Текст книги "Вот идет цивилизация"

Мистрис Сари

В тот вечер, подходя к дому, я миновал двух девочек, с серьезным видом стучавших мячиком о мостовую в такт древней считалке. Должно быть, у меня губы побелели, – с такой силой я стиснул зубы, в правом виске с барабанным грохотом пульсировала кровь, и я вдруг понял: что бы ни случилось, я не в силах сделать ни шага, пока они не допоют ее до конца:

 
Раз, два, мистрис Сари,
На метле и в пеньюаре.
Три, четыре, пять,
Надо ведьму нам прогнать!
 

Стоило девчонке допеть последнюю ноту, как я снова ожил. Я отпер ключом замок и поспешно закрыл за собой дверь. Потом зажег свет везде: в прихожей, на кухне, в библиотеке. А потом долго-долго расхаживал по комнатам – до тех пор, пока дыхание мое не успокоилось, а жуткое воспоминание не убралось прочь, затаившись в какой-то глубокой расщелине моей памяти.

Этот стишок! Что бы там ни говорили мои друзья, я вовсе не ненавижу детей. То есть ни капельки не ненавижу… но с чего это они вдруг запели эту дурацкую песню? Как раз тогда, когда я проходил мимо? Словно эти мелкие мерзавки знали, что она делает со мной…

Сариетта Хоун поселилась у миссис Клейтон после смерти ее родителей в Вест-Индии. Ее мать приходилась миссис Клейтон сестрой – единственной; у ее отца, колониального чиновника, родственников вообще не нашлось. Вполне естественно, ребенка отослали по морю в Ненвилль, к моей домохозяйке. Ее записали в ненвилльскую начальную школу, где я преподавал математику и естественные науки, – в дополнение к английскому, истории и географии, за которые отвечала мисс Друри.

– Эта маленькая Хоун совершенно невозможна! – мисс Друри вихрем влетела в мой класс в начале утренней перемены. – Она просто уродка – наглая, отвратительная уродка!

Я дождался, пока гулкое эхо ее пронзительного голоса стихнет в пустой классной комнате, и удивленно поднял взгляд на ее монументальную, в лучших традициях викторианской эпохи фигуру. Туго стянутый корсетом бюст вздымался как после долгой ходьбы; тяжелые юбки с каждым шагом хлопали ее по лодыжкам. Она остановилась перед доской. Я откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.

– Будьте добры, мисс Друри, выбирайте выражения. Последние две недели я был слишком занят подготовкой к четверти, поэтому не успел приглядеться к Сариетте. У мисс Клейтон нет своих детей, так что, когда девочка приехала в прошлый четверг, она встретила ее со всем присущим ей радушием. И она не потерпит, чтобы Сариетту наказывали так… так… ну, как вы поступили неделю назад с Джоем Ричардсом. И, если уж на то пошло, попечительский совет тоже этого не потерпит.

Мисс Друри сердито тряхнула головой.

– Поучи вы детей столько, сколько я, молодой человек, уж вы бы знали, что экономить розги на таких упрямых отродьях, как Джой Ричардс, глупо – ни к чему хорошему это не приведет. Если я не буду кормить его березовой кашей время от времени, помяните мое слово, он вырастет в такого же пьянчугу, как его папаша.

– Ладно. Только не забывайте, что школьный совет будет пристально следить за вами, мисс Друри. И с чего это вы называете Сариетту Хоун уродкой? Насколько я припоминаю, она альбинос; отсутствие пигментации проистекает из наследственных факторов, но никак не является уродством. Оно отмечено у тысяч людей, живущих нормальной, я бы даже сказал, счастливой жизнью.

– Наследственность! – презрительно фыркнула она. – Это все ваш новомодный вздор! Истинно вам говорю: она уродка! Настоящая маленькая дьяволица, отродье Сатаны! Когда я попросила ее рассказать классу про ее дом в Вест-Индии, она встала и пропищала: «Эта книга закрыта для дураков и простофиль!» Как вам? Когда бы звонок на перемену не прозвенел, клянусь вам, я б ее высекла не сходя с места! – Она посмотрела на свои часики-кулон. – Перемена вот-вот кончится. Проверьте звонок, мистер Флинн: нынче утром он зазвонил на минуту раньше, ей-богу. И не позволяйте этой девчонке Хоун дерзить вам.

– Дети мне не дерзят. – Я посмотрел на захлопывающуюся за ней дверь и улыбнулся. Спустя минуту класс наполнился смехом и болтовней: восьмилетки занимали свои места за партами. Свой посвященный правилам деления урок я начал с того, что незаметно покосился на задний ряд. Там, напряженно выпрямив спину, аккуратно сложив руки перед собой на парте, сидела Сариетта Хоун. На фоне темного дерева классной мебели ее пепельно-серые косички и абсолютно белая кожа, казалось, приобрели желтоватый оттенок. Глаза ее тоже были чуть желтоваты: огромные бесцветные зрачки под полупрозрачными веками, которые – по крайней мере, пока я на нее смотрел – ни разу не моргнули. Да, красивым ребенком я бы ее не назвал. Слишком большой рот; уши, посаженные почти под прямым углом к голове, и в довершение всего нос, длинный, странно кривой, спускавшийся почти до верхней губы. Да и одежда – белоснежное платье строгого покроя – играла злую шутку с ее истинным возрастом.

Закончив урок арифметики, я подошел к одинокой фигурке на задней парте.

– Не хотела бы ты пересесть поближе к моему столу? – спросил я ее так мягко, как только мог. – Так тебе будет проще разглядеть то, что написано на доске.

Она встала и сделала реверанс.

– Большое вам спасибо, сэр, но там, в первых рядах, гораздо светлее, чем здесь, а у меня от света болят глаза. Я чувствую себя гораздо лучше в темноте или в тени. – Она даже чуть улыбнулась… или мне это показалось?

Я кивнул. От ее вежливого, абсолютно безукоризненного по форме ответа мне почему-то сделалось не по себе.

Все время урока естествознания я постоянно ощущал на себе взгляд ее немигающих глаз. Это действовало мне на нервы; я неловко возился с пособиями, и дети, заметив мою скованность, сразу же определили и источник напряжения. Они начали перешептываться и оглядываться на последнюю парту.

Коробка с бабочками на булавках выскользнула у меня из рук. Я наклонился, чтобы поднять ее, и в это мгновение класс – как один человек – громко охнул.

– Гляньте! Она снова делает это!

Я выпрямился.

Сариетта Хоун продолжала сидеть все так же прямо. Но волосы ее приобрели насыщенный каштановый цвет, глаза сделались голубыми, а щеки окрасились легким румянцем.

Пальцы мои стиснули край деревянной столешницы. Невероятно! Способна ли игра света и тени производить столь фантастические трюки? Нет… не может быть! Забыв про необходимость соблюдать достоинство педагога, я тоже охнул, девочка, казалось, покраснела, и тень вокруг нее сгустилась еще сильнее.

Нетвердым голосом продолжил я рассказ про чешуекрылых и их коконы. Спустя минуту я заметил, что лицо ее и волосы снова сделались белыми, как прежде. Однако я утратил интерес к объяснениям; класс, судя по всему, тоже. Урок пошел насмарку.

– Она сделала абсолютно то же самое у меня на уроке! – воскликнула мисс Друри за ланчем. – Абсолютно то же самое! Только мне показалось, что она обернулась брюнеткой с черными глазами! И это случилось после того, как она обозвала меня – подумать только, нахалка какая! – дурой, а я потянулась уже за березовой хворостиной, и тут она вдруг обернулась смуглянкой. Она б у меня живо покраснела, истинно говорю, да только тут звонок зазвенел. На минуту раньше!

– Возможно, – сказал я. – Но при таком экзотическом окрасе кожи и волос любое изменение освещения способно выделывать невероятные штуки с вашим зрением. Я теперь даже не уверен, что действительно видел это. Сариетта Хоун – не хамелеон.

Старая учительница сжала губы так, что они побелели и превратились в тонкую линию, едва заметную на ее морщинистом лице. Потом тряхнула головой и облокотилась на стол, усыпанный хлебными крошками.

– Не хамелеон. Ведьма. Я наверное знаю! А в Библии сказано, мы должны убивать ведьм, жечь их, чтоб и духу их не осталось.

Я рассмеялся, но смех мой прозвучал в нашей подвальной столовой без единого окна как-то невесело и даже зловеще.

– Но вы же сами в это не верите! Восьмилетняя девочка…

– Тем более важно перехватить ее сейчас, покуда она не выросла и не наделала серьезного вреда! Истинно говорю, мистер Флинн: я точно знаю! Один мой предок сжег три десятка ведьм в Новой Англии. У моего рода нюх на таких тварей. Не бывать миру между нами!

Остальные дети, похоже, разделяли опасения мисс Друри. Они прозвали девочку-альбиноса «Мистрис Сари». Сариетта, с другой стороны, не возражала против такого прозвища. Когда Джой Ричардс набросился на компанию детишек, следовавших за ней с этой считалкой, она остановила его.

– Не трогай их, Джозеф, – обратилась она к нему по обыкновению серьезно, как взрослая. – Откуда им знать о разнице между ведьмой и феей? А ведь я и впрямь похожа на маленькую фею.

И Джой послушно отвернулся от детей, разжав кулаки. Он ее боготворил. Возможно, оттого, что оба они сделались изгоями в маленьком детском сообществе, а может, потому, что оба были сиротами – его постоянно пьяный отец вряд ли мог считаться полноценным родителем – они всегда держались вместе. Как-то раз, выходя из дому, чтобы подышать вечерним воздухом, я наткнулся на них: он сидел на земле у ее ног, а она замолчала на полуслове, назидательно подняв в воздух указательный палец. Оба так и сидели, не говоря ни единого слова, пока я не ушел с крыльца.

Джой относился ко мне неплохо. Наверное, поэтому я единственный удостоился чести услышать хоть немного о прошлой жизни мистрис Сари.

Как-то вечером, оглянувшись во время прогулки, я увидел Джоя – он только что спустился с крыльца.

– Эх, – мечтательно вздохнул он. – Жаль, Стоголо здесь нету. Он мистрис Сари здоровско всякому выучил – уж он-то мисс Дуре показал бы! Еще как показал!

– Стоголо? – удивился я.

– Ну! Знахарь, наложивший проклятие на мамашу Сарину еще до ее рождения, – а все за то, что та его в тюрьму засадила. А как мамаша померла родами, папаша ихний, она говорит, начал пить, да еще как, похуже моего старика. Вот только она отыскала этого Стоголо и задружилась с ним. Они смешали кровь да поклялись в вечной дружбе на могиле Сариной мамаши. И он обучил ее всяким штучкам вуду вроде родового проклятия, или как делать приворотные амулеты из свиной печенки, или…

– Ты меня удивляешь, Джой, – перебил я его. – Что за глупые суеверия! И это говоришь мне ты, у кого такие хорошие оценки по естествознанию!

Он с досадой пнул башмаком траву на обочине.

– Угу, – тихо сказал он. – Угу. Извините, мистер Флинн, что заговорил об этом.

Он повернулся и побежал домой, только белая рубашонка мелькала некоторое время в темноте.

Напрасно я его перебил: он редко откровенничал со мной, а Сариетта вообще подавала голос только тогда, когда к ней обращались, не изменяя этому правилу даже со своей тетей.

Погода сделалась удивительно теплой.

– Истинно говорю, – заявила мисс Друри как-то утром. – В жизни не видела зимы вроде этой. Одно дело бабье лето и всякие подобные потепления, но чтобы жара продолжалась изо дня в день, без малейшего намека на прохладу!

– Ученые говорят, климат становится теплее на всей земле. Конечно, сейчас это почти незаметно, но Гольфстрим…

– Гольфстрим! – фыркнула она. На ней была все та же тяжелая, плотная одежда, так что характер ее, и прежде не отличавшийся мягкостью, в жару сделался почти невыносимым. – Гольфстрим! С тех пор, как к нам в Ненвилль приехало это отродье Хоун, все вообще идет наперекосяк. Мел то и дело крошится в руках, полки в столе застревают, тряпки рвутся… Это маленькая ведьма наводит на меня порчу!

– Послушайте-ка, – я остановился и повернулся лицом к ней, спиной к зданию школы. – Все это заходит слишком далеко. Если вам угодно верить в ведьм и колдовство, это ваше дело, но не лезьте с этим к детям. Они здесь для того, чтобы приобретать знания, а не сумасшедшие бредни…

– Скучной старухи. Ну давайте, говорите уж, – огрызнулась она. – Я знаю, мистер Флинн, вы так думаете. Вы ей потакаете, вот она вас и не трогает. Но я знаю то, что знаю, и эта маленькая злобная чертовка, которую вы называете Сариеттой Хоун, – тоже. Так знайте: между мной и этой тварью война – война добра со злом, – которая не прекратится, пока в живых не останется лишь одна из нас! – Она повернулась, взметнув полы юбок, и устремилась по дорожке к школе.

Я начал опасаться за ее душевное здоровье. Мне припомнилась ее фраза: «Не прочла ни одной книги, изданной после тысяча восемьсот девяносто третьего года!»

А потом настал день, когда ученики вошли ко мне на урок математики неслышно, словно их обволакивал пузырь тишины. Пузырь лопнул, стоило двери закрыться за последним учеником, и все начали перешептываться.

– Где Сариетта Хоун? – спросил я. – И Джой Ричардс?

Из-за своей парты поднялась Луиза Белл в накрахмаленном розовом платьице, немного великоватом для ее худенькой фигурки.

– Они провинились. Мисс Друри поймала Джоя, когда он отрезал прядь ее волос, и принялась пороть его. Тогда мистрис Сари встала и говорит, что, мол, та не должна его трогать, потому что он под ее, Сари, как это… про… протекцией, вот! А тогда мисс Друри выгнала нас всех из класса, и, думаю, теперь будет пороть их обоих. Она вконец ополоумела!

Я поспешил к двери. Не успел я коснуться ручки, как послышался визг. Голос Сариетты! Я бросился по коридору. Визг становился все выше, дрогнул на мгновение и стих. Распахивая дверь класса мисс Друри, я был готов ко всему, даже к убийству. Но отнюдь не к тому, что я увидел.

Я стоял, держась за дверную ручку, пытаясь осознать открывшуюся мне сцену. Джой Ричардс прижался спиной к доске и сжимал в потной руке длинную прядь седеющих волос. Мистрис Сари стояла перед мисс Друри, склонив голову набок – так, что я видел ярко-красный рубец на белой как мел шее. А мисс Друри, словно окаменев, уставилась на обломок березового прута в руке. Остальные обломки валялись на полу у ее ног.

При виде меня дети ожили. Мистрис Сари выпрямилась и, сжав губы в жесткую линию, пошла к двери. Джой Ричардс опрометью бросился к выходу. По дороге он мазнул отрезанным локоном по платью учительницы, но та его словно не заметила.

Когда они с девочкой миновали меня у двери, я заметил, что волосы у него в руке потемнели от пота – так же, как платье на спине у мисс Друри. Повинуясь легкому кивку мистрис Сари, мальчик отдал ей клок мокрых волос. Она очень осторожно убрала их в карман платья. Потом, не говоря ни слова, оба прошмыгнули мимо меня и направились по коридору к моему классу.

Оба явно не получили повреждений, по крайней мере серьезных. Я подошел к мисс Друри. Ее колотила дрожь, и она бормотала что-то себе под нос. Взгляд ее оставался прикован к обломку березового прута.

– Он просто разлетелся на куски. На куски! Я… а он разлетелся на куски!

Я положил руку ей на талию и осторожно проводил к стулу. Она послушно села, но бормотать не перестала.

– Только раз… я хлестнула ее только раз. Я занесла руку для следующего удара… и тут прут разлетелся на куски, прямо у меня над головой. Джой стоял в углу, он не мог этого сделать… а прут разлетелся на куски. – Она таращилась на зажатый в руке обломок словно на утраченную драгоценность. Я не мог бросить урок. Я принес ей стакан воды, попросил уборщика позаботиться о ней и поспешил обратно в свой класс.

Кто-то из учеников по глупости или из обычной детской жестокости написал на доске крупными буквами стишок.

 
Раз, два, мистрис Сари,
На метле и в пеньюаре.
Три, четыре, пять,
Надо ведьму нам прогнать!
 

Рассерженный, повернулся я к классу – и сразу же заметил изменения. Парта Джоя Ричардса опустела. Он переместился к мистрис Сари, в тень на заднем ряду.

К моему несказанному облегчению, мистрис Сари ни словом не обмолвилась об инциденте. За обедом она по обыкновению сидела молча, не сводя глаз со своей тарелки. Стоило тарелке опустеть, как она извинилась и выскользнула из столовой.

Должно быть, миссис Клейтон была слишком занята кухней и болтовней, чтобы заметить это. По крайней мере, с этой стороны никаких последствий не ожидалось.

После обеда я отправился в старомодный, с высокой крышей дом, где проживала с родней мисс Друри. Я насквозь пропотел от жары и никак не мог собраться с мыслями. Ни дуновения ветерка, ни единый листок не шелохнулся на дереве – жуткая духота.

Старая учительница чувствовала себя заметно лучше. Но оставить инцидент без последствий она категорически отказалась, сколько бы я ее ни упрашивал. Она раскачивалась взад-вперед в кресле-качалке колониальных времен и решительно мотала головой.

– Нет, нет и еще раз нет! Я никогда не прощу это исчадие тьмы; скорее уж соглашусь пожать руку самому Вельзевулу. Она ненавидит меня еще сильнее прежнего, потому что… неужели вы сами не понимаете? – потому что я заставила ее выказать свое истинное лицо. Я заставила ее продемонстрировать свое колдовство. А теперь… теперь я должна сразиться с ней и Тем, кто ее наставляет. Я должна придумать… я должна… только так дьявольски жарко. Слишком жарко! У меня мысли от этой жары путаются, – она вытерла лоб тяжелым кашмирским платком.

Бредя домой, я пытался придумать выход из этой ситуации. Что-то должно было случиться, не могло не случиться… но тогда попечительский совет устроит расследование, и на школе можно будет ставить крест. Я пытался перебрать в уме возможные последствия, но одежда липла к телу, даже дыхание давалось с трудом. На крыльце никто не сидел, но я заметил движение в саду и поспешил туда.

Две тени соткались в мистрис Сари и Джоя Ричардса. Они повернулись ко мне, словно ожидая моего приближения. Сариетта сидела на корточках, держа в руках куклу. Маленькую восковую куклу с прилепленными к голове седеющими волосами, собранными в тугой пучок, – точь-в-точь как повязывала их мисс Друри. Даже платье из клочка муслина напоминало своим фасоном старомодные одеяния мисс Друри. В общем, вышла довольно точная восковая карикатура.

– Вам не кажется, что все это довольно глупо? – выдавил я из себя наконец. – Мисс Друри весьма расстроена и сожалеет о том, как она поступила в ответ на то, как вы обошлись с ее суевериями. Мне кажется, если вы как следует постараетесь, все наладится и все мы снова будем друзьями.

Они встали. Сариетта прижимала куклу к груди.

– Это вовсе не глупо, мистер Флинн. Эту дурную женщину необходимо проучить. Так, чтобы память об этом осталась у нее на всю жизнь. А теперь извините, мне надо спешить. Еще много чего надо успеть сегодня вечером.

И она исчезла в спящем доме. Я повернулся к мальчику.

– Джой, ты же разумный парень. Скажу тебе как мужчина мужчине, что…

– Извините, мистер Флинн, – он пошел к калитке. – Я… мне пора домой.

Его башмаки простучали по тротуару и стихли вдали. Я явно утратил его доверие.

Этой ночью мне скверно спалось. Я ворочался на мокрых простынях, задремывал, просыпался и задремывал снова. Около полуночи я проснулся, весь дрожа. Взбив подушку, я сделал попытку снова провалиться в сон, когда услышал негромкий, далекий звук.

Я узнал этот звук. Именно он вторгался в мой сон и терзал слух. Я сел в кровати. Голос Сариетты!

Она пела песню, но слов я разобрать не мог. Голос ее становился все выше, незнакомые слова сменяли друг друга все быстрее, словно она торопилась достичь какой-то ужасной черты. И наконец, когда мне казалось, что голос ее вот-вот сорвется на визг, она вдруг замолчала. А потом, так пронзительно, что сделалось больно ушам, выкрикнула нараспев: «Курунуу о Стоголооооо!»

И наступила тишина.

Спустя пару часов мне все-таки удалось снова уснуть.

Меня разбудило солнце, бившее в глаза. Ощущая странную апатию, я оделся. Есть не хотелось, и впервые в жизни я вышел из дома, не позавтракав. Жар, поднимавшийся от тротуара, почти обжигал руки и лицо, а ноги ощущали его и сквозь подошвы ботинок. Даже оказавшись в тени школьного здания, я не испытал облегчения.

Аппетит у мисс Друри тоже был сегодня неважный. Ее по обыкновению аккуратно завернутые сэндвичи с латуком так и остались лежать нетронутыми на столе в подвальной столовой. Уронив голову на тонкие руки, она смотрела на меня покрасневшими глазами.

– Господи, какая жара, – прошептала она. – Просто невыносимая. Не понимаю, чего это все так жалеют эту чертову Хоун. Я всего-то заставила ее пересесть на солнце. Я страдаю от этой жары в тысячу раз больше, чем она.

– Вы… заставили… Сариетту…?

– Еще как заставила! Она ничем не лучше других. Но сидит всегда на задней парте, в полном комфорте, в прохладе. Я пересадила ее к окну, пускай погреется на солнышке! Она это запомнит, помяните мое слово! Вот только я стала чувствовать себя еще хуже. Словно на куски распадаюсь. Ночью глаза не сомкнула: все жуткие сны какие-то. Чьи-то огромные руки мнут меня и теребят, тычут ножами в лицо и руки…

– Но девочка не выносит солнечного света! Она же альбинос!

– Тоже мне альбинос, чушь какая! Она ведьма! Ей дай волю, она восковые фигурки лепить начнет. Негодник Джой Ричардс ведь не просто так мои волосы срезал. Наверняка она ему… Ох! – Мисс Друри чуть не вдвое сложилась на стуле. – Какая боль!

Я дождался, пока приступ пройдет, и заглянул в ее измученное лицо.

– Забавно, что вы вспомнили про восковых кукол. Вы настолько убедили девочку в том, что она ведьма, что она одну и в самом деле сделала. Хотите верьте, хотите нет, но вчера вечером, выйдя от вас…

Она вскочила со стула, пошатнулась, но удержалась на ногах, схватившись рукой за трубу отопления.

– Она слепила восковую фигуру? Мою?

– Ну, вы же знаете детей. В ее представлении вы выглядите так. Немного грубовато исполнено, но в целом похоже. Что до меня, я считаю, ее талант заслуживает одобрения.

Мисс Друри не обратила внимания на мои слова.

– Ломота! – фыркнула она. – Я-то думала, это ломота! А это она втыкала в меня булавки! Ах, маленькая… Вот уже я ей… Но я должна действовать осторожно. И быстро. Быстро!

Она сделала несколько шагов и остановилась у лестницы, разговаривая сама с собой.

– Палка или дубинка не помогут: они ей подчиняются. Но руки… если я успею схватить ее за шею и придушить достаточно быстро, она меня не остановит. Но я не должна оставить ей ни единого шанса, – она почти всхлипывала. – Ни единого! – и с неожиданной прытью устремилась вверх по лестнице.

Я отшвырнул в сторону стол и бросился за ней.

Большинство детей обедали за длинным столом в углу школьного участка. Однако сейчас они бросили еду и завороженно уставились на что-то. Надкусанные сэндвичи зависли в воздухе перед открытыми ртами. Я проследил направление их взглядов.

Вдоль школьной стены, крадучись, словно огромная пантера в юбках, скользила мисс Друри. Время от времени она пошатывалась и хваталась за стену, чтобы не упасть.

Всего в двух футах от нее сидели в тени Сариетта Хоун и Джой Ричардс. Оба пристально смотрели на восковую куклу в муслиновом платье, лежавшую на залитой солнцем отмостке. Кукла лежала на спине, и даже с такого расстояния я видел, что она тает.

– Эй! – крикнул я на бегу. – Мисс Друри! Будьте же благоразумны!

На мой крик дети оглянулись. Мисс Друри сделала отчаянный рывок и не столько напрыгнула, сколько упала на девочку. Джой Ричардс схватил куклу и бросился в мою сторону. Я споткнулся о него и кувырком полетел на землю. Падая, я краем глаза увидел, как мисс Друри замахивается правой рукой на съежившуюся в жалкий комок девочку.

Я перекатился по полу и сел лицом к Джою. Дети за спиной у меня визжали – в жизни не подумал бы, что можно визжать так громко. Да я и сам с трудом удерживался от визга. Джой сжимал куклу обеими руками. На моих глазах – я пытался отвести взгляд, но не мог – уже размякший на солнечном свете воск начал терять форму и просачиваться сквозь пальцы. Капли его падали на цементную отмостку. К крикам детей добавился – и почти сразу заглушил их – полный боли, не стихающий визг мисс Друри. Джой округлившимися от ужаса глазами смотрел мне за спину, но продолжал сжимать куклу, а я никак не мог оторвать от нее взгляда. Визг не прекращался, пот заливал мне глаза, а воск все капал и капал у него сквозь пальцы.

И тут он, задыхаясь в истерике, запел:

 
Раз, два, мистрис Сари,
На метле и в пеньюаре.
Три, четыре, пять,
Надо ведьму нам прогнать!
 

И мисс Друри визжала, а дети вопили, но я все не мог отвести взгляда от маленькой восковой куклы. От совсем крохотной восковой куклы, сочившейся сквозь покрытые веснушками пальцы Джоя Ричардса. Смотрел на нее, и смотрел, и смотрел…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Это моя первая попытка писать в готической манере, которой я никогда особенно не увлекался, – за возможным исключением отдельных произведений сестер Бронте… ну и, конечно, Мэри Уолстонкрафт Шелли. Однако в раннем подростковом возрасте я зачитывался «Странными историями» (услышали бы это Г.Ф. Лавкрафт! Сибери Квинн! Си. Эл. Мур! Кларк Эштон Смит!). Так что позже, на третьем десятке лет, хотя интересы мои поменялись довольно заметно, мне изрядно польстило желание Теда Старджона купить у меня что-нибудь себе в журнал. Я дал им «Мистрис Сари», и они его купили.

Ну да, это не «Франкенштейн», и даже не «Тень над Иннсмутом», но я был рад увидеть рассказ в журнале, где некогда блистал один из лучших редакторов, Фарнсуорт Райт.

И выпить по этому поводу.

Написан в 1947 г., опубликован в 1947 г.