов, кони, назначенные к сожжению, и Алтарь Богов. Теперь всякий мог услышать человека, громким голосом говорящего в тишине. На поляне Тинга собралось около четырех тысяч мужей из племени Рубежа, отборные и крепкие витязи; от живущих между ними трэлов и чужаков пришло две тысячи. Но на Тинге не могли присутствовать все свободные люди Верхней Марки; необходимость требовала, чтобы некоторые из них охраняли в лесу пресеки, ведущие на юг, к холмам пастухов, и открытые для умного полководца; посему пять сотен людей – и свободных, и трэлов – охраняли здесь дорогу в леса, и рассчитывали на некоторую помощь от жителей холмов. Тогда вышел в пространстве, разделявшее людей и чащу, древний воитель с горящим факелом в руке, и став лицом к солнцу, он медленно посолонь обошел весь холм, пока не вернулся к тому месту, с которого начал. Тут он ткнул факелом в землю и, затушив огонь, направился к собственной рати.

После этого старик Дневич, стоявший на вершине Холма, извлек меч, указал блистающей сталью на четыре стороны света, и снова протрубил в Боевой Рог Дейлингов. Тут предельная тишина охватила собравшихся, и лес вокруг замолчал, лишь топал копытом или с хрупом срывал лесную траву какой-нибудь из коней: здесь, в глубине леса, птиц было немного, а летнее утро выдалось безоблачным.