Текст книги "Камень в моей руке"

Глава V

Потому что жить – это хорошо. Даже когда получаешь удары. Лишь бы иметь возможность бить в ответ…

Аркадий и Борис Стругацкие. «Гадкие лебеди»

И вот наконец наступило двадцать первое мая, день моего рождения. Утром мама осторожно отворила дверь и заглянула в мою комнату. Увидев, что я все еще валяюсь в кровати, сонно щурясь от ярких лучей солнца, она улыбнулась и протянула футляр, обтянутый серой замшей. Там лежали очки. Совершенно не похожие на мои допотопные «стеклышки». Эти были просто офигенные, с графичным космическим дизайном и линзами, которые усиливали природную яркость цвета. Я тут же нацепил их на нос и проморгался – ощущение, что кто-то смахнул пыль с экрана, все краски обрели невероятную яркость.

– Крууть! – искренне восхитился я.

– Удобно? – спросила мама.

– Да, только немного давит дужка за правым ухом, а так – идеально.

– Ну, будь аккуратнее, хрупкая вещь, – мама еще раз окинула меня внимательным взглядом и взъерошила волосы. – Пойдем, Грейси уже напекла именинных кексов!

– Мам, можно попросить об одной вещи? – спросил я за завтраком. – Только пообещай, что не откажешь.

– Крис, это запрещенный прием, – ответила она, бегло просматривая новостную ленту в планшете.

– Нет, пообещай.

– Давай так: я постараюсь учесть твое пожелание. Выкладывай!

– Я хочу познакомить тебя с моими новыми друзьями. Можно пригласить их в гости?

– Отличная идея. Это ребята с потока?

– Э-э-э, нет, не совсем. Это… девочка.

– О-о, – протянула мама, на мгновение подняв глаза от экрана. – И как же ее зовут?

– Хайди. У нее еще есть младшая сестра, Анника.. Только… она не совсем обычная. Точнее, абсолютно необычная. Она забавная и очень смышленая, и прекрасно рисует. Вот, смотри, – я достал из кармана аккуратно свернутый рисунок.

– Крис, родной, я с удовольствием познакомлюсь с твоими новыми друзьями, – улыбнулась она, даже не взглянув на рисунок.

– Здорово, я так рад, мам! Уверен, ты будешь в полном восторге! У нее отличное чувство юмора и такой заразительный смех… и синдром Дауна. Тебе налить еще кофе?

– Нет, спасибо. У нее… что?!

– Синдром Дауна. Твой кофе совсем остыл.

– Причем тут кофе! Крис, ты в своем уме? Ты вообще в курсе, что за укрывательство больных категории «F» грозят огромные неприятности? Как ты вообще мог познакомиться с ней, где?

– Да это случайно вышло… Мам, я тоже думал сначала, что она… ну, того. А она замечательная! Как солнечный зайчик. Если ты узнаешь ее поближе…

– Нет. Исключено.

– Как глупо… С чего я решил, что после того, как мне исполнится тринадцать, мое слово будет иметь хоть какой-то вес?

– О-ох, только давай без театральных сцен, – закатила глаза мама. – Я кручусь, как белка в колесе, и уже с ног сбилась, устраивая этот дурацкий праздник, и никакой благодарности! Что ж, сынок, спасибо за чудесное утро! – и мама выскочила из кухни, оставив в чашке недопитый кофе.

– С днем рождения! Уже распаковал подарки?! – Хайди широко улыбалась с экранчика майджета. Первый раз вижу, чтобы кто-то так искренне радовался за другого человека. Веснушки на ее лице сияли, как солнечные брызги. Впрочем, увидев мое кислое лицо, она тут же сбавила обороты.

– Ты что нос повесил? Разве можно грустить в свой день рождения? Это преступление. Я донесу на тебя в инспекцию по делам несовершеннолетних.

Я улыбнулся, хотя на душе было паршиво.

– У меня предложение: погода чудесная, может, прогуляемся в парке? И даже прятаться не придется: с формальной точки зрения тебе ведь уже тринадцать, вполне сойдешь за взрослого сопровождающего!

– Точно! – и как это мне самому в голову не пришло? Теперь я могу спокойно выходить из дома, не опасаясь, что меня загребут в инспекцию.

– Тогда встречаемся в два?

Грейси хлопотала на кухне. Мама заказала к праздничному столу изысканные деликатесы в ресторане, но те, кто хоть раз бывал в гостях, умоляли, чтобы Грейси испекла легендарные кексы с брусничным джемом и пирог с ревенем. Я вертелся под ногами и совал нос в каждую кастрюльку до тех пор, пока она не выпроводила меня из кухни.

– Грейси, я чуток прогуляюсь по городу. Теперь можно на совершенно законных основаниях! И, пожалуй, мне понадобится корзинка для пикника.

– Хорошо, – кивнула она. – Не забудь, что на семь часов запланирована вечеринка.

С Хайди и Анникой мы встретились у восточных ворот парка.

– Ну что, расположимся на той самой лужайке, где ты спас мистера Монти от ужасного колючего кустарника?

– У меня есть идея получше! – я крепко взял Аннику за руку и зашагал по Каштановой аллее. – Нагрянем в гости к старику Келлеру!

– Нет! – Хайди вцепилась в другую руку Анники. – Мама строго-настрого запретила.

– Так, я именинник или кто? Могу я хоть один день в году делать все, что хочется?

– Крис, я обещала, что не переступлю порог его дома… – покачала головой Хайди.

– Ну, и не переступай. Устроим пикник в саду!

Поняв, что спорить бесполезно, Хайди вздохнула, и мы с Анникой наперегонки побежали к дому мастера.

– Давай сыграем в веселую игру: ты прячешься, а я считаю до ста, а потом иду искать, – предложил я, когда мы вбежали в старый сад.

Анника тут же бросилась в душистые заросли акации. На самом деле я просто пытался выгадать хоть пару минут, чтобы предупредить старика. Мало ли что он выкинет, неожиданно увидев на своем крыльце Аннику. Я не мог забыть, как окаменело его лицо, когда я спросил, знает ли он Хайди и ее маленькую сестру, живущих по соседству.

Я толкнул дверь (Келлер никогда не запирал ее на замок) и прошел в гостиную. Там царил полумрак.

– Мастер, – тихо позвал я, озираясь по сторонам.

Темный силуэт у стола вздрогнул, как разбуженная птица.

– Кто тут? – сиплым голосом спросил коуч.

– Это я, Крис, мастер, – отозвался я.

– Разве у нас было назначено занятие? – раздраженно спросил он, быстро пряча что-то в карман.

– Нет, мастер, просто сегодня мой день рождения, и я подумал… А давайте жалюзи поднимем?! Или еще лучше – выйдем в сад. Ну, в смысле, я выкачу кресло…

– Прости, но сегодня у меня совершенно нет настроения для прогулок, разговоров или чего бы то ни было.

– Вы просто засиделись в душной темной комнате. Там, в саду, сияет солнце, и птицы поют, и ветер, и цветы…

– Сколько тебе исполнилось, мой мальчик?

– Тринадцать.

– Совсем взрослый. Прости, я не приготовил подарка.

– В таком случае вам придется хотя бы исполнить мое желание. Немедленно стряхнуть это кислое настроение и спуститься в сад. Я хочу вас кое с кем познакомить.

Я выкатил крело на шаткое крыльцо, и старик зажмурился от яркого света. Я заметил, что он сильно осунулся, и вокруг рта, как круглые скобки, залегли глубокие морщины.

Аннике явно надоело ждать, пока я отыщу ее в кустах акации, и она мелкими перебежками продвигалась в сторону покрывала с разными вкусностями, которое Хайди расстелила на траве. Увидев нас, она поднялась и отряхнула колени. Я с диким воем бросился к кустам, схватил верещащую от восторга Аннику и закинул ее на плечо.

– Полюбуйтесь, мастер, какого жирного кролика поймал я к обеду! Из него выйдет наваристый суп, что скажете?

– Пожалуй, – сказал мастер, – принеси-ка с кухни самый длинный нож.

Анника завизжала от восторга и бросилась к сестре.

– Не бойся, зайчонок, я не дам тебя в обиду, – улыбнулась та.

Вместе мы снесли коляску в сад и закатили настоящий пир. Я уминал сэндвичи с ветчиной и сыром, заедая эклерами со сливочным кремом, шоколадными кексами и солеными крекерами, посыпанными острой паприкой. Чистое безумие! Мы смеялись над всякой ерундой, даже скулы сводило – так хохотали. А что такого смешного было – хоть убей, не вспомню. А потом я валялся в траве, глядя как в небе медленно плывут пушистые комки ваты, и изредка поглядывал на Хайди, которая плела венок из одуванчиков, тихо напевая что-то. Анника, набегавшись до изнеможения, забралась на колени к Келлеру, который взялся рассказывать ей старую сказку про хитрого лиса и простака-крестьянина, да так и заснула, привалившись к его плечу. И старик битый час просидел с деревянной спиной, боясь шелохнуться, чтобы не разбудить ее. Так что зря я переживал, что он обидит малышку. Честно говоря, к тому времени я сам уже перестал замечать что-то необычное в ее лице или поведении. Время промчалось незаметно, и домой пришлось лететь на всех парусах.

Хотя веселье меня ожидало то еще: втиснуться в отутюженную белоснежную рубашку с жестким воротничком, весь вечер вежливо улыбаться гостям, не лезть во взрослые разговоры и пытаться сдержать зевоту. Ну, и ладно, лишь бы в перерыве между горячими закусками и кофе не попросили сыграть «какую-нибудь красивую мелодию» под шелест вялых аплодисментов и перешептываний о моей болезни.

Большинство приглашенных на праздник были коллегами мамы со студии. Особенно мы дружны с Рольфом – коренастым бородачом, которого за его медлительность все звали не иначе, как «Камера, мотор!». На свою беду, она по уши втрескался в мамину ассистентку Вики. Она настоящая красотка, голубоглазая блондинка с пухлыми губками. Стоит ей войти в комнату, как все мужчины махом расплываются в глупой улыбке и теряют нить разговора, так что бедолага Рольф просто изводится от ревности. Они часто заходят в гости. Мне нравится сидеть в гостиной и слушать, как они обсуждают с мамой прошедший съемочный день или громкую кинопремьеру, спорят, подтрунивают друг над другом. Так что, хотя на вечеринке и не было никого из моих друзей, я был бы вполне счастлив, если бы ежеминутно не натыкался взглядом на тех, кому на празднике точно было не место. Чего стоил один только мамин шеф, Генрих Шульман, с его неизменным калифорнийским загаром, фаянсовой улыбкой и плоскими остротами! Я еще подумал, что в последнее время он что-то зачастил.

Я знал, что они с Кимберли на дух не переносят друг друга, поэтому когда я увидел, что эти двое тихо переговариваются о чем-то у вазы с пуншем, то решил, что самое время освежить бокал.

– Генрих, что скрывать, я далеко не всегда относилась к тебе с должным уважением. Но сегодня я вынуждена принести извинения, – я готов биться о заклад, что тетка беззастенчиво флиртовала, пуская в ход самые убийственные приемчики. – Избавив ее наконец от этой обузы, ты проявишь истинное великодушие и душевное благородство.

Шульман пялился на нее, как кот на сметану. Вот так новости! Заядлые недруги рассыпаются в любезностях друг перед другом. Впрочем, стоило мне приблизиться, как они разом смолкли, обменявшись многозначительными взглядами.

Налив себе полный стакан, я нарочито шумно отхлебнул и, заметив, как Кимберли скривилась, поискал взглядом укромное местечко, где никто не будет приставать с идиотскими расспросами об успеваемости и будущей профессии. Мама разговаривала с парой коллег, имен которых я не знал. Перехватив мой взгляд, она лукаво улыбнулась и покачала головой, указывая взглядом на бокал с пуншем в моей руке. Притворившись, что совершенно не уловил ее намека, я одарил ее простодушной улыбкой. И по-быстрому продрейфовал к Рольфу – вот уж кто никогда со мной не сюсюкается, как с маленьким. Правда, его и Вики осаждал какой-то хлыщ в сером наглухо застегнутом костюме. Видимо, разговор шел о не самых приятных вещах – Рольф вымученно улыбался и смотрел больше в свой стакан, чем на собеседника. Я подошел ближе и прислушался.

– Э-э-э-э, как, простите, называется ваша организация, я не расслышала? – уточнила Вики.

– «Успокоенные сердца». А вы, как я полагаю, из армии фанатичных противников эвтаназии? – обратился он к Рольфу.

– Вовсе нет. Хотя, признаюсь, я голосовал против закона о генетической чистоте, – нехотя признался тот.

– А вот я категорически против! – встряла Вики. Но незнакомец в сером пропустил ее слова мимо ушей, не сводя глаз с Рольфа. Вики, не привыкшая к такому обращению, обиженно надула губки.

– Вот как? А позвольте поинтересоваться, из каких соображений? – продолжал допытываться незнакомец у Рольфа.

– Не слишком подходящая тема для светской беседы, разве нет? – поежился здоровяк. – Но раз уж вы настаиваете… Я считаю, что это как минимум негуманно.

– Гуманность?! Раз уж речь зашла об этом аспекте, я задам еще один вопрос: доводилось ли вам когда-нибудь бывать в хосписе для раковых больных? Нет? Так я и предполагал. Потому что, хоть раз увидев их перекошенные от крика лица, скрюченные судорогой изможденные тела, вы бы признали, что скорая и безболезненная смерть – это безусловное благо. Акт высшей гуманности.

– Но люди всегда страдали от болезней, во все времена… И, как мне кажется, забота врачей – использовать все свои знания и опыт для того, чтобы излечить пациента, а не побыстрее спровадить его на тот свет.

– В том-то и загвоздка! Блестящие научные открытия в области медицины последних лет и привели к тому, что от тех же онкологических заболеваний люди страдают гораздо сильнее, чем в прошлом. Прежде человек был обречен покинуть бренный мир, когда болезнь была еще только в зародыше. А сейчас, благодаря лекарствам, оттягивающим неизбежный конец, его пораженное метастазами тело подвергается таким чудовищным пыткам болью, по сравнению с которыми средневековые представления о геене огненной кажутся детскими страшилками, – казалось, человек в сером костюме получает извращенное удовольствие, словно отколупывает корочку только что зажившей ссадины. – Так что, несмотря на то, что некоторым эвтаназия по-прежнему представляется антигуманной, самыми ярыми сторонниками «легкой смерти» выступают именно сами больные, бесконечно уставшие от бессмысленных мучений.

– Но ведь… бывает же так, что изобретают лекарство от болезней, которые раньше считались смертельно опасными?

– Да, наука не стоит на месте. Но каждый человек вправе сам решать, готов ли он ждать хотя бы еще день.

– А что, если это просто минутная слабость, жест отчаяния? И потом, ведь далеко не всем оставлено право самостоятельно решать свою судьбу?

– Да-да! Что вы на это скажете?! – взвилась Вики. – Или, по-вашему, принудительная эвтаназия детей – тоже акт гуманизма?

– Безусловно, – невозмутимо процедил незнакомец в сером. – Ведь речь идет о жизненно неполноценных детях с тяжелыми генетическими отклонениями. По закону каждый гражданин конфедерации наделен правом произвести на свет лишь одного-единственного ребенка. И кого бы выбрали вы? Умного, здорового ребенка, который будет радовать вас своими успехами и достижениями, или слюнявого имбицила, который нуждается в посторонней помощи даже для отправления естественной нужды?

– Это не вопрос выбора, – пролепетала Вики. – Как можно отказаться от своего ребенка?

– От которого из них? От неизлечимо больного? Или от того, кто мог бы появиться на свет, если бы слабоумный брат не занял его место?

– Так нельзя… Это неправильно!

– Да оставьте же, наконец, ваши выдуманные идеалы и взгляните правде жизни в лицо! Долгие годы ложные гуманистические ценности тормозили развитие общества, вынужденного опекать всех сирых и убогих. Вместо того, чтобы идти вперед, мы все время оглядывались на отстающих. Наша великая нация превратилась в слабых, больных нытиков. Только сильные духом и телом имеют право жить и оставить след на земле!

– А остальных, значит, на свалку? Как ненужный хлам? – не выдержал я.

Лицо Рольфа осветилось радостью.

– А-а-а, вот и виновник торжества! Ну, как настроение, именинник? – он дружески ткнул меня локтем в бок. – Господин Шаллмайер, позвольте представить: тот самый Кристобальд Фогель, за здоровье которого мы сегодня пьем.

– Очень рад, – поджав тонкие губы, процедил незнакомец в сером, раздосадованный тем, что его прервали на полуслове. – У вас, молодой человек, как я погляжу, есть собственное суждение на этот счет?

Рольф выпучил глаза, умоляя меня не ввязываться в спор, но промолчать я уже не мог.

– Я знаю, что предписывает закон о генетической чистоте, господин Шаллмайер. Я сдал этот раздел на «отлично». Но я считаю, что нельзя сбрасывать человека со счетов только потому, что у него не хватает какой-то дурацкой хромосомы! А может, она станет великим художником?!

– Мы говорим сейчас о ком-то конкретном? – под пристальным взглядом Шаллмайера я почувствовал себя так, словно он навел на меня дуло пистолета.

– Нет, разумеется, нет, – заверил я. – Это так, образно выражаясь… Просто обидно, что из-за разграничения по категориям я никогда не стану астронавтом. У меня ведь астма.

Я закашлялся. Шаллмайер побледнел. Ха, этот хлыщ боялся заразиться моей астмой, как если бы это был банальный грипп! Безуспешно борясь с приступом жестокого кашля, я обвис на его рукаве.

– Совершенно забыл, я же собирался переговорить с Шульманом, – пробормотал он, вырываясь из моих судорожно сжатых пальцев.

Стоило ему отойти, как мой внезапный «приступ» тут же прекратился.

– Эй, ты в порядке? – участливо спросила Вики.

– В полном! – ухмыльнулся я.

– Ну-у, парень!.. – восхищенно протянул Рольф. – Молодчина! Я уж думал, от этого стервятника никак не избавиться… Слушай, приятель, а не принесешь мне из холодильника еще пару банок пива?

Влетев на кухню, я увидел, что мистер Шульман, облапив маму, шепчет ей что-то в самое ухо. Заметив меня, она отшатнулась и смущенно поправила прическу.

– Крис, ты что-то искал? – спросила она.

– Мне показалось, что в кухню прошмыгнула крыса, – выпалил я. – Наглая, жирная, омерзительная крыса.

На лице Шульмана выступили красные пятна.

– Крис! Что ты такое говоришь! Мы с мистером Шульманом…, – начала было мама.

«Мы?» Мне вдруг на самом деле резко перестало хватать воздуха.

– Я давно собиралась тебе сказать, но все как-то не было удобного случая… – замялась мама. – Да, я же так и не успела сообщить тебе потрясающую новость! Генрих подключил свои связи и выбил тебе направление в Шварцвальд. Разве не чудесно?!

– Что еще за чертов Шварцвальд?

– Крис, это лучшая клиника в Европе. Там, в горах, такой воздух… Ты забудешь про приступы. И сможешь пообщаться со сверстниками, завести новых друзей…

Я смотрел на нее и не мог понять: неужели она всерьез полагает, что я начну прыгать от радости?

– Удачный ход, мистер Шульман. Браво! – наконец, выдавил я.

– Да что с тобой сегодня, Крис! – воскликнула мама. – Генрих, бога ради, извини. Ты же видишь, он не в себе!

Я молча развернулся и поплелся в свою комнату. Праздник кончился.

Глава VI

Человек рождается слабым. Сильным он становится тогда, когда нет вокруг никого сильнее его.

Аркадий и Борис Стругацкие. «Трудно быть богом»

Отъезд в Шварцвальд был назначен через три недели, сразу после экзаменов. Все это время мы с мамой не разговаривали. Совсем. Она пропадала на студии, а я при каждом удобном случае сматывался на весь день на Каштановую аллею. Летел туда на всех парусах, однажды даже чуть не сбил с ног высокого худого господина. Школьные вебинары я безбожно прогуливал: не хотелось тратить оставшиеся до отъезда дни на эту галиматью. Из-за серии взрывов в метро ежегодный сбор в школе отменили, и всем разослали тесты. Если честно, я даже вопросы не читал, нажимал наугад. Провалился по трем предметам, отправили на переэкзаменовку в сентябре. Это еще больше осложнило отношения с мамой.

Хорошо хоть Келлеру не приходило на ум поинтересоваться, почему наши занятия музыкой так внезапно перешли в оффлайн. Не слишком-то хотелось посвящать кого-то в семейные дела. Я предупредил, что в ближайшее время мне предстоит пройти курс лечения. Он кивнул и больше не лез с расспросами. Мировой коуч, говорю же.

Иногда во время занятий прибегали Хайди и Анника. В эти дни мы выкатывали кресло Келлера в сад и устраивали пикник. И всякий раз, стоило ему увидеть Аннику, он начинал сиять не хуже отполированного божка на его письменном столе. И чем бы она ни занималась – валялась в траве, смотрела картинки в книжке или болтала на своем птичьем языке – он буквально не сводил с нее глаз. А когда она забиралась к нему на колени, чтобы в три быстрых взмаха нарисовать птицу, которая только что вспорхнула с ветки, или проклюнувшийся из тонкого бутона ирис, он напрочь забывал о нас с Хайди. Кто бы мог предположить, что старик так сентиментален.

– Никогда прежде, – признался он однажды, наблюдая как Анника, хохоча, носится по лужайке, – я не считал закон о генетической чистоте несправедливым. Странно, правда? Ведь он касался меня напрямую. Став инвалидом, я лишился возможности завести семью и детей, путешествовать, заниматься общественной деятельностью – всего и не перечислить. Но мне не приходило в голову роптать. Возможно, потому, что я воспринимал это как заслуженное наказание за свою беспечность, из-за которой оказался прикован к инвалидному креслу и стал обузой для общества и себя самого. Да-да, не спорь. Как бы чудовищно это ни звучало, но в нынешнем мироустройстве гораздо больше разумной справедливости и порядка, чем до войны: привилегии получают лишь те, кто способен стать полезным, полноценным трудягой огромного муравейника. Законы природы подчас кажутся суровыми, но в них есть высшая справедливость. Когда стадо антилоп несется по саванне, хищникам достаются больные и старые животные, и никому не придет в голову встать на их защиту. Или вот яблоня, – он махнул рукой. – Каждый год я задаюсь одним и тем же вопросом: как дерево узнает, какой из сотни плодов – с червоточинкой? Оно сбрасывает их до срока, чтобы отдать все соки прогретой солнцем земли завязям без изъяна. Я свято верил в справедливость закона, Крис. До того, как познакомился с Анникой. Да, возможно, она – ошибка природы. Но ошибка гениальная, из разряда тех, благодаря которым был открыт пенициллин или радиоактивность. И когда я думаю, что в этом идеальном, разумно устроенном мире, населенном трудягами-муравьями, нет места для этой легкокрылой бабочки, которая слышит песню каждого цветка, мое сердце сжимается от тоски.

…Вещи я упаковал заранее – они легко уместились в небольшой чемодан. Ну, сколько меня там продержат? От силы – месяц. Ну, максимум, два. В сентябре начнутся учебные курсы, вряд ли мама допустит, чтобы я серьезно отстал от программы. Так что я взял с собой только самое необходимое – пару маек и джинсов, наушники-кнопки с сотней гигов музыки под разное настроение и планшет. Закачал пару приключенческих историй и несколько книг, которые посоветовал Келлер. Долго сомневался насчет флейты. Не то чтобы я собирался концерты устраивать в клинике или музицировать в перерывах между прогреваниями и ингаляцией. Нет, просто жаль ее как-то стало – будет пылиться под кроватью все лето. Завернул в полотенце, чтобы не поцарапать, и уложил на самое дно сумки.

Ночью накануне отъезда я долго ворочался в постели. В голову лезли разные мысли: о маме, об этом придурке Шульмане, о старике Келлере. И даже об Аннике и Хайди. Мы условились созваниваться, но я не был уверен, что в горах хорошая связь. Чертов Шварцвальд. Чертов Шульман. Чертова астма.

И вот, когда я уже устал пялиться в темноту, меня подхватило сильным течением, закружило в водоворотах. Вокруг бушевало море. Оно яростно билось в борта корабля, окатывая солеными брызгами. Меня бил озноб, к горлу подкатывала тошнота, а ноги подкашивались от усталости. Вспышки молний стальными лезвиями вспарывали небо. Из последних сил цепляясь за мокрые снасти, я подполз к мачте и, привалившись к ней спиной, обвязал себя за пояс тяжеленным канатом. Вдруг сквозь грохот волн и раскатов грома я услышал слабые крики о помощи. Они доносились откуда-то снизу. Скрипнув зубами, я пополз к трюму. Волны окатывали с головой, каждую минуту грозя смыть в океан. Наконец, я свесился в проем и крикнул что есть мочи:

– Ээй! Есть кто живой?!

Мой жалкий вопль утонул в новом раскате грома. Я перевалился и тяжело, как мешок с песком, плюхнулся в трюм. Воды было уже по колено, и она быстро прибывала. Всполохи молний лишь на краткий миг разгоняли чернильную темень.

– Крис, – чуть слышно позвали где-то совсем рядом. Я на ощупь двинулся на звук голоса, как вдруг мою руку ухватила ледяная ладонь. На старых мешках лежал Роб. Исхудавший, оборванный, он скорее походил на полуистлевший скелет из книжек про пиратов, чем на живого человека.

– Роб, дружище, как ты? – я подхватил его на руки. И – странное дело – совсем не ощутил веса тела, словно снял с вешалки зимнюю куртку.

– Нужно выбираться, – просипел он. – Корабль сейчас пойдет ко дну. Там, в левом борту, огромная пробоина.

Я и сам понимал, что дело принимает скверный оборот. Вода в трюме уже поднялась до пояса. Люк был слишком высоко над головой, не дотянуться. Осторожно опустив Роба на кучу старого тряпья, я попытался перетащить пару ящиков, чтобы по ним, как по лестнице, выбраться из трюма, но только в кровь ободрал пальцы. Корабль жалобно застонал, словно раненый зверь. Затрещали, переламываясь, доски, и со всех сторон хлынула ледяная вода. Корабль медленно погружался на дно. В носовом отсеке, куда нас отбросило, образовалась маленькая воздушная пробка. Сантиметров десять, не больше. Можно растянуть минут на пять.

– Роб, это конец, – сказал я, судорожно глотая воздух. Соленая морская вода заливалась в рот, разъедала глаза. Отплевываясь, я барахтался из последних сил. Слышал, как рядом сипит и колотит руками по воде Роб. Воздух стал густым, вязким, как мед, а в глазах запрыгала красно-зеленая рябь.

– Крис, дорогой, проснись! – мама сидела на краю кровати и слегка потряхивала меня за плечо. Наверное, я кричал во сне. Грейси заглянула в приоткрытую дверь. Убедившись, что все в порядке, она вернулась на подзарядку, оставив нас с мамой наедине.

– Ну, как ты? Уже лучше? – спросила она, опустив мне на лоб прохладную ладонь.

– Да, просто сон дурацкий, – заверил я.

– Тогда спокойной ночи?

– Посиди со мной еще чуть-чуть…

– Хорошо, – в темноте я не видел ее лица, но мне показалось, что она улыбается.

Наутро ночные кошмары совсем развеялись. Я поклялся вести себя так, словно это самое обычное утро. Не хотелось, чтобы мама стояла на перроне с похоронным лицом. Не на войну же еду. В клинику, черт бы ее побрал.

На вокзале было не протолкнуться. Парни и девчонки примерно моего возраста – так сразу и не скажешь, что в медкарте стоит какой-нибудь заковыристый диагноз. Правда, было и несколько колясочников.

До отправления поезда оставалось пятнадцать минут, а заполошные мамочки все повторяли скороговоркой: «Одевайся теплее, по погоде. Выполняй все указания врачей. И кушай, кушай хорошо! И звони, каждый вечер, слышишь?!». Я поскорее прошел в вагон, подальше от этого птичьего базара, но и там битый час пришлось выслушивать квохтания седовласой мадам.

Моим соседом по купе оказался ее восьмилетний внук, которого она называла не иначе как «Бруно, милый». Он походил на паренька из рекламы кукурузных хлопьев – такой весь упитанный и розовощекий. Престарелая фрау в ужасно старомодном платье все трындела и трындела, так что я уж думал, что умом тронусь, честное слово, но тут кондуктор попросил всех провожающих покинуть вагон, а пассажиров занять места согласно купленным билетам. Я прямо благословил его в тот момент. Мама все так же стояла на перроне напротив моего окна. Среди царящей вокруг сутолоки она казалась маленькой потерявшейся девочкой. Когда поезд тронулся, я поймал ее встревоженный взгляд – и сразу отвернулся, потому что в глазах защипало. Снял очки и протер стекла – все-таки правая дужка иногда сильно придавливала за ухом, прямо злость брала.

– Привет, – улыбнулся паренек. – Я…

– Бруно, милый, – съязвил я. – Я уже в курсе. А я – Лис.

Сам не пойму, кто меня дернул представиться этим прозвищем, придуманным Анникой. Просто в голову пришло – ведь он ни черта обо мне не знает. И все, чтобы я сейчас не наплел, примет за чистую монету. Но его голубые глаза лучились таким доверием, что мне стало неловко, словно я пытаюсь у ребенка отобрать леденец.

– Вообще-то меня зовут Кристобальд, но мы же не в палате лордов, верно? Так что для друзей я просто Лис.

Аккуратные домики респектабельного пригорода за окном постепенно сменились рабочими кварталами и мигрантским гетто. В голове сразу возникли кадры новостной хроники. «Прогремел очередной взрыв.. ударной волной уничтожены… полиция определяет круг подозреваемых». Серые многоэтажные дома, во многих окнах выбиты стекла. Заборы, стены домов, витрины разрисованы граффити, всюду валяются груды мусора. Поезд ускорил ход. Я слышал, мигранты иногда бросали в проходящие поезда камни. Просто так, для развлечения. Бруно таращился в окно и нервно ерзал.

– Может, опустим жалюзи?

Он обрадованно закивал. Я потянул за кольцо, и на окно наползли стальные пластины.

– Да это настоящая броня! – воскликнул я, чтобы хоть как-то приободрить его. Зажег лампу, и от ее желтого мягкого света в купе сразу стало как-то уютней. Достал из-под сиденья пакет с припасами, который всучила мне на прощание Грейси. Весил он, наверное, килограмм сто, не меньше, все руки по дороге оттянул. Грейси расстаралась, там было все, что я так люблю: куриные голени в медовом маринаде, слойки с беконом, поджаристые картофельные драники и сдобные пирожки с яблочным повидлом. Все это великолепие, предупредила Грейси, необходимо съесть в течение двадцати четырех часов, пока не испортилось. Иначе расстройство желудка гарантировано. Впрочем, если умять все это в одиночку, его точно не избежать.

– Давай, налетай, – бросил я Бруно.

– Нет, что ты, мне нельзя, – говорит, а у самого глаза так и загорелись, я же вижу.

– Почему?

– Диабет, – вздохнул он. – Нельзя сладкое, соленое, жирное, выпечку…

– Слушай, а что же ты ешь? – изумился я.

– Бабушка варит мне кашу. Обычно – мультизлаковую, она самая полезная. В ней незаменимые витамины, аминокислоты и минералы. Она придает сил на целый день… Ненавижу эту серую дрисню!

Он подсел поближе и на мгновение задержал руку в воздухе, слегка перебирая пальцами, словно не в силах выбрать, что же попробовать в первую очередь. А потом набросился разом и на слойки, и на драники, жмурясь от удовольствия, как кот. За полчаса мы напару уничтожили трехдневный запас продуктов и могли только лежать, глядя в потолок. Прозрачный браслет с датчиком на его запястье верещал, как автомобильная сирена – так подскочил уровень сахара в крови. Бруно снял его и засунул под подушку.

– О-ох, завтра я буду сожалеть об этом, – простонал он. – Наверное, у меня будет ик!..сульт. Или еще что похуже. Ну и ладно, зато сегодня мне было вкусно! Так вкусно, как никогда в жизни. Спасибо.

И серьезно так посмотрел на меня. Я даже растерялся.

– Да брось ты, было б за что! Расскажи лучше, что ты знаешь про эту клинику?

– Ужасное место, – пробормотал он. – Там люди исчезают.

– Да ладно! Неужели ты веришь этим детским страшилкам?