Текст книги "Леонардо да Винчи"

Военный инженер

21. Машина для отбрасывания приставных лестниц.

Еще во Флоренции Леонардо придумал и зарисовал несколько хитроумных приспособлений, которые могли бы пригодиться на войне. Одно из них – машина для отбрасывания приставных лестниц, с помощью которых враги попытаются залезть на стену замка (илл. 21)[183]183
  Codex Atl., 139r/49v-b; Zöllner, 2:622.


[Закрыть]. Защитники, находящиеся внутри замка, должны привести в действие большие рычаги, соединенные с брусьями, которые торчат наружу через отверстия в стене. Основной рисунок Леонардо сопроводил увеличенными деталями, которые показывали, как именно брусья нужно крепить к рычагам, а для наглядности изобразил еще четырех солдат, которые тянут за веревки и наблюдают за действиями врагов. С этим механизмом была связана и другая идея: сделать нечто вроде пропеллера, который сталкивал бы на землю тех, кому все-таки удастся влезть на стену башни. Зубчатые передачи и стержни должны вращать лопасти (чем-то похожие на вертолетные), а те, крутясь прямо над стеной, будут рубить злополучных солдат, посмевших вскарабкаться наверх. Для наступательных же операций Леонардо придумал бронированную осадную машину, которая подкатывалась бы к укрепленным стенам вражеского замка и перебрасывала на нее крытый мост[184]184
  Codex Atl., 89r/32v-a, 1084r/391v-a; Zöllner, 2:622.


[Закрыть].

Благодаря тому, что появились типографии, Леонардо после переезда в Милан мог ознакомиться и с чужими военными разработками. Некоторые идеи он позаимствовал из книги ученого XIII века Роджера Бэкона, где приводился перечень хитроумных вооружений, в том числе упоминались “телеги и повозки, способные двигаться без животной тяги; машины, умеющие шагать по воде или передвигаться под водой, и снасти, могущие поднять человека в воздух, так что человек помещается в центр механического прибора с искусственными крыльями”[185]185
  Roger Bacon, Letter on the Secret Workings of Art and Nature and on the Vanity of Magic, ch.4; Domenico Laurenza, Leonardo on Flight (Giunto, 2004), 24.


[Закрыть]. Леонардо лишь приукрасил все эти идеи. А еще он изучал трактат Роберто Вальтурио “О военном искусстве”, который сопровождали гравюры на дереве, изображавшие разные оригинальные вооружения. Это сочинение было опубликовано на латыни в 1472 году (De re militari), а по-итальянски вышло в 1483-м – как раз в тот год, когда Леонардо приехал в Милан. Он купил трактат на обоих языках, снабдил текст пояснениями и попытался расширить свое знание латыни, с которой был знаком лишь поверхностно: он составлял списки терминов, встречавшихся в оригинальном издании, и писал рядом итальянский перевод этих слов.

Книга Вальтурио послужила своего рода трамплином для творчества Леонардо. Например, рисунок у Вальтурио изображал колесницу с вертящимися серпами довольно безобидного вида: к каждому колесу неуклюжей повозки было приделано по одному небольшому, совсем не страшному на вид лезвию[186]186
  Roberto Valturio, On the Military Arts, fol. 146v-147r, Bodleian Library, Oxford University, http://bodley30.bodley.ox.ac.uk:8180/luna/servlet/detail/ ODLodl~1~1~36082~121456?printerFriendly=1.


[Закрыть]. А Леонардо с его лихорадочным воображением довел эту идею до крайности и нарисовал жуткую, ощерившуюся серпами боевую колесницу, которая стала одним из наиболее известных – и наиболее устрашающих – образцов его военно-инженерной мысли[187]187
  Zöllner, 2:636.


[Закрыть].

На рисунках Леонардо с изображением этой серпастой колесницы, которые он выполнил вскоре после переезда в Милан, видны по-настоящему грозные крутящиеся серпы, торчащие из колес. А еще там изображено крутящееся дышло с четырьмя острыми лезвиями, которое можно пускать впереди самой колесницы или тащить позади нее. Леонардо так дотошно и красиво нарисовал, как зубцы и передачи присоединяются к дышлам и колесам, что от этой красоты даже делается тошно. Галопирующие лошади и всадники в развевающихся плащах превосходно передают стремительное движение, а штриховка, порождающая тени и объемность, достойна музейного шедевра.

22. Боевая колесница с серпами.

Особый интерес представляет один из листов с изображениями серпастой колесницы (илл. 22)[188]188
  Biblioteca Reale, Torino, inv.15583r; Zöllner, 2:638.


[Закрыть]. По одну сторону от мчащейся колесницы, ближе к зрителю, на земле лежат два тела с отсеченными и разрубленными на куски ногами. По другую сторону изображены еще два солдата – как раз в тот миг, когда серпы разрезают их пополам. Итак, наш нежный и любезный Леонардо, который сделался вегетарианцем из любви и жалости ко всему живому, упивается чудовищными картинами смертоубийства. Возможно, и это явилось отражением того душевного хаоса, который иногда одолевал его. Внутри его темной пещеры обитал демон воображения.

23. Гигантский арбалет.

Другим примером изобретенного Леонардо, но так и оставшегося на бумаге, в зыбком зазоре между реальностью и вымыслом, вооружения является гигантский арбалет (илл. 23), нарисованный в Милане около 1485 года[189]189
  Codex Atl., 149b-r/53v-b; Zöllner, 2:632.


[Закрыть]. Придуманная им машина огромна: ширина каркаса – почти 25 метров, и примерно такая же длина у четырехколесной повозки, которая выкатывает оружие на поле боя. Чтобы масштаб арбалета был понятен с первого взгляда, Леонардо нарисовал крошечную фигурку воина, готовящегося нажать на спусковой механизм.

Леонардо стремился вывести законы пропорции, а именно понять, как одна величина, например сила, возрастает пропорционально другой величине, например длине рычага. Он верно предположил, что арбалет увеличенного размера сможет метать более крупные снаряды или метать их значительно дальше. Он пытался найти соотношение между расстоянием, на которое оттянута тетива, и силой, с какой она действует на снаряд. Поначалу Леонардо полагал, что если удвоить расстояние, на которое отводится тетива, то эта сила вырастет тоже вдвое. Но потом понял, что одновременно с натягиванием тетивы изгибается и сам корпус лука, и это тоже следует брать в расчет. После долгих вычислений он наконец пришел к выводу, что сила будет пропорциональна углу натяжения тетивы в месте ее излома. Если достаточно туго натянуть тетиву, то можно получить угол, допустим, 90°; если еще поднапрячься, то можно довести этот угол до 45°. При угле 45°, рассуждал далее Леонардо, сила тетивы будет в два раза сильнее, чем при угле 90°. В действительности, такие расчеты не вполне верны: Леонардо не был знаком с тригонометрией и потому не мог усовершенствовать свою теорию. Но в принципе он наощупь приблизился к правильному решению. Он уже учился использовать геометрические формы в качестве аналогов природных сил.

По замыслу Леонардо, корпус арбалета следовало изготовить из плотно пригнанных другу к другу слоев древесины, то есть из слоистого материала наподобие фанеры. Такая конструкция должна была получиться гибкой, пружинистой и менее подверженной растрескиванию. Веревки, при помощи которых натягивалась тетива, крепились к большому зубчато-винтовому механизму, который он детально изобразил на рисунке сбоку. Приведенная таким способом в действие, машина была способна метать “сто фунтов камней”. В то время уже широко использовался порох, так что, пожалуй, механический арбалет мог показаться старомодной штуковиной. Впрочем, если бы арбалет успешно собрали, возможно, он оказался бы дешевле, легче в обращении и уж точно тише в работе, чем пороховые пушки.

Как и в случае с серпастой колесницей, напрашивается вопрос: насколько серьезно мыслил Леонардо? Просто так ли он упражнялся на бумаге, думая произвести впечатление на Лодовико? Был ли этот гигантский арбалет очередным примером того, как легко его изобретательный ум увлекался фантазиями? Я полагаю, Леонардо задумывал этот проект всерьез. Он выполнил больше тридцати подготовительных эскизов, в мельчайших подробностях изобразил все зубчатые передачи, винты-червяки, стержни, спусковые механизмы и прочие детали. И все же этот арбалет следует отнести скорее к плодам воображения, чем к настоящим изобретениям: Лодовико Сфорца так и не отдал приказ его соорудить. А когда арбалет по чертежам Леонардо наконец собрали для специальной телепередачи в 2002 году, современные инженеры так и не сумели привести его в действие. В течение всей жизни Леонардо был знаменит картинами, памятниками и изобретениями, которые он задумывал, но чаще всего так и не заканчивал и не осуществлял. Гигантский арбалет тоже попадает в категорию нереализованных идей[190]190
  Landrus, Leonardo da Vinci’s Giant Crossbow, 5 and passim; Matthew Landrus, “The Proportional Consistency and Geometry of Leonardo’s Giant Crossbow”, Leonardo 41.1 (2008), 56; Kemp, Leonardo, 48.


[Закрыть].

То же самое, как выяснилось, относится и к большинству военных механизмов и приборов, которые он придумал и нарисовал в 1480-е годы. “Устрою я крытые повозки, безопасные и неприступные”, – обещал он в письме к Лодовико. Он действительно спроектировал одну такую повозку – во всяком случае на бумаге. У нарисованного им бронированного танка, похожего на помесь черепахи с летающей тарелкой, металлические пластины брони скошены под таким углом, чтобы отражать вражеские снаряды. Подразумевалось, что внутри такой машины поместится восемь человек. Одни должны вертеть коленчатый рычаг, тем самым заставляя танк ползти вперед, а другие – стрелять из пушек, обращенных во все стороны. В конструкции машины имеется один изъян: если внимательно присмотреться к коленчатому рычагу и к передачам, то выясняется, что они вращали бы передние и задние колеса в противоположные стороны. Может быть, Леонардо нарочно допустил эту ошибку, чтобы машину нельзя было легко собрать без его участия? Может быть. Но это отвлеченный вопрос: машина так и не была построена.

А еще он обещал Лодовико: “Буду делать я бомбарды, мортиры и метательные снаряды прекраснейшей и удобнейшей формы, совсем отличные от обычных”. Одной из таких бомбард была пушка, стрелявшая при помощи пара, или architronito. Идею ее создания Леонардо приписывал Архимеду, а еще паровая пушка фигурировала в книге Вальтурио. Пушечный ствол нужно разогревать над горящими углями, пока он не раскалится докрасна, а затем в отверстие позади ядра следует влить немного воды. Если ядро останется неподвижным около секунды, то давления пара должно хватить, чтобы ядро вылетело из дула и пролетело несколько сотен метров[191]191
  Dennis Simms, “Archimedes’ Weapons of War and Leonardo”, British Journal for the History of Science 21.2 (June 1988), 195.


[Закрыть]. А еще Леонардо нарисовал машину с множеством пушек, причем на каждом уровне помещалось по одиннадцать орудий. Пока один ряд пушек остывал и перезаряжался, другие могли стрелять. По сути, это предшественник пулемета[192]192
  Codex Atl., 157r/56v-a.


[Закрыть].

Известно только одно изобретение Леонардо, имевшее военное предназначение, которое благополучно перешагнуло листы его записных книжек и попало-таки на поля сражений, причем можно довольно уверенно приписать авторство идеи именно Леонардо. Колесцовый замок, который он придумал в 1490-х годах, позволял воспламенять пороховой заряд внутри мушкета или другого ручного огнестрельного оружия. Когда нажимали на курок, при помощи пружины приводилось в движение металлическое колесо-огниво. Оно терлось о кремень и высекало искру, которой хватало, чтобы воспламенить порох. Разрабатывая этот механизм, Леонардо нашел применение некоторым элементам своих прежних изобретений – например, колесику и заводной пружине, которая заставляет его крутиться. Одним из помощников Леонардо, живших в ту пору у него в доме, был механик и замочный мастер Джулио Тедеско, или Юлиус Немец. В 1499 году он вернулся в Германию и там начал распространять идею Леонардо. Начиная примерно с того времени, колесцовый замок стали широко употреблять в Италии и Германии, и в итоге он сыграл немаловажную роль в истории: благодаря ему воевать стало легче, и все больше людей приобретали удобное огнестрельное оружие для личного пользования[193]193
  Vernard Foley, “Leonardo da Vinci and the Invention of the Wheellock”, Scientific American, January 1998; Vernard Foley et al., “Leonardo, the Wheel lock, and the Milling Process”, Technology and Culture 24.3 (July 1983), 399. Джулио Тедеско поселился у Леонардо в марте 1493 г., а в сентябре 1494 г. он починил два замка в мастерской Леонардо. Codex Forster 2:88v; Paris Ms. H, 106v; Notebooks/ J. P. Richter, 1459, 1460, 1462; Leonardo on Painting, 266–267.


[Закрыть].

___

И гигантские арбалеты, и черепахоподобные танки Леонардо ясно показывают, что он умел запрягать фантазию в телегу своего изобретательства. Но при этом он не хлестал свое воображение, боясь, что оно свернет в сторону с дороги прагматизма. Ни одну из придуманных им больших машин Лодовико Моро так и не испытал на поле боя: постоянно нависавшая над ним военная угроза вылилась в серьезный военный конфликт лишь в 1499 году, когда в Милан вторглись французы, но тогда Лодовико бежал из города. А Леонардо довелось поучаствовать в военных действиях не раньше 1502 года, когда он поступил на службу к более непредсказуемому и деспотичному властителю – Чезаре Борджиа[194]194
  Pascal Brioist, Léonard de Vinci, l’homme de Guerre (Alma, 2013).


[Закрыть].

Единственной военной задачей, которую Леонардо выполнил для Лодовико, было инспектирование оборонительных сооружений миланского замка. Он одобрил толщину стен, но предупредил герцога, что небольшие отверстия в стенах напрямую соединяются с тайными проходами, ведущими вглубь замка, а значит, если нападающие проделают бреши, то смогут без труда ворваться внутрь. Пока Леонардо выполнял это задание, он записал еще и надлежащий способ, каким следовало готовить ванну для юной жены Лодовико: “смешать четыре части холодной воды с тремя частями горячей”[195]195
  Paris Ms. I, 32a, 34a; Codex Atl., 22r; Notebooks/ J. P. Richter, 1017–18; Notebooks/ MacCurdy, 1042.


[Закрыть].

Идеальный город

В конце своего письма к Лодовико Моро Леонардо расхваливал свои таланты зодчего: “Считаю себя способным никому не уступить как архитектор в проектировании зданий”. Но в первые несколько лет своей жизни в Милане он так и не получил заказов на подобные работы. Поэтому пока он занимался архитектурой точно так же, как и военно-инженерным делом: главным образом, перенося на бумагу свои идеи и фантазии, которым не суждено было осуществиться.

Лучшим примером этих фантазий стал план утопического города, который являлся излюбленным предметом мечтаний итальянских художников и архитекторов эпохи Возрождения. В начале 1480-х годов в Милане целых три года свирепствовала бубонная чума, выкосившая около трети жителей. Леонардо, наделенный научным чутьем, понимал, что чума распространяется из-за антисанитарии и что здоровье горожан напрямую связано со здоровьем самого города.

Он не стал придумывать отдельные второстепенные меры, которые помогли бы усовершенствовать городскую жизнь. В 1487 году он изложил на множестве листов радикальную концепцию, в которой отразились и его художественные воззрения, и замыслы инженера-градостроителя: он предлагал возводить совершенно новые “идеальные города”, думая в первую очередь о здоровье и красоте. Жителей Милана следовало переселить в десять новых небольших городов, которые будут спроектированы и построены на прежде пустовавших местах вдоль реки, чтобы “рассеять великое скопление людей, которые живут скученно, будто козы, друг у друга на головах, источая повсюду зловоние и сея семена чумы и смерти”[196]196
  Codex Atl., 64b/197b; Notebooks/ J. P. Richter, 1203; Paris Ms. B, 15v, 16r, 36r.


[Закрыть].

Он проводил классическое сравнение между микрокосмом и макрокосмом: города подобны живым организмам, они тоже дышат, по ним растекаются и циркулируют жидкости, в них накапливаются отходы, которые необходимо вовремя удалять. Леонардо как раз начал изучать кровь и обращение жидкостей в человеческом теле. Мысля аналогиями, он задумался о том, какие системы циркуляции больше всего подошли бы для городских нужд, начиная с торговли и заканчивая уборкой мусора.

Милан славился и богатыми водными запасами, и давней традицией строительства каналов, которые улавливали воду горных рек и тающих снегов. Идея Леонардо состояла в том, чтобы объединить городские улицы и каналы в единую систему циркуляции. Придуманный им утопический город был двухъярусным: верхний ярус задумывался для красоты, для жизни и для передвижения пешеходов, а нижний, укрытый от глаз, – для каналов, торговли, стока вод и эвакуации нечистот.

Верхняя часть города задумывалась “только для благородных”, писал Леонардо. Широкие улицы и проходы над аркадами, помещавшиеся на этом ярусе, предназначались лишь для пешеходов, там стояли красивые дома и сады. В отличие от тесных, людных улиц Милана, где, как и догадывался Леонардо, быстро распространяются болезни, бульвары в новом городе должны иметь ширину не меньшую, чем высота домов. И чтобы эти бульвары оставались чистыми, они должны иметь скат к середине, чтобы через щели посреди дороги дождевая вода могла утекать в систему сточных труб, устроенную в нижнем ярусе. Все это были не просто общие рекомендации – Леонардо дает очень точные указания. “Каждая из [верхних] дорог должна иметь ширину в 20 локтей и от наружных краев к середине иметь наклон в пол-локтя, – писал он. – И на этой средней линии должно быть на каждом локте по отверстию, куда дождевая вода стекает в ямы”[197]197
  Локоть (braccio) составлял чуть больше 70 см. (Прим. авт.)


[Закрыть].

Нижний ярус, не видный сверху, должен был состоять из каналов и подземных дорог для подвозки товаров, из складов, проездов для телег, из системы труб, уносящих с водой мусор и “зловонные нечистоты”. У домов главный вход должен помещаться на верхнем уровне, а дверь для торговцев – на нижнем. Свет будет проникать в нижний ярус сквозь вентиляционные шахты, а соединяться два яруса будут “винтовыми лестницами при каждой арке”. Леонардо уточнял, что эти лестницы должны быть спиралевидными – и потому, что сам очень любил спирали, и потому, что был привередлив. В углах люди нередко справляют нужду. “Углы прямоугольных лестничных площадок вечно испачканы, – писал он. – У первого свода арки должна находиться дверь, ведущая в общественные уборные”. Тут он снова пускался в подробности: “Сиденью нужника дай поворачиваться, как окошечку монахов, и возвращаться в свое первое положение противовесом. Крышка над ним должна быть полна отверстий, чтобы воздух мог выходить”[198]198
  Paris Ms. B, 15v, 37v; Notebooks/ J. P. Richter, 741, 746, 742; Richard Schofield, “Reality and Utopia in Leonardo’s Thinking about Architecture”, in Marani and Fiorio, 325; Paolo Galuzzi, ed., Leonardo Da Vinci: Engineer and Architect (Montreal Museum, 1987), 258.


[Закрыть].

Как это часто бывало со смелыми замыслами Леонардо, он и в этом намного опередил свою эпоху. Лодовико не принял всерьез его проект идеального города, хотя в данном случае предложение Леонардо было не только блестящим, но и весьма разумным. Если хотя бы часть его плана была осуществлена, облик городов преобразился бы, эпидемии чумы случались бы реже, и, возможно, история потекла бы по иному руслу.

Глава 5
Рукописи Леонардо

Коллекции

Леонардо да Винчи был потомком целой череды нотариусов, и, быть может, этим объясняется его тяга к ведению записей. Он то и дело записывал свои наблюдения и мысли, составлял перечни, делал зарисовки. В начале 1480-х годов, вскоре после приезда в Милан, он завел обыкновение регулярно вести дневники и до конца жизни сохранил верность этой привычке. Некоторые манускрипты представляют собой отдельные листы размером примерно с газетный лист. Другие – небольшие альбомы в переплетах из кожи или пергамента, величиной с маленькую книжку в бумажной обложке или даже меньше. Такие блокнотики он носил повсюду с собой, чтобы делать своего рода полевые заметки.

В эти тетрадки удобно было быстро заносить интересные подсмотренные сценки, особенно с людьми, ярко выражавшими чувства. “Старайся часто, во время своих прогулок пешком, смотреть и наблюдать места и позы людей во время разговора, во время спора, или смеха, или драки”, – наставлял Леонардо самого себя[199]199
  Codex Ash., 1:8a, 2:27; Notebooks/ J. P. Richter, 571; Notebooks/ Irma Richter, 208.


[Закрыть]. С этой целью он всегда носил с собой книжечку, прицепленную к поясу. Вот что писал об этом поэт Джованни Баттиста Джиральди, чей отец был знаком с Леонардо:

Когда Леонардо собирался изобразить фигуру, он вначале задумывался о том, какое общественное положение и какое чувство он желает показать: благородный ли это человек или худородный, веселый или суровый, встревоженный или спокойный, старый или молодой, разгневанный или смирный, добрый или злой. И, уразумев, что ему нужно, он отправлялся в такие места, где обычно собирались нужные ему люди, и наблюдал за их лицами, повадками, примечал их наряды и жесты. А когда находил то, чего искал, то делал зарисовки в маленькой книжечке, которую постоянно носил у себя на поясе[200]200
  Notebooks/ Irma Richter, 301.


[Закрыть].

Эти книжечки, свисавшие у Леонардо с пояса, а также листы покрупнее, хранившиеся у него в мастерской, сделались хранилищами и свидетелями его многочисленных страстных увлечений и навязчивых идей, причем часто многие из них соседствовали на одной странице. Как инженер, он оттачивал технические навыки, вычерчивая увиденные или придуманные механизмы. Как художник, он набрасывал идеи и делал предварительные рисунки. Как устроитель придворных увеселений, он рисовал эскизы костюмов, приспособления для сцены и для перемещения декораций, записывал басни и остроты, которые могли пригодиться для театральных постановок. На полях он набрасывал списки намеченных дел, записи о понесенных расходах, рисовал лица людей, поразивших его воображение. С годами его научные занятия становились серьезнее, и он исписывал целые страницы краткими тезисами и заготовками для будущих трактатов, посвященных полету, воде, анатомии, искусству, лошадям, механике и геологии. Едва ли не единственное, чего там нельзя найти, – это откровения личного характера или потаенные мысли. Это отнюдь не “Исповедь” Блаженного Августина, а скорее хроники беспощадно любопытного исследователя, зачарованного окружающим миром.

Собирая воедино пеструю мозаику идей, Леонардо следовал обычаю, довольно широко распространенному в Италии эпохи Возрождения. Такой альбом с разнородными заметками и зарисовками назывался zibaldone (“смесь, мешанина”). Но записных книжек, которые могли бы сравниться по богатству содержания с Леонардовыми, мир еще не видел – ни тогда, ни, пожалуй, поныне. Его дневники справедливо назвали “самым поразительным свидетельством мощи человеческой наблюдательности и человеческого воображения, когда-либо письменно изложенным на бумаге”[201]201
  Lester, 120. См. также Clark, 258; Charles Nicholl, Traces Remain (Penguin, 2012), 135.


[Закрыть].

Те 7200 с лишним страниц, которые дошли до наших дней, представляют собой около четверти всех когда-то существовавших записей Леонардо[202]202
  В его заметках об искусстве, собранных его учеником Франческо Мельци, насчитывалась тысяча отрывков; лишь четверть из них сделаны в тех блокнотах, которые существуют поныне, поэтому можно сделать приблизительный вывод, что по меньшей мере три четверти его рукописей пропали. Martin Kemp, Leonardo da Vinci: Experience, Experiment, and Design, каталог собрания из Музея Виктории и Альберта (2006), 2.


[Закрыть], но даже спустя пятьсот лет этот объем больше, скажем, объема электронных писем и цифровых документов Стива Джобса начиная с 1990-х годов, какие нам с ним удалось разыскать. Рукописи Леонардо – поистине невероятная удача для исследователя, документальное подтверждение его творческих поисков.

Однако, как всегда с Леонардо, здесь остались загадки. Он редко ставил даты на листках с записями, и часто непонятно, в каком порядке они следовали один за другим. После его смерти многие альбомы оказались разобраны на части, при этом отдельные интересные листы продавались, и разные коллекционеры собирали эти листы в новые кодексы. Из ранних коллекционеров стоит особо отметить скульптора Помпео Леони, родившегося в 1533 году.

Например, одним из множества перекомпонованных рукописных сборников стал Codex Atlanticus (Атлантический кодекс), хранящийся сегодня в Милане, в Амброзианской библиотеке. Он состоит из 2238 страниц, которые Леони выбрал из разных тетрадей Леонардо, относящихся к разным периодам с 1480-х по 1518 год. Codex Arundel (Кодекс Арундела), хранящийся в Британской библиотеке, содержит 570 страниц записей, созданных за тот же длительный промежуток времени; этот кодекс был составлен неизвестным коллекционером в XVII веке. А вот Codex Leicester (Кодекс Лестера) состоит всего из 72 страниц, посвященных, главным образом, геологии и наблюдениям за водой, и эти листы никто не разъединял с тех пор, когда на них писал Леонардо, то есть с 1508 по 1510 год; сейчас этот кодекс принадлежит Биллу Гейтсу. Всего существует 25 кодексов и разных собраний отдельных рукописных листов из тетрадей Леонардо, хранящихся в Италии, Франции, Англии, Испании и США. (См. список “Рукописи Леонардо” в разделе “Часто цитируемые источники”.) Современные исследователи, из которых особо отметим Карло Педретти, пытались установить хронологический порядок и датировку многих страниц, но эта задача весьма сложная еще и потому, что Леонардо иногда возвращался к старым, давно отложенным тетрадям и принимался делать в них новые записи, если находил свободное место[203]203
  Pedretti, Commentary.


[Закрыть].

___

Леонардо довольно рано принялся записывать мысли, которые казались ему полезными для занятия искусством или инженерными науками. Например, в ранней тетради, начатой в 1487 году (сейчас она известна как Парижский манускрипт B), есть рисунки, изображающие предположительно подводные лодки, малозаметные корабли с черными парусами и паровые пушки, а также архитектурные наброски церквей и проекты идеальных городов. Более поздние записные книжки свидетельствуют о том, что Леонардо стал больше удовлетворять собственное любопытство, и эти бескорыстные изыскания, в свою очередь, переросли в более глубокие научные исследования. Теперь его занимал не только вопрос о том, как все устроено, но еще и почему оно устроено так, а не иначе[204]204
  Clark, 110.


[Закрыть].

Хорошая бумага стоила дорого, и Леонардо старался использовать все края и углы большинства листов, втискивая как можно больше текста и рисунков на каждую страницу и помещая рядом, казалось бы, никак не связанные между собой темы и предметы. Часто он возвращался к какому-нибудь листу спустя несколько месяцев или даже лет и приписывал свежую мысль, – точно так же, как возвращался к “Святому Иерониму”, а позднее и к другим своим картинам, чтобы уточнить или исправить какую-нибудь деталь. Ведь он продолжал развиваться, обретать новые знания и мастерство.

Иногда оказавшиеся рядом предметы и темы удивляют тем, что, на первый взгляд, не имеют между собой ничего общего, и в некоторой степени их соседство действительно произвольно. Мы видим, как ум и перо Леонардо перескакивают с какого-нибудь принципа механики на завитки волос и завихрения водяных потоков. Затем он принимается рисовать чье-то лицо и некое замысловатое устройство, потом переключается на анатомический этюд, и все это сопровождается пояснениями или размышлениями, записанными зеркальным способом. И все же эта пестрая мешанина очень нас радует, потому что позволяет подивиться красоте многогранного ума, который вольготно, не ведая оков и преград, блуждает по разным искусствам и наукам и попутно осознает, что все в мире связано.

Красота такой тетради в том, что Леонардо доверял ей свои полусырые мысли, недоношенные идеи, недоделанные наброски, еще не продуманные до конца заготовки для будущих трактатов. Все это вполне отвечало привычкам Леонардо: он давал своему воображению полную волю, чтобы строгие правила и четкий порядок не мешали набредать на блестящие находки. Время от времени он заявлял, что намеревается перебрать и упорядочить разрозненные записи и издать книгу, но в итоге оказался не способен на это – как не способен был и закончить некоторые свои произведения искусства. Точно так же, как Леонардо поступал со многими картинами, он подолгу возился с черновиками трактатов, периодически вносил кое-какие дополнения и уточнения, но так и не признал эти записи готовыми к публикации.