Текст книги "Застольные беседы с Аланом Ансеном"

8 января 1947

По дороге домой после лекции.

Оден. На самом деле Брунгильда вовсе не молодая женщина. Она старше самого Господа Бога и гораздо более толстая[42]42
  Реверанс в сторону Оскара Уайльда, который как-то сказал о Моне Лизе, что «она старше скал, на фоне которых изображена». К афоризмам Уайльда Оден вообще относился очень трепетно и даже, как видим, пытался им подражать. Другое дело, что самоирония не относилась к числу достоинств Одена, так что его афоризмы часто звучали напыщенно и тенденциозно. Что касается самой Брунгильды, то это одна из валькирий, героинь оперной тетралогии Вагнера «Кольцо нибелунга». В эссе «Подражание и аллегория» Оден утверждал, что любовь Зигфрида и Брунгильды в основе своей инцестуальна, поскольку Зигфрид слишком молод, чтобы испытывать к валькирии, проспавшей много лет волшебным сном, чувства, которые сильно бы отличались от сыновних. Добавим, что знаменитая тетралогия, подобно греческой трагедии, вообще является апофеозом кровосмешения. Из либретто оперы следует, что сам Зигфрид появился на свет от связи брата и сестры, Зиглинды и Зигмунда, которых родила богу Вотану земная женщина. Брунгильда – также дочь Вотана. Поэтому, если быть до конца последовательным, ее связь с Зигфридом – это любовная связь племянника и тетки. Интерес же Одена к «бесплодным» союзам объясним очень просто. На материале истории искусств он – одним из первых, кстати, в середине века – пытался понять этическую и эстетическую основу гомосексуальных отношений и открыто рассуждать об этом.


[Закрыть]. Возможно, моя нелюбовь к Брамсу лежит за пределами эстетики[43]43
  Нелюбовь к Брамсу находится в поле общей неприязни Одена к романтизму в духе Шелли и Вордсворта – хотя, конечно, мир Брамса настолько велик, что перечеркивать его вот так, походя, было все-таки неправильно. Возможно, в Брамсе Одена отталкивала его непредсказуемость, непрозрачность, неровность. Вообще музыкальные суждения Одена звучат, мягко говоря, слишком опрометчиво. В любом другом случае этот радикализм был бы неуместен, если бы Оден каждый раз не оговаривал принцип отбора, которому следовал. Так вот, на полюсах его пристрастий были прозрачная энергичная легкость Россини и Моцарта и патетическая героика опер Вагнера. Героический романтизм древних германских легенд (которые «озвучил» Вагнер) всегда привлекал Одена, который однажды сказал – опять-таки за обедом у Стравинского: «Я хочу, чтобы на моих похоронах играли траурный марш из оперы „Зигфрид“». С другой стороны, следуя тезису, что «цель искусства – удовольствие», Оден призывал слушать увертюры Россини в пику поздним квартетам Бетховена, которые якобы умаляют жизнерадостную приподнятость духа. И последнее: читая отзывы Одена об опере, не следует забывать, что его пристрастия во многом определялись его нетрадиционной сексуальной ориентацией. Поэтому любовь к колоратуре бельканто – как и к оперной драме Вагнера – можно интерпретировать еще и с точки зрения «пассивен – активен» в гомосексуальной паре.


[Закрыть]. Но когда я слышу отвратительные комбинации звуков, я подозреваю Брамса – и каждый раз попадаю в точку. То же самое с Шелли. Это единственный английский поэт, которого я по-настоящему не люблю[44]44
  «Я рад, что самое глупое определение поэтов–„безымянные законодатели мира“ – дал поэт, чьи стихи я просто не перевариваю. Звучит так, как будто речь идет об агентах тайной полиции», – писал Оден о Шелли. Романтизм – в изводе Шелли более, чем у Йейтса, – раздражал Одена проповедью иллюзии, что поэзия может и должна влиять на социальное и духовное устройство мира и обязана откликаться на события политической истории общества. Еще в 39-м году Оден писал в триптихе памяти Йейтса, что «поэзия ничто не изменяет, поэзия живет / В долинах слов своих…» (перевод А. Эппеля). А вот прозаический отрывок на ту же тему – из его книги «Конкретный мир»: «Нет спору, пусть поэт, если хочет, пишет на злобу дня, высказывается против социальной несправедливости и политического зла. Главное, чтобы он помнил одну вещь. Единственный человек, который выиграет в этой ситуации, будет он сам. Это его литературная репутация улучшится среди его единомышленников. А несправедливость и зло останутся в точности такими же, какими они были до того, как он раскрыл рот». Поэтому в разговоре о романтизме и романтиках Оден всегда выступает на стороне Байрона и его Музы, «дочери европейского города».


[Закрыть]. У него замечательный ритм, но дикция просто невыносима. Ни в какие ворота. Браунинг не мой поэт, но я по крайней мере могу наслаждаться его стихами. Его лирика ужасна, но длинные поэмы ничего. «Апология епископа Блуграма» – выдающаяся вещь. Браунинг – первый из когорты второразрядных поэтов. «Кольцо и книга» – не совсем миф. Достоевский бы справился с этим лучше. Ты читаешь Браунинга и восхищаешься просодией[45]45
  См. сатирическое стихотворение Одена «Пляска смерти» («Dance Macabre»), написанное расшатанным амфибрахием, которым часто пользовался Роберт Браунинг (1812–1889), английский поэт и гуманист.


[Закрыть] –она великолепна, – но что-то все равно не срабатывает.

Длинные поэмы Блейка тоже не срабатывают, со всей их фантастической начинкой. Не то чтобы я совсем не любил Вордсворта[46]46
  В «Письме лорду Байрону», однако, Оден отзывался о Вордсворте гораздо резче – см. десятую строфу третьей части: «Я рад, что наши мнения совпали, / Что Вордсворт был занудой и для вас». Этот пассаж – прямая перекличка с самим Байроном, который написал о Вордсворте в «Дон Жуане»: «А Вордсворт наш в своей „Прогулке“ длительной – / Страниц, пожалуй, больше пятисот – / Дал образец системы столь сомнительной, / Что всех ученых оторопь берет. / Считает он поэзией чувствительной / Сей странный бред; но кто там разберет, / Творенье это – или не творенье, / А Вавилонское столпотворенье» (перевод Т. Гнедич). Что касается общей взаимосвязи «Письма» и «Дон Жуана», об этом мы поговорим отдельно.


[Закрыть]. Он хорош в крупных вещах. «Прелюдия» – замечательное произведение. Мне нравятся те же края, что и Вордсворту, просто места другие. Мои пейзажи отличаются от пейзажей Вордсворта. Мои – об этом я, кстати, еще нигде не говорил – пришли ко мне сперва из книг.

Фирбэнк очень хорош[47]47
  Роналд Фирбэнк (1886–1926) – английский эстет и эксцентрик, автор романов «Тщеславие» (1915), «Гордый негр» (1924). Манера сатирического изображения действительности в произведениях Фирбэнка повлияла в свое время на творчество Ивлина Во и Олдоса Хаксли.


[Закрыть]. Я люблю и Дизраэли[48]48
  Проза британского политического деятеля, дважды премьер-министра Бенджамина Дизраэли (1804–1881) почти неизвестна русскому читателю, однако его романы, проникнутые аристократическим эскапизмом, были весьма популярны в викторианской Англии. (М. Д.)


[Закрыть]. Есть некоторое сходство в воздействии их книг на читателя. Его персонажи замечательны. По-моему, его невозможно спародировать. Фирбэнк в душе упрямец. Не зря его отец работал в Лондоне начальником железной дороги Северо-западного направления. Он не претендует на то, чтобы охватить весь мир, – так, на маленькое окошечко с видом на реальность.

На самом деле любовь к английской поэзии проверяется на Александре Поупе. У него не ахти какие мысли, но язык просто прекрасный – взять «Чикану в мехах», например. «Похищение локона» – самая совершенная поэма, написанная на английском.

Кстати, кто бы мог хорошо перевести Катулла? Я думаю, Каммингс[49]49
  Эдуард Эстлин Каммингс (1894–1962) – американский поэт, живший в Париже. Виртуоз английского языка, синтаксически и графически добивавшийся фантастического отстранения поэтической формы – что привлекало Одена и требовалось при переводе Катулла.


[Закрыть].

Ансен. Вы думаете, Рильке не справился бы?

Оден. Рильке слишком schöngeistig[50]50
  Здесь: выспренний, духовный, возвышенный (нем.).


[Закрыть]. Он никогда бы не смог заставить себя перевести «Pædicabo ego vos et irrumabo»[51]51
  «Раскорячу я вас и отмужичу» (лат.), строчка из XVI стихотворения «Книги Катулла», перевод М. Амелина.


[Закрыть].

Ансен. Но он бы смог хорошо перевести «Odi et amo»[52]52
  «И ненавижу ее и люблю» (лат.), строчка из LXXXV стихотворения «Книги Катулла», перевод Ф. Петровского.


[Закрыть].

Оден. Да. Вот если бы Паунд не рехнулся, он мог бы хорошо перевести Марциала. Однако его Катулл получился бы с волосатым торсом – незначительный изъян Проперция[53]53
  Секст Проперций (ок. 50 г. до Р. Х. – ок. 15 г. до Р. Х.) – римский поэт. Его проникнутая меланхолическими настроениями любовная лирика оказала влияние на развитие элегического стиля. (М. Д.)


[Закрыть].

Верди и Моцарт – лучшие композиторы. На пять с плюсом. Бах, Бетховен и Гайдн – на пятерку. Лучшее сочинение Верди – «Реквием». Я не уверен, что даже Моцарт до него дотянет. «Реквием» иногда упрекают в яростности, но ведь реквием обращен к живущим. Как симфонист Гайдн, пожалуй, сильнее Моцарта. Лучшее у Моцарта – это оперы и концерты. У меня есть «Фигаро», «Дон Жуан», «Волшебная флейта» и «Кози». «Кози»[54]54
  Имеется в виду, конечно же, опера Моцарта «Cosi fan tutte», которая в русском «прокате» называлась «Так поступают все женщины».


[Закрыть] – просто чудо. Она несколько напоминает Фирбэнка, эта опера – нечто непревзойденное.

Последние пять лет я открывал для себя Верди. Не считая его трех последних опер, мне больше всего нравится «Бал-маскарад»[55]55
  «Застольные беседы» были записаны Ансеном в период частых размолвок Одена с Честером Каллманом. Понятно, почему темы фатальных развязок и образы отвергнутых любовников вызывают массу ответных эмоций у поэта. Понятно, отчего он признается в любви к опере «Бал-маскарад», которая закручена вокруг роковой страсти Риккардо и Амелии. Понятно, почему он особенно ревностно защищает оперу «Дон Паскуале», главного героя которой обвела вокруг пальца молодая пара. И ясно, за что он сочувствует королю Марку из «Тристана и Изольды». Даже Фальстаф, если разобраться, привлекает Одена в настоящий момент тем, что безответная и почти отеческая его любовь к молодому принцу Генри остается в результате невостребованной. И во всех почти случаях он настойчиво проецирует ситуацию на себя, пытаясь найти в материале классической литературы объяснение тому, что творится в его собственной биографии. Ответом станет его знаменитое стихотворение «Я остаюсь тем, кто любит сильней»: «Звездам, поди, неохота гореть вот так: / Страстью дарить, получая взамен медяк. / Если в любви невозможно сравняться, то / Я остаюсь тем, кто любит сильней…».


[Закрыть]. Они восстановили ее для постановки в Швеции. «Травиата» – великое произведение, которое прячется за декорациями улыбающегося социализма. Второй акт «Парсифаля» Вагнера великолепен, за исключением сцены с цветочными девушками. Хотя сюжет его «Нюрнбергских мейстерзингеров» и пользуется успехом у невагнерианцев, но я его не люблю – из-за превозношения искусства и по другим причинам. От начала и до конца я люблю только «Валькирию», «Гибель богов» и «Тристана и Изольду». Вообще, в цикле «Кольцо нибелунга» я предпочитаю «Валькирию» и «Гибель богов»… Там эта замечательная клятва на копье. А еще дуэт между Брунгильдой и Вальтраутой. Там есть очень смешная строчка, особенно если помнить о вздымающемся сопрано: «Das ist kein Mann»[56]56
  «Это не мужчина» (нем.).


[Закрыть]. В «Парсифале» мне не нравится только одно – акцент на девственности. Даже если все вокруг дадут обет безбрачия, это еще не значит, что если ты в браке, ты – изгой. Вагнеровская идея Грааля как священного и недоступного объекта есть по сути ересь. У каждого должен быть шанс[57]57
  «Парсифаль» – последняя опера Вагнера, написана в духе религиозно-мистического действа. Король Титурель, получив чашу Тайной вечери – священный Грааль, – спрятал его в своем замке, куда был закрыт доступ грешникам.


[Закрыть]. Весь этот спектакль с Великой пятницей в «Парсифале» просто ужасен. Я не против того, чтобы Церковь присутствовала в Искусстве. В итальянских операх соборные колокола трезвонят как сумасшедшие. Но в «Парсифале» все слишком серьезно. Эти штучки с запретом аплодисментов, все это плохо. То, что Вагнер начинал «Тристана» как что-то простое и общедоступное, очень занятно.

Знаете, главные партии в «Тристане» вообще должны исполнять две лесбиянки, которые пожирают друг друга, пытаясь заместить собой мир. Изольда – это такая английская кисейная барышня. Тристан – активная девушка спортивного типа[58]58
  Фраза сказана с учетом того, что партия Изольды написана для сопрано, а партия Тристана – для тенора.


[Закрыть].

Оперный Дон Жуан – это тип мужчины-гомосексуалиста. Ни Тристана, ни Дон Жуана невозможно представить в гетеросексуальной любви[59]59
  Здесь Оден мимоходом говорит о том, к чему неоднократно обращался в своем творчестве. Тристан Вагнера и Дон Жуан (Байрона и Моцарта) – фигуры, которые у Одена всегда оказываются вместе: см. его эссе «„Дон Жуан“ Байрона», «Заметки о музыке и опере», «Валаам и его ослица». Оба символизируют ложную любовь, но ложную не с моральной точки зрения института гетеросексуального брака, а с позиции страдания, которое она приносит. К ним можно причислить и героя либретто Одена к опере Стравинского «Похождения повесы» – Тома Рокуэлла. Стоит также напомнить, что сама опера была задумана Стравинским как перекличка с «Дон Жуаном» Моцарта.


[Закрыть].

Кьеркегору стоило бы послушать «Тристана». Ему, может, и не понравилось бы, но впечатление произвело бы точно. Он бы обязательно написал об этом что-нибудь замечательное.

Есть в мессе си-минор что-то не от мира сего, хотя и занудства хватает. Но вспомните «Qui tollis»[60]60
  «Qui tollis peccata mundi, miserere nobis» (лат.). – «Вземляющий грехи мира, помилуй нас». Строка из мессы «Gloria in Excelsis Deo» («Слава в вышних Богу»).


[Закрыть]. У Баха целиком мне нравятся только «Страсти по Матфею». Я вырос на Бахе, он звучал у нас все мое детство. Уже тогда я понял, что «Чакона» – это скучно. Баха лучше всего играть самому, а не слушать. «Сорок восемь прелюдий и фуг», например. «Kyrie»[61]61
  «Kyrie eleison» (церк., греч.) – «Господи, помилуй». Песнопение в начале мессы.


[Закрыть] кажется великолепным на первой пластинке, но потом осознаешь, что эта тема не изменится до самого конца.

Я думаю, что «Торжественная месса» Бетховена – его величайшее произведение. Даже несмотря на ту часть, что идет после «Воскресения». Однажды, под конец своей карьеры, Вагнер сказал: «Я обожаю Россини, но только не говорите это моим поклонникам».

Ансен. Я начал с «Кармен», а потом перешел к немцам.

Оден. «Кармен» – великая опера. Мне лично нравится Лист, но я не стану навязывать свое мнение другим. Вступление к «Пляске смерти» превосходно. (Оден напел его.) Почему только «Метро-Голдвин-Мейр» нанимает людей, чтобы те писали для них музыку? Лист уже все написал. Я думаю, что Гофмансталь[62]62
  Хуго фон Гофмансталь (1874–1929) – австрийский драматург и поэт, наибольшую известность получили его тексты, написанные для Р. Штрауса: «Электра», «Кавалер роз», «Арабелла».


[Закрыть] – единственный либреттист, чьи либретто можно просто читать, без музыки. Речь Маршалина. (Он привел цитату.) У Да Понте тоже удачные либретто. «Итальянская симфония» – это очень претенциозная музыка.

Забавно, как американские критики переживают, если в творчестве писатель великолепен, а в жизни дрянь-человек. Это как с романом «Капут» Курцио Малапарте[63]63
  Итальянский журналист и писатель Курцио Мала-парте (1889–1957), его роман «Капут» (1944) имел яркую антифашистскую направленность.


[Закрыть]. Если он не был фашистом, откуда, спрашивают они, он взял материал для романа?

Сэмюэл Джонсон[64]64
  Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – английский писатель и лексикограф. Составил «Словарь английского языка», где впервые характеризовал словарные единицы по их употреблению лучшими мастерами изящной словесности своего времени – чем, безусловно, был симпатичен Одену, который мечтал попасть в Оксфордский словарь английского языка на тех же условиях.


[Закрыть] –фигура, которую в Штатах не жалуют. А его поклонники здесь или смахивают на Ивора Уинтерса[65]65
  Артур Ивор Уинтерс (1900–1968) – американский поэт и критик, настаивавший, что литературные произведения следует оценивать не только с эстетических, но и с нравственных позиций. Его нападки на Генри Джеймса и Т. С. Элиота стали предметом бурной полемики. (М. Д.)


[Закрыть], или же олицетворяют худший тип англофила – хамоватого республиканца. А Джонсон на самом деле был великим романтиком и меланхоликом и написал несколько пронзительных вещей. Что касается Бена Джонсона, у него мне особенно нравятся «Алхимик» и «Варфоломеева ярмарка». «Вольпоне, или Лис» – вещь не слишком приятная. Я теперь поклонник маски.

15 января 1947

По пути домой после занятий.

Оден. Рэндалл Джаррел просто хочет поиздеваться над папой[66]66
  Рэндалл Джаррел (1914–1965) – поэт, один из самых проницательных и страстных американских критиков середины века. Поклонник и одновременно яростный противник Одена, Джаррел очень много писал о его «поздней» идеологии и поэтике. Часто и обоснованно упрекал Одена в схематичности, в том, что Оден сводит поэзию к набору абстрактных риторических фигур. Вот образец его письма – фрагмент эссе «Смена убеждений и риторики в поэзии Одена»: «Оно (изменение. – Г. Ш.) было неизбежным результатом развития его риторики, шедшей на поводу его поэзии и его мысли, которые становились все более абстрактными, все более публичными, прозаичными. Риторические механизмы его поэтики давали ему иллюзию, что с помощью этого квазинаучного способа можно анимировать любой, даже мертвый, материал и сделать его риторически пригодным. ‹…› Оден хотел, чтобы его поэзия была строго организованной, логичной, ортодоксальной, внятной и т. д. Следуя в этом направлении, он настолько быстро развивал риторический метод поэтического выражения, что тем самым полностью разрушил свои лирические способности».


[Закрыть]. Он ошибается даже на фактическом уровне! Я рад, что вы так удачно подловили его на «моменте выбора». Он ведь, в сущности, очень хороший человек, поэтому его ошибки так раздражают. Вы правильно поняли стихотворение «Расскажи мне правду о любви»[67]67
  См. стихотворение Одена, которое начинается со строчки «Some say the love’s a little boy» («Говорят, любовь – мальчишка…»). Оден называет его по строчке рефрена – «Расскажи мне правду о любви».


[Закрыть]. Лично для меня оно очень важно. Я написал его в Средиземном море, на корабле по пути в Китай в 1938-м. Кристофер[68]68
  Кристофер Ишервуд – прозаик и драматург, старинный друг и однокашник Одена по Оксфорду. Вместе с Ишервудом Оден жил в Берлине в конце 20-х, потом путешествовал по Китаю, и наконец вместе они высадились в Америке весной 39-го. Дружеские отношения между ними сохранялись на протяжении всей жизни, хотя к деятельности Ишервуда в Голливуде – равно как и к восточным увлечениям автора романа «Прощай, Берлин» – Оден относился весьма скептически.


[Закрыть] сразу просек, что это знаменательное стихотворение. Забавно, какими пророческими могут оказаться те или иные вещи. Я написал это стихотворение незадолго до того, как встретил человека, который перевернул мой мир[69]69
  Вскоре после прибытия в Америку Оден встретил Честера Каллмана – молодого американца, который стал объектом мучительной привязанности всей жизни Одена. До этой поры все любовные увлечения Одена носили количественный, концептуальный или экспериментальный характер. Каллману – личности, по всей видимости, довольно заурядной – суждено было перевернуть представления Одена о смысле любви в жизни человека. Всю жизнь писавший «на контрапункте» противоположных понятий и суждений, Оден вдруг обнаруживает в себе точку опоры: перманентное – несмотря на измены и расставания – чувство, которое не поддается «снижению» иронией и не «лечится словом». Именно в этом чувстве Оден видит выход из тупика одуряющей двоякости современной цивилизации. От стихотворения к стихотворению слово «любовь» все чаще и чаще мелькает в его поэтическом словаре. И хотя очень скоро он начинает писать «Любовь» с прописной, превратив ее в очередную абстракцию, за этой абстракцией все-таки был, стоял новый – драматический и неподдельный – опыт.


[Закрыть]. То же самое случилось с другим моим стихотворением, когда я еще в начале 30-х говорил не только о Гитлере, Муссолини и Рузвельте, но и о Черчилле[70]70
  См. стихотворение, написанное в ноябре 1934 года, «Easily, my dear, you move, easily your head». Вот строфа, которую имеет в виду Оден – в переводе В. Топорова: «Ростом в 5 футов, в 6 футов, в 7 футов, / Тянутся армии, карты запутав: / Гитлер, кривляясь; визжа, Муссолини; / Черчилль, пытаясь польстить населенью; / Рузвельт, хрипя, – и, крича, Ван дер Люббе, – / Здесь раздвигаются влажные губы».


[Закрыть]. А он в то время был на вторых ролях, хотя уже победил на дополнительных выборах.

На самом деле я сангвиник. Я всегда находил существование приятным. Даже если ты орешь от боли, тебе по большому счету повезло, потому что ты еще можешь орать[71]71
  Наконец-то вещи названы своими именами. Наконец-то можно утверждать, что, сколько бы наш герой ни печалился о бедствиях века, в итоге существование – каким бы оно ни было – всегда расценивалось им как высшее благо. «Моя обязанность по отношению к Богу – быть счастливым; моя обязанность по отношению к ближнему – доставлять ему удовольствие и уменьшать его боль. Ни один человек не способен сделать другого счастливым», – писал Оден в одном из своих эссе. «Счастье – это не право человека. Счастье – это его обязанность. Поэтому быть несчастливым – грех», – добавлял он. В этом же пункте он расходился и с модным психоанализом Фрейда: «Ошибка Фрейда – как и большинства психоаналитиков – в том, что удовольствие они рассматривали с негативной точки зрения. Фрейд, видите ли, считал, что счастье аморально и радость человека неприятна Всевышнему» (из дневника 1929 года).
  Только с учетом всего вышесказанного можно понять и поэзию Одена, и его критические высказывания, и его бытовые пристрастия: от выпивки до увертюр Россини. Только теперь становится понятным количество «present continuous tense» в стихах Одена – поскольку счастье как способность переживать реализует себя только в форме настоящего времени. Поэтому стихи Одена – как и поэзия вообще – внеисторичны: любой сюжет из истории он всегда «склоняет» на настоящий момент – «на время», текущее здесь и сейчас. Если «удалить» из поэзии Одена риторику абстрактных понятий, останется именно это: фантастическое ощущение подлинности «настоящего» – внешнего и внутреннего; их совпадение. Собственно, «Застольные беседы» Одена и есть этот остаток «настоящего времени», доставшийся нам после «вычитания» риторики и поэтических образов. Это апология позитивного – от удовольствия выпить коктейль old fashioned до эмоций по поводу «Лоэнгрина» Вагнера. Вот теперь отождествление Одена с автором высказывания «остановись, мгновенье» уже не кажется натянутым. Мироощущение Одена – это бесконечное признание в любви и любопытстве к миру, благодарность хотя бы за то, что «ты орешь от боли». Благодарность за то, что любовь и любопытство возможны даже в том случае, если они остаются абсолютно безответными. За то, что: «Выключи звезды, сотри их с лица небес – / Я очень скоро смогу обходиться без. / В небо ночное уставясь, в его наготу, / Я полюблю и его черноту, пустоту».


[Закрыть]. Будь у меня достаточно денег, я бы не жил в Америке. Здесь скверный климат. Я бы предпочел жить где-нибудь в Южной Европе. Раньше я бы, вероятно, выбрал Балканы, Карпаты или замок в Трансильвании. Я бы много путешествовал. Но в Греции я не стал бы жить – слишком опасно и слишком жарко. Возможно, я остановился бы на Хаммерфесте. Может быть, деньги тут и не самое главное. Я преподавал все: арифметику (даже думал писать учебники), рисование, французский язык, латынь, историю. Но ведь чтобы продвинуться по службе, нужно флиртовать с женой директора школы, играть с ней в гольф и проигрывать. Нужно стать этаким школьным шутом (в каждой школе может быть только один шут). Я почти жалею, что бросил преподавание в средней школе, хотя такая работа требует от тебя очень многого. Двенадцатилетние мальчишки – вот с кем интересно беседовать. Смекалистый народ. На пять минут их можно увлечь чем угодно – потом они, правда, забудут все, что вы говорили.

В наше время родители должны учить детей или физике, или балету. Тогда дети выйдут в люди. Удивительно продажные пошли ученые. Могут хладнокровно работать на тех и на других. Поэтом быть очень опасно. Да и музыкантам нынче нелегко.

В 20-х годах в Мичигане существовал пост поэта-резидента, но Бриджес[72]72
  Роберт Сеймур Бриджес (1844–1930), английский поэт-георгианец, много экспериментировавший с метрикой. Он провел в Анн-Арбор, Мичиган, три месяца в 24-м, когда ему было восемьдесят лет. Оден преподавал в Анн-Арбор с октября 41-го по май 42-го.


[Закрыть] испортил всю игру своим отвратительным поведением. Он с ними даже не разговаривал. Вот и приходится теперь работать – лекции читать и все такое.

Но в душе я все равно люблю Бриджеса, хотя Элиот так убедительно разгромил его «Завет красоты». Он жил в Боарс-Хилл. Он, вообще-то, так и не покинул Оксфорд. Однако Мэтью Арнолд и У. П. Кер были единственными действительно выдающимися людьми, получившими в Оксфорде профессорство по литературе. Да, де Селинкур был крупным ученым. Я, видите ли, всегда испытывал чувство благоговения перед учеными, они ведь так много знают в своей области. Если я прав, а ученый ошибается, я иногда просто не могу найти нужные слова, чтобы доказать это. Стыд и позор, что они не предложили профессорскую должность Элиоту, обладающему поистине международной репутацией. Ему сам Бог велел. И почему он не получил Нобелевскую премию? Ума не приложу, как можно было дать премию этой Перл Бак[73]73
  Перл Бак (1892–1973) – американская писательница. Автор романов о нелегкой жизни китайского народа «Земля» (1931) и «Сыновья» (1932). Лауреат Нобелевской премии 1938 года.


[Закрыть]. Не знаю. Синклер Льюис по крайней мере что-то представляет из себя. О вкусах, конечно, не спорят, но написал же он романы «Бэббит», «Додсворт», «Эроусмит». А Перл Бак…

Элиот сознает опасность манихейского осуждения тела per se. Но ведь поэзия есть продукт наших чувств. Есть очень показательный анекдот про Элиота. Одна дама, которая сидела рядом с ним за столом, спросила его: «Не правда ли, чудный вечер?» – «Да, особенно если видеть ужас его изнанки», – ответил Элиот[74]74
  Странно, до чего мало Оден говорит об Элиоте – о своем прямом предшественнике и учителе. Об Элиоте, который был для поколения Одена чем-то вроде Бродского для поколения российских стихотворцев 90-х годов. Об Элиоте, которому на суд он когда-то отправил свои первые стихи. Об Элиоте, который удостоил начинающего стихотворца письменным ответом, который был, как говорят англичане, encouraging, т. е. ободряющим. Действительно, Оден начинал как прямой подражатель Элиота. Его ранние стихи имитировали гремучую «элиотовскую» смесь современного заводского пейзажа и античной мифологии, но впоследствии оказались лишь отправной точкой «ухода» от влияния мэтра. Всю жизнь Оден как будто спорил с Элиотом. Всю жизнь он писал как будто с оглядкой на мэтра. Каждое его крупное произведение – например, «Век тревоги» или «На время» – можно рассматривать в качестве «нашего ответа» на крупные сочинения классика: на «Четыре квартета» или «Камень».
  «Жизнь и творчество» Элиота были системой последовательных шагов к сужению и кристаллизации своих убеждений. «В искусстве я классицист, в политике монархист, а в религии – католик» – таким оказался идеологический финал жизни английского американца: и у нас нет никаких оснований сомневаться в том, что Элиот, этот самый серьезный человек в поэзии XX века, не лукавил.
  Напротив, Оден всю жизнь проживал и изживал в себе разные формы идеологии. Его «жизнь и творчество» – это система непоследовательных шагов к расширению и распылению любых – кроме филологической – форм идеологии. Под занавес жизни утверждать про себя что-то определенное он не мог и не хотел, а если и утверждал, то с непременным подвохом. В конце концов убеждения нашего американского англичанина были выстроены так же, как и его поэзия: по принципу коллажа. В предисловии к сборнику эссе «Рука красильщика» Оден демонстративно описывает Рай, то есть публично заявляет систему ценностей, которая бы удовлетворяла его по эту сторону жизни. В этой замечательной утопии с английским климатом Оден исповедовал облегченный средиземноморский вариант католицизма (со множеством локальных святых в качестве отголоска пантеизма или реверанса в сторону свободы выбора), носил платье по парижской моде 30-х годов прошлого века, не читал газет и не слушал радио, ходил в оперу, наслаждался памятниками покойным самодержцам, говорил на смешанном языке с высокоразвитой системой склонений на основе английского и немецкого, перемещался только на гужевом транспорте и жил в доме, построенном в колониальном английском стиле XVIII века с оборудованной по последнему слову техники ванной и кухней.
  Согласимся, ничего подобного Элиот не мог себе позволить.
  Но – факт – когда-то именно Элиот научил Одена жонглировать стилями и цитатами. Именно Элиот первым ввел в поэзию прямое и скрытое цитирование и научил Одена и его современников строить поэтику «с чужого голоса», то есть на вторичном материале самого искусства. Именно Элиот показал, как поэт может философствовать, а философ излагать свои мысли поэтическим языком.
  Отсюда же – с языка – начиналось и фундаментальное расхождение Элиота и Одена. Элиот всегда говорил, что любые поэтические «сложности» – цветистый синтаксис, рваный ритм, перенос строки, использование устаревших слов или неологизмов – должны быть адекватными тому, о чем ты говоришь. «Литературность» и «манерность», по мнению Элиота, особенно хороши тогда, когда в них слышны отголоски естественной речи – как у Шекспира, например, или у того же Хопкинса. «Когда же автор из любви к усложненной структуре теряет способность выражаться просто, когда он настолько привязан к схеме, что начинает сложно выражать то, о чем на самом деле надо сказать просто, и этим сужает свою область выражения, процесс усложнения перестает быть здоровым, и писатель в конце концов теряет точку соприкосновения с живым языком». Цитата из эссе Элиота «Что такое классик?» (перевод Н. Бушмановой).
  И последнее. Написав поэму «Полые люди», Элиот – как ни странно – описал не себя, а тех, кто в поэзии шел за ним и наступал ему на пятки. Этими «полыми людьми» оказались соседи Одена по поколению и творчеству – и сам Оден: младшие современники Элиота. Им предстояло стать подопытным материалом, на котором отразились все идеологические «взрывы» XX века. Что им оставалось? Прийти к тому, что соль этой жизни – не идеология или религия, а максимально изощренный, богатый нюансами поэтический язык, с помощью которого можно спрятаться от идеологических кошмаров этого века, навязав этому веку свою диктатуру – лингвистическую.


[Закрыть].

Я приехал в Америку, потому что здесь легче заработать деньги, жить за счет своих способностей. Беннет Церф[75]75
  Основатель издательства «Рэндом Хаус», первый американский издатель Одена.


[Закрыть] рассказывал мне, как однажды, в 20-х, он угощал в «Плаза» одного европейского писателя. Перед обедом он купил какую-то акцию, после обеда продал ее, а на следующий день выслал европейскому писателю чек на триста долларов. Это так соблазнительно, когда можно иметь деньги не работая. Взять хотя бы того человека, который начал дело в 1923-м с тремястами долларами и заработал около десяти миллионов. Ясно, что потом он прогорел, но в результате в кармане у него осталось три миллиона. Мне бы, например, и трех хватило. Многие тогда предвидели, что будет кризис, и быстро сворачивали дело, заработав как следует. Механизм вложения капитала просто удивителен. Бальзак так мастерски это описывает. Я теперь тоже капиталист. У меня есть закладная на дом в Сиклиффе[76]76
  Оден одолжил отцу Каллмана деньги на покупку этого дома на Лонг-Айленде.


[Закрыть] на Северном побережье, так что я теперь тоже могу выгнать какую-нибудь вдову на мороз в сочельник. Чтобы стать успешным бизнесменом, особой остроты ума не требуется – оглянитесь вокруг.

В XIX веке, за исключением Ибсена, драмы не было. Зато какая опера! Вагнер, Верди, Доницетти. Я недавно купил пластинку «Дон Паскуале». Эта опера так хороша, жаль, что ее так редко исполняют. Может, Доницетти и писал низкопробные опусы, но мне они неизвестны. «Лючия ди Ламмермур» и «Дон Паскуале» просто великолепны[77]77
  Гаэтано Доницетти написал 74 (!) оперы. В настоящее время в мире исполняют около десятка его оперных сочинений. Возможно, опера «Дон Паскуале» пришлась по вкусу Одену не только образом обманутого любовника и развлекательной буффонадой, но и социальным подтекстом. Теодор Адорно, например, видел в этой опере столкновение среднего класса – который представляют молодые любовники – с феодалами, которых олицетворяет поколение «стариков».


[Закрыть]!

Воображаю себе Шекспира – как он сидит весь вечер в углу, тихо-тихо, выпивает, а как наберется, становится жутко смешным.

Я бы хотел послушать «Троянцев»[78]78
  Оперная дилогия Берлиоза, 1859


[Закрыть]. Я неплохо знаю раннюю немецкую оперу. Флагстад[79]79
  Кирстен Флагстад (1895–1962) – норвежская певица, сопрано. Солистка оперных театров Осло, Нью-Йорка, Лондона. Запись «Тристана и Изольды» в 1952 году под управлением Фуртвенглера, где Флагстад исполняла партию Изольды, и по сей день считается непревзойденной.


[Закрыть] здорово исполняет: «Ozean! Du Ungeheuer!»[80]80
  «Озен, ты чудовище!» (нем.)


[Закрыть][81]81
  Ария Реции из второго действия оперы Вебера «Оберон».


[Закрыть] Я бы послушал оперу Хуго Вольфа «Коррехидор»[82]82
  Хуго Вольф (1860–1903) – австрийский композитор. «Коррехидор» – его единственная законченная опера.


[Закрыть]. Да, «Ганимед» удивителен, но Джон Мак-Кормак уже далеко не молод и поет скверно. У меня есть два альбома «Общества Вольфа». Вы когда-нибудь слышали «Израиль в Египте»? В некотором отношении это даже лучше «Мессии». Там есть чудесные хоровые фуги. Почему бы им не возродить оперы Генделя в «Метрополитен»?

В моем договоре с издательством относительно «Века тревоги» был пункт, гласивший, что оформление книги производится по авторскому плану. А теперь, когда я появляюсь в конторе, они только кланяются и глаза прячут. Когда-то они воспринимали меня как путающегося под ногами мальчика на побегушках. Не нравится мне все это расшаркивание. Тот, кто за это отвечает, должно быть, уже издергался оттого, что я стану предъявлять ему претензии – а я стану предъявлять претензии. Книга и так вышла небольшого формата, стихи набраны мелко, прозаические куски – еще мельче. Я думал, будет здорово напечатать стихи белым шрифтом по черному полю. У них, оказывается, о газометре никто и не слышал. Я хотел использовать это слово в «Веке тревоги», но ничего не вышло. Они меня просто убили. Я хотел, чтобы язык поэмы был чисто американским.

У меня есть две навязчивые идеи: попасть в историю английской просодии и в Оксфордский словарь английского языка – чтобы они ссылались на меня по поводу новых слов[83]83
  Ссылки на Одена есть в приложении к словарю.


[Закрыть]. К стыду своему, я не умею использовать инверсии, как это было возможно во флективном исландском.

Мы с Кристофером когда-то очень давно написали пьесу, и она не была опубликована. Ничего, что он теперь голливудский писатель, – у него характер что надо. Меня больше беспокоят его игры с Ведантой. Я написал ему об этом, но в письме ведь ничего толком не скажешь. В своей отчужденности последователи Веданты все равно что стоики и эпикурейцы. Увлечение Кристофера – просто экзотическая причуда, он теперь в оппозиции ко всему английскому.

Февраль, 1947

Оден. Язык начал разлагаться во времена Лидгейта.

Уже Чосер предостерегал против неправильного произношения его строк[84]84
  Джон Лидгейт (ок. 1370–ок. 1451) – английский поэт, последователь Дж. Чосера. Автор аллегорической поэмы «Жалоба Черного рыцаря», стихотворной хроники «Книга о Трое». Предостережение Чосера содержится в стихах 1793–1799 его «Троила и Хризеиды» (ок. 1385). (М. Д.)


[Закрыть]. Почему бы коммунистам не последовать примеру Вергилия? Он бесподобен в своих рассуждениях об исторической миссии избранной расы. Эней – не просто частное лицо. Русские готовы пожертвовать идеологией во имя славянской расы – это очень тревожно. Я вам рассказывал об этих немецких друзьях. Русские запретили Вагнера, а ведь им следовало бы горячо его любить: расовая ненависть к другим немцам. Достоевский со своим панславизмом – неподражаемый, порочный гений. Вот почему он так мне нравится: он изумительно порочен.

Беда Америки в том, что здесь разобщенность между художником и политиком слишком велика по сравнению с Англией или Францией. Я не предлагаю давать поэтам официальные должности, как в случае с Мак-Лишем. Но их следует приглашать на обед. Мы бы проникли в Белый дом благодаря Маргарет и ее увлечению оперой. Правда, с Трумэном было бы непросто – он донельзя буржуазен. Кто-то сказал о нем, что он «чуть провинциальнее Оклахомы». Джефферсон, думается мне, был большим занудой. Невольно сравниваешь его с Г. Дж. Уэллсом, каким он стал теперь, однако разница во вкусах – добрый знак перемен, происшедших на протяжении столетия. К Линкольну, конечно же, поначалу невозможно относиться без предубеждения, но чем ближе знакомишься с его высказываниями, тем больше убеждаешься, что он действительно великий человек. Мне нравится его ответ незнакомцу, сказавшему: «Позвольте пожать руку человеку, спасшему Соединенные Штаты». – «Сэр, возможно, вы более чем наполовину правы». Мне нравится Тафт, потому что он был таким толстым, – знаете, он вынужден был пользоваться специальной ванной больших размеров. А с Джексона, по сути дела, и начался процесс антиинтеллектуализма. Мне не кажется, что Линкольна можно заподозрить в мошенничестве. Да, Гамильтон обладал блестящим умом.

Задаешься вопросом: а не для того ли паралич разбил Рузвельта, чтобы он стал президентом? Нет, вы мне не показались болезненным – невротики редко болезненны. Продолжительным болезням более подвержены тупицы. Чтобы стать хорошим пациентом, необходимо нечто большее, чем леность и эгоизм, нужна выносливость. Пруст был силен как лошадь. Болезнь была нужна ему для того, чтобы заставлять себя писать.

Да, «Cæli, Lesbia nostra, Lesbia illa»[85]85
  «Целий, Лесбия наша, Лесбия эта, / Эта Лесбия, что была Катуллу / И себя самого и всех милее…» (лат.). Первые строки LVIII стихотворения «Книги Катулла», перевод Ф. Петровского.


[Закрыть] –одно из моих любимых стихотворений. Ницше – автор удачного афоризма: из болезни можно извлечь выгоду, если только вы достаточно здоровы. В интернате я перенес все мыслимые детские болезни. Во взрослом возрасте они представляют бо́льшую опасность. Детские болезни дают вам шанс отдохнуть от взросления. Современные дети слишком отсталые. Интересно, какая болезнь станет теперь особенно заразной – как простуда после войны. В последние полвека корь приобретает черты все более серьезного заболевания. Я доживу до восьмидесяти четырех лет. Разумеется, я не могу сказать, где именно я умру. Если бы это проскользнуло в печать, то наделало бы много шума, но, знаете ли, в отрочестве мы с матерью играли фортепьянные дуэты из «Тристана». Моя матушка делалась больной всякий раз, когда я приходил домой; это должно дать вам некоторое представление о наших отношениях. Однако еще в ранней юности я решил для себя, что не стану жертвой подобных вещей.

Николсон, вероятно, был слишком нахальным для Пруста, а Пруст, возможно, обнаружил, что тот не принадлежит к действительно знатным английским семействам. Его жена, впрочем, была родовита[86]86
  Николсон, сэр Гарольд Джордж (1886–1968) – английский дипломат и литератор. В 1913-м Николсон женился на писательнице Виктории Сэквилл-Уэст (1892–1962), которая, между прочим, послужила прототипом Орландо в одноименном романе Вирджинии Вулф. Несмотря на гомосексуальные наклонности и Николсона, и его супруги, их брак, основанный на глубокой привязанности, прервался только со смертью Сэквилл-Уэст в 1962 году. Пруст познакомился с Николсоном в марте 1919-го. (М. Д.)


[Закрыть]. Жид воистину банален. Идеи, лежащие в основе «Фальшивомонетчиков», увлекательны, но скверно изложены. Конец романа – греза онаниста, такой оптимизм! «Подземелья Ватикана» принадлежат более раннему периоду. Вся эта затея с абсолютной честностью! А когда он одурел от этого мальчика-араба и остановился, чтобы сказать: «Que le sable était beau! Que le sable était beau!»[87]87
  «Какой красивый был песок! Какой красивый был песок!» (фр.)


[Закрыть] Нельзя не отметить, что в подобных обстоятельствах это просто ausgeschlossen[88]88
  Исключено, невозможно (нем.).


[Закрыть].

Недавно я читал захватывающую древнеуэльскую эпическую поэму, в которой описываются события, происходившие примерно в 600 году. В валлийском тексте, отпечатанном на одной стороне листа, встречаются интересные формы, хотя я и не читаю по-валлийски. Знаете, древняя поэзия всегда загадочна. Основываясь на ее строках, можно выстроить убедительную защиту гекзаметрической поэзии. Людей все еще интересуют кроссворды и загадки. Я не люблю кроссворды, потому что поэзия гораздо более значима. Если бы можно было представить «высоколобую» поэзию как изощренный тип загадки с недвусмысленным ответом, она могла бы увлечь многих. Да, критики-снобы выглядели бы несколько растерянными.

Я не сумел продраться через «Тезея» Жида. Слишком скучно. В нем нет solidité[89]89
  Здесь: цельность (фр.).


[Закрыть]. Вообще говоря, я франкофоб. Ларошфуко просто повторяет избитые истины. Для меня он пустое место. Французские авторы, которых я люблю, атипичны: Паскаль, Бодлер и, конечно, Рембо. Бодлер так хорошо говорит о преклонении французов перед Вольтером. Монтень мне вовсе не нравится. Он был более несчастлив, чем хотел казаться. Из современного поколения я ценю только Валери и Кокто. Кокто необыкновенно умен. Валери обладает недюжинным интеллектом. Он, если угодно, чудовище, но он потрясающе умен. Мне-то интересны именно потрясающе умные – Паскаль и Валери. Они действительно выходят за рамки традиционного галльского сознания.

Работая над инсценировкой, всегда ищешь исходный материал, ранее остававшийся незамеченным. Ницше бьет французов в их собственной игре. Амьель – зануда. Кто величайшие афористы? Паскаль, Бодлер, Ницше, Блейк, Кафка. Чудесные строчки встречаются во всех работах Кьеркегора, в особенности в «Дневниках», где они следуют почти одна за другой. Ссылки на них в изобилии содержатся у Ньюмена.

Бэтжмен – единственный, кто действительно понимает многое из того, что представляет интерес для меня. Вот почему он его получил (предположительно, посвящение к «Веку тревоги»).

Здесь, в Америке, органисты епископальной церкви лет на двадцать отстают от своих коллег в Англии, которые вновь открыли английских духовных композиторов XIX столетия. Я сказал одному из них, что его музыка напоминает мне о 1912 годе. Боюсь, он оскорбился, но ведь американская органная музыка все еще пребывает в состоянии возмущения XIX веком. Моя мать и я когда-то играли на фортепьяно Большой марш из «Аталии».

Я исключил стихотворное посвящение Хаусману, так как мне казалось, что оно создает ложное впечатление о моем отношении к нему. Я думаю, что это хорошее стихотворение. Я руководствовался не эстетическими мотивами. Множество стихов Хаусмана основано на мелодиях церковных гимнов. (Оден спел «Тайные воды» на мелодию псалма.) Морган Форстер пишет в рецензии на сборник Хаусмана: «Следует надеяться, что господину Хаусману представилась возможность попробовать „тайные воды“ на вкус».

Он начал напевать сцену встречи Иисуса с Пилатом из «Страстей по Иоанну» с неотступным рефреном: «Und Jesus antwortete»[90]90
  «Иисус отвечал» (нем.).


[Закрыть]. Он с удовлетворением процитировал слова Пилата: «Was ich geschrieben habe, das habe ich geschrieben»[91]91
  «Что я написал, то написал» (нем.). Ин 19:22.


[Закрыть].

Да, это очень хорошо. Великое «Da gedachte Petrus an die Worte Jesu, und ging hinaus und weinete bitterlich»[92]92
  «И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом… И выйдя вон, плакал горько» (нем.). Мф 26:75.


[Закрыть] пришлось бы к месту в «Страстях по Иоанну», в особенности «weinete». Вагнер обязан Баху больше, чем какой-либо другой композитор, живший в то время. Их объединяет вся образно-музыкальная техника. Я был так рад, когда узнал, что первое представление «Тристана» и публикация «Алисы» произошли в один год – в 1865-м. Недавно я слушал «Ромео и Джульетту» – там есть прекрасная музыка, но, к сожалению, опера Гуно была поставлена спустя два года после «Тристана» и во многом ей подражает.

Мне не нравится, что в поисках новых музыкальных форм католики вновь обращаются к григорианским песнопениям. Величайшая католическая музыка – в оперных мессах XIX века. «Тристан», конечно же, восходит к «Норме»; Вагнер очень любил ее. Католики не сумеют избежать эстетики посредством григорианских песнопений, даже если им кажется, что они демонстрируют хороший вкус. Они становятся скучными. Я не выношу Палестрину[93]93
  Джованни Пьерлуиджи да Палестрина (ок. 1525–1594) – итальянский композитор, глава римской полифонической школы, адепт хоровой полифонии строгого стиля. (М. Д.)


[Закрыть]. Я совершенно согласен с Ницше. Его музыка ужасно затянута.

Ансен. Я слышал обращение папы к школьникам-католикам. Голос ирландца-ведущего отличался ясностью, но за английским папы было сложно уследить.

Оден. Мне кажется, с его стороны было неблагоразумно выступать по-английски. Создавалось впечатление, что это грязный итальяшка, еще один шарманщик. Католический капеллан в Колумбии и другие друзья-католики говорят мне, что папа нравится людям, что он хороший человек, но глуповат. В это трудно поверить. Конечно, он находится под влиянием Спелмана[94]94
  Фрэнсис Спелман – кардинал-архиепископ Нью-Йорка с 1939 года. (М. Д.)


[Закрыть]. Мне бы страсть как хотелось узнать подноготную жизни Ватикана: это, должно быть, самое захватывающее место в мире, где дух и мир ближе всего соприкасаются. Вот где мне больше всего хотелось бы получить место.

Я с большой теплотой отношусь к королю Кристиану. В Копенгагене до войны я, бывало, видел его катающимся на велосипеде. Но когда в страну вошли немцы, он стал ездить на белом коне. В новостях как-то сообщили, что он упал с лошади и находится при смерти, и я написал о нем стихотворение. Однако он выздоровел, и мне пришлось уничтожить написанное. Из английских королей только двое, Яков I и Георг IV, обладали вкусом. Король Яков был неплохим поэтом. Свидетельство в пользу Георга IV – Брайтонский павильон. Мне бы хотелось знать больше о Вильгельме III. Георг V был первым британским монархом со времен Стюартов, который говорил по-английски без акцента. У Эдуарда VII был ужасный акцент. Георг, по сути дела, спас монархию. Образ жизни Эдуарда VII ожесточил буржуазию. При Виктории республиканское движение было очень значительным. Однако поведение Георга в 1914–1918 годах изменило чувства людей. Возьмите, к примеру, его готовность поддержать бюджет либералов и увеличить количество пэров… Тори были в ярости.

Радостно было наблюдать единодушие в отношении поступка Эдуарда VIII. В Америке люди не имеют об этом понятия. Мне кажется, мысль о том, чтобы жениться на Уоллис Симпсон, была его причудой. К тому времени он был полностью в ее власти. Республиканство Г. Дж. Уэллса не в счет. У Эдуарда VIII были такие опасные друзья – чего и следовало ожидать от людей в его положении. Шоу был просто смешон, когда выставил монарха в активной роли, и в конце концов Шоу – ирландец. Я – убежденный монархист. О Георге V есть замечательный анекдот. Герцога Б. уже некоторое время не видели при дворе. Георг: «Где Б.?» Придворный: «Он покинул Англию, сэр». – «Как так?» – «Ему пришлось покинуть страну, сэр». – «Но почему?» – «Гомосексуалист, сэр». – «Хм! Я думал, они стреляются».

Георга V уже не было, когда я получил Золотую королевскую медаль за поэзию, – он умер в 1935-м[95]95
  Король Георг V скончался 20 января 1936 года. 23 ноября 1937-го Оден получил Золотую королевскую медаль за поэзию от Георга VI. (М. Д.)


[Закрыть]. Я видел четырех монархов: Эдуарда VII, Георга V, Эдуарда VIII и Георга VI. Если эта страхолюдина Елизавета выйдет замуж за не-дворянина, он будет только принцем-консортом.

Почему бы Соединенным Штатам не принять монархию и не объединиться с Англией? У Англии есть ценные качества. Разумеется, чем дольше ждать, тем скорее они сходят на нет. По крайней мере, Англию можно было бы использовать в качестве летнего курорта вместо штата Мэн.

Какой же это был спектакль, когда Вирджиния Вулф и Стелла Бенсон решили бежать вместе, а их мужья преследовали их до аэропорта! О, в конце концов они убедили их вернуться домой. Но какая замечательная сценка для кинофильма!

Март, 1947

Оден. Интересно, в России есть католические священники? Я как-то говорил с моим приятелем[96]96
  Имеется в виду Николай Набоков – композитор, кузен Владимира Владимировича. Ему посвящено стихотворение Одена «Леса» 1952 года.


[Закрыть], который работает на радиостанции, вещающей на Москву, – он в полной депрессии. Он считает, что через пять-десять лет снова будет война. Знаете, он русский. Да, я на самом деле настроен против России[97]97
  Высказывания Одена в адрес Советской России носили довольно резкий, хотя и аллегорический характер – поэтому до поры до времени оставались «не прочитанными» советской цензурой. Однако после «конкретного» стихотворения «Август 1968» на ввод советских войск в Чехословакию (с ключевым и недвусмысленным образом Людоеда) путь к русскому читателю Одену был надолго заказан.


[Закрыть]. Я никогда не был настоящим коммунистом, хотя одно время находился почти на грани. Мое путешествие в Испанию[98]98
  В составе санитарных бригад Оден участвовал в войне в Испании на стороне республиканцев. Об этом см. его знаменитое стихотворение «Spain».


[Закрыть] открыло мне глаза, но не только в этом дело. Почти все русские, которые вернулись в Россию после эмиграции, либо погибли, либо живут в чудовищных условиях. А эти жуткие золотые рудники? Они разделались с Мирским[99]99
  Д. С. Мирский (литературный псевдоним князя Дмитрия Петровича Святополк-Мирского) – историк русской литературы, вернулся в СССР из эмиграции в начале 30-х, был арестован в 1937-м и умер в тюрьме в 1939 году. (М. Д.)


[Закрыть] во время чисток 37-го. Говорят, Икс попрошайничает на улицах, спит под мостом. А Игрека выгнали с работы, и он лишился жилья, потому что квартира была служебной. Мне говорили, что они очень достойные люди, и я даже посылал туда что-то для них. Ох уж эта жуткая русская Romanitas![100]100
  Ключевое для Одена понятие, восходящее к правовой системе Древнего Рима. Вот его определение этого понятия в эссе «На американской сцене» из «Руки красильщика», где Оден говорит о принципиальной разнице европейского и американского общества: «Фундаментальная предпосылка европейского romanitas, светского или церковного, заключается в том, что добродетель стоит выше свободы, т. е. важно прежде всего, чтобы человек думал и действовал правильно. Предпочтительно, конечно, чтобы человек поступал правильно сознательно – руководствуясь свободным выбором собственной воли. Но если этого не происходит, человека принуждают: чаще всего – интеллектуальным давлением со стороны системы образования и культурных традиций, реже – физической силой, ибо свобода поступать вразрез с нормой является не правом, а исключением. Фундаментальная предпосылка того, на чем, выражаясь фигурально, стоит Америка, заключается в обратном: в том, что свобода здесь выше добродетели, т. е. свобода неотделима от права на исключение из правила. Сама по себе свобода выбора не плоха и не хороша, она – необходимое условие существования человека, без которого ни добродетель, ни зло не имеют никакого значения. Конечно, выбор добродетели предпочтителен, но лучше самому выбрать зло, нежели получить добродетель по чужому выбору».


[Закрыть]

Я слышал шутку – двое русских показывают на застрявшую между оконными створками пчелу и говорят: «Это Сталин, трудовая пчела». А пакт Риббентропа – Молотова в 1939-м… Понятно, что тогда русским было из-за чего опасаться Англии и Франции, но то, что они сделали, все равно непростительно. Да, и еще рабский труд – это никуда не годится.

Вы знаете, я не переношу все «французское»[101]101
  Читая все последующие пассажи Одена о французской культуре, следует помнить о его тотальной франкофобии и о том, что он всегда был ориентирован на северную культурную парадигму с ее героикой в духе исландских саг. Но неприязнь Одена ко всему французскому – это еще и неприязнь человека, который воспитан в системе социальной английской субординации, где все построено на владении манерами, на пресловутых английских manners. Поэтому культура, которая ориентирована на стиль, оставалась закрытой для Одена и не могла вызывать ничего, кроме раздражения. Манеры – это знаки, указывающие на содержание. Они должны соответствовать друг другу и отвечать друг за друга. В творчестве Одена манеры, знаки превращаются в художественные тропы – то есть в аллегории, столь им любимые. В то время как стиль – это бесконечное скольжение по поверхности, которое становится собственным содержанием. Поэтому с точки зрения культуры manners культура стиля – это прежде всего чудовищное несоответствие и – значит – ложь. А для культуры стиля считается нормальным, что Сартр ловил «на экзистенциализм» студенток, которых ему поставляла профессор Симона де Бовуар, цинично дефлорировал их в меблированных комнатах, а потом писал изысканные эссе о свободе и ответственности. Собственно, этот «подходец» и не переносил Оден, требовавший во всем – в плохом и хорошем – честности, то есть соответствия. Разница культур, естественно, зафиксирована и в языках. Вот исчерпывающее замечание самого Одена, записанное Робертом Крафтом на ужине у Стравинского 17 августа 1951 года: «Итальянский и английский – это языки, на которых говорят в Раю. Язык лягушатников – это язык Ада. Лягушатники были изгнаны из Рая за то, что раздражали Бога, обращаясь к нему cher maître».


[Закрыть]. Бодлер был абсолютно прав, когда говорил о «l’esprit de Voltaire»[102]102
  Дух Вольтера (фр.).


[Закрыть]. Конечно, Вольтер и другие сыграли свою историческую роль, но как они вульгарны![103]103
  В марте 39-го года Оден опубликовал в журнале «Нэйшн» рецензию на книги о Вольтере, написанные современными авторами. Рецензия была проникнута пиететом по отношению к Вольтеру, которого Оден аттестовал как подлинного героя демократии и ставил в один ряд с Сократом и Джефферсоном. «У демократии есть три главных врага, – писал он. – Это мистический пессимизм меланхолика, который убежден в том, что у человека нет свободы воли, это мистический оптимизм романтика, который убежден в том, что человек обладает абсолютной свободой воли, и это мистическая уверенность перфекциониста в том, что человек или группа людей обладают монополией на познание добра и высшей правды. Для Вольтера олицетворением таких убеждений были соответственно Паскаль, Руссо и католическая церковь».


[Закрыть] Франция больше остальных стран похожа на Рим. Нет, не на Ватикан, а на Римскую империю. Я бы еще смирился с Византией, но Рим… Католики и протестанты плюнули на идею мирового господства, потому что осознали, что им это даром не пройдет. А русские думают, что это возможно – особенно теперь, после войны. Николай Набоков говорит, что войны не будет, если в ближайшее время умрет Сталин. Не то чтобы другие были лучше, просто внутри страны произойдет такое смущение умов, что будет не до войны. В атомной войне Соединенные Штаты оказались бы слабее Советского Союза. В Штатах промышленные предприятия расположены довольно скученно. Конечно, первой целью будут не заводы, а вражеские атомные бомбы. Шпионаж будет процветать. Войну можно выиграть за две недели. Если у тебя есть бомбы, у тебя развязаны руки. Конечно, тут тоже варваров хватает, как и в России. Полковник Мак-Кормик[104]104
  Роберт Мак-Кормик, главный редактор «Чикаго трибюн», известный своей антикоммунистической публицистикой.


[Закрыть] и редактор «Правды» совершенно взаимозаменяемы.

Сначала надо было полностью раздавить Гитлера. Это первым делом. Но потом на полную катушку надо было помогать своим врагам. Англичане поняли это. Конечно, тогда об этом никто не задумывался, но в речах Гитлера немало комичного, особенно в его обращении к высшему составу вермахта. Недавно опубликовали материалы о его последних днях в берлинском бункере[105]105
  Книга Хью Трэвора-Роупера «Последний день Гитлера» вышла в феврале 1947 года.


[Закрыть]. Он строил планы на тысячу лет вперед, разглагольствовал, когда всем уже было ясно, что это конец. Это действительно комично.

Союзники совершили ошибку, не поддержав заговорщиков 20 июля. Они же были элитой. Они не разделяли мнения, что все друг друга стоят. Эти офицеры считали, что они лучше других, поэтому на них лежит больше ответственности. И действовали соответственно. Вот чего я не переношу во французах. Во время войны они сидели тише воды, ниже травы, а как только война закончилась, стали проявлять злобную мстительность. Люди в Англии были жутко шокированы капитуляцией Франции, даже те, кто их оправдывал. Что толку предаваться рассуждениям, будто французы проиграли, потому что были слишком сексуальны? Вы были в Париже перед войной? Смотреть было противно![106]106
  Оден посетил Париж в декабре 1938 года.


[Закрыть] Они же почти вожделели немцев. Нет более отвратительного человеческого образца, чем французский «petit bourgeois»[107]107
  Мелкий буржуа (фр.).


[Закрыть]. А то, что они содержали немецких военнопленных как рабов? В Англии хотя бы протестовали против таких вещей. Или они будут демонстрировать силу, или пусть держатся в тени. Если они хотят быть великими, надо менять свою легкомысленную внешнюю политику. А если они хотят держаться в тени, пусть не смеют подавать голоса в политике. Ни звука.

У России по крайней мере серьезная внешняя политика. Вам она может не нравиться, но она серьезна. Англия – тоже страна с серьезной внешней политикой, которая сознает значение равновесия сил. Боюсь, внешняя политика США слишком легкомысленна. В конце концов США теперь уже мировая держава.

Вся проблема французов – в их ужасном картезианстве. Для них ты либо согласен, либо нет. И это абсолютно логично. Но здесь нет места иррациональному элементу, который присутствует в жизни. Вот их и швыряет от анархии к диктатуре – и обратно. Идея лояльной оппозиции им чужда. Англичане, не будучи такими националистами, тем не менее больше похожи на нацию. Они не болтают о la gloire[108]108
  Слава (фр.).


[Закрыть] и la patrie[109]109
  Родина (фр.).


[Закрыть]. Англичанам повезло: у них революция случилась раньше и они были достаточно мудрыми, чтобы открыть новым талантам ворота в благородное сословие. Мне легче симпатизировать Лавалю, чем Петену. Лаваль был просто жуликом и не скрывал этого. Его поведение на суде было бесподобным. А Петен притворялся этаким ангелом.