Текст книги "Как делать погоду"

Глава 6
И о погоде

На проходной я долго препирался с сиплыми вахтершами в мятых синих халатах. Ожидая кого-то с минуты на минуту, они насупленно следили сквозь меня за входной дверью и были глухи. Свинью пришлось оставить в пропахшей сургучом подсобке, похожей на одноместное купе. Я привязал поводок к торчащему из стены штырю. Оглядел тусклого мужичка, притаившегося в углу с кроссвордом. Строго скомандовал: «Евфросинья, сидеть! Не давай себя в обиду. Я скоро». Вырвал из пасти хитрой зверюги с интеллектом человека чей-то дерматиновый сапог, пенопластовую упаковку из-под кураги, обрывок шнура. Вместо ответа на вопрос: «А свинкой-то мы не заразимся?», – украдкой сунул низенькой вахтерше сто рублей, протянул ее высокой прокуренной напарнице развернутый паспорт, нарисовал закорючку в огромной амбарной книге. И ринулся сквозь скрипучую вертушку, оставляя позади ворчливое сипенье: «Пятый этаж. Лифт чинют. Не задерживайся, мы тут не нанимались за свиньями следить».

В сумрачном коридоре с низким потолком сновали сквозняки, пропитанные мелом, гуталином и мышами. Немного отдышавшись перед дверью с медной табличкой «Главный редактор», я постучал и вошел, стараясь казаться намного нахальнее и наглее, чем когда-либо был. Ничего не замечая от волнения, выкрикнул «здрасьте», споткнулся о ящик с отвертками и гвоздями, рванулся вперед. И наконец упал на краешек скрипучего стула перед огромным письменным столом, заваленным разноцветными бумажками, пепельницами и лоскутами. Закинул ногу на ногу. Постарался перевести дух и почувствовать себя уютно. Словно за полчаса до этого вышел в какое-нибудь красивое место Москвы, скажем, на площадь между Пречистенкой и Остоженкой, скинул шапку, ударился оземь и обернулся эдаким везучим и беспечным парнем из журнальной рекламы. С той лишь незначительной разницей, что на мне оказались:

а) студенческие джинсы Костяна, выжженная дыра на бедре которых грозила расползтись в самый неподходящий момент;

б) забрызганные грязью казаки с латунными бряцающими пряжками;

в) синий свитер, обнаруженный на балконе в изрядно загаженной голубями коробке барахла;

г) кожаная куртка, давным-давно привезенная отцом из Монголии;

д) изувеченный царапинами шлем от старенького, кашляющего на всю округу мопеда.

Все это дарило запретное ощущение чужого прошлого, давало возможность поглядывать из-под бровей, напуская на себя невозмутимый и независимый вид. Неожиданно из вороха фантиков и бумажек письменного стола вынырнул взъерошенный человечек в серой футболке. Откашлявшись, он пригладил волосы, рассеянно пробормотал «А, привет! Жди», – и скрылся за экраном необъятного серебряного ноутбука.

Значит, главный редактор вышел. Или еще не объявился. Тогда, съехав со стула и почувствовав себя почти как дома, я огляделся по сторонам и заметил еще один, черный овальный стол, заставленный стройными рядами пластмассовых индюков с ключиками, торчащими из затылков, и лиловыми ленточками, привязанными к ногам. В детстве у меня была похожая курица. Когда родители заводили ее, скрипя и скрежеща ключом в заржавелом механизме, нептица принималась воодушевленно скакать, и я становился почти счастливым. Поэтому сейчас так и подмывало схватить индюка, завести его до предела, выпустить на пол, на стол или на подоконник. И снова пережить забытый, безграничный и беспричинный детский восторг. Или хотя бы жалкий его отголосок. Я схватил самого крайнего, ярко-фиолетового индюка, расправил лиловую ленточку с надписью «сатирический журнал», потряс возле уха, ничего особенного не услышав. А потом все же поставил на место, так и не решившись завести. Зачем-то начал пересчитывать индюков большого партизанского отряда, сгорая от стыда, чувствуя себя, как всегда в подобных случаях, никчемным и нерешительным идиотом. И пока главный редактор пропадал неизвестно где, попытался распутать в памяти неподдающуюся разумному истолкованию последовательность событий, которая привела меня в этот кабинет.

Два дня назад, проснувшись рано утром, не выгуляв свинью и даже не позавтракав, я принялся названивать дипломированному колдуну погоды. У меня вдруг возникло несколько глубоких внутренних убеждений. Что раз сказка моя никак не начинается, раз вокруг простирается унылая действительность, почему бы не подшутить. Почему не подыграть сказке, ворвавшись в нее с разбега, как в отъезжающий трамвай, силой разжав двери и потеснив пассажиров на ступеньках. В необыкновенном азарте я нетерпеливо прослушивал долгие гудки в трубке. Сквозь зубы торопил: «Где же вы, волшебник?» С жадностью ожидал шепелявого «Алло!». Был готов торжественно сообщить о своем решении. Прокручивал в уме, как я скажу. О том, что, кажется, верю в него. Что согласен год совершенно бесплатно делать все, что он прикажет. При условии, что в качестве премии он снимет с меня бобину невидимых ниток, наколдует мне место под солнцем, вернет Алену и вложит ума. Все это я намеревался сказать, будучи в трезвом, бодром расположении духа, уже прилично взбудораженный и укрепленный в намерении действовать. Поэтому вслушивался в треск и помехи линии так, словно ждал последний шанс. Но каждый раз происходило следующее. Раздавался царапающий ухо щелчок. А после, перебивая друг друга, гнусаво ныли бессмысленные и безнадежные «нет-нет-нет-нет».

В перерыве между звонками я озадаченно ерошил волосы, поглощал бутерброды, включал и выключал радио, умывался ледяной водой, крутил на пальце брелок с гербом Риги, листал старые журналы, высокая стопка которых возвышалась в коридоре, возле уборной. Потом разговаривал со свиньей, сжимал в кулаке ржавый эспандер, швырял в форточку огрызок, выглядывал во двор, пробовал курить найденную в серванте сигару. Бродил туда-сюда по коридору, треща костяшками пальцев. Посчитав, что прошло достаточно времени, снова названивал целителю московских птиц. Около полудня ввинчивающиеся в ухо гудки надломились. Заспанный, сумрачный голос глухо пробормотал: «Чего надо?». Казалось, со мной говорят из лесного оврага, из чащи, из склепа или вообще с того света. Через силу сглотнув, я смело попросил позвать Василь Василича. За это мне грубо и резко вонзили в ухо: «Он отсутствует. Позвони через девять минут». А когда я позвонил через девять минут, тот же самый, темно-серый голос глухо буркнул: «Я уже здесь. Что надо?»

«Василь Василич, – радостно выкрикнул я, – это, помните, Митя, который бился об лед». – «Ну…» – «Василь Василич, я заходил на ваш сайт, смотрел фотографии, читал статьи. Вот, хочу сказать, что согласен работать. Помните, у прудов. У пруда. У Чистого пруда, на скамейке. Вы махали ракеткой, и пошел снег. А потом вы предложили мне поработать. Велели подумать. Я подумал. Звоню сообщить, что согласен. Я готов приступить хоть сегодня. У меня появился энтузиазм. Я хочу узнать, что нужно делать. Я все выполню. Я верю. Знаете, на вашем сайте, на фотографиях. Я заметил. И меня это удивило…» – «Ерунда. Все отменяется, – огрызнулся целитель московских птиц, – ты опоздал, пропащий, поезд ушел в Нижние Котлы. – В трубке раздался вызывающий зевок, шуршание и пыхтение. – Я ничего не хочу. Всем на все наплевать, а почему Дыдылдину должно быть больше всех надо? Меня забыли. Никто не интересуется, что я делаю, как живу, здоров ли. У меня третью неделю зубы болят, а в поликлинике запись, не могу попасть к врачу, жую анальгин. Новый начальник станции, на которой я работаю, молодой сопляк, утверждает, что никакой я не колдун, а болтун, подсмеивается и требует в доказательство то приворожить одну секретаршу, то отворожить другую. Вчера в эфире радио “Тристан” произошло недопустимое. Пожилого человека, заслуженного железнодорожника, меня, обозвали козлом. Орлицкий, ведущий рубрики “Не спи, замерзнешь”, так и сказал: “Здравствуй, колдунина! Давно тебя не слышал. Значит, ты все еще жив, козел!” Это он с прославленным магом Дыдылдиным удумал так разговаривать. Бабенка твоя, дура бесполезная, тоже меня обругала. Одни оскорбления и слышу отовсюду. А я, по-вашему, что? У меня, в конце концов, своя жизнь. В 90-х годах прошлого столетия, когда отважный волшебник был нужен, чтобы отвлекать людей от политики, отсутствия товаров народного потребления и роста цен, меня сразу находили, приглашали на радио, в телевизор. В Ялту звонили, где я отдыхал, спрашивали мнение о предстоящих референдумах. Выясняли, как отношусь к двуглавым орлам. Когда над Белым домом надо было устранить дождь или на день города удерживать погоду в столице ясной – объявлялись, умоляли помочь. А теперь, видите ли, время другое. Теперь всеми управляют деньги и все измеряют нефтью. Вот и забыли старика Дыдылдина. И списали доброго волшебника за ненадобностью. Накупили пушек, взбаламучивают природу, разгоняют облака во вред окружающей среде. Короче говоря, раз так, то и я буду делать погоду для самого себя».

В трубке зачастили суетливые, срывающиеся гудки. Полчаса спустя, устроившись на диване с тремя дымящимися мини-пиццами, я названивал ему на мобильный уже из упрямства. В ответ глухо бормотали: «Не беспокоить, я занят». В трубке раздавался стук колес проносящегося поезда, переругивались сотни людей. Я звонил снова, слышал пыхтение, позвякивала ложечка о стакан, шумели помехи радио. Кто-то сурово кричал: «Предъяви билет, нахалюга!» Когда я решил, что набираю последний раз, Василь Василич неожиданно бодро выпалил: «Привет, опутанный! Перезвони через семь минут двадцать восемь секунд. Будет перерыв между электричками, народ схлынет, и поговорим!»

Обрадованный и обнадеженный, я выдохнул с облегчением, доел пиццу, крикнул свинье Yes и перезвонил через десять минут. Недовольный Дыдылдин, перекрикивая стук поезда, гудок электровоза, шум и смех, кукарекнул: «Расстраиваешь с первого же дня, сказочник. С первого простого задания. Тут теперь самый час пик, зайцы атакуют турникеты. Куда прешь без билета, бессовестный? Ты-ты! Слышишь, что делается? Некогда, звони вечером домой».

Вечером, снисходительно выслушав меня в третий раз, он буркнул:

– Не клади трубку. Сейчас я выпью примиряющего с жизнью кефирчика, съем положенную мне по заслугам грушу, перейду в другую аудиторию, по пути следования сконцентрирую мысль. И тогда мы все обсудим.

Минут пять в трубке шуршало, шипело, вдали пела Алла Пугачева, текла вода, гремели тарелки. Наконец выдающийся маг современности радостно выкрикнул:

– Итак, поздравляю, ты принят на работу и тут же зачислен в штат! Я теперь твой начальник, слухай меня во всем. Прежде чем что-то предпринимать, так и говори: дайте, я позвоню шефу. В любое время суток советуйся. Продержишься год у меня в подчиненных, будешь прилежно помогать и перенимать мудрость – сделаю тебя счастливым. А если будешь безразличным, как все, окружающие нас, создам над твоей головой затяжной снегопад, замету все тропинки, перепутаю жизненные пути. И забуду, как тебя зовут. Шутить со мной не надо. Да будет тебе известно, что на днях я закрыл телепередачу шарлатанов под названием «Магия с нами». Они спекулировали магией, всенародно обесценивали и приземляли чудеса. Когда же я ценным советом хотел установить съемочную группу на правильную лыжню, меня грубо выпроводили из студии, не дали авторитетно высказаться. И вот результат: передачи больше нет. Можешь начинать работу с сегодняшнего дня. Включайся, пропащий, пора тебе в чем-нибудь поучаствовать. Главное, всегда и везде верь в своего начальника. И думай о лучшем.

– А что надо делать, Василь Василич? Видите ли, я мало в чем разбираюсь. Птиц лечить не умею. Насчет дождя и снега я – полный ноль. Сайты оформлять – тоже никогда не пробовал.

– Бестолочь! Какие сайты, какие птицы? Я думал, ты догадаешься. Ты же сказал тогда на скамейке у пруда, что единственное, на что способен, – сочинять сказки. Дак и сочиняй. О том, что в Москве, в многолюдном и сумрачном Выхине, во втором доме, если считать от продуктового рынка и розы ветров, проживает отважный человек, главный колдун погоды Дыдылдин.

Рассказывай, чтобы люди узнали, как я живу. Обязательно упомяни, что я выхаживаю больных ворон, голубей и хроменьких дворовых собак. Что зубы у меня болят, а врачиха в поликлинике никак не удосужится принять. Правдиво и с теплотой сообщай мою биографию. Ты же сказочник. Вот и работай. Надо, чтобы каждый узнал о похождениях и подвигах неутомимого волшебника. Чтобы люди обязательно верили в чудеса. И учились разгонять тучи на моем примере.

– Ну, вы даете, – только и сумел пробормотать я, опустившись на табуретку в коридоре.

– Не ворчи, имей привычку сначала обмозговать, что тебе говорят. Хватит сочинять сказки о себе самом. Чего ты добился? А я отвечу: ничего хорошего. Стал невзрачным. Сидишь без работы. Живешь у друзей. Откуда-откуда знаю, а я все знаю. Вместо сказок о своей будущей жизни тебе надо срочно переключиться и рассказывать о пройденном пути и нынешней жизни неутомимого Мастера Погодника, твоего начальника, меня.

– Кому рассказывать-то? Соседкам? Или в очереди? – растерянно уточнил я.

– И соседкам рассказывай! Или они, по-твоему, не люди? А лучше написал бы ты обо мне обзорную сказку в глянцевый журнал «МелсХелс» с тремя большими фотокарточками в полный рост. Я давно о такой мечтаю. Надо, чтобы все вспомнили о добром волшебнике. Чтобы всякие шуты гороховые не говорили по радио: «Мы думали, Дыдылдин давно умер». Чтобы начальник нашей железной дороги убедился, что имеет дело не с болтуном бесполезным, а с колдуном международного уровня. Хорошо бы еще несколько сказочных статеек пустить в журнал «Итоги дня». В «Дух Москвы» и в газету «Старый наблюдатель». Вот ты этим всем и займись. Гонорары, какие наклюнутся, можешь оставить себе. Но можешь и подкинуть начальнику на лечение зубов… Ладно, пойду вздремну, а то ночью предстоит схватка с тучей снеговой. А ты приступай. Испытаем тебя. Вот и посмотрим, на что ты способен. Всего-то год. Действуй, опутанный. И не забывай докладывать по ходу процеца, какие успехи…

После разговора я некоторое время разглядывал карту мира, висевшую на стене над диваном. На ее терракотовых и желтых материках красовались разноцветные кнопки, обозначающие места отдыха и служебных командировок моего одноклассника и друга, будущего 3D-аниматора. Пока глаза выискивали немногочисленные населенные пункты, которые мне удалось посетить, две противоположные мысли сталкивались и боролись в голове. С одной стороны, можно было махнуть рукой на целителя московских птиц, не предавать этой истории значения и жить как ни в чем не бывало. Гулять со свиньей. Отчитываться Костяну по скайпу. Пользуясь опутавшей меня бобиной невидимых ниток, незаметно бродить по вечерам до Красной площади. Гонять по центру ночного города на мопеде. Покупать теплый хлеб в пекарне на Новокузнецкой. Шататься по магазинам, воровать шарфы и перчатки, приобретать на распродажах с 30–50 %-ной скидкой полосатые носки, синтетические свитера и футболки с роботами. А еще – изредка названивать Алене, молчать в трубку, вслушиваясь в ее тихое, усталое: «Добрый вечер! Говорите. Алло. Вас не слышно…»

С другой стороны, никто меня не заставлял названивать волшебнику. Я сам зачем-то напросился на испытание. И теперь отступать было отчего-то стыдно. Так и не решив, как правильнее поступить, я в рекордные сроки – примерно за пятнадцать минут – загнал свинью в угол, нацепил на нее шлейку и потащил на вечернюю прогулку под медленный и задумчивый вальс спелых пушистых снежинок, голубых и золотистых в свете тусклых фонарей, освещавших окрестные дворы. Казалось, небо линяет. Все вокруг превратилось в снежные часы, отмеряющие замерзшее белое время. Можно было подумать, что кто-то наверху стрижет белых цирковых пуделей, а еще пушистых карликовых шпицев. Или осыпает необъятный пирог сверкающей кокосовой стружкой. Наверняка там, над городом, троечник Витя, прогуляв урок геометрии, снова украдкой потрошит в школьной раздевалке пуховики девчонок. Томная дама перебирает старые чемоданы, перетряхивает белые боа и пудрится перед огромным овальным зеркалом. Или парашютист ощипывает пролетающих мимо белых чаек и лебедей. Игра в «найди еще тысячу сравнений, на что похож этот снег» на этот раз не позволила мне отвлечься, ведь на каждом шагу ее прерывали суетливые прохожие с кейсами, гуляющие во дворах старушки, визгливые дети, сиплые водители пикапов, собачники из ближайших домов. Выронив из кармана носовой платок, выпустив из кулака снежок, уронив пластмассовую лопатку, рекламный буклетик или салфетку из-под пирожка, они завороженно двигались навстречу. Подойдя к Фросе, приседали на корточки, издавали приветливое сюсюканье, умиленно цокали языками, доверчиво протягивали руку, радовались отпечатку зуба свиньи на мысе лаковых сапог. Иногда, окружив нас, любопытствующие люди, впервые в жизни увидевшие карликовую свинью в расшитой орнаментами шлейке, задавали сотню бесполезных вопросов, на некоторое время забывали, что надо спешить, благодушно теряли из памяти, куда и зачем они направлялись. Благодаря свинье некоторые из них, глядя сквозь меня вдаль, внимательно вслушивались в сбивчивые объяснения, улыбались, махали рукой на прощанье. В какой-то момент я почувствовал себя полезным человеком, приобщенным к тайнам бытия. Между тем пушистые, чуть звенящие снежинки медленно и задумчиво осыпали плечи и рукава куртки. Я не успевал придумать, на что еще они похожи. Но независимо от меня, независимо от чего бы то ни было они мельтешили перед глазами, празднично обряжая жесткую щетину Фроси и посеревшую подтаявшую одежку двух дворовых снеговиков.

Уже перед дверью квартиры, на лестнице, я хорошенько встряхнул куртку. Сотня мелких сиреневых капель осыпалась на ступеньки. Из внутреннего кармана выпала бумажка и, подхваченная сквозняком, закружила перед дверями соседей, затрепетала поблекшей бабочкой над уходящей вниз лестницей. Я кинулся вдогонку. Подпрыгивал на ступеньках, протягивал руки, пытаясь ухватить. Спотыкаясь, бежал за ней вниз. И когда наконец поймал, то обнаружил на пожелтевшем клочке старой газеты расплывчатую надпись чернильным карандашом: «Сатирический журнал “Индюк”, тел. 8(499)888-88-88, Чистопрудный бульвар, 14, этаж 5». Тогда, недолго думая, я вернулся в квартиру, отыскал трубку радиотелефона, набрал номер и заявил хриплому заспанному мужчине, что могу сделать интервью с Василием Васильевичем Дыдылдиным, знаменитым в прошлом, настоящем и будущем колдуном погоды. Что я готов побеседовать с грозным магом и суровым чародеем на тему глобального потепления в Московском регионе и подробно расспросить его о грядущих изменениях климата планеты.

Глава 7
Возможны грозы

В коридоре редакции послышались далекие, гулкие, приближающиеся шаги. За ними взволнованно семенили суетливые каблучки. Запыхавшийся голосок что-то выкрикивал на бегу. Ему в ответ нетерпеливо хрипели. Тяжеленная дверь распахнулась, влетел встревоженный человек неопределенного возраста. На его черной футболке красовался череп индюка, ниже готические буквы гласили: «Индюки живы». Следом в кабинет ворвалась тетушка в шерстяном костюме, похожая на учительницу младших классов. Ее квадратные черные очки съехали от бега на кончик носа. Оказавшись в кабинете, она упала на шаткий раскладной стул и принялась скидывать туфли.

– Леша, ты тут? – рыкнул ворвавшийся. – Молдавия срывается! Наш корреспондент запил. Мы не успеваем собрать номер про миллионера, нужно срочно придумать что-то другое. С тебя новая тема и новый гвоздь программы!

– Леш, – взвизгнула из-за плеча встревоженного человека запыхавшаяся тетушка в очках, – я уже ноги в мясо сбила от бега! Найди сам, кого в Молдавию отправлять. У тебя, – она вскинула руку с часиками, – четыре минуты двадцать восемь секунд.

В ответ на крики за экраном серебряного ноутбука зашуршали. Невзрачный человечек в заштопанной на плече футболке, будто включая программу голосового управления, неохотно прошептал: «Главный редактор здесь», схватил со стола пачку сигарет, разыскал среди игрушек, бумажек и брелоков зажигалку с головой индюка. Чиркнул, неторопливо закурил, чинно выдохнул дым в потолок. За его спиной на стене таблица угрожающе сообщала, что:

0 х 0 = 0

0 х 1 = 0

0 х 2 = 0

0 х 3 = 0

0 х 4 = 0

0 х 5 = 0

0 х 6 = 0

0 х 7 = 0

0 х 8 = 0

0 х 9 = 0

Из таблицы в кабинет и вообще в окружающую среду сочились торжество, суровая истина и быль, с которыми спорить бессмысленно. Я поежился. И похолодел. Были у меня на то и другие веские основания. Ведь главный редактор сатирического журнала «Индюк», легендарный журналист Алексей Груздев сидел передо мной в необъятном кожаном кресле, невозмутимо курил, что-то обдумывал и без доверия сверлил меня взором сытого хищника.

Накануне, стараясь как-то подготовиться, наводя при помощи поисковой системы Google справки, я выяснил, что Алексей Груздев работает журналистом с пеленок. Не было в столице газеты, к которой бы он не имел отношения. Не было в стране знаменитого журналиста, которого бы он не выдрессировал, хоть раз не обозвал пнем и не благословил. За это его негласно считали акулой журналистики, упырем и гранитной глыбой. Некоторые недоброжелатели утверждали, будто бы на четверть Алексей Груздев – волк. Завистники поговаривали, что все, к чему ни прикоснулся Алексей Груздев, моментально теряло смысл, утрачивало человеческий облик, частично умирало, сильно искажалось. А чаще всего превращалось в пыль, быль, боль, моль, проще говоря – в полный ноль. Но очевидцы свидетельствовали, что те люди, вещи, события и факты, которые выстояли и не потеряли смысл при столкновении с главным редактором Груздевым, впоследствии всегда и всюду были признаны настоящими, ценными и живыми. Доброжелатели и ученики в благодарственных статьях подтверждали: все, что было хоть мельком замечено и зафиксировано в уме главного редактора, автоматически начинало существовать в этом мире. И напротив: то, что не было замечено утомленным, недоверчивым взором Алексея Груздева, подлежало немедленному забвению и последующему окончательному небытию.

Рассказывали, что главный редактор, многие годы работая в центральных газетах и журналах, мастерски навешивал ярлыки на события и людей. С годами он так наловчился, что его ярлыки накрепко прирастали и потом десятилетиями никто не мог их отодрать. К примеру, в какой-нибудь статье или новогодней реплике главный редактор называл зеленое белым и совсем скоро зеленое начинало всем казаться белым. А потом зеленое и вправду белело под воздействием времени, химикатов или солнца. Таким образом, главный редактор всегда оказывался прав. И он настолько привык к этому, что больше не подвергал сомнению свои мысли и ощущения.

И вот я замер на краешке стула, а гранитная глыба и упырь без интереса, а скорей по привычке, выработанной годами, изучал, кто перед ним такой. У него был маленький и недовольный голубой глаз, а другой глаз скрывался за джинсовым кружком. Но и одного глаза Алексею Груздеву вполне хватало. Его внимательный, безжалостный взгляд прорезал насквозь. Нельзя сказать, что от этого делалось уютнее, становилось легче дышать. По-видимому, пристальный изучающий взгляд обычно и вынуждал наблюдаемых сжаться, принять оборонительную позицию. И тут-то в сжатом, сгруппированном состоянии о человеке можно было сразу сказать, кто он такой. Навесить ярлык или, посчитав пустым местом, больше не принимать всерьез. И Алексей Груздев, которого с уважением и страхом именовали Груз, выдыхая в потолок узорчатый сизый дым, выжидал, когда я растеряюсь, насторожусь, чтобы меня можно было определить единственным словом, напечатать это слово крупными буквами и навеки налепить ярлык мне на лоб. Или, посчитав пустым местом, окончательно смешать с небытием. Но беда состояла в том, что определить меня единственным словом главному редактору не удалось.

Я давно не был студентом. Места работы, зарплаты и редкие премии не успели отразиться на моем лице. На мне не было опознавательных знаков: всех этих сережек и гаек в ушах, выстриженных висков, кожаных фенек с Кипра, этнических бус или толстых золотых браслетов. Непослушные волосы, доставшиеся мне от отца, отливали золотисто-русым на солнце, пепельным – в тени и требовали для описания нескольких прилагательных. Предметы моей одежды могли оказаться барахлом, что валяется внавалку на распродаже в окраинном торговом центре. Но при желании их можно было принять и за искусственно состаренные вещи из бутика для состоятельной молодежи и молодящихся седых москвичей. Я, Митя Ниточкин, парень двадцати девяти лет отроду, был бледноват, расплывчат, неопределим. Если верить магу и чародею, меня оплетала бобина ниток, невидимых глазу обычного человека. Но главный редактор не был обычным. Его глаз был наметан. И все же он ничего не мог понять. От этого легендарный журналист Алексей Груздев начал раздражаться. Я это почувствовал, но не смутился. Я и сам задумался, кто передо мной. Захотелось определить его одним словом, написать слово крупными буквами и прилепить ярлык ему на лоб. Это оказалось тоже нелегко. Сначала я подумал, что слово главного редактора – «надменность». Потом мне подумалось, что его слово все же «пресыщение». Или «пустота». А может быть, «тоска». Хотя, возможно, в кожаном кресле передо мной прикуривал вторую сигарету человек-пепел. Или принявшая человеческий облик усталость. Не обращая внимания на парочку, нетерпеливо ждущую ответа, он со вздохом обратился ко мне:

– Я представлял вас старше. Думал, придет кто-нибудь с опытом, с вызревшими идеями, а вы что?

Это означало, что с первого же взгляда я обманул ожидания, разочаровал всем своим обликом. Поэтому, помня сведения, почерпнутые из поисковой системы Google, я приготовился прямо сейчас превратиться в пустое место и смешаться с небытием. В принципе можно было застегивать куртку и уходить. Поэтому терять было нечего, я немного съехал со стула, закинул ногу на ногу. И разглядывал погремушки, которыми завален редакторский стол.

Судя по выражению лица, главный редактор действительно очень устал от всего вокруг. Его ничего не радовало. Разбросанные по кабинету индюки в виде брелоков, точилок, запонок и настенных магнитов ему надоели. Отряд новеньких заводных индюков с лиловыми этикетками на ногах его бесил. От ноутбука главный редактор окосел, хоть и был одноглаз. От чтения присланных в редакцию фельетонов он осовел. И был он очень зол. И увесистая цыганская серьга в его ухе не сверкала.

Причину расстройства Алексей Груздев тут же поспешил сообщить мне. Он, видимо, считал своим долгом донесение разнообразных сведений о своей жизни до окружающих. Чтобы все вокруг были в курсе, что с ним происходит. Я узнал, что дела редакции из рук вон плохи. «Индюк», легендарный сатирический журнал, выходивший в былые годы тиражом более 5 миллионов экземпляров, печатное издание, некогда имевшее особый вес, ныне всеми забыто, незначительно, непопулярно. Последний, кто приходил в журнал насчет рекламы, запутавшись в проводах сканера, упал и сломал ребро. С тех пор по поводу рекламы никто не приходит. В редакции два раза в неделю заведены специальные летучки, цель которых – совместно призадумавшись, понять, что стряслось с журналом, кто сглазил и сбил его с пути. За три месяца летучек высказывались самые разные предположения. Старейший карикатурист, заставший «Индюка» еще в расцвете, утверждал, что во всем виноваты кондиционеры, которых в редакции никогда не было. И не будет. И обогревателей – тоже. «Потому что, – бубнил карикатурист, – это, видите ли, идет в разрез с концепцией журнала. Сатира и кондиционеры, сатира и обогреватели, – все сильнее заводился карикатурист, – по мнению руководства, противоречат друг другу и являются заклятыми врагами. А на самом деле надо бы их поставить, а то зимой будет собачий холод». После летучки главный редактор посчитал своим долгом отправить карикатуриста в неограниченный по времени отпуск, сказав: «А катись-ка ты, Степаныч, к своим кондиционерам. Вали-ка ты к обогревателям своим». Тем не менее в июле, когда была страшная жара, всей редакции хотелось удавиться. Именно в то время Алексей Груздев завел у себя в кабинете семикилограммовое стеклянное око от сглаза и стал носить на руке браслет из череды стеклянных глазков. Но око и глазки мало помогали. Сейчас, замерзая, заместитель главного редактора и специальный корреспондент журнала начали регулярно отогреваться коньяком. Потому что заместитель главного редактора, тот самый встревоженный пятидесятилетний человек, ворвавшийся в кабинет и ждущий ответа насчет Молдавии, был поэтом. Как всем пятидесятилетним людям и поэтам, ему не хотелось работать в холоде. Напротив, его тянуло в Индию, на берег океана, в хижину к горячим разноцветным женщинам. Из-за этого с лета легендарный журнал стал плавно идти ко дну. Тем не менее Алексей Груздев не собирался сдаваться. Он был уверен, что дело спасет какая-нибудь сенсация. Или серьезный информационный повод.

– Вот вы, молодой человек, хоть догадываетесь, что такое информационный повод, – прервав сетования, резко спросил он, будто мы находимся на выпускном экзамене, и сейчас решается моя судьба.

– Ну да, – вяло бросил я, припоминая что-то из Алениной болтовни про празднование Нового года на радиостанции, когда они там обсуждали, кто с кем спит.

– Очень хорошо! Так вот, – взвизгнул главный редактор, поверив, что насчет информационного повода я в курсе, – ничего такого и в помине у нас не было. Ни сенсации. Ни повода. С другой стороны, мы же не газетчики. И не всякая там глянцевая шушера. Мы решили поступить иначе, найти тему. Не мелкотемье, а тему! Посвятить ей номер. Выдать зигзаг, понимаете. Мы посчитали… я посчитал, что отныне журнал «Индюк» должен быть впереди всех. Мы подумали, что начнем потихоньку делать погоду, задавать тон. И это нам удалось. В смысле тема возникла и нашла нас сама. Я вообще глубоко убежден, что искать ничего не надо, ведь все, чего мы сильно хотим, находит нас само. – Прошептав эту мудрость, главный редактор прислушался к благоговейной тишине кабинета. Искоса присмотрелся, какой эффект его изречение произвело на меня. Решительно вмял очередной окурок в треугольную тарелочку с орнаментом из пляшущих индюшат и, неожиданно переключив режим, продолжил тоном радиоведущего, начитывающего детям сказку на ночь:

– Дело в том, что на юго-западном отшибе красавицы Европы, во втором часовом поясе, в междуречье Днестра и Прута лежит загадочный край, заколдованная страна Молдавия. Непостижимая уму и сердцу русского человека. А иноземца – тем более. Вроде бы все в этой стране изначально есть. Упрятано, вплетено, вложено в нее и теперь таится в ожидании обнаружения. И в то же время ничего в этой стране нет. Потому что все, что туда было упрятано, вплетено и вложено, как ни старались, никто не сумел найти. Те, кто бывал в Молдавии, уверяют, будто и время там застыло, призадумалось и упрямо ожидает чего-то. А все остальное и подавно там замерло: ветер, речные волны, рыбы в воде, птицы в полете. И люди, которые остались в заколдованной стране, а не разъехались по всему миру на поиски счастья, процветания и вечной молодости, пьют домашнее вино на своих кухнях. Высматривают кого-то. И ждут. Сами не понимая, чего.