Текст книги "Книга снобов, написанная одним из них"

Глава XXIV
Еще немного об ирландских снобах

Разумеется, вы не думаете, что в Ирландии нет других снобов, кроме той милой партии, которая намерена делать пики из железнодорожных рельсов (похвальная ирландская бережливость) и резать горло саксонским захватчикам. Это ядовитое отродье: и если б их уже изобрели в то время, святой Патрик изгнал бы их из Ирландии вместе с другими опасными рептилиями.

Кто-то – не то «Четыре мастера», не то Олаф Магнус, не то О'Нил Даунт в своем «Катехизисе по истории Ирландии» – рассказывает, что когда Ричард II посетил Ирландию и ирландские вожди приветствовали его, становясь на колени, – бедные простаки! – и преклонялись, и благоговели перед английским королем и его щеголями-придворными, английские милорды и джентльмены насмехались и издевались над своими нескладными поклонниками-ирландцами, передразнивали их говор и жестикуляцию, дергали стариков за их жалкие бороды и смеялись над нелепым покроем их одежды.

Благородный английский сноб поступает точно так же и доныне. Быть может, нет другого сноба на свете, который так несокрушимо верил бы в самого себя, и так унижал бы весь свет, и выказывал бы такое нестерпимое, завидное и глупое презрение ко всем людям, кроме «своих», ко всем кругам, кроме своего собственного.

Какие анекдоты, должно быть, рассказывали про «ив-ландцев» эти молодые денди из свиты короля Ричарда, когда, возвратившись на Пэл-Мэл, раскуривали сигары перед клубом Уайта!

Ирландский снобизм проявляется не столько в гордыне, сколько в раболепии, низкопоклонстве и подражании соседям в пустяках. Меня удивляет, что Токвиль, Бомон и специальный корреспондент «Тайме» до сих пор не объяснили ирландского снобизма, по контрасту сопоставив его с нашим, английским. Наш снобизм – это снобизм нормандских рыцарей Ричарда II, надменных, грубых, неумных и вполне в себе уверенных; их снобизм – это снобизм бедных и простодушных вождей кланов, готовых всему удивляться и перед всем преклонять колени. Они и до сих пор стоят на коленях перед английской модой, эти бедные дикари; и в самом деле, трудно не усмехнуться некоторым проявлениям их наивности.

Несколько лет назад, когда лорд-мэром Дублина был один великий оратор, он носил красную мантию и треуголку, великолепие коих восхищало его не меньше, чем кольцо в носу или стеклянные бусы на шее пленяют королеву Квошинебу. В этой одежде он делал визиты, ездил на митинги, – за сотни миль в красной бархатной мантии. И если послушать, как народ кричал: «Да, милорд!» и «Нет, милорд!» – да почитать в газетах удивительные отчеты о его деятельности, то можно поверить, что и народ, и его самого вводила в обман эта грошовая роскошь. Действительно, грошовое великолепие царит во всей Ирландии и может считаться самой характерной чертой снобизма в этой стране.

Когда миссис Мулхолигэн, супруга бакалейщика, удалившись от дел, поселяется в Кингстауне, она велит намалевать над калиткой своей виллы вывеску «Мулхолигэн-вилль» и встречает вас в дверях, которые никак не закрываются, или взирает на вас из окна без стекол, занавешенного старой нижней юбкой.

Никто не желает признаваться в том, что держит лавчонку, как бы убога и жалка она ни была. Лавочник, у которого всех запасов – одна булка да стакан леденцов, называет свою лачугу «Американская бакалея», или «Магазин колониальных товаров», или еще как-нибудь в этом роде.

Что касается гостиниц, то их в Ирландии нет: там изобилуют отели, обставленные так же роскошно, как вилла «Мулхолигэнвилль»; и опять-таки, в них но найдешь ни хозяина, ни хозяйки: хозяин занят псовой охотой, а миледи беседует в гостиной с капитаном или играет на фортепьяно.

Если у джентльмена найдется сотня фунтов в наследство детям, то все они становятся джентльменами, все держат лошадей, охотятся с гончими, чванятся и хвастают в «Фениксе» и отращивают эспаньолку, как многие настоящие аристократы.

Один из моих друзей стал художником и уехал из Ирландии, где считается, что он опозорил свою семью, избрав такую профессию. Отец его – виноторговец, а старший брат – аптекарь.

Трудно сосчитать, сколько встретишь в Лондоне и на континенте людей, у которых в Ирландии имеется хорошенькое поместье, дающее в год две с половиной тысячи доходу; а таких, у которых будет девять тысяч в год после чьей-то смерти, – еще больше. Я сам встречал столько потомков ирландских королей, что из них можно было бы сформировать целую бригаду.

А кому не приходилось встречать ирландца, который корчит из себя англичанина, забыл свою родину и старается забыть ирландский акцент или сделать его незаметным?

– Идем, пообедаем вместе, дорогой мой, – говорит О'Дауд из О'Даудстауна, – вот увидите, там будут все наши, англичане, – и это он говорит с таким ирландским акцентом, какой не часто услышишь и в Дублине. А разве вы никогда не слыхали, как супруга капитана Макмануса рассказывает про «Ивла-андию» и про имение своего папаши? Очень немногие не сталкивались в обществе с этими ирландскими феноменами, с этой грошовой роскошью.

А что вы скажете об ирландских верхах – о Замке – с поддельным королем и поддельными царедворцами, поддельной верностью трону и поддельным Гарун аль-Рашидом, который расхаживает в поддельном маскарадном одеянии, притворяясь любезным и щедрым? Замок – это цвет и гордость ирландскою снобизма. «Придворные известия» с двумя столбцами о совершившемся крещении некоего младенца достаточно плохи, но представьте себе людей, которым нравится подделка под «Придворные известия»!

В Ирландии вранье мне кажется более возмутительным, чем во всякой другой стране. Человек показывает вам холмик и говорит, что это самая высокая гора во всей Ирландии, или некий джентльмен сообщает вам, что произошел от Бранена Бору и доходу у него три с половиной тысячи фунтов в год; или миссис Макманус описывает вам поместье своего папаши; или старик Дэн встает и говорит, что ирландские женщины красивей всех на свете, ирландские мужчины – самые храбрые, а ирландская земля – самая плодородная, – и никто никому не верит; ни рассказчик этой истории, пи слушатель – но они делают вид, будто верят, и возводят вранье в религию.

О Ирландия! О моя родина! (Ибо я не сомневаюсь, что и я тоже происхожу от Брайена Бору.) Когда же ты признаешь, что дважды два – четыре, и назовешь палку – палкой? Это самое лучшее, что ты можешь с ней сделать. Тогда снобы в Ирландии переведутся, и мы больше не услышим о «наследственном рабстве».

Глава XXV
Снобы, дающие вечера

Наша коллекция снобов за последние несколько недель носила слишком густую политическую окраску. «Покажите нам снобов в частной жизни», восклицают милые дамы. (Передо мной лежит письмо одной прелестной корреспондентки из рыбачьего поселка Брайтхелмстон в Сассексе, а разве можно ослушаться ее приказаний?) «Дорогой мистер Сноб, расскажите нам еще что-нибудь из Ваших наблюдений над снобами в обществе». Боже храни бедняжек! Они теперь привыкли к этому слову – ненавистное, вульгарное, противное, неудобопроизносимое слово «сноб» соскальзывает с их губок как нельзя свободнее и милее. Я бы не удивился, если бы оно было в ходу и при дворе среди фрейлин. Я знаю, что оно употребляется в самом высшем обществе. А почему бы и нет! Вульгарен снобизм, но в самом слове нет ничего вульгарного. То, что мы называем снобизмом, и при ином названии все же таким и останется. Ну так вот. Сезон приближается к концу, многие сотни добрых душ, снобов и не снобов, покинули Лондон, убрано много гостеприимных ковров, шторы прикрыты листами «Морнинг гералда», особняки, некогда населенные жизнерадостными хозяевами, ныне оставлены под присмотром унылой «locum tenens»[23]23
  Заместительницы (лат.).


[Закрыть] экономки – какой-нибудь замшелой старухи, которая, в ответ на безнадежный звон колокольчика, с минуту глядит на вас из кухни, потом не спеша отпирает парадную дверь и сообщает, что миледи уехала из города, или что «семейство в деревне» или «уехало на Рейн», и мало ли что еще, и так как сезону и званым вечерам пришел конец, то почему бы не заняться на время снобами, дающими вечера, и не рассмотреть поведение тех особей, которые на полгода уехали из столицы?

Одни из этих достойных снобов прикидываются яхтсменами и, вооружившись подзорными трубками и облачившись в бушлаты, проводят время между Шербуром и Коузом; другие ютятся кое-как в Шотландии, в унылых хижинах, запасшись жестянками готового супа и герметически запаянного фрикандо, проводят дни на болотах, стреляя куропаток; третьи, после тягот сезона, отдыхают и принимают ванны в Киссингене или наблюдают за игрой в trente et quarante[24]24
  Тридцать и сорок (франц.).


[Закрыть] в Гамбурге и Эмсе. Теперь, когда все они уехали, мы можем и покритиковать их. Теперь, когда нет больше званых вечеров, давайте нападем на дающих эти вечера снобов. Снобы, дающие обеды, дающие балы, дающие завтраки, дающие conversazione[25]25
  Концерты (итал.).


[Закрыть]. Боже! Какой переполох поднялся бы среди них, если бы мы напали на них в разгаре сезона! Мне пришлось бы завести стража для защиты от скрипачей и кондитеров, негодующих на оскорбление своих патронов. Мне и так уже говорят, что из-за некоторых дерзких и неосторожных выражений, якобы унизительных для Харли-стрит и Бейкер-стрит, в этих респектабельных кварталах упали цены на квартиры и были отданы распоряжения более не приглашать мистера Сноба на вечера. Ну вот, все они уехали, давайте же порезвимся на свободе, разгромим все и всех, словно бык в посудной лавке. Они могут и не узнать о том, что происходило в их отсутствие, а если и узнают, то не станут же сердиться целые полгода. Мы начнем снова ублажать их примерно с февраля месяца, а уж будущий год пускай сам о себе печется. Мы не станем обедать у дающих обеды снобов и ходить к снобам на балы; ни слушать концерты («мерси, мусью!» – как говорит Джимс) у снобов, а в таком случае что же помешает нам говорить правду?

Со снобизмом дающих концерты снобов можно разделаться очень скоро, так же как и с чашкой мутного чая, которую подают вам в чайной комнате, или с полужидкими остатками мороженого, которое вы глотаете среди удушающей толкотни в гостиной наверху.

Боже милостивый! Зачем только люди туда ходят? Что делается там такого, из-за чего люди толкаются в этих трех маленьких комнатках? Неужели «Черная Яма» считается таким приятным reunion[26]26
  Собранием (франц.).


[Закрыть], что в самый зной британцы стремятся воскресить ее атмосферу? После того как вас стиснули в лепешку у дверей (где вы чувствуете, что ваши ноги запутались в кружевных оборках леди Барбары Макбет, и эта изможденная и накрашенная гарпия одаряет вас взглядом, по сравнению с которым взгляд Уголино может считаться ласковым и веселым), после того как вы с трудом извлекли свой локоть, словно из подушки, из белого жилета сопящего Боба Гатлтона, чуть не доведя его до апоплексии, – вы наконец оказываетесь в гостиной и стараетесь поймать взгляд миссис Ботибол, устроительницы концерта. Попавшись ей на глаза, вам полагается улыбнуться, она тоже улыбается в четырехсотый раз за этот вечер; а если она уж очень рада вас видеть, то машет ручкой перед лицом, посылая вам, что называется, воздушный поцелуй.

Чего ради должна миссис Ботибол посылать мне поцелуй? Я ее не поцеловал бы ни за что на свете. Почему я, увидев ее, ухмыляюсь так, словно я в восторге? Разве я в восторге? Мне нет никакого дела до миссис Ботибол. Я знаю, что она обо мне думает. Я знаю, что она сказала о последнем сборнике моих стихов (слышал это от нашего общего друга). Почему же, говорю я, мы продолжаем переглядываться и делать друг другу знаки, как полоумные? Потому, что мы оба проделываем церемонии, которых требует от нас Великое общество снобов, повелениям которого все мы повинуемся.

Ну вот, с обрядом узнавания покончено, мои челюсти снова приняли свойственное англичанам выражение затаенной муки и глубочайшего уныния, а сама Ботибол улыбается и посылает воздушные поцелуи кому-то другому, кто протискивается в ту же дверь, через которую мы только что проникли. Это леди Энн Клаттербак, у которой бывают вечера по пятницам, как у Ботибол (мы ее зовем Ботти) – по средам. За ней – мисс Клементина Клаттербак, мертвенно-бледная девица в зеленом, с ярко-рыжими волосами, которая выпустила томик стихов («Смертный вопль», «Дамьен», «Костер Жанны д'Арк» и, разумеется, «Переводы с немецкого»), музыкальные дамы приветствуют друг друга, называя одна другую «дорогая леди Энн» и «дорогая моя Элиза» и ненавидя одна другую так, как только могут ненавидеть дамы, дающие вечера по средам и пятницам. С невыразимой мукой дорогая Элиза смотрит, как Энн подходит к Абу Гошу, только что приехавшему из Сирии, и улещивает и умасливает его, упрашивая бывать у нее на пятницах.

Все это время, среди тесноты и давки, среди неумолкаемой трескотни и говора, и жара от восковых свечей, и невыносимой мускусной вони, среди всего того, что бедняги-снобы, авторы модных романов, именуют «сверканием брильянтов, ароматом духов и сиянием бесчисленных ламп», – захудалого вида желтолицый иностранец в чищеных перчатках чирикает что-то едва слышное в углу под аккомпанемент другого иностранца.

– Великий Какафого, – шепчет миссис Ботибол, проходя мимо вас. Аккомпанирует знаменитый Тумпенштрумпф, вы знаете, пианист атамана Платова.

Послушать этих Какафого с Тумпенштрумпфом собралось человек сто – стадо тучных и тощих вдов, кое-где перемежающееся девицами; с полдюжины скучающих лордов, присмиревших и безмолвных; удивительные заморские графы с густыми бакенбардами, желтыми лицами и множеством сомнительных драгоценностей; молодые денди с тонкими талиями, открытыми шеями, самодовольными улыбками и с цветком в петлице; старые, чопорные, толстые и лысые завсегдатаи концертов, которых вы встречаете повсюду, которые не пропустят ни одного вечера, ни одного из этих восхитительных увеселений; трое львов последней поимки нынешнего сезона: путешественник Хигс, романист Бигс и Тоффи, который так выдвинулся на сахарном вопросе; капитан Флаш, которого приглашают ради хорошенькой жены, и лорд Оглби, который бывает всюду, где бывает она, – que sais-je?[27]27
  Почему бы? (франц.)


[Закрыть]. Кто такие владельцы всех этих ярких шарфов и белых галстуков? Спросите маленького Тома Прига, который здесь, во всей славе своей; он знает всех и каждого и может рассказать историю о ком угодно; и, шествуя домой, в свою квартиру на Джер-мин-стрит, в шапокляке и лакированных туфлях, думает, что он первый из светских молодых людей в городе и что он провел вечер в самых изысканных развлечениях.

Вы подходите (с обычной вашей изящной непринужденностью) к мисс Смит и заводите с ней беседу.

– Ах, мистер Сноб! – говорит она. – Какой вы насмешник!

Вот и все, что вы от нее слышите. Если вы скажете, что погода стоит хорошая, она разразится смехом; если намекнете, что очень жарко, она заявит, что вы гадкий негодник! Тем временем миссис Ботибол улыбается новым гостям, личность у дверей выкрикивает их фамилии, бедный Какафого разливается трелями в музыкальном салоне, питая ложную надежду, что его едва слышное пение может «лансировать» его в свете. И какое же блаженство протиснуться в дверь и оказаться на улице, где дожидается около полусотни карет и где мальчишка-факельщик с никому не нужным фонарем набрасывается на каждого, кто выходит из подъезда, настаивая на том, чтобы непременно достать кеб для вашей милости.

И подумать только, что находятся люди, которые, побывав у Ботибол в среду, в пятницу поедут к леди Клаттербак!

Глава XXVI
Снобы, обедающие в гостях

В Англии снобы, дающие обеды, занимают весьма важное место в обществе, и описывать их – потрясающе трудная задача. Было время, когда сознание, что я обедал у человека в доме, не позволяло мне говорить о его недостатках; отзываться о нем дурно я считал безнравственным и нарушающим законы гостеприимства.

Но почему седло барашка должно ослепить вас, а тюрбо и соус из омаров навсегда заткнуть вам рот? С годами люди начинают яснее понимать свой долг. Меня больше не проведут куском дичи, как бы ни был он жирен; а что касается онемения из-за тюрбо под соусом, то я, разумеется, немею; хороший тон повелевает, чтобы я молчал, пока не управлюсь с этим блюдом; но не после этого: как только блюдо бывает съедено и Джон уберет тарелку, язык мой развязывается. А ваш, если у вас милая соседка – прелестное создание лет тридцати пяти, дочери которой еще не выезжают, – эти дамы самые интересные собеседницы. Что касается молоденьких мисс, то их сажают за стол для украшения, так же как ставят цветы в вазу. Их краснеющая юность и природная скромность не дают им проявлять в разговоре той легкой доверчивой откровенности, которая составляет всю прелесть беседы с их милыми матушками. И не к ним, а именно к их матушкам, должен адресоваться обедающий в гостях сноб, если он хочет преуспеть в своем призвании. Предположим, вы сидите рядом с одной из этих дам: как приятно в антрактах между блюдами злословить и насчет обеда, и насчет хозяина, дающего обед! Издеваться над человеком под самым его носом гораздо пикантнее.

– Что такое сноб-амфитрион? – может вас спросить простодушный юнец, который еще не repandu[28]28
  Не имеет опыта (франц.).


[Закрыть] в светской жизни, или простак-читатель, не имеющий возможности побывать в Лондоне.

Уважаемый сэр, я покажу вам – не всех снобов-амфитрионов, ибо это невозможно, – но несколько видов. Предположим, например, что вы, человек среднего сословия, привыкший к баранине, жареной по вторникам, холодной по средам, рубленой по четвергам, человек с небольшими средствами и небольшим хозяйством, решили не жалеть этих средств и перевернуть все свое хозяйство вверх дном – и тогда вы сразу попадете в разряд снобов, дающих обеды. Предположим, вы раздобываете у кондитера несколько дешевых блюд, нанимаете вместо лакеев двух зеленщиков или выбивальщиков ковров, отпускаете честную Молли, которая прислуживает в будние дни, и украшаете стол (вместо обычного фарфора с китайским рисунком) приборами бирмингемского металла ценою в два с половиной пенса. Предположим, вы желаете казаться богаче и знатнее, чем на самом деле, – вы сноб, дающий обеды. И я дрожу при мысли о том, что в четверг многие и многие снобы прочтут эти строки!

Тот, кто устраивает такие приемы, – увы, как мало таких, кто их не устраивает, – похож на человека, который занимает для выхода сюртук у соседа, или на даму, которая щеголяет в чужих брильянтах, – словом, на обманщика, и ему следует отвести место среди снобов.

Тот, кто выходит за пределы своего круга и приглашает к себе лордов, генералов, олдерменов и других важных господ, но скупится, принимая равных себе, есть сноб-амфитрион. Например, мой любезный друг Джек Тафтхант знает одного лорда, с которым познакомился на водах, – старого лорда Мамбла, беззубого, как трехмесячный младенец, бессловесного, как гробовщик, и скучного, как… но не будем вдаваться в подробности. На каждом званом обеде у Тафтханта вы видите этого унылого и беззубого старого патриция по правую руку от миссис Тафтхант: Тафтхант – сноб, дающий обеды.

Старик Ливермор, старик Сой, старик Чатни, один из директоров Ост-Индской компании, старик Катни, военный врач, и т. д. – все это общество старых чудаков, задающих друг другу обеды по очереди и обедающих только ради того, чтобы объедаться, – они тоже снобы-амфитрионы.

И мой друг, леди Макскру, которой за столом прислуживают три гренадера-лакея в галунах, а подают ей бараний обглодок на серебре и отмеривают наперстками плохой херес и портвейн, тоже сноб-амфитрион, только другого сорта; и признаюсь, я, со своей стороны, уж лучше пообедаю у старика Ливермора или у старика Соя, чем у ее милости.

Скаредность есть снобизм. Гостеприимство напоказ есть снобизм. Чрезмерное закармливание – тоже снобизм. Охота за титулами – тоже снобизм, но я должен сказать, что есть люди, снобизм которых много хуже, чем у тех, о ком мы говорили выше: это люди, которые могут давать обеды и совсем не дают их. Человек, которому не свойственно гостеприимство, никогда не сядет рядом со мной sub iisdem trabibus[29]29
  Под одной крышей (лат.).


[Закрыть]. Пусть этот несчастный гложет свою кость в одиночестве!

Но что такое истинное гостеприимство? Увы, любезные друзья мои и братья снобы! Как редко нам все же приходится с ним встречаться! Чисты ли те мотивы, которые побуждают ваших друзей приглашать вас на обед? Вот что часто приходило мне в голову. Не нужно ли от вас что-нибудь гостеприимному хозяину? Мне, например, не свойственна подозрительность, но это факт, что, когда Хуки выпускает в свет новую книгу, он приглашает на обед всех критиков подряд; что, когда Уокер заканчивает картину к выставке, он почему-то становится чрезвычайно гостеприимным и приглашает своих друзей-журналистов на мирную котлету и бокал Силлери. Старый скряга Ханке, который недавно умер (оставив все деньги своей домоправительнице), много лет катался как сыр в масле, прикинувшись, будто упомянет в завещании детей всех своих знакомых. Однако, хотя у вас, может быть, составилось свое мнение о гостеприимстве ваших друзей и хотя люди, которые приглашают вас из корыстных соображений, несомненно, снобы-амфитрионы, все же лучше не слишком вдумываться в мотивы их поступков. Не любопытствуйте насчет зубов дареного коня. В конце концов, человек не собирался оскорбить вас, приглашая к обеду.

Хотя что касается этого, то мне известны такие светские люди, которые считают себя обиженными и оскорбленными, если обед или общество приходятся им не по вкусу. Есть у нас Гатлтон, который дома за обедом съедает на шиллинг говядины из съестной лавочки, но, будучи приглашен на обед, где не подают к тюрбо зеленого горошка в мае и свежих огурцов в марте, считает себя оскорбленным таким приглашением.

– Боже мой, – говорит он, – за каким чертом эти Форкеры приглашают меня на обед? Баранину я могу есть и дома.

Или:

– Какая дьявольская наглость со стороны Спунеров – берут готовые блюда у кондитера и воображают, что я поверю их россказням про француза-повара!

Есть еще и Джек Пудингтон – я видел на днях этого честного малого в совершенном бешенстве из-за того, что сэр Джон Карвер, по чистой случайности, пригласил его отобедать в той же компании, с которой Джек был накануне у полковника Крамли, а он еще не успел запастись новыми анекдотами для развлечения сотрапезников. Бедные снобы-амфитрионы! Вы не знаете, как мало благодарностей получаете вы за все свои труды и деньги! Как мы, снобы, обедающие в гостях, издеваемся над вашей стряпней, презираем ваш старый рейнвейн, не доверяем вашему шампанскому ценой в четыре шиллинга шесть пенсов, отлично знаем, что сегодняшние добавочные блюда – разогретые остатки от вчерашнего обеда, и замечаем, что некоторые блюда уносят со стола нетронутыми, чтобы их можно было подать на завтрашнем банкете. Что касается меня, то когда я вижу, как главный лакей старается незаметно escamoter[30]30
  Похитить (франц.).


[Закрыть] какое-нибудь фрикандо или бланманже, я всегда подзываю его и нарочно полосую блюдо ложкой. Такое поведение создает человеку популярность у снобов-амфитрионов. Я знаю, что один мой друг произвел невероятную сенсацию в лучшем обществе, заявив, когда ему предложили эти блюда, что ест заливное только у лорда Титтапа и что повар леди Джимини единственный человек в Лондоне, который умеет готовить «Filet en serpenteau» и «Supreme de volaille aux truffes»[31]31
  Филе змейкой; сюпрем из дичи с трюфелями (франц.).


[Закрыть]. Однако мой очерк уже кончен – мы вернемся к этой теме на следующей неделе.