Текст книги "Нулевой номер"

Глава III
Вторник, 7 апреля

Первая встреча с редакторами. Редакторов набрали шесть. Ну, шесть так шесть, будем поворачиваться.

Симеи уверяет, что от меня никто не ждет сбора фальшивой информации. Моя функция – сидеть в редакции и строчить летопись. Вот как он представил меня остальным, чтобы сразу определилось ху из ху:

– Господа, наступил момент знакомства. По порядку. Это наш уважаемый Колонна. Специалист с огромным опытом. Будет делить со мной нагрузку главреда. Редактировать ваши опусы. Вы пришли из абсолютно разных изданий. Полный разнобой. У кого-то опыт работы в леворадикальной прессе, у кого-то, скажем, в листке «Голос из помойки». А поскольку, как вы можете заметить, нас тут полтора человека, то кое-кому после многих лет похоронных объявлений предстоит переквалифицироваться на комментарии о правительственном кризисе. Конечно, нужен корректный и несложный стиль. Если кого-нибудь угораздит написать «палингенез», Колонна отследит и предложит адекватную замену термина.

– Глубинное моральное перерождение, – отозвался я.

– Да. А если кто-нибудь, имея в виду сказать «все крайне нестабильно», напишет «мы в эпицентре циклона», Колонна вовремя отреагирует, что по новым современным научным данным эпицентр – это единственное место, где царит полный и абсолютный штиль.

– В данном случае позвольте не согласиться, коллега Симеи, – вмешался я. – Нужно оставлять именно «эпицентр циклона», потому что не важно, что говорит наука. Читатель наш про науку знать не знает. Читатель знает, что «в эпицентре циклона» значит «в куче неприятностей». К этому его приучил телевизор.

– Прекрасно сказано, коллега. От нас с вами ждут языка настоящих мастеров слова, не яйцеголовых интеллектуалов. С другой стороны, собственник нашего издания где-то и когда-то сказал, что возраст зрителей его каналов (он имел в виду внутренний возраст) – двенадцать лет. Я ничего такого не говорю про наших читателей, но это интересная мысль. Это очень интересная мысль – всегда учитывать внутренний возраст клиента. Нашим с вами клиентам за пятьдесят. Это благонамеренный контингент, средний класс, они чтут порядок и закон, но любят почитать о беспорядках и беззакониях. Любят, но не очень. Давайте исходить из принципа, что наш клиент – это не то чтобы, как говорится, завзятый читатель. У большинства наших клиентов в доме не водится ни единой книги. Мы, однако, намерены предоставлять им, среди прочего, информацию и об успешных книжных новинках из числа тех, которые продаются миллионами по миру. Наш читатель все равно ни в коем случае читать их не будет, но он будет рад узнать побольше об экстравагантных миллионерах-литераторах, точно так же, как хотя он никогда не приблизится к кинозвезде-секс-бомбе, его интересуют все ее любовные похождения. Ладно. Переходим к представлению сотрудников. Предлагаю всем представиться самим. Начнем с единственной дамы, синьорины или синьоры…

– Меня зовут Майя Фрезия. Видимо, нужно сказать – синьорина. В смысле я не замужем, что называется, сингл. Мне двадцать восемь лет, незаконченное высшее, филологический факультет, не защитилась по семейным обстоятельствам. Последние пять лет занималась светской хроникой. Новости шоу-бизнеса. В мои обязанности входило узнавать, кто с кем встречается, и давать наводки фотографам. Еще я договаривалась с певцами или актрисами об их совместных выходах в разных сочетаниях, чтоб их подкарауливали папарацци, когда они держатся за руки или целуются. Словом, устройство вот-так-сюрпризов. Сначала мне это казалось неплохой работой, но потом я устала от этой лжи.

– А в нашей задумке сейчас почему вы захотели принять участие?

– Потому что надеюсь, что в этой газете будет речь о серьезных вещах и что мне будут поручать расследования без шоу-бизнесных поцелуев. Я достаточно любознательна и умею неплохо собирать сведения.

Небольшого роста, говорит осторожно и четко.

– Хорошо. Теперь вы.

– Романо Браггадоччо…

– Редкая фамилия.

– Это да. Одно из моих проклятий. По-английски, кажется, она означает что-то нехорошее. Слава богу, что только по-английски, а не на других языках. Мой дед был подкидыш. Фамилии подкидышам придумывали чиновники, проводившие перепись. Если попадался садист, такое умел завернуть, что мало не покажется. Добро еще, что в случае моего деда служащий был садист наполовину и со знанием языков… Ну так вот, а сам я специализируюсь по сенсациям. Работал как раз у нашего собственника в журнале «На чистую воду». Не на ставке, а как внешний сотрудник.

Представились и остальные. Редактор Камбрия в прежней жизни терся по полицейским участкам и моргам, вынюхивая жареные факты: аресты, смерти в каких-нибудь впечатляющих авариях. Карьеры он не сделал. Редактор Лючиди вызывал недоверие с первого взгляда, а просотрудничал он весь век в чем-то таком, о чем никто и никогда не слышал. Палатино много лет делал журнальчики ребусов и загадок. Костанца начинал выпускающим корректором, но в наше время, учитывая, из какого множества полос состоят сегодня газеты, понятно, что никто не в состоянии прочитать номер насквозь перед выходом в печать. Выпускающие корректоры в наши времена вымерли, как станки Гутенберга.

Ни один из новых сотрудников не имел пристойной профессиональной подготовки. Мост короля Людовика Святого. Откуда Симеи их выкопал, вообще непонятно.

По окончании всеобщего знакомства Симеи суммировал приблизительные характеристики издания.

– Итак, выпускаем ежедневную газету. Под названием «Завтра». Почему такое название? Потому что обычные газеты всегда рассказывали и, к сожалению, рассказывают, вчерашние новости. Вы все знаете, сколько разных вечерок: «Коррьере делла сера», «Ивнинг стар», «Ле суар». А в наше время вечерние известия доходят до каждого по телевизору, так что газеты пишут о том, что уже известно, и поэтому плохо продаются. В газете же «Завтра» несвежие новости, те, что уже завонялись, будут, конечно, фигурировать, но в одной-двух колонках, чтобы прочитывались за минуту.

– Что же тогда будет, кроме этих колонок? – спросил с места Камбрия.

– Ежедневные газеты в наш век должны делаться по принципу еженедельников. То есть правильные темы – новости будущего дня. Анализы. Расследования. Эксклюзивы. К примеру: в четыре часа взорвали бомбу – это назавтра уже тухлая новость. Ну а мы с четырех до полуночи, до ухода в печать выискиваем кого-нибудь, кто нам даст оригинальную версию происшедшего, возможных виновников, что-то, о чем даже и не догадывается полиция, желательно и прогноз, в какую сторону будет развиваться жизнь в последующие недели как непосредственный результат вот этого самого теракта.

Браггадоччо перебил:

– Но чтоб выдать подобное разыскание за восемь часов, требуется редакция раз в десять многочисленнее нашей… Наработки, информаторы, контакты, ну, я не знаю…

– Верно. Ну и когда газета будет, так оно и будет. Но на данном этапе, первый год, мы пока что только примериваемся и прикидываем. Это возможно как раз потому, что на нулевые номера можно ставить вообще любую дату и они могут прекрасно свидетельствовать о том, как бы оно смотрелось в свое время, например в самый день теракта. Мы, когда работаем над номером, уже знаем, что случилось впоследствии, однако пишем мы так, как будто еще ничего не было известно. Сплошные предсказания! Яркие, оригинальные! Не в бровь, а в глаз! Типа: вот как бы выглядело «Завтра», вышедшее вчера. Понятно? Скажу вам больше. На самом деле, если бы теракта и не было, мы могли бы выпустить номер так, как будто он был.

– Да и сами бомбу кинуть ради эдакого дела, – хихикнул Браггадоччо.

– Глупостей вот только не надо, – одернул его Симеи. И, помолчав, добавил: – Или если соберетесь делать глупости, не ходите признаваться ко мне.

После заседания мы спускались по лестнице с Браггадоччо.

– Мы же с тобой знакомы, помнится? – спросил он.

Не знаком я с ним, ей-богу. Он почему-то «тыкал» мне с первой минуты. Симеи на заседании дал нам понять, что в редакции будет «вы». Я тоже не люблю панибратства. Мы с ним вместе не спали. Но Браггадоччо совершенно явно считал иначе и был за «ты» между коллегами. Пришлось мне отказаться от чопорности. В особенности учитывая, что Симеи представил меня коллективу как своего зама или что-то в этом роде. И к тому же этот типчик, Браггадоччо, вызвал у меня интерес, а свободное время имелось.

Он взял меня под локоток и повел выпивать в одно хорошенькое место неподалеку.

Толстые губы, ухмылка, воловьи глаза – в общем, какой-то противный. Лысый, как фон Штрогейм. Шея у него начиналась прямо из загривка. Лицом же он был вылитый Тедди Савалас, инспектор Кояк. Ну вот, чего еще ждать, стал описывать – и пошли сравнения…

– А эта Майя ничего, мне кажется. Ты как думаешь?

Я, стесняясь, пролепетал, что почти не рассмотрел ее (как уже говорилось, я держусь подальше от женщин). Но он шлепнул меня по плечу:

– Не притворяйся джентльменом, Колонна. Я точно видел, что ты на нее таращился. Лично на мой взгляд, она ко всему готова. Да они все, по-моему, в принципе готовы, надо только знать, с какой стороны подлезть. На мой вкус, тощевата. Это минус. И груди нет вообще. Но тем не менее я бы не стал отказываться…

Слово за слово, мы оказались на улице Торино. После какой-то церкви Браггадоччо решительно повернул направо в коленообразный проул, темный, с двумя-тремя глухо закрытыми воротами и без единого магазина. Запустение. Запах там тоже витал спертый, хотя, возможно, это просто навеяло от вида ободранных стен и поблекших граффити. В вышине труба выпускала дым. Было непонятно, где и что топится, потому что окна доверху были заколочены, ни признака жизни. Вероятно, топилось в квартире, выходившей на другую сторону, и никому никакого дела не было, что загрязняется необитаемая улица.

– Улица Баньера. Самая узкая в Милане, хотя пошире парижской улицы Кошки, удящей рыбу. В давнее время ее звали «щель». Здесь были древнеримские бани, отсюда Баньера.

Из-за угла выплыла женщина с коляской.

– Лезет куда ни попадя, – пробубнил Браггадоччо. – Что ли, не знает… Был бы я женщиной, не ходил бы по этому переулку. И уж подавно в темноте. Запросто проткнут и выпустят потроха. И будет жалко, потому что бабенка вполне ничего, из тех, которые приглашают сантехника, пока муж на работе. Ну же, обернись, погляди, как она вертит задом. А тут были страшные дела. За дверями, вот за засовами, будь уверен, до сих пор полный набор заброшенных подземелий и тайных ходов. В девятнадцатом веке некий Антонио Боджа затащил в подвал знакомого счетовода, вроде показать амбарные книги, и тюкнул его топором. Счетовод каким-то образом выжил, Боджу арестовали, нашли умалишенным и заключили в сумасшедший дом на два года. Но как только выбрался он оттуда, взялся опять за свое. Входил в доверие к состоятельным людям, затаскивал в погреба, убивал, грабил, хоронил. Серийный киллер, как их называют сейчас. Но неосмотрительный! Повсюду он оставлял следы своих коммерческих отношений с жертвами. И из-за этого влип. Полиция нагрянула в помещение, вырыли пять или шесть мертвых тел, и Боджу повесили на площади Порта-Людовика. Голову отдали в анатомический театр миланской больницы. Это было во времена Ломброзо, и ученые искали в скелетах и в костях черепов знаки наследственной преступности. Изучив голову, по официальной версии, ее захоронили на кладбище Музокко. Хотя поди проверь, захоронили или нет… Такие мощи в большой цене у оккультистов и сатанистов. Ну вот, и до сих пор об этом Бодже в Милане сохраняется память, как о Джеке Потрошителе в Лондоне. Ночь бы я тут проводить не стал. А вообще даже нравится. Я тут назначаю встречи, да, вообрази, Колонна.

После улицы Баньера мы прошли через площадь Ментана на улицу Мориджи, тоже тусклую, но с магазинчиками там и сям и с красивыми подъездами. После этого открылась довольно обширная площадка-парковка, вокруг какие-то развалины.

– Видишь, – сказал Браггадоччо. – Которые слева, это настоящие римские руины. Мало кто помнит, что Милан был в свое время столицей империи. Они, конечно же, достопримечательность, хотя миланцам на них наплевать. А вон там, за парковкой, другое дело. Это следы последней войны.

Дома, распотрошенные бомбежками, не дышали старинным смирением, которым веяло от римских развалин, а сумрачно глазели вырванными очами, как будто их поразила волчанка.

– И почему никто не строится на этом пустыре, – разглагольствовал Браггадоччо, – в толк не возьму. То ли защита памятников, то ли для собственников выгоднее держать парковку, нежели строить доходные дома. И те дома, что после бомб, не разбирают. Не приводят в порядок. Это уж точно непонятно почему. Лично мне тут, знаешь, еще страшнее, чем на улице Баньера. Хотя помогает представить, чем был наш Милан после войны. В этом городе мало где есть возможность это представить. Милан пятьдесят лет назад. Как когда я был ребенком, потом подростком. Война кончалась, мне было девять лет… До сих пор иногда мне ночью кажется, будто падают бомбы. Ладно. Тут не только следы военных разрушений. Видишь, на улице Мориджи стоит башня семнадцатого века, все эти бомбежки ей хоть бы хны. А под ней уже лет сто как имеется таверна, таверна «Мориджи».

Мы вошли в зал с красными стенами. Под облупленным потолком висела старая люстра из кованого железа, а за стойкой торчала оленья голова. Сотни пыльных бутылок с вином украшали собою стены. Стояли грубые деревянные столы. Браггадоччо сказал, что к часу ужина их покроют клетчатыми красными скатертями, а меню напишут мелом на грифельной доске, как во Франции в трактирах.

За столами восседали студенты вперемешку с отдельными представителями богемы, длинноволосыми, но не в стиле шестьдесят восьмого года, а по образу поэтов, носивших некогда широкополые шляпы и галстуки а-ля Лавальер. Еще там была пара подвыпивших старикашек. Не то они сохранялись в помещении с начала века, не то ресторан нанимал их каждый вечер как статистов. Нам подали блюдо с сыром, копчеными колбасами и колоннатским салом и вынесли кувшинчик мерло, действительно высококачественного.

– Ну что, неплохо, – не унимался Браггадоччо. – Ведь правда? Ведь точно тут чувство, будто находишься вне времени?

– Тебе так нравится Милан, которого нет?

– Я же сказал, меня тянет туда, в Милан моего деда и отца.

От выпитого глаза у него заблестели. Он вытер салфеткой кружок, образовавшийся от бутылки вина на старом дереве.

– Хотя моя семейная история… Дед был одним из так называемых главарей так называемого проклятого режима. После капитуляции его узнал партизан вот тут рядом на углу улицы, на углу улицы Каппуччо. И деда немедленно расстреляли тут же на улице. Отец узнал с опозданием об этом, потому что отец, верный заветам семьи, в сорок третьем завербовался добровольцем в Десятую МАС, его взяли в плен в Салу и отправили в концентрационный лагерь в Кольтано. Он чудом выбрался через год. Отпустили по недостаточности улик. Кроме того, начиная с сорок шестого года Тольятти стал проводить общую амнистию. Парадоксы истории: коммунисты реабилитировали фашистов. Может быть, Тольятти и был прав, кстати. Надо же было восстанавливать нормальную жизнь. Нормой этой жизни, однако, было, что моего отца с его биографией и с биографией его отца в придачу не брали на работу. На всех на нас работала мать. Работала портнихой. Отец же потихоньку спивался. Помню только лицо с красными жилками и водянистые глаза. И тягучие разговоры. Он не оправдывал фашизм (идеалов у него не оставалось), но твердил, что антифашисты в своем стремлении заклеймить фашизм переусердствовали по части ужасов. Отец не верил, что целых шесть миллионов евреев было уничтожено в лагерях. То есть, я хочу уточнить, отец не то чтобы утверждал, как некоторые, будто не было Катастрофы, но не верил и в версию истории, выстроенную победителями. Сплошные преувеличения, повторял он. Вот пишут, будто посередине одного лагеря были горы одежды с убитых высотою более ста метров. Высотою сто метров! Ну ведь это же ни в какие ворота, говорил отец. Ты подумай, конус в сотню метров по диаметру будет далеко превосходить размеры лагеря.

– Да, но надо же учитывать: люди, пережившие нечто ужасное, часто гиперболизируют. Например, о каком-нибудь военном конфликте говорят, будто там пролились реки крови. Но никто же не имеет в виду настоящую реку, например, как Амазонка. Человек, переживший травму…

– Согласен, согласен. И все-таки отец не хотел принимать чужие рассказы за чистую монету. И то сказать: газеты врут, историки врут и телевидение сегодня только и делает, что врет. Видел ты репортажи о войне в Заливе в прошлом году? Баклана знаменитого, облепленного нефтью? Так вот доказано, что в этот сезон в Персидском заливе бакланов не бывает, картинка была восьмилетней давности, времен Ирано-иракской войны. Другие потом писали, что этого баклана взяли из зоопарка и вымазали петролем. То же самое и насчет преступлений фашизма. Еще раз подчеркиваю: я не агитирую за идеи моего отца или деда. И не утверждаю, будто бы уничтожения евреев не было. У меня вообще есть прекрасные друзья евреи, так что о чем тут говорить. Но я ни во что не верю слепо. Летали ли американцы на Луну? Ведь съемки действительно могли быть сделаны в студии? Ведь и действительно, если смотреть на тени астронавтов, там что-то не так? И была ли на самом деле пресловутая война в Заливе? Или нам показывали старую хронику? Живем в вечной лжи, а поскольку мы сами прекрасно понимаем это – еще и в вечном подозрении. Я постоянно подозреваю. Всех, везде и всегда. Единственное, что точно было, о чем я сам могу свидетельствовать, – это вот именно Милан, каким он был пять десятилетий назад. Бомбежки действительно были. Кстати, бомбил-то кто? Американцы и англичане!

– Ты говорил об отце…

– Отец мой умер от алкоголизма, когда мне было тринадцать лет. Когда я стал старше, освобождаясь от этой памяти, я ринулся в обратную крайность. В шестьдесят восьмом, хотя мне было уже больше тридцати, я отрастил волосы и обрядился в штормовку и свитер. Примкнул к маоистам. Впоследствии стало известно, что Мао убил побольше людей, чем Сталин с Гитлером вместе. Мало того. Кружки маоистов кишели провокаторами спецслужб. Тогда я решил, что буду работать журналистом, развенчивать заговоры. Тем самым меня миновала опасность (хотя я имел опасные знакомства) угодить в круги красного терроризма. Я разуверился во всем, кроме уверенности, что за спиной у каждого всегда маячит кто-нибудь, кто его обманывает.

– И оттого ты сейчас…

– И оттого я сейчас пошел в эту газету. Если она получится, может быть, я нашел место, где достаточно серьезно отнесутся к некоторым моим открытиям. Я доискался до истории, которая… В общем, кроме журнального материала, это будет еще и книга. И вот тогда, тогда… Но хватит. Вернемся к этому разговору, когда я закончу приводить в порядок факты. Но только все это должно быть быстро, потому что я нуждаюсь в деньгах. Мизерной зарплаты, которую дает Симеи, не хватает…

– На жизнь?

– На автомобиль. Естественно, я куплю автомобиль в кредит, но кредит-то надо выплачивать. Он мне очень нужен. Автомобиль. Для расследования.

– Ну и ну. Расследование нужно, чтоб заработать на автомобиль, а автомобиль нужен для расследования.

– Чтоб подобрать факты, нужно ездить, интервьюировать. Без машины, да еще с этим хождением ежедневно в редакцию, придется восстанавливать историю по памяти и черпать исторические факты только из головы. Но даже и не в этом главная проблема…

– А в чем же главная проблема?

– Ну, не хочу занудствовать, но все-таки данные работают только в сочетании! По отдельности факты – ничто. Только цепочки увязанных фактов позволяют иногда догадаться о том, что кое-кому хотелось бы от нас утаить.

– Значит, твое историческое расследование…

– При чем тут расследование. Я об автомобиле.

Он возюкал по столу пальцем, намоченным в густом вине, и соединял, как бывает на картинках-загадках, хитрые сети точек, вычерчивал между ними отгадки-фигуры.

– Нужна быстроходность, нужен класс. Малолитражки исключаются. К тому же я признаю только передний привод. Так я теперь думал было купить «ланчу тему турбо», шестнадцать клапанов, задорого, шестьдесят миллионов лир. Но она того стоит. Двести тридцать пять километров в час и разгон с места за семь и две. Лучших показателей быть не может.

– Однако дорого.

– Да, дорого. И нужно учесть то, чего они не договаривают. Автомобильные рекламы если не врут, то умалчивают. А если внимательно прочесать техническое описание в автомобильном журнале, обнаруживаем, что у нее ширина сто восемьдесят три сантиметра.

– И что с того?

– Ну вот, ты тоже не понимаешь. Смотри, в рекламе всегда сообщают длину, и длина имеет, конечно, значение и для парковки, и для престижа, не спорю, но о ширине ни слова не говорят, а ширина все меняет и в смысле гаража, у кого гараж небольшой, и в смысле парковочного места, когда наконец находишь себе в городе дырку, куда еле можно залезть.

– В этом смысле не шире ста семидесяти.

– Да, но если она шириной сто семьдесят, значит, в ней тесновато, и при пассажире на переднем сиденье сразу возникает неудобство. Некуда деть правый локоть. Нет того комфорта, что в широких машинах, когда много кнопок по правой руке сразу возле передачи.

– Ну и…

– Ну и, значит, надо, чтоб кнопок было много прямо на руле. Тех кнопок, что обычно размещаются на щитке справа. Они должны быть на руле. Думаю, «сааб девятьсот турбо», ширина сто шестьдесят восемь сантиметров, разгоняется до двухсот тридцати километров, и по цене все же меньше, пятьдесят миллионов.

– Угу, самое оно.

– Нет, не самое оно. Я прочел там в нижнем уголке объявления, что он разгоняется за восемь пятьдесят, в то время как для идеала нужно не больше семи, как в «ровере двести двадцать турбо». «Ровер» этот стоит сорок миллионов, ширина сто шестьдесят восемь, скорость максимум двести тридцать пять, приемистость шесть и шесть, настоящая ракета, честное слово.

– Этот «ровер» тебе и нужен.

– Да не нужен, потому что в нижней строчечке объявления обычно приписана маленькими буковками высота. А высота у него сто тридцать семь см. Это низко для моей комплекции. Это как гоночная машина. Есть кому охота козырять спортивной машиной. А для меня лучше «ланча» с высотой сто сорок три или «сааб» сто сорок четыре, сидишь как бог. Было бы полное счастье, если, конечно, не вчитываться в технические данные. В них все написано. Надо только уметь читать. Это как сопроводительные листки к лекарствам, где побочные эффекты даны совершенно микроскопическим шрифтом, а смысл важный: если будешь это принимать, помрешь сразу. Между тем «ровер двести двадцать» весит только одну тонну сто восемьдесят шесть килограммов. Совсем немного, если врезаться в грузовик на ходу. Для этого случая лучше бы иметь потяжелее машину. Чтоб там хотя бы часть корпуса была из стали. Ну, не обязательно «вольво», «вольво» – это танк, но она слишком медленно ездит. Я сказал бы, пусть это будет «ровер восемьсот двадцать», тоже пятьдесят миллионов, двести тридцать километров в час и одна тонна четыреста двадцать килограммов.

– Но и его ты забраковал, потому что… – Я уже был охвачен той же паранойей.

– Потому что ускорение восемь запятая два. Это не машина, а черепаха. Спринта никакого. То же самое «мерседес це двести восемьдесят». Ширина сто семьдесят два. Но не говоря уж о том, что он стоит шестьдесят семь миллионов, у него приемистость восемь и восемь. И заказывать «мерседес» требуется за пять месяцев. Это, кстати, вот еще один параметр: срок поставки. У тех, которые я называл тут, сроки варьируют. Одни можно взять через два месяца, а другие сразу. А почему сразу? Потому что их никто не хочет! Ну и нам тоже не надо! Знаешь, что можно получить сразу? «Калибру турбо», шестнадцать клапанов, двести сорок пять километров в час. Полноприводная, приемистость шесть и восемь, ширина сто шестьдесят девять, пятьдесят миллионов стоимость.

– То что надо.

– Нет, не то что надо. Весит всего тонну сто тридцать пять. Слишком мало весит. Высота всего сто тридцать два. Еще хуже, чем у прочих. Это для богатых лилипутов. Да и если б кончились на этом все проблемы. Мы еще не обсуждали вопрос багажников. Самый объемистый багажник у «темы турбо», шестнадцать клапанов. Но у нее ширина всего сто семьдесят пять. Если уж говорить об узких машинах, я настроен скорее на «дедру два ноль эль икс». Багажник у нее вместительный. Но, к сожалению, приемистость девять и четыре, и весит только тонну двести, и в час дает только двести десять.

– Ну так как же?

– Ну так вот я и не знаю, как же. Голова и так забита расследованием, так еще среди ночи просыпаюсь и сравниваю параметры автомобилей.

– Прямо вот так по памяти?

– Да сперва по таблицам, но теперь уж я запомнил все таблицы, просто мучение. Похоже, что машины специально делают для того, чтобы человек не мог выбрать и купить.

– Чрезмерная подозрительность.

– Никогда она не чрезмерна. Подозревать, всегда подозревать, и только так ты обретаешь истину. Не на этом ли стоит мировая наука?

– Ну да, мировая наука, да.

– Но и наука, бывает, врет. Как с холодным термоядом. Врали-врали, после чего оповестили, что холодный термояд – фикция.

– Но ведь оповестили же.

– А кто оповестил? Пентагон. Как обычно, им надо прикрыть какую-то тайну. Может, холодный термояд у них как раз получился! Может, врут именно те, кто говорит, будто он – вранье.

– Так то Пентагон и ЦРУ. Но не автомобильные ведь журналы. Не думаю, что автомобильные журналы – рупор замаскировавшихся демоплутожидократов.

Это я так пытался вернуть его к действительности.

– Не думаешь? – переспросил он с горькой улыбкой. – А разве они не связаны с американской крупной индустрией, с семью нефтяными сестрами, а сестры разве не убили нашего инженера Маттеи, на которого мне, честно говоря, наплевать, но они вдобавок расстреляли и моего дедушку, давая деньги партизанам. Видишь, как все между собой связано?

Но тут официанты стали демонстративно покрывать наш стол скатертью, показывая, что тем, кто пришел только выпить стакан вина, пора уматывать.

– Раньше тут брал один стакан и сидел до поздней ночи, – тяжко завздыхал Браггадоччо. – А теперь им интересны только те клиенты, кто много платит. В конце концов устроят тут дискотеку-светомузыку. Пока что здесь все настоящее, но, честное слово, уже пованивает обманом. Остерия вроде миланская, а хозяева, доложу тебе, уже давно тосканцы. Я это выведал. Я не имею ничего против тосканцев. Люди как люди. Однако в свое время, я был ребенком, в знакомой семье одна дочь вышла замуж за вот такого приезжего, и ее отец кричал, что-де надо бы перегородить стеной Италию на уровне Флоренции, а моя матушка добавила: «Флоренции? Да по мне, на уровне Болоньи!»

Мы ждали счет. Браггадоччо пригнулся и прошептал:

– Нельзя у тебя одолжиться? Верну через два месяца.

– У меня? Да я же на мели, как и ты.

– Угу. Не знаю, сколько тебе дает Симеи, формально я не имею права. Но сегодня ты заплати за двоих, хорошо?

Так я познакомился с Браггадоччо.