Текст книги "Помощь России. Великая Отечественная война в воспоминаниях"

2. Все большее значение как для России, так и для Англии приобретает позиция Турции. Турецкая армия, состоящая из 50 дивизий, нуждается в поддержке авиации. Мы обещали, что предоставим Турции, если она подвергнется нападению, минимум 4 и максимум 12 эскадрилий истребителей. В этом случае мы могли бы потребовать отзыва части эскадрилий, которые предполагается послать на Южный фронт русских. Вопрос о том, как лучше всего использовать наши самолеты на обоих берегах Черного моря, и о типах этих машин должен решаться в зависимости от обстановки путем консультаций между английским и русским правительствами и штабами».

В течение этого периода острота военного кризиса на русском фронте несколько уменьшилась. Гитлер решился на еще одно большое усилие и 13 ноября издал приказы о проведении «осенней кампании», с тем чтобы занять Москву еще до конца года. Против этого плана возражали Бок и Гудериан, считавшие, что армии должны окопаться на зиму. С их мнением не посчитались. Во второй половине ноября были достигнуты некоторые небольшие успехи на флангах, но главное наступление в центре, начатое 4 декабря, полностью провалилось. Это было вызвано не только упорным сопротивлением гарнизона и жителей города, но и установившимися к этому времени сильными холодами. Автоматическое оружие не действовало. Авиационные и танковые моторы не заводились, а германские солдаты, не имевшие достаточно теплого обмундирования, сильно мерзли.

Колонна британских бронемашин Мармон-Херрингтон Марк II 1-го королевского драгунского гвардейского полка в Ливии

Подобно великому военному гению, прошедшему эту дорогу за сто лет до него, Гитлер теперь узнал, что такое русская зима. Он склонился перед неумолимыми фактами. Войскам было приказано отойти на более удобные линии в тылу, хотя во время отхода они должны были оказывать сопротивление любым атакам русских. Эти атаки не заставили себя ждать. Они продолжались до конца года. Германские танковые части как к югу, так и к северу от Москвы были отброшены, и наконец 31 декабря фронт стабилизировался на линии, проходившей на севере и юге в 60 милях от города, от которого немцы прежде были в 20 милях. На севере немцам также не повезло. Правда, Ленинград был полностью отрезан и осажден с юга немцами, а с севера финнами, но все штурмы были отбиты. На юге были достигнуты лучшие результаты. Рундштедт достиг Ростова и повернул на Кавказ. Здесь он слишком увлекся и был отброшен на 40 миль назад. Тем не менее он продвинулся на 500 миль. Южный промышленный район России и богатые хлебные поля Украины остались у него в тылу. Только в Крыму еще находились русские, которых нужно было выбить оттуда или уничтожить.

Таким образом, за шестимесячную кампанию немцы добились внушительных результатов и нанесли противнику потери, которых не выдержала бы никакая другая страна. Но три главных объекта, к которым они стремились, – Москва, Ленинград и нижнее течение Дона – все еще прочно находились в руках русских. Кавказ, Волга и Архангельск были еще далеко. Русская армия, отнюдь не разгромленная, сражалась лучше, чем когда-либо, и в следующем году ее численность должна была, несомненно, возрасти. Наступила зима. Затяжная война была неизбежной.

Все антинацистские государства, большие и малые, радовались первому провалу германского блицкрига. Пока германские армии вели смертельную борьбу на Востоке, угроза вторжения в Англию снималась. Никто не знал, сколько продлится эта борьба. Гитлер, во всяком случае, все еще был уверен в будущем. Многочисленные споры, которые он имел осенью со своими генералами, и тот факт, что они не осуществили его широких замыслов, привели к снятию Браухича с поста главнокомандующего. Ушел и Рундштедт. Отныне Гитлер, уверенный в своих стратегических талантах, взял в свои руки командование армиями на Востоке, питая большие надежды на скорый крах русских в 1942 году. <…>

Путешествие в разгар мировой войны

В этот момент, когда столько вопросов еще оставалось неразрешенными, мое присутствие в Лондоне было необходимо по ряду причин. Но я никогда не сомневался в том, что достижение полного взаимопонимания между Англией и Соединенными Штатами имеет больше значения, чем что бы то ни было, и что я должен немедленно отправиться в Вашингтон с самой сильной группой опытных экспертов, которая могла быть выделена для этой цели в данный момент. Было решено, что путешествие по воздуху в это время года в таком небезопасном направлении было бы для нас чересчур рискованным. Поэтому мы выехали 12 декабря на реку Клайд. Линкора «Принц Уэльский» уже не существовало. «Король Георг V» сторожил «Тирпица». Мы могли поехать на вновь построенном «Герцоге Йоркском», который, кстати, мог развить за время этого путешествия свою полную мощность. Основными участниками нашей группы были: член военного кабинета лорд Бивербрук, начальник морского штаба адмирал Паунд, начальник штаба военно-воздушных сил маршал авиации Портал и фельдмаршал Дилл, которого к этому времени сменил на посту начальника имперского генерального штаба генерал Брук. Я хотел, чтобы Брук остался в Лондоне и вошел в курс тех сложнейших проблем, с которыми ему предстояло столкнуться. Вместо него я пригласил поехать со мной в Вашингтон Дилла, который все еще был в центре всей нашей деятельности и пользовался всеобщим доверием и уважением. Здесь для него открывалась новая сфера деятельности.

Со мной поехал также сэр Чарльз Вильсон, который в 1941 году стал моим постоянным лечащим врачом. Это была его первая поездка со мной, но впоследствии он сопровождал меня во всех путешествиях. Я, вероятно, обязан своей жизнью его неустанным заботам. Хотя мне не удавалось убедить его следовать моим советам, когда он сам бывал болен, а он не всегда мог рассчитывать на беспрекословное исполнение мною всех его предписаний, между нами установилась тесная дружба. Более того, мы оба остались в живых.

Мы надеялись совершить это путешествие за семь дней, при средней скорости 20 узлов, учитывая, что нам придется делать много зигзагов и крюков, чтобы избежать встречи с подводными лодками противника. Морское министерство направило нас через Ирландское море в Бискайский залив. Стояла неприятная погода. Дул штормовой ветер, и море было бурным. Небо было покрыто рваными тучами. Нам предстояло пересечь путь подводным лодкам противника, двигавшимся потоком из портов на западном побережье Франции на охоту в воды Атлантики и возвращавшимся обратно на базы. Их было кругом так много, что морское министерство приказало нашему капитану не отходить далеко вперед от сопровождавшей нас флотилии, флотилия же не могла делать более 6 узлов в условиях бурного моря, и мы целых 48 часов тащились этим темпом, огибая южное побережье Ирландии. Мы прошли на расстоянии 400 миль от Бреста, и я не мог не вспомнить, как за неделю до этого самолетами-торпедоносцами, базировавшимися на побережье, были уничтожены «Принц Уэльский» и «Рипалс». Из-за туч к нам изредка приближались только отдельные самолеты из числа сопровождавшей нас воздушной охраны, но когда я вышел на мостик, я с огорчением увидел, что на небе появляются большие голубые просветы. Однако ничего не случилось, и все шло хорошо. Огромный корабль с сопровождавшими его эсминцами медленно продвигался вперед. Однако его малая скорость начала нам надоедать. На вторые сутки ночью мы приблизились к трассе германских подводных лодок. Адмирал Паунд, слово которого было решающим в этом вопросе, заявил, что у нас больше шансов протаранить подводную лодку, чем быть самим торпедированными. Стояла кромешная тьма. Мы оторвались от сопровождавших нас эсминцев и двинулись вперед без эскорта, с максимальной скоростью, возможной при продолжавшейся штормовой погоде. Все люки на корабле были задраены, и огромные волны били о палубу. Лорд Бивербрук жаловался, что он мог бы с такими же удобствами совершить путешествие на подводной лодке.

Сопровождавший нас многочисленный штат шифровальщиков мог, конечно, обрабатывать документы, которые мы в большом количестве получали по радио. В ограниченной степени мы могли отвечать на них. Когда к нам присоединились новые эскортные корабли с баз на Азорских островах, они могли принимать от нас днем шифрованные сигналы Морзе, а затем, отойдя от нас на расстояние 100 миль или около этого, могли передавать их, не выдавая при этом нашего местонахождения. Наблюдалась какая-то маниакальная боязнь пользоваться радио: ведь мы путешествовали в мире, охваченном войной.

Все наши проблемы неотступно следовали за нами, и мыслями я был с министром иностранных дел, который также находился в это время в море, двигаясь в противоположном направлении. Самым срочным вопросом нашей политики был вопрос о том, должны ли мы просить Советское правительство объявить войну Японии. Я уже послал Идену телеграмму следующего содержания:

Премьер-министр – министру иностранных дел

12 декабря 1941 г.

«1. Перед своим отъездом вы интересовались мнением начальников штабов относительно того, было ли бы для нас выгодно, если бы Россия объявила войну Японии. Тщательно продумав этот вопрос, начальники штабов пришли к следующему заключению: объявление Россией войны Японии было бы для нас очень выгодным при условии – но только при том условии, – если русские уверены в том, что это не отразится на положении на их Западном фронте теперь или будущей весной».

Затем подробно излагались все их доводы за и против. В общем они подчеркивали, что основное значение имеет необходимость избежать поражения России на Западе.

Далее я писал министру иностранных дел следующее:

«2. Если в ходе переговоров у вас сложится мнение, что русские готовы объявить войну Японии, следует продумать вопрос о том, не лучше ли будет, если необходимый нажим окажут американцы, а не мы».

В качестве постскриптума к своему посланию после его прибытия в Москву я добавил:

«Ввиду явного сильного желания Соединенных Штатов, Китая и, как я полагаю, Австралии, чтобы Россия также выступила против Японии, вы не должны предпринимать ничего такого, что могло бы оказать расхолаживающее действие, если Сталин считает, что он располагает для этого достаточными силами. Мы не должны оказывать на него чрезмерного нажима, учитывая, как мало мы сами в состоянии были сделать для него».

На следующий день я написал:

«Вполне возможно, что в связи с недавними успехами на русском фронте Сталин проявит больше готовности к вступлению в войну с Японией. Положение с каждым днем все больше изменяется в нашу пользу, и вы сами должны решить на месте, насколько сильный нажим целесообразно оказать на него».

Во время нашего путешествия я получил от Идена, который вскоре прибыл в Москву, ряд сообщений, излагавших мнения Советского правительства по другим вопросам, с которыми он столкнулся по прибытии.

Суть этих сообщений изложена им самим в подробном донесении, датированном 5 января 1942 года, которое он написал по возвращении.

«Во время моей первой беседы со Сталиным и Молотовым, состоявшейся 16 декабря, Сталин довольно подробно изложил свои взгляды на то, какими должны быть послевоенные территориальные границы в Европе, и в особенности свою точку зрения относительно обращения с Германией. Он предложил восстановление Австрии в качестве самостоятельного государства, отделение Рейнской области от Пруссии в качестве самостоятельного государства или протектората и, возможно, создание самостоятельного баварского государства. Он также предложил, чтобы Восточная Пруссия отошла к Польше, а Судетская область была возвращена Чехословакии. Он указал, что Югославию следует восстановить как самостоятельное государство и даже передать ей некоторые дополнительные территории за счет Италии; что Албания должна быть восстановлена в качестве независимого государства и что Турция должна получить Додеканезы с возможным пересмотром в пользу Греции вопроса о судьбе островов в Эгейском море, имеющих важное значение для Греции. Турция могла бы также получить некоторые районы в Болгарии, а возможно, и в Северной Сирии. Вообще говоря, оккупированные страны, включая Чехословакию и Грецию, должны быть восстановлены в своих довоенных границах. Сталин выразил готовность поддержать любые специальные соглашения об обеспечении баз и т. д. для Соединенного королевства в западноевропейских странах, а именно во Франции, Бельгии, Нидерландах, Норвегии и Дании. Что касается особых интересов Советского Союза, то Сталин желает, чтобы было восстановлено положение, существовавшее в 1941 году, до нападения Германии, в отношении Прибалтийских государств, Финляндии и Бессарабии. „Линия Керзона“ должна быть положена в основу будущей советско-польской границы, а Румыния должна предоставить Советскому Союзу необходимые условия для создания там баз и т. п., взамен чего она получит компенсацию за счет территории, оккупированной в настоящее время Венгрией.

В ходе этой первой беседы Сталин в общем согласился с тем принципом, что Германия должна будет возместить ущерб, причиненный ею оккупированным странам, товарами, в частности станками и т. п., и исключил репарации в денежной форме как нежелательные. Он проявил интерес к созданию военного союза между «демократическими странами» после окончания войны и заявил, что Советский Союз не возражает против того, чтобы некоторые страны Европы объединялись в федерации, если они этого пожелают.

Во время второй беседы, состоявшейся 17 декабря, Сталин настаивал на том, чтобы Правительство Его Величества немедленно признало будущие границы СССР и, в частности, включение в состав СССР Прибалтийских государств и восстановление финляндско-советской границы 1941 года. Он заявил, что ставит заключение какого бы то ни было англо-советского соглашения в зависимость от достижения соглашения по этому вопросу. Я со своей стороны пояснил Сталину, что ввиду принятых нами ранее обязательств по отношению к правительству Соединенных Штатов Правительство Его Величества не может в настоящее время как-либо связывать себя в вопросе о послевоенных границах в Европе. Однако я обещал по возвращении проконсультироваться по этому вопросу с Правительством Его Величества в Соединенном Королевстве, с Правительством Соединенных Штатов и с Правительствами Его Величества в доминионах. Этот вопрос, которому Сталин придавал основное значение, обсуждался также во время нашей третьей встречи, 18 декабря».

Среди притязаний, выдвигавшихся русскими, на первом месте стояло требование о том, чтобы Прибалтийские государства, которые Россия подчинила себе в начале войны, окончательно вошли в состав Советского Союза. Были выдвинуты также и многие другие условия, касавшиеся расширения русской империи, наряду с горячими призывами о предоставлении неограниченной помощи поставками и о военных действиях, осуществить которые в тот момент было невозможно. Как только я прочел эти телеграммы, я решительно восстал против поглощения Прибалтийских государств.

Премьер-министр – лорду – хранителю печати

20 декабря 1941 г.

«1. Требования Сталина относительно Финляндии, Прибалтийских государств и Румынии прямо противоречат первой, второй и третьей статьям Атлантической хартии, к которой он присоединился. Не может быть и речи о том, чтобы мы заключили такое соглашение, тайное или открытое, прямое или косвенное, без предварительной договоренности с США. Еще не настало время для того, чтобы рассматривать вопрос о границах, который может быть разрешен только на мирной конференции после того, как мы выиграем войну.

2. Желание достичь соглашения, которое может быть опубликовано, не должно побуждать нас давать вредные обещания. Министр иностранных дел блестяще вышел из положения, и он не должен огорчаться, если ему придется уехать из Москвы без победного туша. Русские так или иначе должны продолжать борьбу за свое существование и зависят от нас в получении огромного количества материалов, которые мы наскребли с большим трудом и которые мы добросовестно им предоставим.

3. Я надеюсь, что кабинет согласится передать вышеизложенное министру иностранных дел. Он, без сомнения, будет действовать с необходимым тактом и осмотрительностью, но ему должно быть точно известно, какой позиции мы придерживаемся».

Кабинет согласился со мной и послал соответствующую телеграмму. Идену я ответил следующим письмом:

Премьер-министр (в море) – министру иностранных дел (Москва)

20 декабря 1941 г.

«1. Вы, конечно, не будете резки в беседе со Сталиным. Мы связаны по отношению к Соединенным Штатам обязательством не заключать какие-либо тайные и особые пакты. Обратиться к президенту Рузвельту с подобными предложениями значило бы встретить категорический отказ. Это могло бы повести к длительным недоразумениям между нами.

2. Проблема стратегической безопасности России со стороны ее западной границы явится одним из предметов обсуждения на мирной конференции. События показали, что положение Ленинграда является особенно опасным. Первейшей нашей целью будет предотвратить возможность развязки Германией новой войны. Одним из важнейших вопросов, которые придется решать, будет отделение Пруссии от Южной Германии и фактическое определение Пруссии как таковой. Но все это, по-видимому, дело отдаленного будущего, которое теперь представляется еще неясным. В настоящее время перед нами стоит задача путем жестокой и длительной борьбы выиграть войну. Открыто подняв сейчас такие вопросы, мы лишь сплотили бы всех немцев вокруг Гитлера.

3. По-моему, в настоящее время было бы нецелесообразно даже поставить их перед президентом Рузвельтом в неофициальном порядке. Я избрал бы именно такую линию, избегая, таким образом, внезапного или окончательного прекращения переговоров. Вы не должны быть разочарованы, если вам не удастся привезти с собой совместную публичную декларацию, основанную на тех принципах, которые сформулированы в вашем донесении кабинету. Я уверен, что ваша поездка принесла большую пользу и что занятая вами позиция встретит всеобщее одобрение.

Мне кажется, что мы уже очень давно находимся в пути».

В своем сообщении Иден рассказывает, как закончились его беседы со Сталиным в Москве:

«Мы расстались в очень дружественной атмосфере. После моих объяснений Сталин, по-видимому, полностью понял, что в настоящее время мы не имеем возможности создать второй фронт в Европе. Он проявил значительный интерес к ходу нашего наступления в Ливии и нашел чрезвычайно желательным, чтобы Италия была выведена из строя, исходя из того, что выпадение самого слабого звена „оси“ поведет к ее полному краху.

Он не считал, что у него уже достаточно сил для того, чтобы продолжать войну с Германией и в то же время начать военные действия против Японии. Он высказал надежду довести весной мощь своей дальневосточной армии до той численности, какую она имела, прежде чем ему пришлось обратиться к ней за подкреплениями для Западного фронта. Он не взял на себя обязательства объявить весной войну Японии, а обещал только пересмотреть тогда этот вопрос, хотя он предпочел бы, чтобы военные действия начали японцы, – что он, по-видимому, считает вероятным». <…>

1942. Визит Молотова

Когда в декабре 1941 года Иден посетил Москву, он столкнулся с конкретными требованиями русского правительства о признании советских границ на Западе и в том виде, в каком они существовали в то время. Русские в особенности хотели добиться в рамках любого общего договора о союзе определенного признания оккупации ими Прибалтийских государств и их новой границы с Финляндией. Иден отказался взять на себя какие-либо обязательства по этому поводу, подчеркнув, между прочим, наше обещание правительству Соединенных Штатов не вступать в ходе войны ни в какие тайные соглашения о пересмотре территориальных границ.

К концу этого совещания было решено, что Иден передаст советские требования как английскому кабинету, так и Соединенным Штатам и что они должны быть рассмотрены в ходе будущих переговоров о заключении официального англо-советского договора. Правительство Соединенных Штатов было полностью информировано о том, что произошло. Его позиция в отношении русских предложений была резкой и отрицательной. С американской точки зрения, принятие такого рода требований было бы прямым нарушением принципов Атлантической хартии.

Когда вскоре после вступления Америки в войну я прибыл в Вашингтон и Иден сообщил мне о желании Советского правительства поглотить Прибалтийские государства, моя реакция на это была отрицательной, как это уже показали телеграммы, приведенные в предыдущем томе. Но теперь, тремя месяцами позже, под давлением событий я не думал, что эту моральную позицию физически возможно сохранить. В борьбе не на жизнь, а на смерть неправильно брать на себя большее бремя, чем в состоянии нести те, кто сражается за великое дело. Мои взгляды в вопросе о Прибалтийских государствах были и остаются неизменными, но я считал, что в то время я не мог на них настаивать.

Бывший военный моряк – президенту Рузвельту

7 марта 1942 г.

«Если Уайнант сейчас с вами, он, несомненно, объяснит вам точку зрения английского министерства иностранных дел по поводу России. Возрастающая серьезность войны заставила меня прийти к выводу, что принципы Атлантической хартии не следует истолковывать таким образом, что они лишают Россию границ, которые она занимала, когда на нее напала Германия. Это было основой, на которой Россия присоединилась к хартии, и я полагаю, что русские, заняв эти районы в начале войны, провели суровый процесс ликвидации враждебных элементов в Прибалтийских государствах и т. п. Поэтому надеюсь, вы сможете предоставить нам свободу рук для подписания договора, которого Сталин желает как можно скорее. Все предвещает возобновление весной в громадных масштабах германского вторжения в Россию, и мы очень мало что можем сделать, чтобы помочь этой единственной стране, ожесточенно сражающейся с германскими армиями».

Президент и государственный департамент, однако, оставались при своем мнении, и, как будет видно ниже, мы в конечном счете пришли к лучшему выводу.

Теперь в англо-русских отношениях наступил более сердечный период. <…>

Президент в то время также был в хороших отношениях с Советами, и в предыдущей главе мы видели его упоминание о визите Молотова в Вашингтон. Он предпочел бы, чтобы уполномоченный прибыл сначала в Соединенные Штаты, но Сталин запланировал иначе.

Премьер Сталин – премьер-министру

23 апреля 1942 г.

<…> «На днях Советское Правительство получило от г-на Идена проекты двух договоров между СССР и Англией, существенно отличающиеся в некоторых пунктах от текста договоров, фигурировавших во время пребывания г-на Идена в Москве. Ввиду того что это обстоятельство ведет к новым разногласиям, которые трудно исчерпать в порядке переписки, Советское Правительство решило, несмотря на все трудности, направить в Лондон В. М. Молотова для исчерпания путем личных переговоров всех вопросов, тормозящих подписание договоров. Это тем более необходимо, что вопрос о создании второго фронта в Европе, поставленный в последнем послании Президента США г-на Рузвельта на мое имя с приглашением В. М. Молотова в Вашингтон для обсуждения этого вопроса, требует предварительного обмена мнений между представителями наших правительств.

Примите мой привет и пожелание успеха в борьбе с врагами Великобритании».

Бывший военный моряк – президенту Рузвельту

24 апреля 1942 г.

«По поводу того, что вы указываете в вашей телеграмме о поездках Молотова, я получил от Сталина послание, в котором говорится, что он посылает М. сюда, чтобы обсудить некоторые расхождения в проектах нашего соглашения, которые он желает уладить как можно скорее. Возможно, что он уже в пути. Как вы понимаете, теперь я не могу предложить ему изменить порядок своих визитов. Поэтому в том случае, если Молотов будет сильно на нас нажимать, я предполагаю согласиться на обсуждение наших проектов и буду надеяться, что основные трудности удастся уладить. Но я предложу ему, чтобы он затем поехал в Вашингтон и повидал вас, прежде чем что-либо будет окончательно подписано».

Премьер-министр – премьеру Сталину

24 апреля 1942 г.

«Я вам чрезвычайно благодарен за ваше послание от 23 апреля, и, конечно, мы будем рады видеть г-на Молотова, с которым, я уверен, мы сумеем выполнить много полезной работы. Я очень рад, что вы сочли возможным дозволить этот визит, который, я убежден, будет весьма ценным».

Молотов приехал только 20 мая, и на следующее же утро началось официальное обсуждение. В тот день и на двух следующих совещаниях русские придерживались своей первоначальной позиции и даже подняли конкретно вопрос о согласии на занятие русскими Восточной Польши. Это было отвергнуто как несовместимое с англо-польским соглашением от августа 1939 года. Молотов поднял также вопрос относительно признания в секретном соглашении претензий России к Румынии. Это также противоречило нашей договоренности с Соединенными Штатами. Переговоры в министерстве иностранных дел, которые вел Иден, хотя и происходили в самой дружественной обстановке, шли поэтому к тупику.

Помимо вопроса о договоре, Молотов приехал в Лондон, чтобы узнать наши взгляды по поводу открытия второго фронта. Ввиду этого утром 22 мая я имел с ним официальную беседу.

«Молотов начал с сообщения о том, что Советское правительство поручило ему поехать в Лондон для обсуждения вопроса о создании второго фронта. Это не было новой проблемой. Впервые она была поставлена около десяти месяцев назад, а затем сравнительно недавно толчок этому был дан президентом Рузвельтом, который предложил г-ну Сталину, чтобы он (г-н Молотов) отправился в Соединенные Штаты обсудить этот вопрос. Хотя в данном случае инициатива исходила от Соединенных Штатов, Советское правительство сочло целесообразным, чтобы он поехал в Соединенные Штаты через Лондон, поскольку именно на Великобританию должна выпасть первоначально главная задача по организации второго фронта. Ближайшие недели и месяцы на русском фронте чреваты серьезными последствиями для Советского Союза и его союзников. Советское правительство высоко ценит и благодарит за материальную помощь, оказанную Великобританией и Соединенными Штатами. Тем не менее самые неотложные проблемы связаны с созданием второго фронта.

Цель его визита – выяснить, как рассматривает английское правительство перспективу отвлечения в 1942 году по меньшей мере 40 германских дивизий из СССР, где в данный момент перевес в вооруженных силах принадлежит, по-видимому, немцам.

Отвечая Молотову, я изложил ему суть наших общих взглядов по поводу будущих операций на континенте. Во всех предыдущих войнах контроль на море давал державе, обладавшей им, великое преимущество – возможность высадиться по желанию на неприятельском побережье, поскольку противник был не в состоянии подготовиться во всех пунктах к отражению вторжения с моря. Появление авиации изменило все положение. Например, во Франции, Бельгии и Голландии противник может за несколько часов перебросить свою авиацию к угрожаемым пунктам в любой части побережья, а горький опыт показал, что высадка десанта при наличии сильного неприятельского сопротивления в воздухе не является разумным военным предприятием. Неизбежным последствием этого является то, что значительные участки побережья континента не могут быть использованы нами в качестве мест для высадки войск и судов. Поэтому мы вынуждены изучать свои шансы на высадку в тех районах побережья, где наше превосходство в истребительной авиации дало бы нам контроль в воздухе. По сути дела, наш выбор сводится к Па-де-Кале, оконечности Шербурского полуострова и части района Бреста. Проблема высадки войск в этом году в одном или нескольких из этих районов изучается, и подготовка ведется. В своих планах мы исходим из предположения, что высадка последовательными эшелонами штурмовых войск вызовет воздушные бои, которые, в случае если они продолжатся неделю или десять дней, приведут к фактическому уничтожению неприятельской авиации на континенте. Когда это будет достигнуто и сопротивление в воздухе ликвидировано, в других пунктах побережья смогут быть высажены десанты под прикрытием нашего превосходящего по силе морского флота. Критическим моментом в разработке наших планов и приготовлениях является вопрос о специальных десантных судах, необходимых для осуществления первоначального десанта на весьма сильно обороняемом неприятельском побережье. К несчастью, наши ресурсы в отношении этого специального типа судов в данный момент строго ограничены. Я сказал, что уже в августе прошлого года, во время встречи в Атлантическом океане, я доказал президенту Рузвельту неотложную необходимость постройки Соединенными Штатами как можно большего числа танкодесантных и других десантных судов. Позднее, в январе этого года, президент согласился на то, чтобы Соединенные Штаты предприняли еще большие усилия в деле строительства этих судов. Мы со своей стороны на протяжении более чем года выпускаем столько десантных судов, сколько это допускает наша потребность в строительстве судов для военного и торгового флотов, понесших тяжелые потери.

Однако следует иметь в виду два момента. Во-первых, что при всем желании и несмотря на все старания маловероятно, чтобы любой шаг, который мы смогли бы предпринять в 1942 году, будь он даже успешным, отвлек с Восточного фронта крупные контингенты неприятельских сухопутных сил. В воздухе, однако, положение другое: на различных театрах военных действий мы уже сковываем около половины истребительной и одну треть германской бомбардировочной авиации. Если наш план навязывания воздушных сражений над континентом окажется успешным, немцы, возможно, столкнутся с необходимостью выбирать между уничтожением в боях всей их истребительной авиации на Западе и отвлечением части своих военно-воздушных сил с Востока.

Второй момент касается предложения г-на Молотова о том, что нашей целью должно быть отвлечение из России не менее 40 германских дивизий (включая те, которые сейчас находятся на Западе). Следует отметить, что в настоящий момент перед нами в Ливии стоят 11 дивизий „оси“, из которых 3 – германские, в Норвегии – эквивалент 8 германских дивизий и во Франции, Голландии и Бельгии – 25 германских дивизий. Это составляет в общей сложности 44 дивизии.

Но мы этим не удовлетворяемся, и, если можно будет предпринять какие-то дальнейшие усилия или разработать план облегчения в этом году бремени, лежащего на России, мы не поколеблемся сделать это при условии, что этот план будет здравым и разумным. Ясно, что ни делу русских, ни делу союзников в целом не принесло бы пользы, если бы, действуя любой ценой только для того, чтобы действовать, мы предприняли операцию, которая кончилась бы катастрофой и дала бы противнику повод для похвальбы, а нас ввергла бы в замешательство.