Текст книги "Бес "

Глава 7

Мы познакомились с Женей ещё в тюрьме. Парня все считали за чокнутого. Он сидел за жестокое убийство двоих мужчин, но вы бы никогда в жизни не догадались бы о подобном, глядя на всегда весёлого, сыпавшего шутки светловолосого пацана с озорными карими глазами. Казалось, на его лице навсегда застыла задорная усмешка. Он просто не бывал серьёзным ни секунды. В месте, которое наводило тоску на любого. И, откровенно говоря, именно этим и раздражал. Ужасно раздражал тем, что постоянно что-то напевал себе под нос. Глупые бессмысленные песенки, за которые хотелось приложить его носом об решётку. И ведь прикладывали. И не раз по морде получал за то, что авторитетов не признавал. Мог брякнуть что-то провокационное про любого из зэков. Потом харкал кровью долго, конечно, несколько раз в больницу попадал с переломами рёбер. Выходил и снова начинал бесить своим позитивом. И меня бесил. Ужасно. В первую очередь, глупостью своей. Нарывался постоянно, наступая на одни и те же грабли своими шутками и задиристым характером. А с другой стороны вызывал непонимание и…какой-то интерес. Интерес увидеть, понять, что должно случиться с этим идиотом, как сильно должны проломить ему череп, прежде чем он угомонится.

Я прокололся именно на этом своём интересе. Когда завели нас в душ на помывку, и там Женька три выродка опустить хотели. Когда увидел, как вдруг вместо тщедушного паренька с острым языком, начал отбиваться, грязно матерясь, совершенно другой человек. Злой. По-звериному злой. Ни хрена не испугался он тогда. Вот это, наверное, и зацепило. Что дрался не на жизнь, а на смерть, без унизительной мольбы, которую у него требовали ублюдки. Раскидал я тогда этих тварей и сказал, если кто парнишку хоть пальцем тронет, дело со мной иметь будет.

И всё. Словно приговор себе подписал. До конца жизни с этим придурком мыкаться. Жаль только, что оказалось, до конца его жизни.

Он рассказывал, что убил двоих подонков, напавших на его возлюбленную. Жёстко убил. Отметелил подвернувшейся под руку металлической трубой. Говорил, сам не понял, что раскрошил череп одного из них на части, пока его не оттащили менты. Конечно, я не поверил. Восемьдесят процентов сидельцев, стоит спросить их, за что закрыли, скажут, что невиновны. Их подставили, они оборонялись, и самая благородная версия – спасали слабого от смерти. Старушку, ребёнка, женщину. И сплошь крадут все, чтобы оплатить операции больным братьям и сёстрам с племянниками. Люди боятся признать себя кончеными мразями, ища любую попытку зацепиться за маску человечности.

Тогда же Жека и раскрыл причину этой самой жизни в нём, которая била фонтаном, ошпаривая каплями жгучего счастья. До костей ошпаривая, вызывая желание держаться подальше от этой смертельной дряни.

Её звали Марина. Она писала ему каждую неделю, и он ждал этих писем, как ждёт жаждущий глотка воды. Хотя не совсем так. У Жени всегда было то, чего никогда не было у меня, и чему мог позавидовать любой мужик, особенно отсидевший на зоне. У него была уверенность в том, что начало недели он встретит письмом от неё, что она ждёт и будет приходить на каждое разрешённое свидание.

Нет, я не спрашивал его ни о чём. Как и он не спрашивал меня, хочу ли я это всё узнавать, когда садился рядом или на прогулке начинал рассказывать свои планы на жизнь. На жизнь с ней. Поначалу мне было плевать. Потом я начал посмеиваться, появился новый интерес – когда драгоценная Марина всё же опрокинет нашего солнечного парнишку, когда ей надоест строить из себя верную и любящую девушку. Было бы забавно посмотреть, куда денется его чувство юмора после этого.

Но затем меня выпустили, и я забыл о Жене на долгие полгода. Пока меня не нашла она. Девчонка с тёмными волосами и светло-голубым глазами. Одному чёрту известно, как она умудрилась сделать это здесь, на севере, кого она подключила и какими средствами расплачивалась. Но она просила помочь ему. Обещала, что её родители сделают что угодно, заплатят, сколько я потребую, только бы я вытянул его. Это он рассказал ей когда-то про меня, почему-то назвал своим лучшим другом, а она и запомнила. Оказывается, этот идиот всё-таки доигрался. Избили его так, что ни ходить, ни даже дышать не мог. И обещали прикончить, если выйдет с больницы. А мне было смешно. Тогда у меня уже было достаточно власти, чтобы вытащить из тюрьмы паренька. Но я не видел в этом надобности для себя. Так и сказал ей. Что плевать, сдохнет её ненаглядный в камере или от туберкулёза в больничке, чтобы уезжала тихо-молча из города и никогда больше не ходила к злым дядям за помощью. А она разревелась и, положив руку на живот, призналась, что беременная, и что не видит смысла в своей с ребёнком жизни, если любимого не станет. Долго ревела, сидя на стуле в моём кабинете, и у меня не нашлось сил, чтобы вытолкать её оттуда восвояси.

Сдался, конечно. Куда я мог деваться, глядя в её потемневшие, заполненные чистым хрусталём слёз глаза, в которых сквозила решимость., и в которых я словно видел свои собственные воспоминания. Сколько таких же моих детей вынашивали десятки женщин…и ни для одной моя жизнь не стала ценнее собственной. Тогда я подключил Тимофеича и Кощея, которые и обеспечили сначала Жене перевод в другую больницу, а после и выбили для него освобождение. Как раз под амнистию.

А потом он приехал ко мне, приехал, потому что Маринке плохо стало, и её в больницу положили. Тогда она на большом сроке была уже. Мне и позвонила, когда родила Марика на два месяца раньше срока. Жека в дороге был ещё, и ей, оказалось, больше некому звонить.

Вот так эти двое связали меня накрепко со своей семьёй. Даже не спросив позволения. Нагло. Навсегда. Так связали, что не развязаться уже. Только не после того, как к Марку в больницу ездил через день и наблюдал сквозь стекло, как лежит и ручонками шевелит в своей люльке стеклянной, больше похожей на какую-то капсулу прозрачную. Почему ездил? Я не знаю. Почему докторам конверты в карманы совал, только чтобы за ним и за матерью его приглядывали должным образом, тоже не знаю. И почему, когда приехал Женя, не перестал приходить к ним в больницу, ошалевший, когда увидел того самого солнечного весёлого паренька полуживым. Нет, не физически, хотя теперь его лицо было трудно узнаваемым, со сломанным носом и несколькими челюстно-лицевыми операциями. Из него та самая жизнь словно выпарилась. А может, застыла, в томительном ожидании, пока те двое пойдут на поправку. В глазах застыла бездна тревоги. В самых уголках, где раньше озорные черти бесновались. Осунулся весь, словно истлел сам. Ни хрена не знаю, почему предложил ему остановиться у себя и всё так же продолжал ездить в роддом и смотреть на пацана. Смотрел на него и представлял другого ребёнка. Того, что мог бы моим быть. Того, на которого смотреть бы мог вот так же…только подыхать от нежности к нему, от дичайшей любви к маленькому созданию, только потому что мой он. Только потому что в его венах моя кровь, мои проклятые гены…а ещё потому что она мне его родила. Потому что в нём и её кровь, потому что он был бы тем самым плодом нашей грёбаной одержимости друг другом. И я любил каждую, даже самую маленькую, частицу её, больше, чем весь мир.

Но нет. Мне не принадлежала ни Ассоль, ни её ублюдок. А вот тот мальчик…в какой-то момент я начал ощущать, что он такой же мой, как и его. Жени. Как и Марины. Когда пришел на привычное место и вдруг увидел его люльку пустой. Словно кто-то замахнулся и мощный удар под дых дал. Потому что оказалось безумно тяжёлым сделать глоток кислорода. Потому что глаза печь начало от боли, от предчувствия ужасного. Заметался в поисках медсестры и врача и едва не сдох от облегчения, увидев улыбавшегося Женька с ребёнком на руках. Потом именно с Марком на руках я буду смотреть, как светящийся счастьем и гордостью Жек надевает кольцо на палец своей Маринке.

Затем будут годы совместной работы на Кощея. С одним условием: никто не должен знать о нашем близком общении. В целях их же безопасности. Слишком много тварей вокруг желали схватить Сашу Тихого за яйца, и разочарованно матерились, когда не получалось. Нельзя иметь любимых, когда в твоей жизни столько дерьма. Не ради себя. Ради них. Нет ничего более эгоистичного, чем из-за собственных иллюзий рисковать своими близкими. Объяснял ему это, втолковывал, как ребёнку, сидя у них на кухне и вдыхая такой аппетитный запах ужина. Этот придурок всегда настаивал, чтобы я к ним ходил есть. Говорил, что вся та хрень, которой я питаюсь, да ресторанная еда из меня инвалида сделают. Наивный. Если бы он знал, что я был крепче сотни здоровых мужиков…именно поэтому и не смогу ему полностью простить того, что он сделает потом.

Женька мне словно младшим братом стал. Тем, которого не было никогда и больше не будет. Потому что я привык делать выводы из своих ошибок. Иногда, правда, смотрел на спящих Марка с Алёной и думал, что это самые сладкие результаты той моей ошибки много лет назад. Та семья, которой у меня не было никогда и больше не будет. Потому что нельзя. Потому что не с кем. Да и не надо уже. После стольких потерь.

Жеку убили, когда Алёнке года полтора стукнуло. Банально убили. На перестрелке между группировками. Идиот жизнь свою за мою отдал. Худой весь, кажется, коснись только, и свалится, а сам сумел оттолкнуть меня и мою пулю на грудь принять. Идиот. Вместо того, чтобы себя беречь. Ради сына и дочери, ради родителей своих немолодых, ради Маринки своей ненаглядной. А он вот так…Приговор подписал мне. Нести этот крест вины всю оставшуюся жизнь. Только напоследок прошептать успел, хватаясь непослушными пальцами за мою ладонь:

«Бес, не оставляй их. Бес…будь с ними. Пропадут. Слышишь? Обещай»

А мне прокричать хотелось, что он конченый придурок, и что должен был спрятаться от пули, чтобы самому и присматривать за семьёй своей. Что на хрена им такая замена не сдалась. Что это я, я никому не нужен, а у него полноценная семья, в которой он главный, которая захлебнётся в своих слезах по нему. Тогда как никто бы не стал по мне. Глупая жертва. Только понимал, что он и половины уже не услышит, но ведь неугомонный же, пока не кивнул ему молча, пытаясь проглотить застрявший в горле комок из боли и ярости, не закрыл глаза. Так и смотрел в мои своими, пронзительно-карими, в которых ужас метался и та самая, моя боль.

В тот момент я думал, что самым тяжёлым было смотреть, как потухает взгляд того единственного человека, которого я мог бы назвать другом…я ошибся. Как же, мать вашу, я ошибся. Потому что уже через несколько часов я стоял перед дверью в его квартиру и пытался подобрать правильные слова. Прокручивал их в голове всю дорогу в машине и ни одного найти не смог. Так и стоял молча, когда Маринка с дочерью на руках дверь открыла и удивлённо поверх моего плеча посмотрела, выискивая глазами мужа.

***

Она пришла ко мне не сразу после его смерти. Видит Бог, если бы я за всё время нашей с Жекой дружбы уловил хотя бы толику её интереса ко мне, да к любому мужчине…хотя бы один намёк…я бы убил её, не позволив изменить Жене даже в мыслях. Нет, она была заражена его любовью ровно настолько, насколько он сходил с ума по ней. Слишком счастливыми, наверное, они были, раз эта сука-судьба решила разрушить тот самый их фонтан счастья до основания.

У неё не было мужчин после Жени. Я знал, потому что постоянно был рядом. Необязательно физически, но я всегда знал, где и с кем они. Я не переставал ездить к детям. Теперь уже в другой город, так как в нашем Марине оставаться стало невыносимо, да и для их безопасности, наверное, так было надёжнее. Поэтому и перевёз их сам лично в северную столицу, в её с Женей родной город, где жили их родители.

Она пришла даже не через год или через два, а тогда, когда её сыну потребовалась серьёзная медицинская помощь. Наверное, думала, что, соблазни меня, добьётся гарантии жизни для Марика. И если до того дня за один только неправильный взгляд, за одну только мысль о подобном я мог возненавидеть Марину, то тогда лишь восхитился ею. Зная, что за всё это время ни с кем и никак…по крайней мере, мне было неизвестно о её любовниках, как не было о них известно детям, за что я был благодарен этой женщине. Но всё же пришла. Решив расплатиться тем единственным, что к тому моменту у неё осталось, так как всю свою недвижимость, всё своё имущество родители продали, чтобы спасти сначала Женю, потом и Марка.

Не знаю, почему тогда произошло то, что произошло. Количество выпитого алкоголя или чувство вины с обеих сторон, а может, обоюдное желание сковырнуть рану, снова пропитаться всей той болью, что подтачивала нас обоих изнутри. Я как раз тогда был в Питере, где проходила премьера показа нового фильма с Ассоль. Смотрел тогда на неё в коротком красном платье, оттенявшем молочный цвет её кожи, и представлял, как сворачиваю шею жирному ублюдку, её мужу, так похотливо и нагло лапавшему её перед сотнями камер.

Всего лишь вытащить пистолет из кармана и сделать несколько выстрелов. Достаточно даже двух, чтобы навсегда…навсегда стереть их мерзкие, словно нечеловеческие, улыбки с лиц. Но это было бы слишком быстро. Это означало бы, что эти твари не ответили по своим долгам в полной мере…а ещё меня коробило от одной только мысли, что у них могло быть то самое «умерли вместе и в один день». Неееет…они будут умирать очень долго, гораздо дольше чем один день. И сдохнут раздельно и разной смертью. Я, правда, пока не решил, чья кончина будет более жестокой, но знал точно, что успею вдоволь насладиться криками их агонии.

А утром я проснулся в одной постели с женой своего лучшего друга, с матерью детей, которых давно уже считал своими, родными. Тем более что других у меня не было. Наверное, это было правильно. По крайней мере, случилось так, как случилось, и я не жалел об этом.

Нет, мы не стали жить вместе. Только короткое время, в которое я приезжал к ним, или когда увозил их на море. Она знала о моих женщинах. Точнее, об их наличии в моей жизни, но при этом никогда не устраивала сцен ревности. Марина никогда и не претендовала на что-то большее. Мне вообще иногда казалось, что нас объединил именно Женька. Память о нём. Странно? Возможно. Я бы сам удивился, услышав подобное от другого человека.

***

– Почему пилотом?

Я вышагивал по комнате с телефонным аппаратом в руках, следя по монитору за камерой Ассоль, в которой она неподвижно сидела на краю своей кровати. Детский голос заставил встрепенуться и вернуться мыслями к нашему с Марком разговору.

– Потому что полёт – это свобода. Представляешь, ты летишь, а под тобой целое небо, уууух, – мальчишка выдохнул, будто наяву увидел облака под ногами.

– Это огромная ответственность за жизни десятков людей за твоей спиной.

– Ты сам говорил, что ответственность во всём, что окружает нас, что она так и так есть каждый день. Так какая разница?

А разница была в том, что он никогда не сможет стать пилотом самолёта. На самом деле мы даже не были уверены, что он сможет вести обычную жизнь, до последнего времени он даже толком ходить не мог. Без постоянных болей в позвоночнике и ногах. Без кучи лекарств, которые принимал курсами. Длительное восстановление после того, как один выродок сбил Марка на пешеходном переходе. Не углядела Марина, толкала перед собой коляску с дочкой, а сын сзади шёл. И какой-то пьяный подонок сбил парня и протащил его метр по асфальту.

И самым страшным оказалось то, что я узнал не сразу. Как раз обустраивал этот чёртов остров. Застрял здесь на две недели, и сообщение от своего человека, приставленного следить за ними, получил позже. Но иногда даже самые большие деньги неспособны вылечить полностью и насовсем. Тот удар машины, помимо прочего, отбил внутренние органы мальчишке, и начался процесс заражения крови. И снова я смотрел сквозь больничное стекло на его бледное лицо, на утыканные трубками худенькие руки и думал о том, что не сдержал своего слова и обманул Женю.

***

Она называла меня папой. Алёнка. Она слишком недолго видела своего настоящего отца, чтобы запомнить его лицо и имя, и поэтому считала таковым меня. Обнимала тоненькими ручонками мою шею и целовала в щёку, заставляя подыхать от нежности, от желания держать её в своих объятиях вечность и никому не отдавать. Никогда. Чтобы слышать это её «папочка» и млеть от осознания, что у меня есть дочь.

Иногда я думал о том, что оказался настолько ничтожным, что не имел ничего своего, настоящего своего. С самого рождения. Я не имел дома и жил в волчьем вольере, который считал своим жильём. У меня не было матери, и её заменила мне волчица. У меня не было своих детей…а точнее, мои дети становились всего лишь опытным материалом, и я присвоил себе чужих. У меня не было жены, и я стал считать ею чужую. А ещё когда-то я думал, что у меня была любимая женщина. Но я ошибался и тогда.

Доктор говорила, что делала сверхчеловека, а я всё чаще понимал, что оказался слишком ничтожным, недостойным, чтобы иметь своё собственное. Маму, семью, счастье. Но затем я понимал, что у меня не было другого выхода. Или сдыхать от ненависти к ней и к себе, или не позволить этой дряни поглотить себя без остатка и алчно наслаждаться тем, что имел. Каждой минутой с теми, кто меня любил. А меня, да, любили. Эти два ребёнка. И я не сомневался в этом ни одной минуты своей жизни. И знаете, что? Это оказалось охренительно круто – осознавать, что тебя на самом деле любят. А точнее, заново вспоминать, каково это. Только в этот раз их любовь была настоящая, от неё не воняло гарью сожжённых в пепел иллюзий.

Глава 8

А я все еще была жива. Так странно мне казалось, что с такими ранами внутри не живут. Но я ошиблась. Оказывается, с ранами можно еще долго агонизировать и страдать бесконечно. После того, как я увидела его с детьми, я отказалась есть. Я захотела сдохнуть. Здесь, в его долбаной вонючей клетке. Пусть наслаждается моей смертью. Он ведь для этого привез меня сюда. Мне приносили еду и уносили полные подносы, они не могли заставить, не могли даже слова сказать, а Саша исчез. Не приходил и не появлялся в поле моего зрения за окном.

Я отчаянно надеялась, что его не будет достаточно долго, чтоб я успела завершить начатое. С моей анемией и подорванным здоровьем долго не продержусь. И я надеялась, что это конец…я видела его перед глазами в голодных галлюцинациях, измученная мыслями далеко не о еде, а о том, что он посмел иметь то, что отнял у меня. Посмел иметь детей и семью. Кто-то называет его отцом, а мой ребенок сгнил в земле, и я даже не знаю, где похоронены ее косточки.

Все эти годы я мечтала, что придет конец этой агонии под названием моя жизнь. Я вытравливала в себе все живое, я превращалась в мертвеца сознательно и надеялась не проснуться от передоза. Ведь когда-нибудь все же это должно было произойти – моя смерть. Такая желанная и благословенная для меня.

Мои мучения длились годами. Я казалась себе пустой, выпотрошенной дочиста, изможденной и жалкой. Я жила, как живут приговоренные к смерти без срока приведения приговора в исполнение. В постоянном ожидании. За одним исключением – я её не боялась.

–То есть ты действительно считала, что твоя смерть будет настолько лёгкой?

Я даже не вздрогнула от звука его голоса. Потому что ждала, что услышу его и, конечно же, намного раньше, чем всё закончится. Разочарование полоснуло по нервам, и с губ сорвался легкий стон. Я приоткрыла глаза и встретилась взглядом с его бесовскими чёрными радужками. Ноздри раздуваются, и хищник явно наслаждается запахом страдания жертвы.

–Я попыталась. Оно того стоило.

Саша улыбнулся, странная улыбка. В ней нет триумфа, но в ней отражается какое-то злорадное восхищение. Он склонился ко мне, опираясь рукой на жёсткую подушку.

Долгие дни голода и моральное истощение все же играли со мной злую шутку, и вместо ненависти мне до боли хотелось искать защиты в его объятиях, как раньше. Его голос и близость сбивали меня с толку, обманывали все мои инстинкты, нарушали все мои принципы.

От его запаха кружилась голова, я так слаба физически, что не могу бороться с моими эмоциями. Дикая, безумная страсть к этому жуткому существу никуда не делась. Она, как самое настоящее проклятие, жила внутри меня под кожей и змеилась от одного взгляда на него. И кокаину не сравнится с этим чистейшим кайфом вдыхать и жадно впитывать каждое его слово. Это его я заменяла белым порошком, нашла суррогат, который спасал от бешеной ломки по его рукам, по его тел,у по всему, что являлось им, а следовательно, являлось и мной самой.

Ненависть трансформирующаяся в больную любовь, которая так тесно сплеталась с этой самой ненавистью, что я уже не различала, где одна, а где другая. Только сердце на куски разрывается, когда он так близко.

– Слишком рано. Ведь мы еще даже не начали играть, и ты не видела, сколько всего я приготовил для тебя, моя любимая сука.

Нервно сглотнула от того, насколько близко склонился ко мне и как обожгло его дыхание мое лицо.

– Я даже не сомневалась, что все будет идеально. Ведь ты перфекционист, Саша. Даже моя смерть должна быть такой, как ты спланировал.

– О дааа, именно такой, как я спланировал. Я уверен, что ты оценишь мои старания.

Он рывком усадил меня на кровати и кивнул кому-то за своей спиной. В ту же секунду ко мне приблизилась женщина с иглой и катетером. Саша стиснул мое запястье, впиваясь взглядом мне в глаза.

– У тебя есть выбор, ты подчинишься и дашь ей это сделать, а потом начнешь нормально питаться, либо тебя свяжут по рукам и ногам и будут делать это насильно. А если я решу, что этого мало, то тебе засунут трубку в рот и будут заливать в тебя еду насильно. Тебе не понравится. Это будет зверски больно и унизительно.

– Ублюдок. Как же я тебя ненавижу.

– Правильный выбор, Ассоль. Я знал, что ты умная девочка.

Повернул голову к женщине в белом халате.

– Когда закончите, пусть ей принесут поесть что-то легкое. Будешь умничкой, я придумаю для тебя приз.

Усмехнулся. И мне захотелось зажмуриться или даже вцепиться ему в лицо. Я все еще помнила эту проклятую, кривую и злую усмешку. Холодную и циничную, но она раньше никогда не предназначалась мне.

Он ушел, а я, сцепив зубы, позволила вкачать в себя какое-то лекарство, от которого стало намного легче физически и отвратительно внутри. Мне словно душу разодрали, и болела каждая молекула.

Несколько дней меня откармливали, постепенно увеличивая калорийность моего меню.

Мне казалось, что я словно приготовлена на убой, но у Саши были планы поинтересней. Если бы я могла предположить, какую дьявольскую пытку он для меня приготовил, я бы перерезала себе вены ложкой, я бы воткнула ее себе в горло, чтобы пробить трахеи и захлебнуться собственной кровью…но мне было далеко до Саши. Я представить себе не могла, на что способен этот гений-психопат и что уготовил для меня его изощренный и больной разум.

Он пришел за мной лично перед тем, как мне принесли новую и чистую одежду. Вначале. Когда я ее увидела, я не поверила своим глазам, – этого быть не могло. Передо мной лежало ситцевое платье в бледно-голубой цветок. То самое, которое я так часто носила в те времена и которое нравилось объекту под номером 113. Только то платье сгорело вместе с пожаром и не могло находиться здесь…разве что, если его не сшили лично для меня, с точностью воспроизведя и рисунок, и покрой, и самые мелкие детали. Белые носки, босоножки и белая лента.

– Хозяин приказал заплести вам косу.

Моя конвоирша не решалась приблизиться без моего согласия. Нет, я не ненавидела ее. Я знала, что у нее особо не было выбора. Ей приказали, и она выполняет эти приказы. Повернулась к ней спиной, позволяя уложить свои волосы и вплести в них ленту.

Перед глазами мелькают картинки, как я сама плету косу и думаю о том, как он потянет меня за нее, пригвоздив грудью к решетке и вбиваясь в меня сзади, как захлестнет эту ленту на моей шее, кусая мочку моего уха и хрипя с каждым толчком все сильнее. А я держусь руками за верх решетки, запрокинув их за голову, прижавшись ягодицами к прутьям, выгнувшись в пояснице, и они впиваются в нежную кожу, оставляют страшные синяки, потому что в эту ночь сменили замки на его клетке, и у меня пока еще нет ключа…мы трахаемся, как взбесившиеся животные, прямо через решетку. Она нам не помеха. Что значит клетка между нашими телами, если его душа вбивается в мою, и ей плевать на все преграды, когда моя жадно принимает ее в себе?

Вскинула голову, прогоняя воспоминания, унимая дрожь во всем теле. Вышла к нему, стоящему в длинном коридоре, облокотившись о стену. И от меня не укрылось то, как он вздрогнул, увидев меня в этом платье, но тут же взял себя в руки и ухмыльнулся.

– Надо же. Ни голод, ни наркота, ни годы не изменили твоей красоты, Ассоль. Особенно в полумраке. Пойдём. Хочу кое–что тебе показать.

Прикоснулся ко мне, и я невольно вздрогнула. Неконтролируемая реакция на его прикосновение, мгновенная, даже сердце забилось намного быстрее. Он потащил меня к двери, и я не сопротивлялась. Ровно до того момента, пока мне в глаза не ударил яркий свет, и я чуть не закричала от ужаса. Не знаю, каким образом, но мы оказались в клинике моей матери. Или в помещении, которое с точностью повторяло то проклятое место.

– Оооо…я вижу, ты оценила. Моя реакция была почти такой же. За одним исключением – я воссоздал декорации для тебя по каждому атому. Добро пожаловать в наш ад, Ассоль. Ты хорошо помнишь те времена? А местность?

Я непонимающе смотрела на него и чувствовала, как панический ужас разливается по венам.

– От этого зависит, как быстро ты сможешь отсюда выйти и получишь ли приз. Да, я, как и твоя чокнутая мать, придумал для тебя поощрительный приз. Если тебе удастся найти выход из этого отсека клиники, найти ключи от каждой из дверей, я тебя награжу.

– В этот момент его лицо напоминало лицо совершенно невменяемого маньяка, и мне казалось, что в нем от моего Саши не осталось и следа.

– Да пошел ты! Чокнутый сукин сын!

– Еще какой. Ты пока что даже не представляешь.

В эту секунду он схватил меня за руку, толкнул за двустворчатую дверь со стеклянными вставками и тут же закрыл ее запер снаружи. Я прижалась лицом к стеклу, еще не понимая, что именно меня ждет здесь. А он покрутил ключом и расхохотался так громко, что, кажется, все стены начали трястись.

– Задание, маленькая Ассоль. У тебя всего лишь сорок минут выйти отсюда. А не выйдешь, я тебя оставлю здесь еще на несколько раундов, вместе с призраками всех тех, кого вы с твоей матерью убили. Даже, может быть, ты встретишь и мой собственный. Берегись его, маленькая. Он очень злой и он жаждет разорвать тебя на куски.

Первые минуты мне казалось, что все это шутка, и он выпустит меня, или что это все мне снится. Но свет вдруг погас, и включились тусклые лампы в железных плафонах под потолком. Точно такие же, как были в больнице. Они мерзко потрескивали, и возле них роились мушки и мотыльки. Я осмотрелась по сторонам. Крикнула в пустоту. Никто не отозвался. А где-то вдалеке раздался сдавленый стон. О, Боже! Здесь кто-то есть? Я бросилась на звук. По темным коридорам, вниз по лестнице. В подвалы. И пока бежала, позади меня тушился свет. Значит, и это продумано. Меня нарочно куда-то загоняют.

Внизу в темноте в нос ударил запах крови и вонь страданий. Иногда ты ощущаешь её кожей, эту вонь безысходности тех, кто побывал здесь до тебя. А потом я увидела какого-то человека, прикованного за вывернутые руки к балке над потолком, окровавленного, истерзанного, с жуткими ранами по всему телу. Он находился в стеклянном кубе, прикрепленном цепями к потолку. Я бросилась к нему, ударила кулаками по толстому стеклу и замерла в ужасе. Потрескавшиеся губы несчастного, кажется, шептали «помогите».

Я смутно узнавала этого человека. Он постарел, истощился, но я точно его когда-то видела…Один из охранников в больнице матери.

Я не верила, что все это вижу своими глазами, что Саша способен на это. А потом нервно усмехнулась, он способен не только на это…он способен грызть людей зубами. Где-то под потолком затрещало, как радио-связь, и я услышала голос Беса.

– Его жизнь в твоих руках, Ассоль. Вся власть. Как у Бога. Ты можешь его спасти. Для этого всего лишь нужно найти один артефакт. Это нечто или некто, которое способно открыть любую дверь, влезть в каждое окно без стука и без ключей, взломать любой, даже самый ржавый и уродливый замок, выкорчевать с мясом его сердцевину. Время пошло. На этот раунд у тебя есть всего тридцать минут, иначе он умрет. В любом случае, этот артефакт откроет тебе дверь на временную свободу.

Вначале я не поняла…вертела головой, пытаясь избавится от наваждения, от ощущения нереальности. Пока в куб не полилась вода… и тогда я поняла, что задумал Саша.

Я не знала, что мне нужно искать…не знала, чего он хочет от меня, этот ненормальный, поехавший на своей власти ублюдок. Я носилась по коридору. Толкала запертые двери, била в них кулаками, ломала ногти о дверные ручки.

Подонок! Что искать? Все закрыто. Здесь только коридор, проклятые лампочки и зеркало, мимо которого я пробегала несколько раз. Я думала, что где-то в стенах, в панелях скрыто углубление с потайным ключом. Как он сказал? Взломать замки, открыть двери, окна. Что это может быть? Взрывчатка? Что, черт тебя раздери, это может быть? Я снова и снова возвращалась к кубу, в котором несчастный погружался в воду и истошно кричал, но я не слышала его голоса.

Я ползала по полу, пытаясь сорвать доски, я отгибала края обоев, я царапала их ногтями и билась в двери. Я крутилась вокруг куба и ничего не могла сделать. Мужчина погружался в воду все быстрее, она уже поднялась до его горла.

– Отпусти его! Хватит! Что ты хотел доказать? Что я идиотка? Что я проиграю? Хорошо, я проиграла, а ты гений. Ты всегда был гением. Отпусти его, Сашаааа. Он ни в чем не виноват. Это только между мной и тобой!

О, я взывала к стенам, я взывала к пустоте и ко льду. И сама понимала, что это бесполезно. Я даже знала, что он получает удовольствие сродни сексуальной разрядке. Упала на колени. Глядя, как вода уже закрыла пол-лица, и жертва начала захлебываться. Бросилась к кубу и начала бить о него руками, до боли, до хруста. Он заполнился полностью. Я видела под водой расширенные глаза тонущего и сходила с ума от бессилия.

Внутри что–то оборвалось, и я со стоном сползла на пол, когда человек застыл и перестал биться. Меня трясло, как в лихорадке, зуб на зуб не попадал. Я смотрела на несчастного, и внутри все скручивалось в тугой узел жалости и безысходности.