Текст книги "Руки оторву!"

У. Гарный
Руки оторву!

Серия «Новые герои» основана в 2010 г.

© Гарный У., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Посвящается Клинкову М. П. – опоре и надеже

Глава 1
Ждите, вам – ПП

Я вышел от Романа, сжав кулаки и зубы. Жаль, что Каррохова пустошь не кабак за углом. Я вошел бы туда, взял солонку и перечницу, открутил у них крышки, положил перед собой четыре вилки. Потом объяснил всем Сухим, Мокрым, Знающим и прочим кирикам, кто они и что они, да так, что даже Махатма Ганди почувствовал бы неодолимое желание оторвать мне башку. И когда все эти подземные адепты Глубокой глотки бросились бы на меня, размахивая стульями и мешая друг другу, стал играть в «минус два». Сначала метнул бы перец и соль в головы двум первым, особо злым нападающим, засадил две вилки ближайшим, следующие две – остальным. А дальше – по наитию, все пошло бы в ход – стаканы, тарелки: эх, размахнись рука, раззудись плечо. Кулачок мой тверденький расколи бо́шку басурманскую! Видения насилия слегка меня успокоили – ждите, всему свое время. Месть – холодная закуска, а на горячее – раскаленная кочерга в жопу!

Кстати, об инструментах – у Сивухи надо бы меч забрать. Без Тричара я чувствовал себя неодетым.

В караулке сидел одинокий Трегуз, метал ножи в мишень на стене. Он зажал между пальцев левой руки три ножа, правой выхватил один и запустил его в цель, и пока первый летел, метнул с обеих рук оставшиеся два. Практически одновременно все три ножа поразили мишень, образовав правильную горизонтальную линию.

– Ловко! – похвалил я, пожал мощную ладонь, уселся в деревянное кресло и спросил: – Где Сивуха?

– Сменился да спать пошел. Чего надо-то? – ответил Трегуз.

– Он у меня меч изъял прошлой ночью, забрать хочу, – объяснил я.

– В углу посмотри, туда все мечи складываем, – махнул рукой Трегуз и продолжил свои упражнения: на этот раз построил из ножей вертикаль.

Я порылся в указанном углу, но Тричара там не было. Украшенные драгоценными камнями и простые мечи, для людей и сынов грома, стояли в большой деревянной кадке как зонтики. Я перебрал каждый, перегоняя орудия смерти с одной стороны бочки в другую, испытывая легкую панику. Тричар непростой меч, он способен поразить не только человека, но и любую тварь магическую или реальную, к примеру, неупокоенного мертвяка.

– Трегуз, моего меча здесь нет, где он? – заорал я неожиданно для самого себя.

– Ты чего, Тримайло, разбушевался, в лоб захотел, я-то здесь при чем? Сивуха взял, с него и спрашивай, – насупился Трегуз.

– Мне нужно его найти, где сейчас Сивуха? – сбавил обороты я, не хватало еще со своими разругаться.

– Дома, в Боярской слободе, или в кабаке «Синяя пристань», рядом с Рыбным базаром, еще вроде баба у него где-то на берегу Ястреба живет, Лех знает точно, они, похоже, к ней по очереди ходят, – гоготнул Трегуз, успокаиваясь, – да ты не сумлевайся, Васька, не бывало такого у нас, чтобы мечи пропадали, может, Сивуха его спрятал где и сам тебе отдать хочет.

– Точно, я его просил за Тричаром приглядеть, – припомнил я.

– Во, а разбазлался, как Вострый на допросе, – прогудел Трегуз, – а вот смотри: гридень взял в каждую руку по три ножа и выстроил на мишени крест.

– Лихо! Ладно, побежал я, увидишь Сивуху или Леха, скажи, что ищу обоих, мне меч позарез нужен, скоро в путь-дорогу, – засобирался я.

– Меня с собой возьми! С тобой хоть на край света, – бросил мне леща Трегуз.

– Спасибо, друг! – обнял я его на прощание и пошел во двор, надо домой, подготовиться, до Горной Жории – многие версты.

Трясясь в тарантасе, я подумал, что надо подкинуть пару идей насчет рессор и амортизаторов. А может, и насчет паровой машины или даже двигателя внутреннего сгорания. Ехали небыстро – улицы были запружены повозками, каретами, верховыми и пешими. Пользуясь случаем, я глазел по сторонам. Двух– и трехэтажные бревенчатые здания, создающие улицы, были покрыты резьбой и ярко раскрашены. Многочисленные башенки, фигуры диковинных зверей украшали крыши. Стены немногих каменных домов были покрыты изразцами. Улица пахла навозом и конской мочой. Не то чтобы приятней, чем бензином и выхлопными газами, это дело вкуса.

Когда приехал в собственные владения, перекусил на скорую руку. А тут вдруг Тве пожаловал:

– Слышал, ты Сивуху искать, с тобой пойду. Может, еще пару троллей взять?

– Вдвоем справимся, в Славене ведь мы, не в Диком Поле. Кстати, я в поход собрался, поддержишь? – предложил я четырехрукому.

– Тве два раза «друг» не говорит! Когда ехать? – только и спросил тролль.

Вот как, даже не спросил куда. Надо у Осетра сотню троллей просить и ребят Петра Жеребцова, человек триста, Трегуза возьму, Селезня. И собак, обязательно Хвата. Но сейчас – за мечом.

– Ты знаешь, где Сивуха? – спросил я Тве.

– Найдем! Пьет он, как рыба, в «Синей пристани», поди, – усмехнулся тролль, – я с ним на спор пить, Тве под стол упал, а Сивуха еще два ковша выдул, говорят. Сам не видел – сны смотрел.

Снова заложили тарантас. Я отдал приказание о приготовлениях и дорожных припасах, и мы отправились в сторону Рыбного рынка. Никола, из слуг моих, дорогу к «Синей пристани» хорошо знал, видать, не понаслышке.

Рыбный рынок можно было найти с закрытыми глазами – по запаху. В Речной слободе жили рыбаки и моряки, эта часть Славена сильно отличалась от тех, что я видел раньше. Разномастные домики лепились плотно друг к другу, иногда расступаясь перед кирпичными домами разбогатевших заморов[1]1
  Замора – моряк дальнего плавания, букв. побывавший за морем.


[Закрыть], но только слегка, при желании супружескую измену можно совершить через окно, не выходя из своей спальни.

Сам Рыбный рынок тянулся к Нижнему Славену длинными деревянными рядами. Груды самой разной рыбы, раков, речных моллюсков создавали неповторимое амбре, от которого ноздри слипались сами собой. Я подумал, что надо бы научить местных копчению, но следующий ряд был как раз с сушеной, копченой, вяленой рыбой. А за всей этой красотой стояло приземистое здание из почерневших от времени бревен. Вывеска изображала подгулявшего бородатого мужика, который падал в воду с густо-синего пирса, прямо в объятия толстомясой русалки. Внутри было полно народу всякого звания, размера, национальности и степени опьянения. Среди разношерстой публики споро сновали половые в черных рубашках и штанах (на темном пятен не видно), разнося пиво, брагу и новоизобретенный (не без моего участия) самогон.

В углу сидел пьяный Сивуха в компании цыган в цветных рубахах и черных жилетах. Цыгане (обычного размера) скалились золотыми зубами, метали карты. Сивуха поднял свои, глянул и безучастно бросил обратно – пас. Мы с Тве протолкались к гридню, поздоровались, присели. Я сразу взял быка за рога:

– Где мой меч?

Сивуха кивнул и стал заваливаться на бок, его поддержали трое цыган, совместными усилиями они кое-как придали Сивухе вертикальное положение:

– В караулке, ик, в кадке, смотрел?.. – выгнул непослушные брови гридень.

– Там нет! Ты его из детинца выносил?

– Я… ик… я… ик, не помню. – Стеклянный взгляд остановился на мне, челюсть безвольно отвалилась, повисла нитка слюны. Сивуха в ауте… Я пригляделся к окаменевшему лицу гридня.

В этой отрешенности было что-то знакомое. Если я ошибаюсь, вреда живому человеку это не причинит. Я наклонился к Сивухе и выдохнул прямо в лицо:

– Хри![2]2
  Заклинание, развеивающее сомбрэнов – созданий, которых маги используют в различных целях.


[Закрыть]

С легким хлопком гридень исчез без следа. Цыгане вскочили на ноги и загалдели на своем языке.

Тве изумленно вскрикнул:

– Морок, ну надо же!

Сомбрэн, теневик, подделка, как ни назови, Сивухи здесь нет, и пропажа Тричара – не случайность, а организованная злой волей кража! Сосредоточенный на мыслях о невидимом враге, я собрался уходить, но дорогу мне преградили цыгане. Это смешно, когда шестиметровому сыну грома не дают прохода обычные людишки, да еще без всякого оружия.

– Чего надо? – грозно прикрикнул я на ромал.

Седой цыган, главный, похоже, вон какой пояс богатый, спокойно сказал:

– Товарищ ваш немало нам проиграл, а ты его спрятал – нехорошо. Долг надо заплатить.

– Вот сейчас получишь с процентами, – взял я его двумя пальцами за воротник.

Цыгане тут же разделились на группки, но не для того, чтобы сбежать, наоборот, для атаки. Как раз то, что доктор прописал. Но все оказалось не так просто, как хотелось бы. На руки мне набросили абордажные крючья на цепях. Каждую цепь держали по пятеро цыган. Как дети, ей-богу. А троллю на его четыре мускулистых конечности железа-то хватит? Седой цыган шагнул навстречу Тве и с ладони дохнул на него каким-то порошком. Тролль оцепенел, сидел смирно, как изваяние. Даже пальцем не пошевелил.

Я руки на груди скрестил: все, кто цепи держал, – вповалку. Крючья сбросил, двинулся к седому. А он меня ожидал: целился в меня из диковинного инструмента, похожего на деревянный шприц. Побрызгал из этой штуки на меня водичкой прохладной… И ничего. Схватил я его двумя пальцами, теперь уже за горло.

– Придавлю, как клопа… – начал было я стращать цыгана, да только все вокруг завертелось-закрутилось, земля ушла из-под ног, мое тело заскользило вниз, я отчаянно пытался за что-нибудь схватиться, под руку попалось грубое полотнище, на котором я и повис, болтая ногами. Перед лицом моим оказался круглый щит с четырьмя отверстиями.

Из неведомого далека раздался невыносимо низкий звук, от которого завибрировало все тело:

– И кто теперь, кто? – вернее:

– И-и-и кто-о-о те-е-епе-ерь, кто-о-о?

Оказалось, я висел на воротнике у седого, а щит перед глазами – только пуговица его рубашки. Меня уменьшили! Цыган аккуратно снял меня и посадил в коробок. В темноте, да не в обиде, бывало и хуже. Вот только я совсем голый и дел у меня по горло, некогда по сундучкам отлеживаться.

Увидеть свет мне пришлось довольно быстро, не прошло и часа, как мою временную тюрьму открыла девочка. Ее голос был потоньше, чем у седого цыгана, но все равно гудел, заставляя содрогаться требуху в животе и жидкость внутреннего уха в голове, так что легкое головокружение после каждого слова мне было обеспечено.

– Какой хорошенький пупсик! Надо его одеть, замерзнет, – пробасила «кроха».

Надо признать, что ребенок был прав – меня била дрожь, от стресса и холода просто зуб на зуб не попадал. Вид моих крошечных рук и ног повергал меня в пучину отчаяния, а на низ живота я просто не смотрел – не решался.

Девочка подала мне маленькую шерстяную тряпицу, в которую я тут же завернулся.

– А как тебя зовут? – продолжала дубасить басами моя «хозяйка».

– Васька Тримайло, – ответил я ей в благодарность за одеяло.

– Ха-ха-ха, – залилась малышка, изображая человека, вдохнувшего гелий, и повторила: – Васька Тримайло.

– Как, как он сказал, его имя? – взорвался рядом чей-то бас.

Стало темновато, видимость заслонил старый бородатый цыган, сверкая на меня глазами.

– Изя, иди сюда, шлымазл[3]3
  Шлымазл – недотепа (идиш).


[Закрыть] безмозглый! Ты кого притащил, скотина? – загромыхал дед. В комнату вошел давешний цыган, испуганно моргая.

«Борода» стал бить его посохом, на который опирался, приговаривая:

– Придурок, баранья башка, назвать бы тебя недоделанным, но мы с Сарой тебя славно скроили, Господь всемогущий лишил меня разума, когда я тебя старшим назначил. Ты ведь витязя уменьшил, а он город спас от нашествия, на секундочку.

– Но, папа, ты говорил, что нам насрать на город, сожгут – другой найдем, – слабо защищался Изя.

– Правильно, убеждай меня в том, что ты идиот и дебил, при чужих такие вещи болтать, а лох э компф[4]4
  А лох э компф – дырка в голове (идиш).


[Закрыть], а то, что этот парень по крышам бежал, чтобы пушки по толпе не стреляли, слышал? А не ты ли со своим выводком балбесов, моих внуков, прямо на стволы те шел, забыл? Лучше бы тебя прихлопнули тогда! А то, что отец твой и благодетель в это время в домах пустых на Дикопольской шерудил, не знал? Да я за неделю до этого на тот свет собирался, а когда нога сего богатыря, Господом осиянная, крышу дома провалила, страх такой силы меня поразил, что ко мне стояк вернулся, десять лет назад потерянный!

– Дак ты говорил, Господь тебя благославил, – попытался Изя прервать поток обвинений, но где там. Дед в ответ так громыхнул, что мне пришлось уши одеялом заткнуть, но мое крошечное тельце задрожало, как лист Иудина дерева[5]5
  Иудино дерево – осина. По преданию, на нем повесился Иуда, не вынеся стыда от совершенного предательства, и в память об этом, листья осины трепещут даже без ветра.


[Закрыть].

– Не позорь меня, верблюжий навоз, да простит меня Сара на небесах, клянусь, только ради ее памяти терплю тебя рядом с собой. Никогда тебе бароном не стать, если ты тухес[6]6
  Тухес – задница (идиш).


[Закрыть] с головой местами не поменяешь. Посмотри на одежды его и северного многорука. Ты герба золотого не видел? Да они из внутренней охраны княжеских палат! Через два-три часа здесь Осетр с Лехом будут вместе со всеми присными. И они нам всем обрезание сделают, только не думай, что на хрене! Я бы посмотрел на тебя без головы, думаю, никакой разницы! А вот баб с детишками жалко… Ты на нас железо и огонь навлечь хочешь? Говори, ослиная башка!

– А как они нас найдут? – елозил в поисках выхода Изя, получая очередную порцию «деревянной каши».

– И он еще спрашивает! Ты же их прямо из кабака забрал, об этом знает всего человек сто, не больше, не волнуйся, сынок, тайна, считай, что в банке… Дырявой!!! Возвращай Василию его размер, отдай ему тролля, верни, что взял…

– Папа, он сын грома, он нас всех убьет, к тому же карточный долг… – сбивчиво лопотал «седой» цыган, ломая руки.

– А, ты с ним играл?! Молчи, знаю, что нет, мне Огрызок все уже выложил. Если он тебя грохнет, мне придется снова его благодарить. У меня молодая жена, будут еще сыновья, не тебе чета. А старшим вон Якова поставлю. Он вроде не такой мышыгыны[7]7
  Мышыгыны – сумасшедший (идиш).


[Закрыть], как ты, – воткнул последнюю шпильку дед в Изю, явно успокаиваясь, одеяло с головы уже можно было снять.

– Рахиль, выйди, нечего тебе на голых дядек смотреть! – приказал патриарх.

Девочка с ревом выбежала из комнаты. Изя осторожно снял меня со стола и поставил на пол, достал из-за пазухи знакомый деревянный шприц и обрызгал меня, видимо, той же водицей. Прошло несколько томительных секунд, и – хлоп, я крепко приложился головой о притолоку.

В комнате остались только я и бородатый, Изя счел необходимым ретироваться. Старик молча кивнул на ворох одежды.

Пока я одевался, появились бойкие чернявые девушки, постреливая в мою сторону яркими живыми глазами, стали расставлять на большом столе снедь и напитки.

– Откушай, Василий, не побрезгуй преломить хлеб с грешниками, ведь и Христос не гнушался, – пригласил меня патриарх евроцыган.

– Где Тве, старинушка, отдай по-хорошему, потом и полдничать будем, втроем, – по возможности спокойно возразил я, – кстати, ты имя мое знаешь, а я твое нет, невежливо.

– Ох извини, меня Авраамом свои кличут. А так – Бахти[8]8
  Бахти – счастливец (цыг.).


[Закрыть].

– Слушай, Абрашка, если ты мне сейчас Тве не предъявишь, я твое гнездо по бревнышкам раскатаю, полетят куски по проездам, кусочки по улицам, а клочки по закоулочкам, не искушай, не нужно… – начал заводиться я.

Но Бахти рухнул мне в ноги и давай блажить:

– Не надо, витязь, не зори отцовского и дедичей, прости ты нас, убогих, оплошка вышла не со зла, все ухватка кафрская, не разобрались! А Изька, ты сам видел – дурак, позор всего рода, погубил нас…

– Заткнись, ты чего несешь! – уже не сдерживаясь, гаркнул я. – Где друг мой – говори!

– Здесь он, здесь, – указал старик на стол дрожащей рукой, – ты плохого не подумай, жив он и здоров, вот только…

Но я видел и сам – на столе стояла четырехрукая статуэтка, не более десяти сантиметров высотой. Тве так и застыл в сидячем положении, серый и голый, забавно раскорячив все свои четыре руки. Ни дать ни взять – танцующий Шива[9]9
  Шива – один из богов индийской Тримурти, повелитель разрушения и покровитель йогов.


[Закрыть].

– Большую цену на Востоке дадут за твоего друга, – начал было евроцыган.

Я его тут же оборвал:

– Какие деньги?! Тебе бы башку поберечь, а ну тащи его одежду и верни его как был, ромал пархатый…

– Постой, Василий, присядь и мне позволь, умаялся я перед тобой скакать и обскажу тебе все, как есть, только сидя, умоляю, богатырь, уважь старческую немощь, – снова запричитал старик.

Знает, гнида, на каких струнах играть, но делать нечего, сам присел и деду разрешил. Он мне вина плеснул и начал рассказ:

– Мы-то раньше в Кнааре жили, это через Оксегейское море, в Акирии, где кафры живут. Народ мы небольшой, вот и приходилось то под ноливавцев, то под тепигейцев прогибаться. Но научились, грех жаловаться, через их западло[10]10
  Западло – недостойное занятие, предмет и т. д. (жарг.).


[Закрыть], хорошие деньги нажили. Ноливавцы ниже своего достоинства считали виноделие, а тепигейцы всех животноводов и мясников почитали за второй сорт. Однако и те и другие вино пили, мясо ели, кожаную обувь и одежду носили. Вот и смекай, мы не только у себя, но и у них виноградники разбили и скотину развели, успевай только горшки с золотыми закапывать. Эх, хорошие были времена, да прошли! Наши-то и в Ноливаве, и в Тепиге посты немалые при дворах царских занимать стали, молодежь в армиях у них служила, лучники всем нужны! Но всему конец приходит, и хорошему, и плохому.

Налетела на Акирию саранча – акиремцы поганые. Сначала они с Тепигой сговорились против Ноливава. А как стали одолевать, Ноливав предали и к Тепиге примкнули. Так обе страны ослабили и к рукам прибрали, ну и нас, понятно, тоже. А у акиремцев не забалуешь – все отобрали и на себя всех работать заставили.

Мы три восстания подняли, толку нет, только огонь и железо на себя навлекли. Акиремцев из-за моря тьма приехала – не совладать. Пришлось котомки собирать – и кто куда. Тогда-то кафры нам порошок камбоны и впарили, мол, любого супостата вмиг в нэцке[11]11
  Нэцке – миниатюрная японская скульптура.


[Закрыть] превратит. Спешка была, вот и купили, а как уменьшенных в нормальный размер возвращать, не спросили. Сами-то кафры умеют, они так через моря путешествуют: один всех попутчиков своих порошком уменьшает, в мешок кладет и на корабль садится, а на берегу соплеменников своих в нормальных людей превращает. А как, мы не знаем, кафры сюда не ездят, нам же в Кнаар, да и вообще в Акирию путь заказан, акиремцы яйца отстригут. Так что не обессудь, витязь, если бы знал, как тролля оборотить, сразу бы сказал. Но ты не горячись, что у друга твоего взяли – все вернем и денег тебе отсыплем за неудобства, всегда тебе послужим так, как сам скажешь. Слово твое для нас теперь как приказ.

Закончив свою сбивчивую речь, Абрам-Бахти прокричал чего-то на своем, и дом наполнился шелестом шагов, двери открылись, и толпа евроцыган заполнила всю комнату и коридор перед ней. Дед дождался, когда все соберутся, и… встал передо мной на колени. Живая волна прокатилась через ряды чернявых голов, и беспокойная братия, что-то бормоча, простерлась ниц передо мной.

– Слушать витязя как меня и во всем помогать, – приказал патриарх, – а теперь – вон.

Евроцыгане быстро сгреблись и убрались, тихонько прикрыв за собой дверь.

– Я, Василий, по гроб жизни тебе благодарен буду за тот день, когда ты надо мной крышу обрушил. Моя новая жена портрет твой заказать хочет и в спальне поставить, да больно ты прыткий – то там, то сям – не угнаться. Ключницу спроси – художник через день к тебе бегает – эскиз сделать хочет. А друга своего ты спасешь обязательно, кафров найдешь, а они тебе не откажут, сынам грома они поклоняются как богам, проклятые язычники. Наши уже тарантас твой нашли, ждет он тебя у дверей. Подарки для тебя в него уже сложили: золото и картак с «пять-шесть» водой.

– Что за картак? – спросил я.

– Трубка, которой тебя Изя уменьшил, а потом и в размер вернул, – ответил Авраам, – воду эту где-то в Горной Жории, из подземных озер берут, в наших краях редкость, однако для тебя ничего не жаль.

– А чего же твой Изя Тве так же, как меня, не уменьшил? – задал я резонный вопрос.

– Не знал, как на тролльский организм «пять-шесть» вода подействует – могло ведь и не сработать, – развел руками старик.

– Слушай, а чего вы цыганами рядитесь, раз евреи? – поинтересовался напоследок я.

– Дак не любят нас в Славене, а к цыганам тут отношение особое: ни одна гулянка без них не обходится, вот мы с ромалами и договорились: город разделили да работаем по-тихому, – объяснил дед.

– Ладно, живите пока, только помни, если про кафров соврал – по ветру развею! – многообещающе попрощался я, взял Тве и пошел к выходу.

На улице меня ждал тарантас, груженный пожитками Тве, сундучком с золотом и красивым серебряным футляром с картаком. Возница Никифор встревоженно озирался, с подозрением рассматривая снующих по двору энергичных «цыган». Увидев меня, успокоился. Как только я сел в тарантас, рванул с места и понесся, нахлестывая лошадей. Я его понимал, мне тоже хотелось покинуть это место как можно скорее. Нижний Славен мы проехали довольно быстро – на улицах было полно народу, но в основном пешие. Они сноровисто расступались перед оскаленными мордами лошадей. По Сабельному проезду – на улицу Булатную, через Славенскую площадь, на Красную улицу, а там уже и Боярская слобода – дом.

Встречала нас раскрасневшаяся Беляна – оказывается, слух о похищении уже по всему Славену разнесся, как лесной пожар по ветру. От Осетра гонец прибыл – убедиться, что со мной все хорошо. Оказывается, младшую дружину под копье поставили: Нижний Славен прочесать, если мы с Тве не найдемся.

Гонца я обнадежил, соврал, что с Тве все в порядке. Не хватало, чтобы его собратья, тролли, в Нижний Славен заявились. Сам им все объясню позже, золото цыганское отдам, глядишь – обойдется.

Дома в сенях было не пройти: свертки, бочонки, сундучки. Я спросил Беляну, что за бардак. Оказывается, это все мне в дорогу – припасы, оружие, одежда.

– Куда столько? С ума посходили?! Мне персональный обоз понадобится!

Но Беляна стояла насмерть.

– Посмотрите, господин, это шатер, здесь рубашки запасные, солонина в бочонках, в поле дичь не каждый день встречается. В этих бурдюках – вода посеребренная, на жаре не протухнет, а в этих – вино, в мешках – веревки, а здесь – овес для лошадей. Дикое поле перейти – не шутки, а там еще горы. Сухари и солонину не трогайте сразу, они еще пригодятся, поначалу хлеб и дичину ешьте, пока попадаться будет. Ох, господи… – вдруг заплакала Беляна, – только ведь вернулся недавно, и снова… На кого нас бросаешь?.. – заблажила уже в голос, закрыв лицо руками.

Я невольно положил руку ей на плечо, хотел сказать, что-нибудь ободряющее, но увидел, что сквозь пальцы на меня смотрит торжествующий глаз. Я оглянулся: на нас смотрела вся улица. Болондинка – она и есть болондинка, но сценарий хорош и исполнительское мастерство на уровне. Я потрепал ее по плечу и ушел в дом.

Поставил Тве на полку, в спальне, нижнюю часть серого тела прикрыл вышитой салфеткой. Не то чтобы троллю было нечем гордиться, а приличия надо соблюсти. Поймал за локоть спешащую куда-то сенную девку, попросил кадку наполнить, поваляюсь в ароматной воде перед сном.

В спальне на столе меня ожидал дымящийся ужин. Молодец, Беляна! Дело свое знает.

Перекусил, помылся и – спать.

Голос тут же забубнил: «…Кочевники отличаются от оседлых народов так же, как разные виды животных друг от друга. Избежим избитых сравнений, таких, как волк – собака, дикие – домашние гуси, овцы – архары и т. д. Рассмотрим ленивца и шимпанзе.

Ленивцы, как правило, не покидают небольшой ареал, если там есть пища и вода. Причем его не беспокоит качество этих продуктов – достаточно наличия таковых и свободного к ним доступа. Шимпанзе постоянно находятся в поиске новых мест и лучшей пищи, их могут остановить только им подобные, развязав кровопролитную войну. Им не чужды ритуальные жертвы и каннибализм.

Обратим внимание, что кочевники поклоняются не столько силам природы, сколько божествам войны: монголы – Сульдэ, у гуннов – Ильбиз, у аланов – бог-меч Батраз и т. д. Кочевники, питаясь почти исключительно мясом, отождествляют себя с хищниками: волками, тиграми, соколами и т. д. Трудно представить, что символом кочевника станет бык, петух или павлин.

Кочевые народы действительно хищники среди людей. Идут они со своими стадами, несут постоянное беспокойство оседлым, щупают, ищут слабости. Если страна земледельцев сильна, они ждут момента, когда ситуация изменится. Показательна история Моисея и его народа: сорок лет пришлось ждать смерти последнего раба и ослабления охраны границ Ханаана. А до этого сыны Израиля ограбили и погубили семь народов в окрестностях.

Татаро-монголы тоже не сразу накинулись на Русь: сначала битва при Калке, долгая война с половцами, разведка, ожидание, подкуп, подбрасывание идей через обедневших князей, как результат – Любечский съезд, где раскол единого государства закрепился документально – «каждый держит свой удел». Дальше – проще: обещание военной помощи князьям при конфликтах и, наконец, главный козырь – ярлык на княжение с возможностью наследования власти, институт, ранее неизвестный на Руси.

Кочевники обеспечивали перемешивание генов, скрещивание народов и скота, исключали вырождение видов, людей и животных. Сейчас, когда мужчины и женщины, принадлежащие разным этническим группам и расам, общаются свободно, эта функция осталась невостребованной, и кочевники практически прекратили свое существование; остатки их, в небольших анклавах, радуют глаз туристов плясками и ритуалами».