Текст книги "Конец игры"

Глава вторая

Его звали Римо. Иранское солнце этой зимой почти совсем не грело, тем более, что он был одет только в тонкую черную майку с короткими рукавами и легкие хлопчатобумажные брюки.

Кто-то когда-то сказал ему, что зима в Иране такая же, как в Монтане, и что в древние времена, до прихода ислама, жители этого края верили, что в аду холодно. Но потом они отреклись от религии зороастризма и приняли веру пустыни, веру пророка Мохаммеда, который жил там, где солнце выжигает всякую жизнь на раскаленном песке, и в конце концов, как и последователи всех религий, чьи пророки начинали свой путь в пустыне, они начали верить, что в аду жарко.

Но иранский холод не волновал Римо, а адово пекло не волновало людей, за которыми Римо следил, потому что все они были твердо уверены, что отправятся прямо в рай, когда придет их время. Их спины были покрыты толстыми шерстяными одеялами, а руки протянуты к теплым желтым мерцающим языкам пламени, а голоса их что-то негромко распевали на фарси.

Часовые, расставленные в нескольких футах друг от друга, вглядывались в черную тьму и говорили себе, что тоже обретут рай, хотя и не столь гарантированно, как те люди, что сидят вокруг огня.

Римо видел, что часовые напрягают мышцы, чтобы уменьшить ощущение холода, – они и понятия не имели, что если и есть худший способ согреть себя, так именно этот.

Холод был реален – всего три градуса выше нуля, а ветер стремился выдуть из-под одежды последние остатки тепла человеческих тел, но Римо был вне этого холода, вне этого ветра.

Он дышал медленнее, чем любой из людей у огня, он вбирал в себя меньше холода и выпускал меньше тепла с выдыхаемым воздухом – тонкая былинка человеческого спокойствия, страдающая от холода не больше, чем высокая трава вокруг, доходящая ему до бедер. Он стоял так спокойно и неподвижно, что обломок скалы привлек бы больше внимания в непроглядном мраке этой ночи.

Люди, сидящие вокруг костра, пытались приглушить собственные ощущения и тем самым победить чувство холода. Римо выпустил свои ощущения на свободу. Он чувствовал, с каким трудом растет трава, цепляющаяся корнями за каменистую, пыльную почву, из которой все питательные вещества вымывались в течение многих тысяч лет. Он чувствовал, как дрожит часовой, прислонившись к стволу сухого дерева, он чувствовал, как его дрожь уходит в землю через подошвы тяжелых сапог, а по земле доходит до него, Римо. Он чувствовал запах мяса и лимонов, исходящий изо рта людей, пообедавших тем и другим несколько часов назад. А из маленького костра до него доносились звуки лопающихся и обращающихся в пламя и дым мельчайших клеточек дерева.

Пение прекратилось.

– Теперь будем говорить по-английски, о возлюбленные, – донесся голос предводителя. – Мы отдаем свои жизни, жертвуем ими во имя борьбы против Верховного Сатаны, и потому мы должны говорить языком Верховного Сатаны. В Соединенных Штатах нас ждут тысяча кинжалов и тысяча сердец, готовых войти во врата рая.

– Тысяча кинжалов и тысяча сердец, – эхом отозвались голоса.

– Мы все жаждем завершить наш жизненный путь на земле и обрести жизнь вечную. Мы не боимся ни пуль, ни самолетов, ни каких-либо иных изобретений Верховного Сатаны. Наши братья ушли раньше нас и взяли с собой много жизней неверных. Теперь и мы тоже пустим кровь Верховному Сатане. Но нам дарована более высокая честь, ибо мы пустим самую важную, самую ценную кровь. Мы целимся в голову змея. В президента. Мы понимаем, что никто и ничто не может избегнуть гнева Аллаха.

– Аллах Акбар! – пропели молодые люди, сгрудившиеся вокруг костра.

– Мы организуем группы из студентов, а потом, подобно волне праведного гнева, мы понесем с собой бомбы, которые поразят Верховного Сатану прямо в голову. Мы понесем бомбы в толпе. Мы устроим взрывы на улицах. Мы превратим всю страну Верховного Сатаны в обитель его собственной смерти.

– Аллах Акбар! – снова пропели молодые люди. – Господь велик!

И тогда во мраке иранской ночи, среди завываний неистового ветра, раздался голос, ответивший им по-английски.

– Господь велик, но вы, тряпичные головы, вы – ничтожны.

Молодые люди в плотных шерстяных одеялах огляделись по сторонам. Кто сказал это?

– Настало время игры в высшей лиге, вы – пожиратели ягнят, – вновь раздался голос во мраке ночи. – Хватит разогреваться песнями и убеждать себя, что можете врезаться на грузовиках, начиненных взрывчаткой, в дома, где спокойно спят мирные люди. Настало время настоящих мужчин, работающих в ночи. В одиночку.

– Кто это сказал?

Голос оставил этот вопрос без внимания. Вместо ответа он произнес:

– Сегодня ночью вам не будет позволено лгать самим себе. Сегодня ночью прекращаются ваши песнопения. Драка Микки Мауса с Али-бабой окончена. Сегодня вы играете в высшей лиге и играете один на один. Вы и я. Забавно, правда?

– Стреляйте! – заорал предводитель.

Часовые, онемевшие от холода, ничего не видели. Но им приказали стрелять. Тишину ночи прорезал треск очередей из стволов «Калашниковых» – невежественные крестьянские парни исполняли немудреную работу: жали пальцами на спусковые крючки.

После резкого грохота наступившая тишина показалась особенно звеняще-непроницаемой. Все слышали треск выстрелов, но никто не слышал голоса человека, говорившего во мраке.

Предводитель почувствовал, что может потерять свою власть над группой, и громко провозгласил:

– Трусы прячутся во мраке? Любой дурак умеет говорить.

Молодые люди рассмеялись. Предводитель понял, что они снова в его власти. Он уже многих отправил туда, где их ждал конец, и знал: чтобы заставить человека врезаться на грузовике, начиненном динамитом, в здание, надо быть рядом с этим человеком вплоть до того самого момента, когда он садится за баранку. Ему надо непрестанно твердить про райское блаженство. Ему надо помочь накинуть на плечи покрывало, какое надевают правоверные, когда решают отдать жизнь во имя Аллаха, а потом надо поцеловать его – и этим поцелуем доказать, что все правоверные любят его. А потом надо быстро отойти в сторону, как только он нажмет на газ.

Предводитель уже многих, отправил прямой дорогой в рай, и они взяли с собой многих врагов благословенного имама, великого аятоллы.

– Выходи из темноты, ты, трус! – крикнул он снова. – Дай нам на тебя посмотреть. – Его последователи вновь рассмеялись. Он обратился к ним: – Видите, благословенные! Только те, кто несет поцелуй рая на устах и Аллаха в глазах, могут оценить меру мужества в этом мире. Вы непобедимы. Вы одержите верх.

Последователи закивали. В этот момент каждый из них ощущал, что ему не нужен даже жар огня – так переполняла их пламенеющая сила правого дела.

– Я скажу вам, что этот голос вполне мог быть голосом самого Сатаны. И взгляните, насколько он беспомощен. А вспомните, каким грозным он казался вам, когда прозвучал во мраке.

Молодые люди снова закивали.

Предводитель продолжал:

– Мы один сильны в этом мире. Сатана только кажется сильным, но он, как и этот шум в ночи, лишен всякого смысла. Власть Сатаны – это лишь иллюзия, такая же непрочная вещь, как и стремление неверных к миру. Мир есть только в раю. А мир на земле – это победа ислама во всем мире.

– Не-а, я так не думаю.

Голос был тот же, но на этот раз он сопровождался видением. У видения, явившегося в холоде ночи, было бледное тело, высокие скулы и темные глаза. У него были широкие запястья, а из одежды – только майка с короткими рукавами и легкие брюки. Оно не дрожало ни от холода, ни от страха.

Оно заговорило:

– У меня для вас плохие новости, ребятки. Я – реальность, присланная к вам из Америки без наилучших пожеланий.

– Исчезни, видение! – возгласил предводитель.

Римо рассмеялся. Он вышел туда, где свет огня осветил его получше. Все глаза следили за ним. Потом он протянул руку, ухватил одного из иранских фанатиков за подбородок, оттащил его от огня и исчез вместе с ним во мраке ночи.

– Видите, – произнес предводитель. – Видение. А теперь оно исчезло.

Но все услышали негромкий щелчок – словно бы треснула тонкая стеклянная трубка.

– Оно исчезло, – стоял на своем предводитель.

Из мрака ночи по направлению к костру прикатилось, подскакивая, что-то, немногим больше футбольного мяча; оно оставляло за собой темный влажный след. Оно было с волосами.

Молодые люди сначала посмотрели на этот предмет, потом – на предводителя. Они поняли теперь, что это был за треск. Это был треск шейных позвонков. К ним из мрака ночи вернулась голова.

Но в тот момент, когда они посмотрели на предводителя, он вдруг исчез вместе с прошлым видением во мраке ночи.

Римо чувствовал, как его жертва дергается под толстым шерстяным одеялом, и сделал так, чтобы одеяло из средства защиты превратилось в путы, мешающие предводителю двигаться. Он играючи пронес своего спутника мимо часовых, слегка пошлепывая его, – с такой же легкостью, с какой искусный повар раскручивает над головой тесто для пиццы.

Отойдя подальше от костра и от часовых, Римо опустил предводителя на землю.

– Добрый вечер, – вежливо поприветствовал он его. – У меня для вас сообщение. В Белый Дом посторонним вход воспрещен.

– Мы не несем зла американцам. Мы не несем им никакого зла.

– Лгать нехорошо, – укоризненно произнес Римо. – Лгуны лишаются теплой одежды.

Он сорвал с плеч предводителя шерстяное одеяло, а заодно сломал ему руку. Он знал, что рука у парня сломана, потому что теперь тот пытался согреться, орудуя только одной рукой.

– А теперь уясни для себя одно: в Белый Дом – посторонним вход воспрещен. К президенту Соединенных Штатов – посторонним вход воспрещен.

Предводитель кивнул.

– А почему к нему вход воспрещен? – терпеливо спросил Римо.

– Потому что он не Верховный Сатана? – предположил иранец.

– Мне наплевать на то, что происходит под этими тряпками, которые покрывают ваши головы. Называйте его Всеверховнейшим Сатаной, если вам так нравится. Черт побери, можете называть его Бичом Божьим, если вам так хочется. Но уясни для себя одну вещь, и пусть она прочно угнездится у тебя в мозгу. Вы не станете убивать американского президента. Знаешь почему?

Иранец покачал головой Римо снял с него рубашку.

– Скажи почему. Скажи почему. Скажи почему! – в отчаянии крикнул тот и потянулся за рубашкой.

– Потому что, – ответил Римо. – Вот почему.

Он подержал рубашку на вытянутых руках, потом накинул ее собеседнику на плечи. За рубашкой последовало шерстяное одеяло.

– А теперь послушай вот еще что. Никакие вы не представители Бога на земле. Вы – ничтожные людишки и были такими тысячу лет. Со всеми этими вашими разговорами о богоизбранности вы наткнулись на нечто такое, что сумело обнаружить ваш лагерь в вашей стране, чего не коснулись ни пули ваших часовых, ни холод вашей зимы. Передохни немного. Ты знаешь старые легенды?

– Некоторые из них, – ответил иранец.

Он крепко вцепился в одеяло, надеясь, что больше его не отнимут.

– Ты когда-нибудь слышал о Синанджу?

– Новый американский самолет?

– Нет, Синанджу – это нечто старое. Очень старое.

– Люди шаха? – спросил иранец.

– Теплее, – сказал Римо. – Но не последнего шаха, Старого шаха. Давным-давно. Раньше Мохаммеда.

– Ах, старые шахи. Синанджу – слуги смерти. Но они все ушли. Они ушли давным-давно. Кир, Дарий. Люди Синанджу ушли вместе с великими императорами древности.

– Синанджу по-прежнему здесь, – сообщил ему Римо.

– Ты – Синанджу?

– Итак, ты слышал? – спросил Римо.

– Старинная легенда гласит, что люди из Синанджу были самыми великими в мире убийцами-ассассинами, и они защищали шахов в древности. Ты – Синанджу?

Римо не ответил. Он позволил иранцу убедиться, что холод не мешает ему носить майку с короткими рукавами. Он позволил иранцу почувствовать, как всего одна тонкая рука поднимает его в воздух. Он позволил иранцу найти ответ на свой вопрос в своих собственных ощущениях.

– Но Синанджу на Востоке. А ты с Запада.

– Неужели ты такой дурак? – нараспев спросил Римо. – Неужели ты не видишь, что холод не причиняет вреда моему телу? Неужели ты не видел, как ночь вернула вам оторванную голову? Неужели ты не видишь, как один человек держит тебя на весу? Как ребенка.

– Так ты Синанджу? – с присвистом повторил иранец.

– Уж будь уверен, ты, задница в шерстяном одеяле, – заверил его Римо.

Этой фразе не хватало ритма, но ему эта страна ужасно не нравилась и хотелось отсюда поскорее убраться. Вот наконец он своими глазами увидел эту сказочную страну Персию, а она жутко воняет. В этой стране канализация никогда не работала как следует.

– Синанджу возвращается, – произнес предводитель фанатиков – А шах вернется?

– Это меня не касается, – ответил Римо. – Я тебе сказал. Меня не волнует, во что вы верите. Но вы не станете пытаться убить американского президента. Слышишь? Вход воспрещен. Повторяй за мной. Вход воспрещен.

– Вход воспрещен.

– Можете найти себе другого Верховного Сатану, если вам так этого хочется. Меня это не волнует. Бегайте по своим улицам и вопите во все горло. Бегайте вокруг собственных посольств и взрывайте их. Делайте все что хотите, но Америка – это ни-ни.

– Ни-ни, – повторил иранец.

– Хорошо, – удовлетворенно произнес Римо. – Каждой группе, с которой ты будешь говорить, каждой группе, которую вы намереваетесь послать в Штаты, ты передашь предостережение Синанджу. Американский президент – это ни-ни. А если вы не послушаетесь, то Синанджу вернется, и мы подвесим ваши головы, как в давние времена подвешивали цветы.

– Что?

– Головы, как ягоды, – сказал Римо.

– Не понимаю, – отозвался предводитель.

– Головы, как грибы, – Римо пытался подыскать нужное слово. – У вас что, нет легенды о том, как мы подвешиваем ваши головы, как грибы?

– Разбрасываете их по земле, как дыни по бахче, – подсказал иранский предводитель.

– Точно! – обрадовался Римо. – Точно. Как дыни по бахче.

И он на короткое время подвесил иранца вниз головой, держа его за ноги, чтобы лучше дошло. Разумеется, иранец помнил эту легенду лучше, чем Римо. Римо, как правило, пропускал мимо ушей легенды и сказки Персии – той Персии, которая потом стала Ираном, – потому что у него, как правило, не было никакого желания сюда приезжать. И он, разумеется, как правило, был прав в этом своем нежелании. Иран воняет. Персия, вероятно, тоже воняла. Легенды обычно представляются более красивыми, когда их рассказывают, чем когда видишь их воочию.

Предводитель вернулся к костру, получив дальнейшие указания.

Всю ночь, пока молодые иранские богомольцы-добровольцы ежились, пытаясь согреться в своих шерстяных и меховых одеждах, пытаясь не допустить до своих тел холод, они думали о нем – о том, кому не нужна одежда. Они думали о голосе во мраке ночи. Они думали о голове, разлучившейся с телом.

Просто смерть – это одно. Но смерть, притаившаяся во мраке ночи, – это совсем другое. Их научили не бояться смерти. Тысячи их друзей погибли как камикадзе во время войны с Ираком. Разумеется, их друзья кричали и пели, несясь навстречу смерти. Но то, с чем встретились они сегодня, – это не славная смерть. Это ночь. И она знает все. Она здесь. Всегда здесь. Она приходит в свое время, и она придет за ними.

Они шепотом говорили себе, что это Верховный Сатана, и хотя все они горели желанием погибнуть в борьбе с Верховным Сатаной, встреча с настоящим Верховным Сатаной – это что-то совсем иное.

Утром предводитель негромко обратился к ним. Он говорил шепотом, и их уши напряженно вслушивались в этот тихий шелест слов над остывшими углями костра. Он сказал, что вовсе не Верховный Сатана – владыка прошедшей ночи. Это был тот, кто явился из времен шахов древности, из времен раньше Мохаммеда, тот, чьим основным занятием была смерть – такая смерть, когда головы катятся по земле, как дыни по бахче, как это случилось прошедшей ночью.

Один из преданных, родом из Кума, слышал о людях, творящих смерть именно таким образом. Но это люди с Востока, а видение было белым.

– Синанджу, – негромко произнес предводитель. – Видение было из Синанджу.

И он стал говорить дальше. Он сказал, что есть только один способ спастись от этого видения, а именно: не причинять вреда и даже не думать о том, чтобы причинить вред американскому президенту. Они не поедут в Америку и не станут сколачивать банды героев-самоубийц, которые нанесут удар в змеиную голову Верховного Сатаны. Вместо этого они нанесут удар по какому-нибудь другому Верховному Сатане. Быть может, соседи-арабы это более удобная мишень. В Бейруте всегда можно покончить с собой, взорвав бомбу. Кувейт – это просто жемчужина для тех, кто желает убить кого-нибудь, кто подвернется под руку. А в Эр-Рияде, в Саудовской Аравии, полно богатых арабов, которых можно зарезать, забить до смерти и, конечно же, взорвать в их собственных спальнях, и даже в Мекке – в святыне из святынь.

Предводитель обвел взглядом молодые лица вокруг догоревшего костра. Ни один голос не возвысился, чтобы призвать к возобновлению войны против Верховного Сатаны, живущего в Вашингтоне, округ Колумбия, США.

Кроваво-красное солнце освещало иссохшее утро, и прямо из этого солнца раздалось посвистывание.

– Доброе утро, – произнес человек, появившийся прямо из-за линии горизонта.

Это был человек, но его лицо было лицом видения прошедшей ночи. Он улыбался, и хотя на нем была лишь майка с короткими рукавами и легкие брюки, казалось, он не замечает холода.

Если бы хоть один из них бросился бежать, они бы все пустились наутек. Но они сидели у костра, как пригвожденные к месту.

– Вы, милашки, будете сопровождать меня до Тегерана, а там вы вручите мне один из ваших идиотских пластиковых цветочков, скажете мне, что я отправляюсь в рай, а потом впихнете меня в самолет компании Пэн-Эм и отправите меня отсюда к черту.

Это было лучшее из всего того, что они услышали за это утро. Римо тоже подумал, что у него получилось неплохо. Особенно про «отсюда к черту».

К восходу следующего дня он уже был в Атланте, в пентхаусе отеля «Пичтри Плаза», и все пытался вспомнить мелодию, которую насвистывал накануне в иранской пустыне.

Он решил, что неплохо справился с заданием. Ему понравилась та его часть, в которой он прибег к мистике. У него всегда бывали проблемы с мистикой, но на этот раз, кажется, сработало.

– Ну? – донесся скрипучий голос из самой большой комнаты просторного гостиничного номера.

– Прошло чудесно, – откликнулся Римо. – Как по волшебству. Все как ты говорил.

Он услышал легкий свист выдыхаемого воздуха, а потом:

– Конечно, все прошло хорошо.

Римо вошел в комнату. Тщедушный хилый человечек сидел посреди комнаты в мерцающем и переливающемся желтом утреннем кимоно. Жидкие пряди белых волос, как нимб, обрамляли желтое азиатское лицо, обтянутое кожей, напоминающей пергамент. Косматая борода колыхалась в такт движению губ.

– Я сказал тебе, что надо делать, – произнес старик. – Я выразился ясно. Разве что-то было неясно?

– Ага, точно, – подтвердил Римо. – Ты выразился ясно. Но, понимаешь, ты все время называл Иран Персией и говорил о шахах древности и о том, как чтили они Дом Синанджу, ну и, сам знаешь.

– Может быть, я и не знаю, но я выясню, – сказал Чиун, правящий Мастер Синанджу, наставник Римо, в очередной раз уловивший первый дымок огня неблагодарности.

– Ты был прав, – сказал Римо. – Легенды там все еще живы – о Синанджу и о шахах древности. Все еще живы.

– А почему бы им не быть там до сих пор живыми? – спросил Чиун.

Голос его был ровным и холодным, кик первый лед, сковавший пруд.

– Правильно, – попытался успокоить его Римо. – Ты был прав.

– Совсем не правильно, – отпарировал Чиун. – Ты совсем не прав. Я лучшие годы своей жизни ассассина посвятил тому, чтобы обучить хоть чему-нибудь белого человека, а он все-таки удивляется, что то, что я ему говорю, обстоит так, как я говорю. Удивляется! Разве тебя удивляет, что на тебя не действует холод или что мир может начать двигаться медленнее у тебя перед глазами? Разве тебя удивляет, что руки твои обладают той силой, какую вселенная предначертала иметь человеку?

– Нет, папочка, – негромко подтвердил Римо.

– И тем не менее слава Синанджу, то, что в былые времена великий Дом ассассинов пользовался должным уважением среди цивилизованных народов, удивляет тебя. Персы помнят своих ассассинов. Американцы не помнят ничего, им даже незнакомо чувство благодарности.

– Я очень благодарен тебе, папочка, за все, чему ты меня обучил.

– Ты – худший из белых.

– Когда дело доходит до знания что есть, чего нет, то тут никто не может с тобой сравниться, – сказал Римо. – Я никогда не подвергал это сомнению. Ни разу.

– Французы вполне приемлемы, хотя они и не моются. Итальянцы – да, даже итальянцы вполне приемлемы, хотя у них изо рта плохо пахнет. Даже британцы. И тем не менее я обречен судьбой на то, чтобы у меня был ученик-американец. Гибридный белый, результат смешения кровей. И все же я дал ему все, не жалея сил и не жалуясь. Твое сумасшедшее правительство заключило со мной контракт, а потом всучило мне что-то вроде вот этого, – он ткнул пальцем в Римо, – и потребовало, чтобы я превратил это в ассассина. Мне следовало тогда же вернуться домой. Меня бы никто не осудил. Я мог бы просто сказать, что этот бледный кусок свиного уха слишком уродлив, чтобы я мог находиться в его присутствии, а потом мне надо было просто уйти от тебя и навсегда покинуть эту страну идиотов. Но вместо этого я остался и начал тебя обучать. И что я получаю в ответ? Неблагодарность. Удивление, что то, что я говорю, – есть истина.

– Все, что я хочу сказать, – попытался объяснить Римо, – это то, что старые легенды со временем, ну, как бы это сказать – окутываются ореолом славы.

– Конечно. А как иначе можно относиться к грозному величию славы Дома Синанджу? – вопросил Чиун.

Римо сел прямо перед Чиуном. Старик слегка развернулся внутри своего кимоно – теперь он смотрел в противоположную сторону.

– Папочка, – обратился Римо к чиунову затылку. – Я почитаю Дом Синанджу, потому что и сам я – часть Синанджу. Я его неразрывная составная часть. Но весь остальной мир не придерживается столь же высокого мнения о наемных убийцах. И то, что Синанджу помнят в Иране спустя много столетий, мне воистину доставило удовольствие... да, доставило удовольствие.

Римо понравилась эта фраза Он решил, что очень ловко вывернулся из столь щекотливого положения.

Чиун некоторое время сидел тихо. Потом он снова повернулся и посмотрел на Римо. Сработало! Римо так удивился, что даже не смог припомнить, было ли еще когда-нибудь так, чтобы до Чиуна дошли его объяснения и извинения. Надо бы запомнить, как именно у него это сегодня получилось. Он почувствовал себя увереннее и улыбнулся.

– А ты не забыл сказать им про головы, валяющиеся на земле, как дыни на бахче, или ты просто сказал «фрукты»? – задал вопрос Чиун.

– Я дошел до дынь, – ответил Римо.

– Ты забыл про дыни! – воскликнул Чиун, и костлявый палец с длинным заостренным ногтем вылез из-под кимоно и уставился вверх, в потолок многокомнатного пентхауса в отеле «Пичтри Плаза». Чиун хотел придать особую значимость своим словам. – Если бы ты слушал меня внимательнее, то не забыл бы про дыни. Ты бы вспомнил про головы, разбросанные по земле, как дыни по бахче. Ты бы лучше выполнил свое задание. Но с какой стати кто-то должен меня слушать? Невозможно ничему научить человека, который думает, что знает все.

– Конечно же, я не знаю всего, – запротестовал Римо.

– А я знаю, – отрезал Чиун.

И на этой ноте он закончил свою речь утверждением, что Римо должен слушать все, что ему говорят, в будущем – так, как должен был бы слушать в прошлом.

Чиун представлял собой не единственную проблему, с которой Римо пришлось столкнуться после исполнения иранского задания. У портье в гостинице его ждало сообщение. Ему звонила тетя Кэтрин. А значит, Римо должен был позвонить по известному ему номеру – такому, звонок по которому автоматически включал кодирующее устройство, исключавшее подслушивание.

На его звонок ответили далеко к северу от того места, где он сейчас находился. Трубку сняли в санатории, стоявшем на берегу залива Лонг-Айленд. В штаб-квартире.

– Где вы пропадали? Римо, Белый Дом в отчаянии. Мы обещали обеспечить его охрану в течение ближайшего, самого критического месяца, а потом вы вдруг взяли и пропали.

– Они имеют охрану, – ответил Римо. – Лучшую охрану, какую только можно вообразить.

– Римо, Белому Дому пришлось окружить все здание, перегородить все подходы к нему бетонными баррикадами, чтобы не дать подъехать грузовикам, начиненным взрывчаткой. А это значит, что они публично перед всем миром признали свою слабость. Но мы знаем, что есть группы добровольцев, которые готовы расстаться с собственной жизнью, но убить президента США. Мы не можем остановить их, используя обычные силы наших спецслужб. Вы заверили нас, что президент будет в безопасности. Где вы сейчас?

– Дома. Точнее, в таком месте, которое служит мне домом на этой неделе.

– А как насчет охраны президента?

– У президента самая лучшая охрана, какая только может быть, – ответил Римо.

– Но он ее не видит. Где охрана?

– Если он ее не может видеть, это еще не значит, что ее нет.

– Пожалуйста, не становитесь корейцем, когда разговариваете со мной, Римо. У нас проблемы с иранскими камикадзе, поклявшимися убить президента.

– Смитти, – с величайшим терпением произнес Римо. – Не волнуйтесь вы об этом, ладно? Об этом уже позаботились.

Доктор Харолд В. Смит, говоря с Римо, видел перед собой только телефонный аппарат. Раз Римо сказал, что об этом позаботились, то значит, об этом позаботились и говорить не о чем, и теперь Смит хотел побыстрее прервать разговор. Если говорить по этой линии дольше, чем это действительно необходимо, то увеличивается риск подслушивания, не взирая ни на какие шифровальные устройства, а в последние дни Смит все больше и больше беспокоился о сохранении секретности своей организации, КЮРЕ.

За те годы, что Харолд В. Смит руководил КЮРЕ, он очень постарел. Рука была уже не столь тверда, да и движения не столь проворны. Даже широта мысли немного притупилась. Но что на самом деле постарело – так это его дух. Он устал.

Может быть, причина была в том, что когда организация только-только создавалась, с ней было связано так много надежд. Секретное агентство, которое должно было работать вне рамок конституции борясь с врагами Америки. В один прекрасный день общество должно было полностью избавиться от преступников. Это была великая цель, но ее так и не удалось достичь. Неустанная борьба КЮРЕ позволяла держаться с преступным миром на равных, а когда для усиления в борьбу был введен Римо, который должен был наказывать тех, кто тем или иным образом избежал законного наказания, то какого-то принципиального улучшения все равно не произошло. Лодка тащила много воды. Это было не движение вперед, а просто вопрос выживания, – и все это вместе взятое превратило Смита в усталого старого человека, который слишком о многом беспокоится.

Но за все эти годы еще ни разу не было так, чтобы Римо сказал, что о чем-то позаботились, если об этом не позаботились.

– Хорошо, – сказал Смит. – Я сообщу ему.

Он положил трубку и выглянул в окно – окна санатория Фолкрофт позволяли видеть то, что происходит снаружи, но не позволяли снаружи заглянуть внутрь. Вода в заливе Лонг-Айленд пенилась, темные тучи клубились в небе, а яростные порывы ветра прижимали неразумные парусники к берегу – туда, где им следовало бы быть уже час назад. Во рту у Смита пересохло. Он посмотрел на свою руку. Она была в пятнах – это от старости. Наставник Римо тоже стар, но на вид совершенно не стареет. И Римо, похоже, не стал старше ни на один день. А он, Смит, состарился. Но волновало его не старение тела, а то, что сознание стареет быстрее. Он уже не надеялся на себя.

Он выдвинул ящик стола, снял трубку маленького красного телефона и принялся ждать. Он узнал голос. Так, как узнало бы его и большинство американцев. Это был голос президента.

– Сэр, – сказал Смит. – Обо всем позаботились.

– Но где он? Я его не видел.

– О деле позаботились. Эти бетонные баррикады, воздвигнутые против грузовиков, больше не нужны.

– Предполагалось, что вы пошлете его сюда, чтобы он охранял меня. Я его не видел, – повторил президент.

– Он справился с делом, сэр.

– Я понимаю, что это звучит глупо, но он что, может становиться невидимым?

– Я не знаю. Он может предугадать направление взгляда, но ничего определенного я сказать не могу, – ответил Смит.

– А старик – тот еще лучше, так?

Президент часто задавал этот вопрос. Ему нравилось слышать, что есть на свете человек, которому но меньшей мере восемьдесят лет и который превосходит по своему мастерству ужасного ассассина-убийцу, состоящего на службе у Смита. Президент даже не знал, что ассассина зовут Римо, а его наставника – Чиун.

– Во многих отношениях старик лучше, – подтвердил Смит.

– Ему не меньше восьмидесяти, так?

– Да, сэр.

– И вы говорите, что мы в безопасности?

– Вам не угрожают грузовики, начиненные взрывчаткой, и люди, которые готовы пожертвовать своей жизнью, чтобы убить вас.

– Ну, ладно. Это меня устраивает. А старик тоже говорит, что мы в безопасности?

– Я не уверен, что он участвовал в этом деле, – признался Смит.

– А он регулярно занимается спортом? Я – регулярно. У него есть какой-нибудь свой комплекс упражнений, чтобы оставаться в такой чертовской форме?

– Есть, но это что-то такое, о чем мы с вами не знаем. Они тренируют не мускулы.

– Они творят чудеса, черт побери. Знаете, самое трудное в этом деле – это никому не проболтаться о них.

– Знаем только вы и я, – напомнил ему Смит. – Представляете, что было бы, если бы стало известно, что правительство взяло на службу эту парочку? Представляете, что будет, если станет известно о существовании моего агентства?

На другом конце телефонной линии раздался смешок.

– Да, представляю, что сделала бы пресса! Уж они бы пустили нам кровь и безумно бы этим насладились.

Президент повесил трубку, а Смит отметил про себя, что, по крайней мере, человек в Белом Доме не изменился. Он не таил зла против журналистской братии, для которой нет лучшего лакомства, чем президентская печенка, даже если ради того, чтобы до нее добраться, придется развалить всю страну.

Смит убрал телефон и снова взглянул в окно на залив Лонг-Айленд.

Никто не изменился. Ни Римо, ни Чиун, ни президент.

Только Смит. Мрачный молодой человек с кислым и желтым, как лимон, лицом и достижимой целью превратился в мрачного старика с кислым и желтым, как лимон, лицом и достижимой целью.