Текст книги "Вот идет цивилизация"

– Пусть мне принесут побольше товара, мистер Хамфрис, – всхлипнул он. – У меня осталось только несколько терок для круглых овощей и пара резаков для капусты. Когда они кончатся, мне придет конец.

– Спокойно, мальчик, спокойно, – подбодрил его заведующий. – Это проверка наших способностей; с ней надо справиться, как подобает мужчине. Кем мы себя проявим – надежным и эффективным продавцом или сопляком, на которого нельзя положиться в солидном магазине? А где продавщицы из соседних отделов? Им следовало бы встать за прилавок и помогать тебе. Ладно, придется немного подождать, пока подвезут товар. Сделаем перерыв и попробуем заинтересовать дам вешалками для полотенец и товарами для туалета.

– Эй! – Затянутая в шерстяной рукав рука протянулась через прилавок и похлопала Хамфриса по плечу. – Отойди, а то я его не вижу.

– Секундочку, мадам, не будем столь нетерпеливы, – радостно начал Хамфрис и тут же смолк, наткнувшись на убийственный взгляд женских глаз. Она – да и другие, как он заметил, – смотрела на него так, словно была готова недрогнувшей рукой вонзить ему в сердце «Голливудскую мечту». Хамфрис сглотнул и дрожащей рукой поправил манжету.

– Послушайте, мистер Хамфрис, можно мне пойти домой? – взмолился Ирвинг со слезами на глазах. – Я себя плохо чувствую. А теперь и товар кончился, так что мне нет смысла бездельничать за прилавком.

– Гм-м, – задумчиво проговорил заведующий, – пожалуй, у нас сегодня был трудный день, верно? А раз мы себя плохо чувствуем, значит, мы себя плохо чувствуем. Конечно, мы не можем ожидать, что нам заплатят за вторую половину рабочего дня, но мы можем пойти домой.

– Господи, спасибо, – выдохнул Боммер и направился было к выходу из-за прилавка, но Хамфрис перехватил его за локоть и кашлянул.

– Хочу тебе сказать, Боммер, что тот запах не такой уж и неприятный. Даже весьма приятный. Надеюсь, я тебя не обидел своим необдуманным замечанием насчет мытья?

– Нет, ничего. Я не обиделся.

– Рад это слышать. Мне не хотелось тебя обижать. Я хочу понравиться тебе, Боммер, хочу, чтобы ты считал меня своим другом. Честное слово, я…

* * *

Ирвинг Боммер сбежал. Он бросился в толпу женщин, и повсюду они расступались перед ним, но все равно протягивали руки и касались – лишь касались! – какой-нибудь части его пропитанного болью тела.

Вырвавшись, он успел прыгнуть в служебный лифт и содрогнулся, услышав голодный и отчаянный стон, раздавшийся в тот момент, когда дверцы лифта захлопнулись перед озабоченными лицами дам из авангарда. Спускаясь, он услышал высокий девичий голос:

– Слышите, я знаю, где он живет! Я отведу всех к его дому!

Боммер застонал. Так они еще и чертовски согласованно действуют! Он всегда мечтал стать мужчиной-богом, но ему никогда не приходило в голову, что богов бескорыстно обожают.

Выскочив из лифта на первом этаже, он поймал такси, заметив краем глаза, что лифтерша выбежала следом и поступила так же. Торопливо называя таксисту адрес, он увидел, что женщины по всей улице рассаживаются по такси и втискиваются в автобусы.

– Скорее, скорее, – молил он таксиста.

– Еду так быстро, как могу, – бросил тот через плечо. – Я-то соблюдаю правила, чего не скажешь об идиотках, которые едут за нами.

Бросив отчаянный взгляд назад, Ирвинг убедился, что несущиеся следом машины совершенно игнорируют светофоры, отчаянно размахивающих жезлами полицейских и транспорт на перекрестках. После каждой остановки такси к ним пристраивались все новые и новые женщины за рулем.

Ирвингу становилось все страшнее и страшнее, и от этого пот заливал его еще обильнее, а запах все больше распространялся по улицам.

Вернувшись домой, он первым делом встанет под душ и как следует, мылом и мочалкой, смоет с тела проклятую гадость. Но сделать это надо быстро.

Такси резко остановилось, взвизгнув тормозами.

– Приехали, мистер. Дальше проехать не могу. Там то ли бунт, то ли еще что-то.

Рассчитавшись с таксистом, Боммер посмотрел вперед и едва не зажмурился. Улица была черна от женщин.

Флакон с лосьоном после бритья! На распылителе осталось немного содержимого, и испарения просочились на улицу. Флакон был почти полон, так что притяжение запаха оказалось весьма сильным. Но если всего лишь легкая утечка способна натворить такое…

Женщины стояли на улице, во дворе и в переулке, обратив лица на окно его комнаты, словно собаки, делающие стойку на опоссума. Они были очень терпеливы и очень спокойны, но время от времени кто-то вздыхал, а остальные подхватывали вздох, и тогда он звучал не слабее разрыва снаряда.

– Знаете что, – обратился он к таксисту. – Подождите меня. Возможно, я вернусь.

– Этого я обещать не могу. Не нравится мне эта толпа.

Ирвинг Боммер натянул на голову пиджак и побежал ко входу. Женские лица – удивленные и счастливые – начали поворачиваться к нему.

– Это он! – услышал он хрипловатый голос миссис Нэгенбек. – Это наш чудесный Ирвинг Боммер!

– Он! Он! – подхватила цыганка. – Наш красавчик!

– Дайте пройти! – взревел Ирвинг. – Прочь с дороги!

Женщины неохотно расступились, освобождая для него проход. Он распахнул входную дверь как раз в тот момент, когда преследовавшие его машины с ревом выскочили из-за угла.

Женщины толпились в вестибюле, гостиной и столовой, женщины стояли на лестнице, ведущей к его комнате. Он протолкался мимо них, мимо их обожающих глаз и мучительных поглаживаний, сунул ключ в замок, открыл дверь и заперся изнутри.

– Думай, думай. – Он похлопал себя по голове покрасневшей рукой. Просто мытья окажется недостаточно, потому что флакон с лосьоном после бритья будет и дальше распространять свое жуткое содержимое. Вылить его в раковину? Тогда оно смешается с водой и разбавится еще больше. А вдруг на него начнут бросаться самки обитающих в канализации крыс? Нет, зелье надо уничтожить. Но как? Как?

В подвале есть печь. Лосьон сделан на спирту, а спирт горит. Сжечь зелье, а затем быстро вымыться, и не каким-то жалким мылом, а чем-нибудь по-настоящему эффективным – щелоком, а то и серной кислотой. Печь в подвале!

Ирвинг сунул флакон под мышку, как футбольный мяч. На улице ревели сотни автомобильных клаксонов, а тысячи женских голосов бормотали и распевали о своей любви к нему. Где-то далеко и очень слабо слышались сирены полицейских и их изумленные голоса – они пытались сдвинуть с места нечто, твердо решившее не отступать ни на шаг.

Едва открыв дверь, он осознал, что совершил ошибку. Женщины хлынули в комнату – противостоять комбинации из запаха смешавшегося с потом зелья и эманации из флакона оказалось абсолютно невозможно.

– Назад! – гаркнул он – Все назад! Я иду вниз!

Женщины расступились, но медленнее и неохотнее, чем прежде. Ирвинг стал проталкиваться к лестнице, дергаясь и извиваясь всякий раз, когда к нему протягивалась нежная рука.

– Освободите лестницу, черт бы вас побрал, освободите лестницу!

Кто-то уступал ему дорогу, кто-то нет, но все же теперь он мог пройти вниз. Крепко сжимая флакон, Ирвинг ступил на лестницу. Совсем юная девушка, почти девочка, с любовью протянула к нему руки. Боммер дернулся в сторону, и его правая нога, к несчастью, соскользнула со ступеньки. Ирвинг пошатнулся, его тело качнулось вперед, с трудом удерживая равновесие. Седая матрона принялась поглаживать его спину, и он выгнул спину дугой.

Слишком далеко. Он упал, а флакон выскользнул из его вспотевших ладоней.

Прокатившись по ступенькам, он больно порезался о разбитый флакон и сразу ощутил, как намокла его грудь.

Ирвинг поднял голову и успел издать лишь один-единственный вопль. Его затопила волна страстных, обожающих и полных экстаза женщин.

Вот почему вместо него на кладбище «Белая ива» похоронили рулон заляпанного кровью линолеума. А возвышающийся над его могилой огромный памятник возведен на деньги, с энтузиазмом собранные по подписке всего за час.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Почему писатели проходят такой период, как «творческий кризис»? Очевидно, что причин этому столько же, сколько и самих писателей, но в большинстве случаев это объясняется творческим истощением и необходимостью перезарядки. Через несколько лет после того, как я стал профессиональным писателем, у меня появился агент, убедивший меня писать коммерческую и совершенно беспроигрышную прозу. (Полностью я описываю эту историю где-то еще в своих послесловиях). Единственный период в моей жизни, когда я искренне пытался стать послушной рабочей лошадкой. Но вскоре понял, что это не мое, так что надолго меня не хватило. Некоторое время у меня был стабильный доход, но потом я полностью прекратил писать.

Да, именно что полностью. Я садился за пишущую машинку, но не мог написать даже делового письма, не говоря уж о том, Что Должен Был Написать. Моя психика сопротивлялась всему, что имело отношение к литературному творчеству. Такое состояние длилось около двух лет, и мне пришлось заняться другой работой, далекой от всякой литературной деятельности, чтобы платить ренту за жилье. (Да, насчет продолжительности спада – это особенно касается Лестера дель Рея. Лестер умудрился в этом, как и во всем прочем, превзойти других писателей: по сравнению с его перерывом длиной в семь с половиной лет мои два года без писательства выглядят вяленько. Но, как я сказал Лестеру, в этом вяленьком состоянии вы тоже можете помереть с голодухи.)

Я почти перестал думать о себе как о писателе и работал официантом в заведении под названием «Meyers Goody Shoppe!» – когда однажды ночью, во время уборки, на меня вдруг нахлынуло название рассказа. «Все любят Ирвинга Боммера»? Я просто не мог дождаться той минуты, когда приду домой и начну писать, чтобы понять, что за история скрывается под этим заглавием. Я написал ее за семь часов и лишь потом рухнул в постель. И она положила конец моему литературному кризису – в этот раз, во всяком случае.

Однако это лишь малая часть истории об истории. В конце концов я написал много других рассказов и статей, завершил роман и стал профессором в Пенсильвании, и затем оставил Пенсильванию. Спустя 10 лет после моей отставки, однажды ночью я включил телевизор – и там был Ирвин Боммер! В виде фильма. Прямо там, на экране. Разумеется, название было другое, и главный герой не был мерзейшим человеком в городе, да, и да, и да – были и другие отличия, – но цыганка все так же предлагала зелье, неотразимое для одиноких мужчин, и главный герой побрызгался этим зельем, и – да, да – там были и другие отсылки к моему рассказу. Основные сюжетные трюки были полностью моими!

Это меня взбесило. Через своего племянника, Дэвида Класса, хорошего сценариста, я узнал имя голливудского адвоката и позвонил ему.

Адвокат сказал, что у меня нет ни единого шанса на удовлетворение моего иска. Предполагая, что я был прав во всех обнаруженных мною сходствах, оставалась еще проблема с законом штата Калифорния, относящимся к временным ограничениям. Голливудские магнаты мудро предусмотрели, что ты можешь поднять любой вопрос касательно плагиата в течение трех лет. Три года – и не больше. Я же вышел за этот трехлетний предел. То, что я видел по телевизору, являлось сеансом повторного показа. Возможно, фильм показывали в девятнадцатый или в двадцатый или даже в тридцать пятый раз. Вам следовало бы чаще смотреть кино, заявил адвокат. То есть я должен был увидеть этот фильм тогда, когда он вышел на экраны. И ничего тут я не смогу поделать.

Зато я мог возмущаться, возмущаться и возмущаться.

Говорю вам – этого достаточно, чтобы погрузить писателя в кризис.

Написан в 1950 г., опубликован в 1951 г.

Заплатить за квартиру

Вопрос частоты

Доктор Амадей Баллихок с гордостью указал пальцем через весь огромный кампус Университета Мег, Беш и Хэл Турман.

– Вот, – выдохнул он, обращаясь к взволнованно внимавшей ему группе, – вот это совершенное, обтекаемой формы здание, украшенное диагональными полосами. Гордость университета и последнее дополнение к нашим великолепным образовательным возможностям. Дименокоммунаплекс!

– Целое здание, – с благоговением, греющим душу любого мужчины, воскликнула молодая женщина справа от него, – для одного только прибора!

Президент университета любезно улыбнулся ей и перевел взгляд на остальных посетителей. Его широкая грудь под сшитой дорогим портным рубашкой из чистого стекла прямо на глазах раздувалась от гордости.

– Да. Одна машина.

– Один только вопрос, сэр, – неуверенно сказал очень красивый молодой человек, сотрудник иллюстрированного журнала «Телевидение во вторник». – Меня немного смущает только один момент, доктор: ведь Дименокоммунаплекс вряд ли можно считать образовательным прибором. Я хочу сказать… Его ведь не будут использовать для обучения? Он предназначен для исследований, верно? Для какого-нибудь сумаса?

При этих словах все остальные журналисты явно задумались и принялись чесать в отмытых дорогими шампунями затылках тщательно наманикюренными пальцами.

– Знаешь, Стив, – медленно проговорила хорошенькая девушка, – я думаю, в твоих словах что-то есть. Если этот прибор для какого-нибудь сумаса, он не может быть полезен для образования. Это уже относится к фигне типа «Открытие новых границ» или чего-то в том же духе. А за такой материал не захочет платить ни один спонсор. Если дело касается сумаса, необходимо все записывать, потому что возникает куча технических подробностей. А раз приходится делать записи, что происходит с непосредственностью хорошего телевизионного журналиста?

– Непосредственность бесследно улетучивается, Лаура, – кивнул ей молодой человек, – откуда ей взяться, если тебе придется читать свои записи, чтобы объяснить все, что происходит. Я имею в виду, кого все это заинтересует? С таким же успехом можно вернуться к тем сухим, как пыль, газетным отчетам, какие писали когда-то в старину.

– В дни сумасов, – добавил кто-то из группы, – в двадцатом веке.

Вся группа в ужасе содрогнулась.

– Вовсе нет, – резко вмешался в обсуждение доктор Баллихок. Все обернулись, и он вновь громко повторил самым убедительным тоном: – Вовсе нет! Ничего подобного!

– Что вы имеете в виду, сэр? – спросил Стив. – Любой прибор под названием Дименокоммунаплекс, уж конечно, является проектом какого-нибудь сумаса.

– Разумеется. Но, во-первых, мой дорогой, тот сумас, который участвует в этом проекте, находится под охраной и самым внимательным надзором некоторых наших беднейших умов. Кстати, разрешите мне с законной, отеческой гордостью сообщить вам, что он находится под надзором нашего факультета и студенческого коллектива, который в этом году обладает в среднем самым низким коэффициентом интеллекта среди всех колледжей всей страны.

– Да что вы говорите?! – воскликнула Лаура, с энтузиазмом оглядываясь по сторонам. – Это стоит вставить в мое шоу. Я люблю рассказывать о прогрессе и таким образом внушать своей аудитории, что мы продвигаемся вперед… ну или что-то в этом роде. Вы меня понимаете?

– Конечно, понимаю, – заверил ее доктор Баллихок; тепло улыбаясь девушке, он с удовольствием разглядывал приятные изгибы ее тела, отчетливо просвечивающие сквозь прозрачное, с зеленым оттенком, платье. – Вам, журналистам, не понадобится делать какие бы то ни было заметки по поводу Дименокоммунаплекса по той простой, но весьма существенной причине, что никому из вас не удастся даже приблизиться к пониманию принципов его функционирования. Этот проект был отдан на разработку исключительно сумасам, и только самые деградировавшие из них могут сообразить, как он работает. Люди, такие, как вы, или я, или ваши телезрители, способны разве что описать его действия и производимый эффект – если он возникнет.

Раздался общий вздох облегчения. Стив вышел вперед и протянул руку.

– Примите мои извинения, доктор. Я на самом деле не имел в виду, не намекал на… на… ну, вы понимаете…

Доктор Баллихок кивнул.

– Вполне. Журналист, который появляется на миллионах экранов, просто обязан проявлять крайнюю осторожность. В этой стране и без того достаточно сумасов и их идей! Теперь, когда мы убедились в полном взаимопонимании, могу я попросить вас набраться терпения: все объяснения по поводу образовательного значения Дименокоммунаплекса вы получите после того, как мы отправимся туда на своих скутерах. Эксперимент должен начаться ровно в четыре тридцать. И нас ожидает встреча с весьма нестабильным индивидуумом.

Они вновь взобрались в весело разрисованные скутеры, потянули за украшенные лентами рычаги рулевого управления и взмыли вверх под приятный аккомпанемент крошечных серебряных колокольчиков, укрепленных на миниатюрных задних бамперах.

– Каково же образовательное значение Дименокоммунаплекса? – вновь принялся ораторствовать президент университета, устроившись на своем месте в ведущем скутере. – Ну, во-первых, существует чисто визуальный интерес студентов к столь сложной технике. Мы будем всячески поощрять учащихся за каждый час, проведенный в здании за созерцанием аппарата. Конечно, это ни в коем случае не является неприятным или – могу ли я употребить это слово? – «сумасбродным» способом проводить время, отведенное для обязательных занятий в колледже. Разумеется, та группа, которая посещает здание Арифметики, предпочтет провести час здесь, чем тратить его, как они это обязаны делать сейчас, на деление в столбик или десятичные дроби. Эти молодые люди могут впоследствии получить докторскую степень в области администрирования, как я, например; тогда они вынуждены будут управлять и нести ответственность за опасную умственную энергию от десяти до сотни сумасов. Когда еще они найдут лучшую возможность наблюдать за этими созданиями, как не на первых курсах колледжа?

– А оставшаяся часть образовательного аспекта – коммуникация, – заметила Лаура. – По крайней мере, в университетском рекламном буклете, присланном в мою студию, написано: «Пространственная коммуникация». Что это такое?

– Это выражение сумасов, – пожал плечами доктор Баллихок, – вот сумасы пусть его и объясняют. Счастлив сообщить, что мой коэффициент интеллекта гораздо ниже опасной отметки сто двадцать баллов. Пространственная коммуникация? Казалось бы, должна подразумеваться коммуникация между разными измерениями. Какая от этого польза – понятия не имею. Но, как со всеми разработками сумасов, никогда ничего нельзя знать наверняка. Это может привести к чему угодно. Например, скутеры, на которых мы сейчас передвигаемся, приводятся в движение некоей излучаемой энергией, открытой сумасом-астрономом, – он валял дурака с какими-то космическими лучами. Другой, менее деградировавший сумас – на самом деле почти нормальный человек, – применил открытие в инженерном проекте, относящемся к средствам передвижения, и это дало возможность нормальным людям-техникам производить скутеры для нас. Вот почему все расходы, которые мы несем, заботясь о сумасах и предоставляя им пищу, совершенно необходимы. Никогда нельзя знать заранее, когда тот или иной их приступ прикладной науки – или даже припадок совершенно теоретической – приведет к чему-нибудь полезному.

– Или опасному! – вступила в разговор молодая матрона, до сих пор державшаяся в стороне. – Вспомните атомные бомбы, динамит – все эти ужасные вещи, которые сумасы, бывало, делали в старину, их философию… – Она содрогнулась и плотнее запахнула розовый жакет из стекловидного материала.

– В старину. В том-то и все дело. Вспомните, пожалуйста, историю, – наставительно сказал доктор Баллихок. – Первый человек приручил жизнь в форме низшего животного, чтобы обеспечить себя пищей. Затем он приручил материю в форме машин, чтобы они работали за него. А затем произошло самое главное, последнее событие! Человек приручил ум в виде сумасов, чтобы они думали за него!

Они прибыли к полосатому зданию со стреловидными опорами и сошли на землю. Стив указал на несколько располагавшихся прямо за новым зданием низких старомодных кирпичных строений, окруженных колючей проволокой.

– Это школа сумасов, доктор? Я знаю, что такая школа есть в вашем кампусе, и три года назад даже делал о ней краткое сообщение для тех людей, которых это могло заинтересовать.

– Да. Пожалуйста, не расстраивайтесь так, леди. Эти создания присутствуют здесь отнюдь не в опасных количествах и под строжайшей охраной. Наши законы в области государственного образования по-прежнему требуют, чтобы университеты содержали как минимум по одному колледжу – с отдельным, но адекватным остальному оборудованием – для тех, кто обладает душераздирающе высоким коэффициентом интеллекта. Однако я надеюсь, что недалек тот день, когда ради всеобщей безопасности их будут содержать отдельно – как уже произошло с большинством этих несчастных – в надежных, с прочными стенами учреждениях под неусыпным надзором специалистов по сумасам.

По знаку доктора Баллихока охранник отодвинул тяжелый дверной засов.

Внутри здания располагалось одно-единственное помещение, занятое под электронную машину. Впечатление было такое, будто паук сплел в этих стенах свой проволочный шедевр. Ряды трансформаторов застыли в ожидании энергии, которая хлынет в их компактные стержни. Электронные лампы, разбросанные, словно капли дождя, по огромной металлической пластине в центре комнаты, оставались пока обесточенными и слепо таращились на вошедших.

Возле металлической пластины находилась приборная доска со множеством индикаторов, рядом с которой стоял человек весьма неряшливого вида, волосатый и хмурый. Тонкие металлические нити охватывали обе его лодыжки и исчезали в отверстии в полу, где, судя по всему, были намотаны на катушку, что позволяло человеку передвигаться в случае необходимости. Когда он возвращался на прежнее место, избыток нити втягивался обратно. Рядом постоянно находились два охранника: тот, что стоял справа, был вооружен весьма эффективным небольшим бластером; второй держал в руках крошечный радиопульт, управлявший работой металлических нитей.

– Дамы и господа, – обратился к телевизионщикам президент, – перед вами сумас-физик под номером 6Б 306, или, как записано в его свидетельстве о рождении, Реймонд Дж. Тинздейл. Его абсолютно нормальные родители даже не подозревали об умственных дефектах своего отпрыска до тех пор, пока целый ряд толковых изобретений ребенка не заставил их обратиться к администратору по детскому тестированию, который и открыл им правду.

– Какой ужас! – простонала Лаура. – Да после этого и детей иметь не захочешь – ведь такое может случиться с каждым!

Доктор Баллихок мрачно кивнул.

– Может. Утешением тут может послужить только тот факт, что об уродце будут заботиться до конца его дней – родителям больше никогда не придется его видеть. И конечно, мы используем их для осуществления трудотерапии в отношении таких же несчастных, как они сами.

– Зоопарк, – с горечью заметил сумас-физик 6Б 306. – Передвижной зоопарк прибыл поглазеть на людей. А теперь они захотят, чтобы их развлекали. Кого волнует, что мое оборудование еще не отлажено?!

– Ну-ну-ну… – предостерегающе произнес президент. – Не стоит впадать в буйство, иначе мы будем вынуждены лишить вас оборудования и книг на неделю. Пожалуйста, объясните, что это такое. Ах да, охранник! Заставьте его надеть рубашку – здесь же присутствуют дамы!

Охранник натянул на сумаса рубашку, и тот раздраженно помотал головой.

– Сама атмосфера кондиционирована, сезоны контролируются, каждое треклятое одеяние полностью прозрачное… И в то же время нельзя и шага свободно сделать – ни на метр, ни на секунду! Что за мир! – Он ударил кулаком по раскрытой ладони и вздохнул. – Ну, ладно. Мы называем этот агрегат Дименокоммунаплекс. Не потому, что мы так хотим, но потому, что надо же как-то его называть, а Джоджо тут подумал, что нам бы следовало окрестить его Баллихокером. Итак, это Дименокоммунаплекс. Он предназначен для межпространственных коммуникаций.

– Таких, как четвертое измерение? – предположил Стив.

– Нет, не таких, как четвертое. Существует бесконечное количество вселенных, сосуществующих с нами, но в ином времени и пространстве. Они прилегают к нам по градиенту энтропии.

Раздался ропот непонимания и недовольства.

– Ох уж мне эти бредни сумасов – энтропия! – пробормотал кто-то. – Градиент энтропии! Надо же! Пусть лучше начинает демонстрацию.

– Энтропию можно определить как повышающуюся хаотичность энергии, – быстро продолжал сумас-физик 6Б 306, пытаясь игнорировать сигналы доктора Баллихока. – Это темп, которым наша Вселенная движется к собственной пространственно-временной гибели. Вселенная, чей градиент энтропии круче, останется невосприимчивой к нашему разуму и нашим приборам. Более того, любое излучение в ней действует на гораздо более высокой частоте, чем у нас. Степень различия мы можем оценить только приблизительно. А так как это коммуникативный…

– Пожалуйста, начинайте, – приказал президент. – Мы нормальные люди и интересуемся результатом, а не объяснениями. Теория может подождать.

– Проблема коммуникации с такой смежной вселенной, – дерзко продолжал человек, не глядя на охранников, – в основном состоит в том, чтобы найти правильную частоту, на которой существует их эквивалент модели, скажем, электромагнитных или радиоволн. Поднимаясь выше наших самых высоких частот с помощью моего внутрипространственного трансляционного прибора, мы можем заполнить пространство лишь тепловыми волнами. Приближение – это все, чего мы пока способны достигнуть. Постоянные и тщательно продуманные эксперименты должны продолжаться. Если же допустить наличие разумных существ в смежной вселенной, то их проблема будет состоять в том, чтобы найти достаточно низкую частоту (в их пределах), которая позволит им войти в контакт с нами. Кроме того, им следовало бы…

– Я ровным счетом ничего не понимаю! – жалобно воскликнула Лаура. – Заставьте его начать опыт.

Доктор Баллихок подал знак, и охранник многозначительно потянулся к радиопульту. Сумас-физик 6Б 306 закусил губу и подошел к приборной доске. Он передвинул крохотный рычажок на одно деление, тем самым приведя в действие маленькое автоматическое устройство, которое издало два гудка, затем четыре, затем восемь… Пауза – и оно прогудело три раза, девять раз и двадцать семь раз.

– Правильный контроль – вот ответ на все проблемы, – самодовольно заметил президент университета. – Тогда, в старину, создания, подобные этому, жили вместе со всеми нормальными людьми и наносили чудовищный вред постоянными дискомфортными изменениями и странными идеями, которые безостановочно приходили им в голову. Прогресс начался с назначения общественных комиссий для надзора за наукой, но предстояло пройти еще долгий путь, прежде чем мы достигли нынешней совершенной стадии управления и контроля. Сегодня, точно так же как мы применяем различные агрегаты для проверки других агрегатов или поручаем собакам пасти овец, мы используем один вид сумасов для управления другими их видами. Например, с помощью тестов, составленных сумасом-психологом, мы периодически проверяем этот экземпляр, дабы убедиться, что он не замышляет ничего опасного. А сумас, работающий в инженерно-техническом направлении, придумал самонаматывающуюся катушку, чтобы…

– Он закончил эксперимент? – перебила президента Лаура.

– Да, эксперимент закончен, – ответил ей сумас-физик 6Б 306. – Мы передали сигнал, и любые разумные организмы в смежной вселенной, которым удастся его принять, поймут, что он произведен математически развитыми существами. Теперь нам следует подождать возможного ответа. На самом деле он может прийти на любой радиочастоте. А поскольку создания, передающие нам сигнал, будут приближаться к нашему гораздо более низкому градиенту энтропии, он может прийти в форме звука. Мы должны быть внимательны…

– Не думаю, что это кому-то интересно, – опять вмешалась Лаура. – Ни один человек не заинтересуется этой штуковиной, подающей гудки. И почему вы повернули рычажок только на крошечную черточку?

– Эта штуковина, подающая гудки, – ответил сумас с тем непоколебимым терпением, которое все сумасы проявляли в разговоре с нормальными людьми, – сообщает квадратную и кубическую степень от двух и трех соответственно, а этот факт, вероятно, является постоянным для любого пространства и времени. Я передвинул только один рычажок и только на одно деление, так как нам неизвестно, какова коммуникационная частота в той вселенной, куда попадет сигнал, а мы стремимся максимально снизить риск нанесения какого-либо вреда. Через неделю, если ответа не последует, мы попробуем другую частоту, затем еще одну… – и так, пока не добьемся результата.

– Ну надо же! Да если бы вы рассказали мне все это раньше, я бы наверняка смогла помочь вам! У вас здесь проблема с коммуникацией, а это как раз моя область, – сияя улыбкой, сообщила Лаура. – Пожалуйста, отойдите в сторонку, чтобы я смогла…

Когда она шагнула к нему, сумас бешено замахал руками, его лицо исказилось.

– Нет! – завопил он. – Вы…

Доктор Баллихок щелкнул пальцами. Невооруженный охранник сделал какое-то быстрое движение. Раздался щелчок, по всей длине металлической нити пробежала сверкающая искра, и сумас со стоном упал на пол около отверстия, в которое уходила нить. Его ступни судорожно подергивались.

– Вы должны понимать, – мягко втолковывал ему добрый доктор, – что наука служит человечеству, а не наоборот. Лаура Биссельроуд – одно из самых известных и популярных лиц на нашем телевидении, она – ведущая программы «Воскресное приложение». Возможно, ей удастся не только пробудить интерес аудитории к вашему эксперименту, но и помочь вам в решении проблемы.

Сумас-физик 6Б 306 уткнулся лицом в пол и застонал от отчаяния.

– Ну, во-первых, – радостно объясняла Лаура, – я поверну все оставшиеся рычажки. Следует в полной мере задействовать имеющуюся в наличии сеть. Мы можем с тем же успехом использовать все эти… как их… частоты.

Человек у ее ног начал биться головой об пол.

– Затем… – как ни в чем не бывало продолжала журналистка. – Вместо этой противной старой штуковины, подающей гудки, я бы использовала мой очаровательный, хорошо поставленный голос, который обожает весь народ. Фактор человеческого интереса… – вот о чем нам постоянно твердили в школе телевещания. Помнишь, Стив?

– Конечно! – подтвердил Стив. – Интересы людей важнее, чем интересы телевидения!

– Всем привет! – кокетливо замурлыкала девушка в микрофон. – Говорит Лаура Биссельроуд с другого конца градиента энтропии. У нас тут маленькая вселенная, точно такая, как ваша маленькая вселенная, и мы хотели бы – если вас это, конечно, не затруднит – попросить вас отложить на минуточку свои дела и в нескольких словах рассказать нам, как вы ощущаете…

Она открыла рот, собираясь завизжать, запнулась и… словно вдруг растворилась. А вместе с ней в неожиданно образовавшейся в земле воронке исчезли все остальные люди, невероятный агрегат и даже само здание. Перевернутый вверх тормашками кампус университета, строения, студенты – все утонуло в пузырящейся почве. По всей планете кренились и падали горы, затвердевали и выкипали моря. Воздух мутнел и взвихривался, рождая невообразимой силы ураганы. За краткий миг коммуникации свершилось нечто умопомрачительное. И наконец странно изменившаяся Земля замерла – полностью лишенный жизни мир принял стабильную форму.