Текст книги "Книга снобов, написанная одним из них"

Глава XXXVI
Визит к провинциальным снобам

Как ни отменно меня приняли в «Миртах и Лаврах» (из-за несчастной ошибки миссис Понто, решившей, что я в родстве с лордом Снобингтоном, ошибки, которую мне не разрешили исправить), это было ничто по сравнению с поклонами и раболепством, восторгами и суетой, которые предшествовали и сопутствовали визиту настоящего, живого лорда и сына лорда, товарища по оружию корнета Уэлсли Понто, офицера сто двадцатого гусарского полка, приехавшего вместе с юным корнетом из Гатлберй, где был расквартирован их аристократический полк, – то был милорд Геральдон, внук и наследник лорда Солтайра: очень еще молодой, небольшого роста, белобрысый и пропахший табаком вельможа, который вряд ли очень давно вышел из детской, однако, хотя и ответил согласием на приглашение честного майора в письме, написанном ученическим почерком, со множеством орфографических ошибок, все же, как знать, может еще оказаться знатоком греческих и римских классиков, ибо воспитывался в Итоне, где они с юным Понто были неразлучны.

Во всяком случае, если он не умеет грамотно писать, то у него множество других познаний, удивительных для его лет и роста. Он один из лучших стрелков и наездников в Англии. На своей лошади Абракадабре он пришел первым на знаменитых Гатлберийскнх скачках с препятствиями. Его лошади участвуют почти во всех скачках в Англии (под чужим именем, ибо старый лорд очень строг и слышать не хочет ни о каких пари и азартных играх). – Он выигрывал и проигрывал такие суммы, какими мог бы гордиться сам лорд Джордж. Ему известны все конюшни, все жокеи, все «секреты», так что он может потягаться с любым жучком на скачках в Ньюмаркете. Нет и не было такого человека, который мог бы его обвести вокруг пальца, – будь то в карточной игре или в конюшне.

Хотя дедушка выдает ему весьма умеренное содержание, однако с помощью post-obits[49]49
  Долговых расписок (лат.) – с обязательством уплатить из будущего наследства.


[Закрыть] и услужливых друзей он ухитряется жить с пышностью, подобающей его рангу. Он не слишком отличался в драках с полицейскими – для этого у него маловато силенок. Зато как легковес он не имеет себе равных. Говорят, что он первоклассный бильярдист. Он пьет и курит не меньше двух самых рослых офицеров в его полку. Кто знает, как далеко он может пойти с такими талантами? Он еще, чего доброго, займется политикой в виде delassement[50]50
  Отдыха (франц.).


[Закрыть] и станет премьер-министром, сменив лорда Джорджа Бентинка.

Мой молодой друг Уэлсли Понто – длинный и костлявый юнец с бледным лицом, обильно усеянным прыщами. Он постоянно теребит что-то на подбородке, из чего я заключаю, что он воображает, будто у него там растет аристократическая эспаньолка. Кстати сказать, это не единственное в их семействе поползновение на аристократизм. Конечно, он не может предаваться тем дорого стоящим забавам, из-за которых так уважают его аристократического друга. Уэлсли не стесняясь держит пари на скачках, когда он при деньгах, ездит верхом, когда кто-нибудь одолжит ему лошадь (ибо ему самому по средствам только полковые кони). Что касается выпивки, то в этом он никому не уступит; и как бы вы думали, для чего он привез своего родовитого друга в «Мирты и Лавры»? А вот для чего: он намеревался упросить свою матушку, чтобы та приказала отцу уплатить его долги, а в присутствии такого высокого гостя она никак не сможет ему отказать. Все это молодой Понто сообщил мне с самой пленительной откровенностью. Мы с ним старые друзья: я, бывало, дарил ему монетки, когда он учился в школе.

– Ей-богу, – говорил Уэлсли, – служить в нашем полку дьявольски дорого. Надо, знаете ли, охотиться. А ежели не охотиться, то нельзя оставаться в полку. Обедать у нас в полку стоит бешеных денег. А надо обедать со всеми. Надо пить шампанское и кларет. Мы не какая-нибудь пехота, портвейном и хересом у нас не обойдешься. Обмундирование чего стоит – просто ужас. Фицстульц, наш полковник, требует, чтобы были одеты как следует. Должно же, знаете ли, быть какое-то отличие от других. Фицстульц переменил за свой счет султаны на касках у солдат (вы еще их прозвали «кисточки для бритья», дружище Сноб; кстати сказать, с вашей стороны и неумно и несправедливо так придираться): одна эта мера обошлась ему в пятьсот фунтов. В позапрошлом году он сменил полковых коней за неслыханную цену, и в тех пор мы называемся «Собственные Ее Величества Пегие». Видели нас на параде? Сам император Николай заплакал от зависти, когда посмотрел на нас в Виндзоре. И понимаете ли, – продолжал мой юный друг, – я привез с собой Геральдона из-за того, что родитель уж очень туго раскошеливается; он уговорит мою мамашу, а та с отцом что хочешь сделает. Геральдон ей рассказал, что я у Фицстульца первый любимец из всего полка, и она, ей-богу, поверила, будто мне конная гвардия ни за что ни про что даст кавалерийский взвод! А родителю он наплел, будто бы я первый скряга во всей армии. Ловко сочинил, а?

Тут Уэлсли оставил меня и пошел с лордом Геральдоном в конюшню выкурить сигару и потешиться над отцовскими лошадьми в присутствии и при участии Страйпса. Молодой Понто вместе со своим другом смеялся над почтенной старой коляской, но, как видно, был изумлен, когда тот стал еще пуще издеваться над древним экипажем постройки 1824 года, с огромными гербами Понто и Снэйли, (Снэйли – аристократический род, из которого происходит миссис Понто).

Я нашел беднягу Понто в его кабинете среди сапог, в такой угнетенной и горестной позе, что не мог удержаться от участливого вопроса.

– Посмотрите! – сказал несчастный, протягивая мне некий документ. – Это уже вторая смена обмундирования с тех пор, как мальчик в армии, а ведь он вовсе не транжира. Лорд Геральдон говорил мне, что Уэлсли – дай ему бог здоровья – самый бережливый из молодежи их полка. Но посмотрите вот на это! Черт возьми, Сноб, посмотрите вот на это и скажите, как тут человеку с девятью сотнями дохода не обанкротиться?

Он всхлипнул, передавая мне документ через стол; и его морщинистое лицо, старые плисовые штаны, измятая охотничья куртка и тощие ноги показались мне после этих слов еще более жалкими, нищенскими, изношенными и замученными.

Поручику Уэлсли Понто, Сто двадцатого полка

Пегих Ее Величества гусар

от Кнопфа и Штекнаделя

Кондит-стрит. Лондон

фунты шиллинги пенсы

Парадный доломан, богато расши

тый золотом – 35 0 0

То же, ментик, отороченный со

больим мехом – 60 0 0

Повседневный доломан, расшитый

золотом – 15 15 0

То же, ментик – 30 0 0

Парадные панталоны – 12 0 0

То же, рейтузы с золотыми лампа

сами – 6 6 0

То же, повседневные – 5 5 0

Синий мундир со шнурами – 14 14 0

Фуражка – 3 3 0

Парадная каска с золотой отделкой,

с султаном и цепочкой – 25 0 0

Пояс с отделкой чеканного золота – 11 18 0

Сабля – 11 11 0

Портупея с ташкой – 16 16 0

Патронташ с ремнем – 15 15 0

Темляк – 1 4 0

Плащ – 13 13 0

Переметная сума – 3 13 6

Армейского образца седло – 7 17 6

То же, уздечка с прибором – 10 10 0

Чепрак со всеми принадлежнос

тями – 30 0 0

Пара пистолетов – 10 10 0

Черная овчина с обшивкой – 6 18 0

–

Итого: 347 8 0

В тот вечер миссис Понто и все семейство заставили своего любимчика Уэлсли дать полный, правдивый и как можно более подробный отчет обо всем, что происходило у лорда Фицстульца: сколько лакеев прислуживало за обедом, и как были одеты дамы семейства Шнейдер, и что сказал его королевское высочество во время охоты, и кто еще там присутствовал?

– Какое утешение иметь такого сына! – вздохнула миссис Понто, когда мой прыщавый юный друг ушел с Геральдоном продолжать занятие курением в опустевшей кухне; и разве я смогу когда-нибудь забыть, какое мрачное и полное отчаяния лицо было в ту минуту у бедняги Понто?

О вы, родители и опекуны! О вы, здравомыслящие англичане! О вы, законодатели, что скоро соберетесь на сессию парламента! Перечтите еще раз этот счет от портного – перечтите этот бессмысленный список идиотских побрякушек и мишуры, достойной украшать маньяка, – и скажите, как сможете вы избавиться от снобизма, когда общество делает все, чтобы он процветал?

Триста сорок фунтов на седло и штаны для мальчишки! Клянусь честью, я бы скорее согласился быть готтентотом пли шотландцем. Мы смеемся над беднягой Жако, обезьянкой, пляшущей в мундире, или над несчастным лакеем Джимсом и его подрагивающими ляжками в плюшевых рейтузах, над чернокожим маркизом Мармелад, который, нацепив эполеты и саблю, воображает себя фельдмаршалом. Но помилуйте! Разве какой-нибудь Пегий Ее Величества, в полном параде, не такой же чудовищный урод и глупец?

Глава XXXVII
Провинциальные снобы

Наступил в конце концов счастливый день в «Миртах и Лаврах», когда меня должны были представить тем «первым фамилиям графства», которых только и удостаивали своей дружбой люди, подобные Понто. И теперь, хотя бедняга Понто только что перенес жесточайшее кровопускание по случаю новой экипировки сына и находился в ужасном, самом убийственном настроении духа, превысив свой кредит в банке и испытав гнет всяких других зол бедности; хотя за столом у него царила бутылка марсалы ценой в десять пенсов вкупе со строжайшей экономией, однако несчастному пришлось напустить на себя вид самого сердечного и искреннего радушия: с мебели были сняты чехлы, молодым девицам раздобыты новые платья, фамильное серебро вынуто из-под замка и выставлено напоказ, – самый дом и все, что в нем находилось, приняло гостеприимный и праздничный вид. На кухне запылали огни, доброе вино вышло из погреба на свет божий, ученый повар уже приехал из Гатлбери стряпать всякие кулинарные мерзости. Страйпс облачился в новое платье, также и Понто, к моему изумлению, а Тамс носил свой пуговичный костюм не снимая, en permanence[51]51
  Я застал его врасплох, когда он в этом наряде пробовал подливку к ромовому кексу, собственноручно приготовленную миссис Попто для услаждения гостей.


[Закрыть].

И все это ради того, чтобы похвастаться маленьким лордом, подумал я. Все это в честь глупенького, насквозь прокуренного драгунского корнета, который едва умеет нацарапать свою фамилию, тогда как выдающемуся и глубокомысленному моралисту, вроде… не будем уточнять, кого… подсовывают холодную баранину и вчерашнюю свинину. Ну что ж, я перенесу эту пытку холодной бараниной, как мученик. Я прощаю миссис Понто, прощаю от всего сердца, в особенности потому, что, вопреки всем ее намекам, не собираюсь перебираться куда бы то ни было из лучшей в доме спальни, но стою на своем, крепко уцепившись за ситцевый полог, и готов поклясться, что маленькому лорду Геральдону, как человеку молодому и более выносливому, будет очень удобно и в какой-нибудь другой комнате.

Большой банкет у Понто прошел весьма торжественно. Приехали Хобаки в своей фамильной карете, сплошь расписанной гербами с изображением кровавой руки; их человек в желтой ливрее прислуживал, по провинциальному обычаю, за столом и был превзойден в великолепии только лакеем баронета Хипсли, представителя оппозиции, в голубой ливрее. Две старенькие леди Фицозноб прибыли в старенькой коляске на толстых старых вороных, с толстым кучером и толстым лакеем (почему это у вдовствующих дам лошади и лакеи всегда бывают толстые?). А вскоре после прибытия этих особ с их каштановыми накладками, красными носами и в красных тюрбанах последним из приглашенных явился его преподобие достопочтенный Лайонель Фасоль одновременно с генералом и генеральшей Саго.

– Мы приглашали лорда и леди Фредерик Хоулет, но у них в «Ветке Плюща» гостят знакомые, – сказала мне миссис Понто, – а Кастлхаггарды только нынче утром прислали записку с извинением, что не могут приехать, потому что у ее светлости приступ ангины. – Между нами говоря, у леди Кастлхаггард всегда начинается ангина, когда в «Миртах и Лаврах» дают обед.

Если принимать у себя избранное общество – счастье для женщины, то, конечно, в этот день моя любезная хозяйка миссис Понто была счастлива. Все присутствующие (за исключением жалкого самозванца, якобы родственника Снобингтонов, и генерала Саго, который вывез на родину бог знает какие миллионы рупий из Индии) были в родстве с пэрами и баронетами. Исполнилось заветное желание миссис Понто. Даже если б она сама была графская дочь, разве могла бы она надеяться на лучшее общество? А ведь ее родня торговала маслом в Бристоле, что было очень хорошо известно всем ее друзьям.

В душе я проклинал вовсе не обед, на этот раз обильный и довольно вкусный, – а убийственную скуку застольной беседы. О любезные мои братья, снобы из Сити, если мы любим друг друга не больше, чем наши провинциальные собратья, то, по крайней мере, доставляем друг другу больше удовольствия; если мы скучаем в одиночестве, то нас хотя бы не приглашают в гости за десять миль, чтобы мы скучали и там!

Хипсли, например, живут в десяти милях к югу от «Миртов и Лавров», а Хобаки – в десяти милях к северу; они магнаты в двух разных избирательных округах графства Мангельвурцельшир. Хипсли, старый баронет с обремененным долгами поместьем, не стесняется открыто выражать свое презрение к Хобаку, человеку в этих местах новому и очень богатому. Хобак, со своей стороны, относится свысока к генералу Саго, а тот считает семейство Понто немногим лучше нищих.

– Надеюсь, старая леди Бланш оставит что-нибудь своей крестнице, моей второй дочке, – говорит Понто, – мы все чуть не отравились, принимая старухино лекарство.

Леди Бланш и леди Роза Фицозноб имеют вкус – одна к медицине, а другая к литературе, и я склонен думать, что у первой, в тот день, когда я имел счастье с ней познакомиться, был обмотан вокруг тела мокрый компресс. Она лечит всех соседей в округе, коей служит украшением, и все лекарства пробует на себе самой. Она явилась в суд и всенародно свидетельствовала в пользу Сент-Джона Лонга; она свято верит в доктора Бахена; универсальное лекарство Гамбужа принимала без конца, а пилюли Парра – целыми коробками. Она у многих излечивала головные боли нюхательным порошком Скуинстона; носит в браслете портрет Ханемана, а в брошке – прядь волос Присница. Она беседовала о своих собственных болезнях и о болезнях очередной жертвы с каждой из дам, начиная с самой хозяйки и кончая мисс Уирт, причем отводила каждую в уголок и там нашептывала им о бронхите, гепатите, пляске святого Вита, невралгии, цефалалгии и тому подобном. Я заметил, что бедная толстуха леди Хобак смертельно перепугалась, обсудив с ней состояние здоровья своей дочери, мисс Люси Хобак, а генеральша Саго вся пожелтела и третью рюмочку мадеры поставила на стол нетронутой, встретив предостерегающий взгляд леди Бланш.

Леди Роза беседовала о литературе, о книжном клубе в Гатлбери: она весьма начитана по части морских и сухопутных путешествий. Она проявила необыкновенный интерес к Борнео и выказала глубокие познания в истории Пенджаба и Мозамбика, что делает честь ее памяти. Генерал Саго, полнокровный старик, который сидел, погрузившись в непробудное молчание, при упоминании Пенджаба вдруг словно очнулся от летаргии и развлек общество описанием охоты на диких кабанов. Я заметил, что ее милость обращалась довольно презрительно со своим соседом, его преподобием Лайонелем Фасоль, молодым человеком духовного звания, за передвижениями которого вы можете проследить по душеспасительным брошюркам ценою в полкроны за сотню, которые дождем сыплются у него из карманов, куда бы он ни направился. Я видел, как он дал мисс Уирт целую охапку «Маленькой прачки на Патнейском лугу», а мисс Хобак дюжины две брошюрок «Мясо на лотке, или Спасение души юного мясника»; при посещении Гатлберийской тюрьмы я видел двух известных воров и бродяг, которые дожидались суда (коротая время игрой в криббедж) – им его преподобие хотел было подарить душеспасительную книжечку во время прогулки по Крекшинскому лугу; они же отняли у него кошелек, зонтик и батистовый носовой платок, а душеспасительные книжонки оставили ему, чтоб подарил кому-нибудь другому.

Глава XXXVIII
Визит к провинциальным снобам

– Любезный мистер Сноб, почему же вы так долго гостили в «Миртах и Лаврах», – спросила меня одна молодая особа, аристократка из самого высшего общества (которой я свидетельствую свое почтение), – если там все насквозь пропитано снобизмом, если свинина вам надоела, а баранина пришлась не по вкусу, если миссис Понто оказалась хвастуньей и притворщицей, а мисс Уирт изводила вас своей ужасной игрой на фортепианах?

– Ах, мисс, что за вопрос? Разве вы никогда не слышали о доблестных британских воинах, берущих приступом батареи, о докторах, проводящих ночи в чумных лазаретах, и о других примерах самопожертвования? Как вы полагаете, чего ради английские джентльмены шли две с половиной мили к батареям Собраона, в то время как сто пятьдесят грохочущих пушек косили их сотнями, – уж, разумеется, не ради удовольствия. Что заставляет вашего почтенного батюшку после обеда покидать свой уютный дом и далеко за полночь корпеть в конторе над скучнейшими юридическими документами? Долг, сударыня, долг, который равно обязаны исполнять и военный, и юрист, и литератор. Люди нашей профессии во многих отношениях мученики. (Спросите сэра Эдварда Джорджа, графа Литтон Бульвер-Литтона, так ли это, а если не его, то любого другого прославленного сочинителя.)

Вы этому не верите? Ваши розовые губки недоверчиво кривятся – очень гадкое и неприятное выражение для молоденькой девушки. Ну что ж, не скрою, дело в том, что поскольку в моей квартире (дом э 24, Колодезный Двор, Темпл) шел ремонт, а у миссис Сламкин, моей уборщицы, нашлась возможность съездить в Дэрхем, навестить замужнюю дочку, которая недавно подарила ей обворожительного маленького внука, – то самое лучшее для меня было провести несколько недель на лоне природы. Да, но каким очаровательным показался мне Колодезный Двор, когда я вновь увидел хорошо знакомые колпаки на печных трубах! Cari luoghi![52]52
  Милые сердцу места! (итал.).


[Закрыть] О дым и копоть, привет вам, привет!

Но если вы полагаете, сударыня, будто в предшествующем этим строкам рассказе о семействе Понто нет морали, то вы жесточайшим образом заблуждаетесь. Именно в этой самой главе у нас и будет мораль – да ведь и все наши очерки не что иное, как мораль, ибо в них объясняется, какое это безумие быть снобом.

Вы заметите, что в провинциальной Снобографии для публичного обозрения был выставлен преимущественно мой бедный друг Понто, – а почему? Потому что мы не были ни в чьем другом доме? Потому что в других домах пас не приглашали к семейному столу? Нет, нет, сэр Джон Хобак из поместья «Колючая Изгородь», сэр Джон Хипсли из «Шиповника» не закрывали перед нами своих гостеприимных ворот; об индийском супе генерала Саго я могу судить по личному опыту. А обе пожилые леди из Гатлбери – разве их вы не считаете ни во что? Неужели вы думаете, что там не встретили бы с радостью симпатичного, веселого, молодого человека, которого мы из скромности не назовем? Разве вы не знаете, что провинциалы всякому будут только рады?

Но эти почтенные особы не входят в план настоящей работы и не играют важной роли в нашей драме из жизни снобов, совершенно так же, как на театре короли и императоры и вполовину не так важны, как многие скромные люди. Венецианский дож, например, стушевывается перед Отелло, который всего-навсего мавр, а французский король – перед Фальконбриджем, дворянином не бог весть какого знатного происхождения. Так же обстоит дело и с названными выше благородными персонажами. Я отлично помню, что кларет у Хобака был далеко не так хорош, как у Хипсли; напротив того, вино «Белый Эрмитаж» у Хобака было выше всяких похвал (кстати сказать, дворецкий каждый раз наливал мне всего полбокала). И разговоры я тоже помню. Ох, сударыня, до чего же они были глупые! О вспашке подпочвы; о фазанах и браконьерах; о склоке из-за кандидата от графства на ближайших выборах; о том, что граф Мангельвурцельширский не ладит со своим родичем и ставленником, достопочтенным Мармадюком Томнодди; все это я мог бы записать, если б намеревался разгласить тайны частной жизни; мог бы, конечно, записать и разговоры о погоде, о большой охоте, куда съезжалось все графство, о новых удобрениях и, разумеется, о яствах и питиях.

Но cui bono?[53]53
  Кому это нужно? (лат.)


[Закрыть] Снобизм у этих беспросветно глупых и весьма почтенных семей совсем не того рода, который мы задались целью разоблачить. Бык есть бык – объемистая, неуклюжая, толстобокая, мычащая, чавкающая говядина. Он задумчиво жует жвачку, как велит ему природа, истребляет положенное ему количество брюквы и жмыхов, до тех пор пока не настанет для него пора уйти с пастбища, освободив место другим зычно мычащим и толстобоким животным. Быть может, мы не питаем уважения к быку. Мы скорее терпим его. Сноб, дорогая моя, есть та лягушка, которая возмечтала сравняться с быком. Забросаем же камнями это глупое животное, чтобы оно опомнилось.

Вот перед вами мой несчастный друг Понто, добродушный, любезный английский джентльмен, не слишком умный, но и не дурак, – любящий портвейн, свое семейство, сельские удовольствия и сельское хозяйство, гостеприимный, имеющий такой уютный наследственный домик, какого только можно пожелать, и годовой доход в тысячу фунтов. Доход не ахти какой, но entre nous, можно прожить и на меньшую сумму и даже не бедствовать.

Возьмем, например, хоть того же доктора, которого миссис Понто не удостаивает визитом: этот человек растит чудесное семейство и любим всеми бедняками на много миль в округе; он дарит им портвейн для укрепления здоровья и пользует их бесплатно. А как эти люди могут жить на свои жалкие средства – просто уму непостижимо, по словам миссис Понто.

Или есть еще пастор, доктор Кризостом, – миссис Понто говорит, будто они поссорились из-за его еретических воззрений, однако мне намекнули, что вовсе не из-за того, – миссис Кризостом будто бы больше уважают у Хобаков; сколько пастор получает с прихода, вы можете в любой день узнать из «Церковного справочника», но сколько он раздает, вы не знаете.

Это признает даже его преподобие Фасоль, в чьих глазах стихарь доктора Кризостома – еретическая мерзость; да и сам Фасоль на свой лад повинуется долгу пастыря и оделяет людей не только душеспасительными книжечками и беседами, но и деньгами из собственного кармана. Кстати сказать, так как он сын лорда, то миссис Понто крайне желательно, чтобы он женился на той из ее дочек, которую не выберет лорд Геральдон.

Так вот, хотя доходов у Понто почти столько же, сколько у трех этих достойных людей вместе взятых, о сударыня, если бы вы видели, в какой нужде живет этот бедняга! Какой арендатор может рассчитывать на его снисходительность? Какой бедняк может надеяться на его щедрость?

– Хозяин такой человек – лучше не бывает, – говорит честный Страйпс, а когда мы с ним были в полку, так и щедрей его не было. Ну, а хозяйка до того прижимистая, я только дивлюсь, чем у нас барышни живы.

Живы они тем, что у них самая лучшая гувернантка и самые лучшие учителя, и платья им шьет собственная модистка леди Карабас, и братец у них ездит на охоту с лордами; и тем, что в «Миртах и Лаврах» бывают только первые фамилии графства, а миссис Понто считает себя образцовой женой и матерью и одним из чудес света именно потому, что на тысячу фунтов в год развела весь этот снобизм, и скряжничает, и лицемерит.

Какое это было неизъяснимое удовольствие, сударыня, когда Страйпс погрузил мой портплед в старую коляску и отвез меня (поскольку беднягу Понто схватил ишиас) в Гатлбери, в гостиницу «Герб Карабасов», где мы и простились. В общем зале собралось несколько вояжеров: один толковал о делах своей фирмы, другой – насчет обеда, третий – про дорожные гостиницы, разговор не слишком возвышенный, но простой и дельный, ничуть не глупее разговора провинциальных дворян, и, о боже, насколько же это приятнее было слушать, чем фокусы мисс Уирт на фортепианах или жеманную болтовню миссис Понто о высшем свете и первых фамилиях графства!