Текст книги "Плоскоглазое чудовище"

Уильям Тенн
Плоскоглазое чудовище

Первые несколько секунд доцент кафедры сравнительной литературы университета в Келли Клайд Меншип героически пытался убедить себя, что это

– всего лишь дурной сон. Закрыв глаза, он уговаривал себя, как ребенка, с улыбкой превосходства на устах, что таких кошмарных вещей просто не бывает в реальной жизни. Совершенно не бывает.

Определенно, это – только сон.

Он уже почти поверил в это, как вдруг чихнул, да так громко и сочно, что понял, что во сне чихать нельзя. Пришлось сдаться. Он приоткрыл глаза и посмотрел еще раз. Тотчас же шею свело судорогой.

…Некоторое время назад он прикорнул, перечитывая написанную им самим статью для научного журнала. Заснул в своей собственной кровати, в своей квартире в Кэллахэн-Холле – «очаровательном и недорогом пристанище для тех сотрудников университета, которые не женаты и желают жить в университетском городке». Проснулся он от ощущения мучительного покалывания во всем теле – будто его распяли, крепко связали, продержали так довольно долго, а потом развязали. После этого он вдруг как бы воспарил над кроватью и, как мгновенно растаявший дымок, вытек сквозь открытое окно, уплывая прямо в усыпанное звездами ночное небо. Плоть его растаяла, он полностью отключился… И вот он приходит в себя на этом огромном плоском белом столе, похожем на операционный, над ним – потолок с множеством сводов, в легких – влажный, промозглый, едва пригодный для дыхания воздух. С потолка свисает огромное множество самых разнообразных, несомненно электронных приборов. Таких, о которых ребята с физического факультета могли бы только мечтать даже в том случае, если бы правительственные субсидии на военные радиационные исследования были в миллион раз больше, а профессор Боулз, декан факультета, потребовал бы, чтобы каждый прибор внешне выглядел совершенно иначе по сравнению с теми, которые могла дать науке современная электроника. Вся эта немыслимая аппаратура щелкала, жужжала и потрескивала, сверкала и переливалась экранами и сигнальными лампами. Затем все это прекратилось, как будто кто-то, наконец, удовлетворился проведенными исследованиями и отключил ее. Клайд Меншип слегка приподнялся, чтобы увидеть того, кто это сделал.

И увидел!

Но не «кого», а «что». И это «что», определенно, не предвещало ничего хорошего. Фактически таких «что» было несколько, и каждое из них было ничуть не лучше другого. Поэтому он тотчас же закрыл глаза и мысленно заметался в поисках разумного объяснения всего этого ужаса.

Объяснение никак не находилось, и глаза пришлось открыть еще раз. Со второго раза все могло показаться не таким плохим, как с первого. «Тьма всегда, – напомнил Клайд себе избитую фразу, – сгущается перед рассветом». И тут же непроизвольно добавил: «Кроме тех дней, когда происходит солнечное затмение».

Однако глаза открыл только на самую щелочку, приблизительно так, как открывают рот дети перед второй ложкой касторки. Нет, все осталось точно таким же жутким.

Стол был неопределенной формы, по его контуру располагались в дюйме друг от друга крупные сферические шишки. А на этих шишечках, как на насесте, примерно в двух метрах справа от Клайда, разместились два существа, похожие на черные плоские чемоданы из кожи. Вместо ручек и ремней они были снабжены десятками черных щупалец, каждое второе или третье из них заканчивалось влажным бирюзовым глазом, прикрытым парой роскошнейших ресниц, какие можно увидеть разве что на рекламе косметики. В дополнение к этому каждый чемодан был украшен вкраплением множества небесно-голубых глазок, в отличие от первых не имевших ресниц и выступавших наружу скоплениями огромных самоцветов, сверкающих множеством крохотных граней.

Слева, примерно в четырех метрах, там, где поверхность стола образовывала нечто вроде вытянутого полуострова, находилось еще одно существо. Его щупальца крепко сжимали пульсирующий сфероид, на поверхности которого непрерывно возникали и исчезали световые пятна.

Насколько понимал Меншип, все глаза существ следили за ним с неослабным вниманием. Ему стало немного не по себе, и он попытался распрямить плечи.

– Так что, профессор, – неожиданно раздалось над его головой, – что вы на это скажете?

– Скажу, что все это выглядит довольно жутко, – с жаром признался Меншип и хотел уже было продолжить и развить эту интересную тему во всех красочных подробностях, но ему помешали два обстоятельства.

Во-первых, вопрос прозвучал невесть откуда – вокруг не было ни одного человека, фактически ни одного живого существа, кроме увенчанных щупальцами чемоданов. Во-вторых, кто-то другой начал отвечать, перебив Меншипа и не обратив ни малейшего внимания на его слова.

– Да, можно констатировать со всей очевидностью, – произнес этот «кто-то», – что эксперимент увенчался успехом. Он полностью оправдал расходы и долгие годы исследований, связанных с подготовкой к его проведению. Теперь вы сами понимаете, советник Гломч, что односторонняя телепортация является свершившимся фактом.

Меншип понял, что голоса исходят справа. Более широкий из чемоданов, очевидно, являлся «профессором», которому был задан вопрос. Теперь он обращался к более узкому чемодану, который отвел большинство своих глаз от Меншипа и сосредоточил внимание на собеседнике. Но откуда исходят эти голоса? На существах не было заметно и следов речевого аппарата.

В голове Меншипа мелькнула истерическая мысль: «А каким это образом они говорят по-английски?»

– Ясно, профессор Лирд, – отозвался советник Гломч.

– Да, это – свершившийся факт. Только ответьте мне, что же именно свершилось?

Лирд поднял сразу тридцать-сорок щупалец, что, как догадался Меншип, было эквивалентно нетерпеливому пожатию плечами.

– Телепортация живого организма с астрономического объекта 649-301-3 без помощи передающей аппаратуры на его родной планете.

Советник снова перевел глаза на Меншипа.

– Вы всерьез считаете его живым? – недоверчиво спросил он.

– Послушайте, советник, – предложил профессор, – давайте оставим в стороне всякий флефноморфизм, Ведь это же явно способное ощущать и в определенном смысле передвигаться живое…

– Да, да. Оно живое. Я это допускаю. Но испытывающее ли ощущения? Мне совершенно не слышно, чтобы оно хоть как-нибудь трлнкало. А эти кошмарные глаза! Всего лишь два, и такие плоские! А эта сухая кожа без малейшего следа слизи! Я признаюсь…

– Можно подумать, что вы – прекраснейший образец творенья! – оскорбился Меншип.

– …в том, что придерживаюсь концепции флефноморфизма при оценке чуждых форм жизни, – продолжал советник, как будто не слыша Меншипа. – Да, я – флейнофил, и горжусь этим. Профессор, мне доводилось видеть немало всяких невероятных существ с других планет, которых привозили сюда мой сын и другие исследователи. Однако и самые причудливые из них, и самые примитивные обладали способностью трлнкать. Но здесь я не наблюдаю этого. Невероятно, даже противоестественно!

– Отнюдь нет, – поспешил заверить его Лирд. – Это просто отклонение от научной нормы. Возможно, на дальних окраинах Галактики, где часто встречаются подобного рода животные, условия жизни таковы, что трлнканье не является необходимым. Думаю, тщательное обследование в скором времени разрешит эту загадку. Главное – мы доказали, что жизнь существует и в других областях Галактики, а не только в тесно наполненном звездами ядре. И когда настанет время проведения широкоохватных исследовательских экспедиций, отважные первопроходцы, вроде вашего сына, отправятся в эти области, вооруженные необходимыми знаниями.

– Послушайте! – завопил Меншип. – Вы в состоянии услышать меня или нет?

– Можете выключить энергию, Срин, – заметил профессор. – Нет смысла расходовать ее зря. Я убежден, что у нас уже столько этого существа, сколько нам необходимо. Если что-то еще и должно материализоваться, то оно прибудет за счет остаточного излучения.

Существо слева быстро повернуло причудливый сфероид, и слабое жужжание, наполняющее помещение, прекратилось. Судя по тому, как внимательно Срин разглядывал пятна света на поверхности прибора, это могли быть только показания Меншипа. Клайд напряженно думал.

Если они не в состоянии услышать его, как бы громко он не кричал, и если в то же самое время каким-то непостижимым образом они умудряются общаться на английском языке, напрашивается один вывод – телепатия. И поэтому у них нет ничего, что напоминало бы рот и уши.

Он внимательно прислушался. Казалось, в ушах звучит чистая английская речь, голос звучен и четок. Но все-таки какое-то отличие было… Чего-то не хватало, чего-то такого, что есть у свежих фруктов и нет у мороженых… К тому же слова звучали на фоне негромкого шелеста других слов, бессвязных обрывков предложений, которые прослушивались достаточно четко, чтобы можно было определить, к чему они относились, хотя это и не являлось темой «разговора». Меншип понял, что благодаря этому фону он и узнал о том, что означают на самом деле световые пятна.

Также стало ясно происхождение бессмысленных звукосочетаний – это были слова, которым не находилось эквивалента в английском языке. Пока что ничего особенно плохого не произошло. Его выдернул из теплой постели телепатический чемодан по имени Лирд, имеющий бесчисленное множество щупальцев и глаз. И перенес на какую-то неизвестную планету поблизости от центра Галактики прямо в светло-зеленой пижаме. Планета оказалась населенной телепатами, которые были не в состоянии услышать Меншипа, хотя сам он с удивительной легкостью мог подслушивать их мысли. И узнал, что ему предстоит «тщательная проверка». Судя по тому, что похитители рассматривали добычу в качестве подопытного животного, перспектива вырисовывалась довольно неприятная. И все из-за того, что он ни в малейшей степени не мог трлнкать. Меншип подумал и решил: наступило время дать им почувствовать, что он – отнюдь не низшая форма жизни, по меньшей мере – ровня им, тоже принадлежит к избранному кругу существ, разум которых неоспорим, а коэффициент интеллекта – гораздо выше средней нормы.

Вот только как бы это сделать?

В голову лезли воспоминания о прочитанных в детстве приключенческих повестях, где отважные исследователи высаживались на неизвестных островах, а коварные, кровожадные туземцы, вооруженные дубинами или копьями, бросаются на них из зарослей, и воинственные крики их являются, без сомнения, прелюдией к избиению. Поэтому исследователям, не знакомым с языком аборигенов, приходится прибегать к жестам…

Меншип поднял руки над головой.

– Мой – друг, – нараспев произнес он. – Мой пришел с миром.

Он не ожидал особого эффекта, скорее эти слова психологически должны были помочь ему самому и добавить искренности жесту.

– …записывающую аппаратуру тоже можете выключить, – продолжал наставлять своего ассистента профессор. – С этого момента мы будем дублировать все показания в специальном записывающем устройстве.

Срин снова занялся сфероидом.

– Мне, наверное, следовало бы понизить влажность. Сухая кожа существа, похоже, требует сухого климата.

– Не обязательно. У меня есть самые веские основания полагать, что это – одна из тех примитивных форм жизни, которые могут существовать в самой различной среде. Пока что существо переносит все просто замечательно. И мы должны быть в высшей степени довольны результатами эксперимента, во всяком случае, на данной стадии.

– Мой – друг! – закричал Меншип, в отчаянии поднимая и опуская руки.

– Мой – разумное существо! Мой имеет коэффициент 140 по шкале Векслера-Бельвью!

– Вы, может быть, и удовлетворены, – задумчиво промолвил Гломч, как только Лирд легким прыжком воспарил, подобно огромному одуванчику, к нагромождению аппаратуры под потолком. – Но я – нет. И мне очень не нравится все это.

– Мой – разумное и дружественное суще… – начал снова Меншип и чихнул. – Черт побери эту сырость, – угрюмо пробурчал он.

– Что там такое? – требовательно спросил Гломч.

– Ничего особенного, советник, – успокоил его Срин. – Существо делало это и раньше. Очевидно, это – характерная для низкоорганизованных существ биологическая реакция, периодически имеющая место. Что-то вроде примитивного способа поглощения чрка. Совершенно исключается предположение, что это – средство общения.

– Общение меня совершенно не интересует, – раздраженно заметил Гломч.

– Главное – чтобы это не предваряло его агрессивных действий.

Профессор приземлился на поверхность стола, волоча за собой моток светящихся проводов.

– Едва ли можно опасаться подобного рода существ. Боюсь, советник, что вы излишне позволяете недоверию к неизвестному овладевать собой.

Меншип скрестил руки на груди и погрузился в беспомощное молчание. Очевидно, кроме телепатии, не было другого средства установить контакт. Но каким же образом начать телепатическую передачу мыслей? Чем для этого воспользоваться? Вот если бы его докторская диссертация была по биологии или физике, тоскливо подумал он, а не об «Особенностях размера стихосложения первых трех книг „Илиады“, то он чувствовал бы себя гораздо тверже на ногах. И все же, будь что будет. Стоит попытаться.

Меншип закрыл глаза, удостоверившись предварительно, что профессор Лирд не имеет намерений приблизиться к его особе с новыми образцами аппаратуры и, сморщив лоб, весь подался вперед, стараясь стимулировать предельную сосредоточенность. «Проба, проба, проба… Раз, два, три, четыре. Проба! Вы слышите меня?» – взывал Меншип, пытаясь придать мыслительному процессу как можно большую силу.

– Не нравится мне все это, – снова объявил Гломч. – Не нравится. Называйте это предчувствием, называйте, как хотите, но мы затеяли рискованную игру с чем-то неизвестным, а этого не следовало бы делать!

«Проба, проба! Я пытаюсь связаться с вами. Пожалуйста, отзовитесь!» – неистовствовал Меншип.

– Вот что, советник, – раздраженно сказал Лирд, – давайте не будем. Это – чисто научный эксперимент.

– Конечно. Но все же я уверен в существовании таких тайн, в которое флефнобам не следует соваться. Чудовища с такой жуткой внешностью, не способные или не желающие трлнкать, пусть остаются в покое на своих планетах. У науки есть пределы, мой высокоученый друг. Или, по крайней мере, должны быть. Нельзя познать непознаваемое.

«Почему вы меня не слышите? Отзовитесь, Срин, Лирд, Гломч! Отзовитесь, пожалуйста!» – не унимался Меншип.

– Я не признаю подобных ограничений, советник. Мое любопытство безгранично, как сама Вселенная. А вот, кстати и ваш сын. Не взяв на вооружение добрый десяток достижений науки, он вряд ли мог бы совершать свои героические подвиги в межпланетных путешествиях. Спросите у него!

Испытывая ощущение полного поражения, но еще не потеряв любопытства, Меншип открыл глаза и увидел новый чемодан, необычайно узкий. Чемодан вскарабкался на стол.

– Что… это? – поинтересовался новоприбывший, изогнув над Меншипом пучок надменных глаз-стебельков.

– Существо с астрономической единицы 649-301-3, которое мне только что удалось телепатировать на нашу планету, – с гордостью сообщил Лирд. – И, представьте себе, не имея передатчика на другом конце! Признаться, я и сам не понимаю, как это могло произойти, ведь предыдущие эксперименты не давали результата. Впрочем, это уже предмет дальнейших исследований… Прекрасный образец, не так ли, Рабд? И, насколько мы в состоянии судить, в прекрасном состоянии. Теперь можете убрать его, Срин.

– Не надо, не надо! – закричал Меншип, забыв о телепатии.

Спускающийся с потолка огромный прямоугольник из какого-то эластичного материала накрыл его. Мгновением позже ему показалось, что поверхность стола провалилась. Концы материала прямоугольника соединились под ним и были скреплены Срином. Упакованный так же тщательно, как подарок ко дню рождения, Меншип утешал себя мыслью, что пока что его оставили в покое… Пока что… Мысль, что он является первым в истории человеком, повстречавшимся с представителями внеземной расы, нисколько не утешала его.

Во-первых, вожделенный человечеством контакт прошел на явно ничтожном уровне и напоминал ощущения причудливо раскрашенного мотылька, соприкасающегося с сачком коллекционера бабочек. Во-вторых, и это было гораздо более важным, такого рода рукопожатие через космическое пространство могло вызвать гораздо больший энтузиазм у астронома, физика или даже социолога, чем у доцента кафедры сравнительной литературы. Какие только фантазии не рождались в его голове за прожитые годы! Но все они касались, большей частью, различных толкований шекспировских пьес или споров между древнегреческими городами, каждый из которых считал себя родиной великого слепого поэта. А однажды ему даже пригрезилось, что он находится в Ясной Поляне, в гостях у Толстого, и вот из сада в дом входит писатель с рассеянным лицом и говорит: «Мне только что пришла в голову мысль написать рассказ о вторжении Наполеона в Россию. Очень скромный, ничего вычурного. Назову его „Война и мир“. В Петербурге, скажу вам, все упадут в обморок. Разумеется, это будет всего лишь небольшой рассказик, хотя потом, возможно, я дополню его парой эпизодов». Но вот о путешествии на Луну или же другие планеты, не говоря уже о путешествии к центру галактики, да еще в пижаме, он как-то никогда не думал. Нет! Ему было бы гораздо интереснее разок взглянуть на едва различимую с земли высокую мансарду Виктора Гюго в Сен-Жерменском предместье или посетить те острова Греческого Архипелага, где предавалась любви пламенная Сафо, и, время от времени, когда у нее было настроение, пела свои песни. Чего бы только не отдал профессор Боулз или любой другой из этих электронных ковыряльщиков с физического факультета за то, чтобы очутиться на месте Меншипа! Быть участником подлинного эксперимента, превосходящего своей смелостью любую гипотезу земной науки, оказаться лицом к лицу с техникой, намного опередившей их собственную! Для них, пожалуй, вивисекция, которой, как предполагал, содрогаясь, Меншип, закончится фестиваль галактической науки, была бы пределом мечтаний и наилучшим подарком… Физический факультет.

Меншип неожиданно вспомнил причудливую загадочную башню, утыканную серыми полушариями, которую физический факультет возводил на пустыре. Из своего окна в Кэллахэн-Холле он регулярно наблюдал за тем, куда уходят правительственные ассигнования на исследования в области лучевой техники.

Вчера вечером, когда башня поднялась до уровня окна его комнаты, ему подумалось, что она больше похожа на средневековую осадную башню, чем на современное средство коммуникации. Однако теперь, выслушав суждения Лирда о том, что никогда прежде не удавалось осуществить одностороннюю телепортацию, он задумался над тем, а не явилась ли эта башня, глядевшая в его спальню нагромождением электронной машинерии, ответственной за весь этот кошмар? Может быть, именно она добавила недостающее для телепортации необходимое звено, что-то вроде снижения антенны заземляющего провода? Если бы он хоть чуть-чуть разбирался в физике! И что бы было? Помогло бы ему знание некоторых подробностей этого процесса: мегавольты, ампераж и тому подобное? Нет, он так и оставался бы мерзким, плоскоглазым чудовищем, лишенным разума, которое случайно выковыряли из далеких глубин Вселенной… Охваченный отчаянием, он с силой дернул за материал, которым был обернут. В пальцах остались два небольших кусочка. Чтобы хорошенько рассмотреть их, света было маловато, но ощущения позволили сделать безошибочный вывод – бумага! Или же что-то, на нее похожее. Это имело определенный смысл. Поскольку конечности флефнобов представляли из себя всего лишь нежные щупальца, заканчивающиеся или глазами, или заостренными кончиками, бумажного мешка было вполне достаточно, чтобы гарантировать, с их точки зрения, полнейшую безопасность в отношении бегства экспоната.

Внутри этого мешка их щупальцам было бы не за что ухватиться, а мышцы, по-видимому, не обладали достаточной силой, чтобы проткнуть бумагу. Зато у него силы было достаточно, хотя он никогда не считал себя атлетом, но явно не сомневался в своей способности силой проложить путь из бумажной клетки. Эта мысль ободрила Меншипа, хотя реальной пользы от нее было не больше, чем от «гениальной» догадки относительно роли башни на пустыре. Если бы только существовал какой-нибудь способ передачи этой информации! Может быть, тогда бы они поняли, что «безмозглый ужас из гиперпространства» обладает некоторыми интеллектуальными способностями, достаточными для того, чтобы высвободиться из их плена, и сумели бы, разобравшись, отослать его назад, на Землю. Если бы, разумеется, пожелали. Но он не обладал способностью передавать информацию. Все, на что он был пригоден – это ее воспринимать. Тяжело вздохнув, Меншип настроился на прием. Он аккуратно разгладил пижаму. Не столько ради того, чтобы показать, насколько искусно она пошита, сколько вследствие мучительного приступа ностальгии. И неожиданно осознал, что это дешевое зеленое одеяние стандартного покроя стало единственным артефактом, сохранившимся у него от прежней жизни. Единственный, так сказать, сувенир, которым он обладал – продукт цивилизации, породившей Тамерлана и «Войну и мир»…

– Что касается меня, – заметил сын Гломча, – то я оставляю инопланетных чудовищ в покое, если они оказываются такими же мерзкими, как этот экземпляр. Но, в отличие от папаши, меня ничуть не пугает непознанное. И все же я не в состоянии убедить себя, профессор, что все, что вы здесь делаете, может иметь какой-нибудь по-настоящему серьезный результат. Меншип обрадовался, что бумажный барьер ничуть не ослабляет возможность слышать мысли похитителей.

Рабд после недолгого молчания продолжал:

– Надеюсь, я не слишком огорчил вас, сэр. Но таково мое мнение. Я – практический флефноб, и верю только в реальные вещи.

– Как это «ничего по-настоящему серьезного»? – вознегодовал профессор. – Величайшей задачей нашей науки является осуществление путешествия в удаленные районы галактики. Вы не хуже меня знаете, что мы пока в состоянии путешествовать между четырьмя планетами нашей системы и недавно осуществили полет к нескольким соседним звездам, однако путешествие на родину этого образца остается на сегодняшний день фантастическим проектом…

– Верно! – довольно резко перебил его Рабд. – Почему? Ведь не из-за того же, что у нас нет кораблей, способных совершить такое путешествие? С тех пор, как был изобретен двигатель Бальвонна, любой корабль военного или торгового флота, даже мой крошечный разведчик с тремя ракетными ускорителями, может пересечь космос вплоть до астрономической единицы 649-301-3 и вернуться назад, нисколько не перегрев двигатели. Но мы этого не делаем. И есть на то серьезные причины!

Теперь Клайд Меншип прислушивался или, вернее, принимал столь внимательно, что казалось, будто оба полушария его мозга слиплись. Его чрезвычайно интересовала астрономическая единица 649-301-3 и все, посредством чего туда можно было бы добраться, независимо от того, насколько несуразным с точки зрения преобладающих на Земле стандартов мог показаться метод транспортировки.

– И причина, разумеется, – продолжал молодой исследователь, – весьма прозаична. Умственное расстройство. Старое доброе умопомешательство. Все двести лет, связанных с космическими путешествиями, мы топчемся в окрестностях собственной планеты. Стоит нам удалиться на мизерных 20 световых лет от ее поверхности, – и мы тотчас же сходим с ума, начинаем вести себя, как умственно отсталые дети и, если сейчас же не повернем назад, можем свихнуться полностью.

Конечно, догадался Меншип, телепатическая раса привыкает с самого раннего детства к полю мышления планеты, полю, непрерывно существующему все время. Они полностью зависят от телепатии как средства общения, у них никогда не возникало необходимости развития какого-либо другого способа. И какое одиночество, какое крайнее отчуждение должны они испытывать, когда корабль достигает той удаленной точки, в которой они уже не в состоянии поддерживать контакт с полем планеты! Запомним эту цифру!

Меншип пришел в состояние приятного возбуждения.

Возьмем теперь их систему образования. О ней можно только догадываться, однако с изрядной степенью достоверности следует предположить, что обучение должно быть чем-то вроде упорядоченного и непрерывного умственного насыщения, причем насыщения взаимного. Каким бы способом ни осуществлялось образование, оно, вероятнее всего, делало ударение на единении отдельного индивидуума с группой. И стоит этой сопричастности стать достаточно слабой вследствие барьера, создаваемого помехами или непреодолимыми межзвездными расстояниями, у флефноба неизбежно наступает разрушение психики. Но все это было несущественно. Главное – космические корабли. Они существуют, следовательно, существует возможность вернуться на Землю, в университет Келли, где ему уже грезилась со временем должность профессора кафедры сравнительной литературы. Впервые искра надежды затеплилась в его груди. Но как только ум допустил такую возможность, присущая ему сметливость сразу же поставила под сомнение созданный причудливой игрой воображения выход из сложившейся ситуации, напомнив, что его технические способности заставили бы ухмыльнуться синантропа и возмущенно фыркнуть неандертальца. Сможет ли он разобраться в механизмах конструкций, созданных намного более технически развитой цивилизацией флефнобов, неизбежно связанных с чрезвычайным своеобразием хозяев? Меншип был вынужден угрюмо признать, что вся эта затея является практически неосуществимой. Однако в ответ на доводы логики он послал логику ко всем чертям. Возьмем, например, Рабда. Он мог бы свободно переправить Меншипа на Землю, если бы посчитал это стоящим делом и если бы с ним можно было общаться. Что могло бы его заинтересовать? Очевидно, упомянутое умственное расстройство.

– Если бы вы нашли против этого средство, – урезонивал тот Лирда, – я от души приветствовал бы это. Ибо иначе мы вынуждены сидеть здесь на привязи. Вот что я подразумеваю под настоящей практической проблемой. Но когда вы тащите этот забытый богом кусочек протоплазмы из его дыры на другом краю галактики и спрашиваете у меня, что я об этом думаю, я могу вам ответить только одно – ничего. Ничего не думаю. – Меншип уловил нотки согласия в мыслях Гломча.

– Я согласен с тобой, сынок! Это не только непрактично – это опасно. Полагаю, что сумею заставить других членов совета согласиться со своей точкой зрения. Уже и так на этот проект израсходовано чересчур много средств.

Резонансный пик интенсивности их мышления стал понемногу спадать. Меншип понял, что они покидают лабораторию. Откуда-то издали донеслось отчаянное «однако… однако…» Лирда и вопрос, адресованный Гломчем сыну:

– А где малютка Тект? Я полагал, что она должна быть с тобой.

– Она на взлетном поле, следит за окончательной заправкой корабля, – ответил Рабд. Ведь сегодня вечером мы отправляемся в свадебное путешествие.

– Замечательная женщина! – «Голос» Гломча теперь едва доносился. – Ты

– очень удачливый флефноб.

– Знаю, папуля! – самоуверенно ответил Рабд. – Самый богатый набор щупалец-глазок по эту сторону Гансибоккля – и все они мои, все мои!

– Тект – самая обаятельная и умная из флефнобок, но мне не нравится, что ты сводишь все к количеству щупалец-глазок, – недовольно заметил Гломч. – У нее множество других великолепных качеств.

– Вовсе нет, папа! – с жаром заверил его Рабд. – Вовсе нет. Подбор пары очень важен для меня. И серьезен. Я подошел к нему со всей ответственностью. Но тот факт, что у Тект более 176 омываемых нежной слизью щупалец, каждое из которых заканчивается прелестным прозрачным глазиком, поверь мне, ничуть не повредит нашим отношениям. Как раз наоборот!

– Суеверный старый хрыч и нахальный молодой хлыщ, – раздался вдруг поблизости «голос» профессора. – Но они могут добиться того, что моя работа будет прекращена, Срин. И как раз тогда, когда в ней появился положительный результат. Поэтому нам придется сейчас предпринять кое-какие контрмеры!

Меншипу, однако, были совсем не интересны эти давно приевшиеся ему академические дрязги. Он делал отчаянные попытки не потерять мысли Гломча и Рабда. И не потому, что его так уж сильно интересовали советы старикашки в отношении того, как вести умеренную и счастливую половую жизнь.

В состояние глубокого душевного волнения его ввергли побочные мысли, сопровождавшие невзначай брошенные Рабдом слова о последних приготовлениях к отлету. В другой части рассудка флефноба ассоциативно возникла конструкция небольшого корабля, его обслуживание и, самое главное, органы управления.

Всего лишь на несколько секунд промелькнула панель управления с разноцветно мигающими сигнальными лампочками и начало давно разработанной и постоянно повторяемой инструкции: «Прогрейте двигатели привода, провернув сначала самые верхние три цилиндра. Теперь внимание!»

Это было нечто вроде подсознательной мысленной картины, подобной той, которую он уловил от Срина, когда догадался, что световые узоры на сфере являются показаниями приборов. Очевидно, его чувствительность к восприятию мыслей флефнобов была настолько велика, что он улавливал не только полностью сформированные фразы, но и то, что происходило в подсознании, во всяком случае, в тех его верхних слоях, которые составляют личность и память. К тому же, несмотря на то, что он все еще находится здесь, ему удается проникать в глубины мозга флефнобов на немалом расстоянии. Следовательно, стоит немного отточить это умение – и он сможет проникать в мозг любого на этой планете! От этой мысли у Меншипа захватило дух. Его эго, не отличавшееся до сих пор особой силой, было подвергнуто яростной бомбардировке в течение прошедшего получаса под презрительными взглядами сотен бирюзовых глазок. Личность, страдающая от бессилия почти всю свою жизнь, неожиданно обнаружила, что может держать судьбу целой планеты в полости своего черепа. От этого ощущения ему стало гораздо лучше. Каждая крупица знаний, которыми обладали флефнобы, становилась теперь его легкой добычей. Чего же захотеть, например, для начала! Размечтавшийся Меншип вспомнил, где находится, и его эйфория исчезла, как огонек спички, погашенный плевком. Единственная информация, которую необходимо получить, это как побыстрее добраться домой!!! Единственное на данный момент существо, способное помочь, направлялось в компании отца к готовому к взлету кораблю. Наступившее с той стороны молчание свидетельствовало о том, что оно вышло за пределы телепатического восприятия. Из груди Меншипа вырвался хриплый, наполненный страстью и болью крик, похожий на вопль быка, который уткнулся на огромной скорости во что-то мягкое и был вынесен по инерции вперед, успев заметить краем глаза, как служители оттаскивают раненого матадора. Именно с таким мычанием Меншип рванулся, одним могучим движением разорвал бумагу и вскочил на ноги.