Текст книги "Жизнь или смерть"

Детектив не мог тратить время на бессмысленные расспросы, и Римо покинул отель, продолжая возмущаться насилием, уличной преступностью и незащищенностью рядовых граждан. К сожалению, ему не удалось пройти под окнами Томалино – этот участок тротуара был оцеплен полицейским кордоном.

Внутри оцепления на асфальте дыбилась бесформенная груда, накрытая простыней.

Римо не принял лишь одной меры предосторожности: не стер отпечатки пальцев с предметов в комнате, где переодевался. В этом не было никакой необходимости: полиции никогда не удастся обнаружить его отпечатки ни в одной картотеке, тем более в ФБР. Никто не хранит отпечатков пальцев человека, чья смерть засвидетельствована документально.

Глава 3

Отвечая на вопросы вашингтонских газетчиков, пресс-секретарь президента был сосредоточен, но не казался обеспокоенным. Конечно, обвинения весьма серьезны, и ими займется министерство юстиции. Нет, это не новый Уотергейт, сообщил пресс-секретарь с бодрой улыбкой. Еще вопросы есть?

– Да, – заявил какой-то репортер, поднимаясь с места. – Власти Майами-Бич обвиняют центральное правительство в том, что оно пытается сфабриковать против них ложное обвинение.

– Подобное обвинение не предъявлено в общенациональном масштабе, – парировал пресс-секретарь.

– Но может быть предъявлено в любой момент. Говорят, у них есть достоверные сведется, что организация под названием Лига по благоустройству Флориды – на самом деле особая спецслужба, занимающаяся тайным и незаконным сбором информации в пользу правительства, в том числе прослушиванием телефонных разговоров и установкой подслушивающих устройств. – Этим займется министерство юстиции.

Но репортер не унимался.

– Сегодня утром прибывшие в помещение Лиги в Майами-Бич сотрудники местного шерифа обнаружили там документы, вскрывающие ее связи с Национальной лигой по благоустройству в Канзас-Сити, штат Миссури. Выяснилось, что эта контора финансируется за счет субсидий, выделяемых правительством США на образование. Похоже, мало кому удалось получить образование на эти деньги, тем не менее только в Майами в прошлом году Лигой израсходовано более миллиона долларов. Что все это значит?

– Только то, что и по этому делу будет проведено тщательное расследование.

– И еще одно. Есть опасения, что наше государство занимается устранением своих же собственных граждан. Сотрудник Лиги по благоустройству Флориды, некто Джеймс Буллингсворт, был найден мертвым, с шилом в ухе.

По свидетельству муниципальных властей Майами-Бич, накануне убийства кое-кто видел, как он потрясал записной книжкой, заявляя, что станет теперь важной фигурой в политической жизни города. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Ничего нового. Мы определенно займемся также и этим вопросом. Я имею в виду, что министерство юстиции самым тщательным образом изучит все имеющиеся факты.

– Если верить обвинениям, выдвигаемым властями Майами-Бич, департамент юстиции сам замешан в этих делах.

– Дело местных властей небольшого городка во Флориде не является главной заботой Уайтхолла, – произнес пресс-секретарь, с трудом скрывая раздражение.

– Тогда скажите, что это за тайная организация – Фолкрофт, – спросил репортер. – Кажется, именно она стоит за всей этой историей.

– Джентльмены, я считаю подобные вопросы неуместными. Министерство юстиции ведет расследование. Вы знаете, как связаться с министром.

– Я-то знаю, как связаться, да вот выйдет ли он на связь? – съязвил репортер, и вся газетная братия дружно заржала.

Пресс-секретарь выдавил из себя улыбку.

В Овальном кабинете Белого дома президент смотрел прямую трансляцию пресс-конференции. При слове «Фолкрофт» его лицо приобрело мертвенно-бледный оттенок.

– У нас правда есть нечто подобное, господин президент? – спросил помощник, пользующийся полным доверием босса.

– Что? – переспросил президент.

– Организация под названием «Фолкрофт»?

– Я, по крайней мере, о такой не слышал, – ответил президент. И формально он говорил чистую правду.

Тем временем за несколько сот миль от Вашингтона, в научном центре санатория Фолкрофт на Лонг-Айленде, одни из социологов, услышав по радио название своей организации, вдруг спросил:

– А мы случайно не имеем отношения к этой заварушке в Майами-Бич?

Коллеги поспешили заверить его, что это невозможно, что имеется в виду какой-то другой Фолкрофт, но уж никак не их центр, известный своими исследованиями в области изменения социальных моделей и их влияния на психологию индивида в индустриально-аграрном обществе.

– А разве та субсидия на образование, выделенная Канзас-Сити, не наша? – не унимался любознательный ученый.

– Трудно сказать, – ответил ему один из коллег. – Почему бы вам не спросить доктора Смита?

Стоило любопытному социологу услышать имя директора санатория Фолкрофт, как он не смог сдержать улыбки, представив этого тощего, известного свой бережливостью джентльмена.

– И верно, – согласился он. – Невероятно, чтобы мы имели отношение к скандалу в Майами-Бич. Разве можно вообразить, будто доктор Смит замешан в чем-нибудь подобном?

И все засмеялись, поскольку хорошо знали, что доктор Харолд В. Смит экономит каждый пенни и не одобряет даже рискованных шуток, не говоря уже о политическом шпионаже.

А доктор Смит не обедал в тот день в столовой, и его сливовый йогурт с лимонным кремом так и остался нетронутым – на него не покусился ни один из сотрудников учреждения. Обычно нетронутый йогурт в конце дня выливали, но работникам кухни было предписано сохранять этот стакан, потому что доктор Смит съедал оставшуюся порцию на следующий день. На кухне лучше, чем где-либо еще, знали его лекции на тему: «Мотовство до нужды доведет». И часто там же, на кухне, когда поварам в очередной раз отказывали в повышении зарплаты, доктору Смиту готовили особый йогурт – сдобрив его обильным количеством плевков. В такие дни вся кухонная прислуга с ликованием наблюдала, как этот скряга Смит поедает свой обед. Если бы они знали, какими силами повелевает этот суховатый господин, то слюна засохла бы у них во рту.

Доктор Смит сегодня не обедал. Дверь его кабинета была плотно прикрыта, и секретарша получила инструкции никого не пускать. Доктор Смит ждал телефонного звонка. В данный момент ему больше ничего не оставалось делать.

Он посмотрел в окно на пролив. Пару раз он ходил там под парусом в солнечную погоду. Окна его кабинета были прозрачны только в одном направлении и со стороны пролива выглядеть как огромные зеркала. Однажды приятель спросил его, почему окна у него так блестят, и Смит ответил, что в Фолкрофте просто умеют как следует их мыть. Интересно, подумал Смит, вставят ли в окна обычные стекла новые обитатели здания, те, что придут ему на смену.

Смит тяжело вздохнул. В чем была их ошибка? Ведь в цепи их деятельности было столько пропущенных звеньев, что ни один человек не смог бы их восстановить, и вот тем не менее эти жалкие политиканы в Майами-Бич распространяются о деятельности КЮРЕ с такой легкостью, словно сообщают прогноз погоды.

Как же это произошло? Майами-Бич оказался их слабым звеном. Вот уже более двух лет КЮРЕ получала необработанные данные от агентов ФБР и ЦРУ, от следователей, занимающихся функционированием сельскохозяйственной и почтовой служб, Службы внутренних доходов и Комиссии по ценным бумагам и биржам. Все эти данные вводились в компьютер, который сопоставлял и истолковывал их, а затем обработанная информация в зашифрованном виде отправлялась в Канзас-Сити. Никто не должен был знать об этом, но непоправимое все же произошло.

Смит понял, что сам виноват. Он поленился снабдить систему автоматическим уничтожением всех распечаток, и вот кто-то собрал их вместе и раскрыл секретный код.

Смит снова вздохнул. КЮРЕ потерпела серьезное поражение. Дело в том, что организация давно присматривалась к Майами-Бич, поскольку появилась информация, что здесь планируется открыть новый коридор для поставки наркотиков. Тогда возникла идея позволить местным лидерам выиграть предстоящие муниципальные выборы, а потом убрать их всех вместе, предъявив целый набор обвинений. В условиях образовавшегося политического вакуума КЮРЕ поставила бы у власти своих людей и тем самым перекрыла бы канал транспортировки наркотиков. Теперь такая возможность утрачена.

Но существовала еще большая опасность: из-за этой истории КЮРЕ могла оказаться рассекреченной. Эта потеря была бы еще серьезней.

Более десяти лет КЮРЕ тайно помогала заваленным работой прокурорам, выводя на чистую воду взяточников и прочих преступников. Если бы не КЮРЕ, то коррупция означала бы для них пожизненный доход, а не пожизненное тюремное заключение. Благодаря КЮРЕ люди, считавшие себя неподвластными закону, вдруг оказывались в его власти, и их карали без всякого снисхождения.

У КЮРЕ были свои методы решения проблем, которые, если следовать букве закона, так и оставались бы нерешенными.

Более десяти лет назад эти задачи поставил перед Смитом давно покойный президент. Обеспокоенный ростом преступности, коррупции и угрозой революционной анархии, президент создал КЮРЕ, государственную организацию, которой не существовало на бумаге, а поскольку она как бы не существовала, то ее деятельность могла не вписываться в рамки конституции. Президент приказал Смиту возглавить организацию и с ее помощью бороться с преступностью. Такова была возложенная на него высокая миссия. В целях максимальной защиты интересов страны президент постановил, что даже глава государства не имеет права отдавать приказы КЮРЕ. За одним исключением: президент имел право отдать приказ о ее расформировании.

Смит тщательно продумал этот вопрос. Были образованы специальные фонды, о которых знал президент, – прекращение взносов в них автоматически вело к прекращению существования КЮРЕ. Но это была лишь одна из дополнительных мер предосторожности. Смит не только был готов распустить организацию по первому слову президента, но и несколько раз был на грани самостоятельного решения о ее роспуске – когда чувствовал, что организации грозит рассекречивание.

Ибо рассекречивание являлось единственным, чего КЮРЕ никак не могла допустить. И вот теперь организация вновь оказалась лицом к лицу с этой опасностью.

Доктор Смит вновь посмотрел на пролив, затем обернулся к экрану компьютера на столе.

Зазвонил красный телефон. Именно этого звонка он и ждал. Смит снял трубку.

– Слушаю, сэр, – произнес он.

– Это ваши люди наследили в Майами-Бич?

– Да, господин президент.

– Что ж, значит, пора закрывать лавочку. Вы готовы?

– Сэр, это приказ?

– Вы отдаете себе отчет, кто окажется замазанным во всей этой истории больше всего? Конечно, я!

– На какое-то время – да. Итак, вы отдаете приказ?

– Не знаю. Вы нужны стране, но только не в виде открытого государственного учреждения. А что вы сами бы мне посоветовали?

– Мы уже начали сворачивать деятельность. Так сказать, собираемся впасть в спячку. В семь вечера эта линия будет отключена. Система субсидий, которые нас питали, практически прекратила существование. К счастью, ни одно отделение Лиги не было нами задействовано, только в Майами-Бич. Компьютеры там уже стирают из памяти всю накопленную информацию. Они постоянно делали это выборочно, на крайний случай. Теперь мы готовы исчезнуть по первому слову.

– А ваш особый агент?

– Я еще не говорил с ним.

– Вы бы могли перевести его в какое-нибудь государственное учреждение. В какое-нибудь военное ведомство.

– Нет, сэр. Прошу прощения, но это исключено.

– Как же вы собираетесь с ним поступить?

– В подобной ситуации в мои планы входило его устранить. Думаю, вам бы не понравилось, если бы он стал разгуливать по улицам, предоставленный самому себе.

– Так у вас уже был план на его счет?

Смит вздохнул.

– Да, сэр. Но он был разработан, когда это еще было возможно.

– Вы хотите сказать, что его нельзя убить?

– Именно так, сэр. Конечно, можно попытаться, но я не позавидовал бы тому, кто промахнется.

Воцарилась долгая тишина.

– Даю вам неделю на то, чтобы все уладить, – сказал наконец президент. – Иначе придется вас распустить. Завтра я улетаю в Вену и вернусь только через семь дней. Надеюсь, до моего возвращения здесь не успеет разбушеваться скандал. Так что у вас есть ровно неделя. Уладьте все либо распустите организацию. Как я смогу связаться с вами, когда эта линия будет отключена?

– Никак.

– А что мне делать с телефонным аппаратом?

– Ничего. Положите его обратно в ящик стола. С семи часов вечера по нему можно будет напрямую связаться с садовником Белого дома.

– Но как я узнаю?.. – начал было президент.

– У нас есть неделя, – перебил Смит. – Если мы справимся, я с вами свяжусь. Если же нет… для меня было большой честью служить вам!

На том конце провода повисла тишина.

– Прощайте и удачи вам, Смит!

– Благодарю вас, сэр. – Доктор Харолд В. Смит, директор санатория Фолкрофт в Рае, Нью-Йорк, опустил трубку на рычаг. Ему очень понадобится удача, ибо самым важным звеном, которое, возможно, придется уничтожить через неделю, был он сам. Такова уж его работа. Не он первый прольет кровь во имя родной страны. Не будет он и последним.

Нервно зажужжал селектор. Смит нажал кнопку.

– Я же просил меня не беспокоить, – произнес он.

– Здесь двое из ФБР, доктор Смит. Хотят с вами поговорить.

– Попросите их минуту подождать. Ровно через минуту я сам выйду к ним.

Значит, расследование уже началось. Компрометация КЮРЕ идет полным ходом. Смит снял трубку другого телефона и набрал номер лыжного курорта в Вермонте, закрытого по случаю окончания сезона.

Когда на другом конце сняли трубку, Смит мрачно произнес:

– Здравствуйте, тетушка Милдред!

– Здесь нет таких.

– Извините! Прошу прощения! Должно быть, я ошибся номером!

– Все в порядке.

– Да, я набрал совершенно не тот номер, – повторил Смит. Он хотел что-то добавить, но побоялся, что линию уже начали прослушивать.

Впрочем, сказанного было достаточно. Последняя надежда КЮРЕ, этот особый агент теперь знал, что для всей организации наступил критический момент. Он получил сигнал тревоги.

А добавить Смит хотел вот что: «Римо, вы наш единственный шанс. Вам удавалось справляться с трудностями раньше, постарайтесь справиться и сейчас».

Возможно, было достаточно услышать голос Смита, чтобы понять, о чем именно он хочет попросить. А может, и нет, потому что Смит мог бы поклясться, что на том конце провода явственно послышался смех.

Глава 4

– Свободен, свободен! Слава Богу, я наконец-то свободен!

Римо Уильямс положил трубку н пустился в пляс. Пританцовывая, он вышел из комнаты в охотничьем домике в устланный коврами пустой коридор, где еще несколько месяцев назад то и дело грохотали тяжелые лыжные ботинки.

Теперь здесь звучали легкие шаги одного-единственного человека, танцующего от счастья.

– Наконец я свободен! – напевал он. – Я свободен, свободен наконец! – Продолжая танцевать, он оказался у лестницы и спустился вниз, перепрыгнув не через две и даже не через три ступени. Подобно кошке, он преодолел лестницу одним прыжком и, приземлившись, продолжал кружиться в каком-то неведомом танце.

За исключением, пожалуй, утолщенных запястий, это был вполне обычный человек около шести футов ростом, среднего веса. У него были темно-карие глаза и высокие скулы – делавший пластическую операцию хирург случайно вернул им первоначальный вид. Примерно таким был Римо десять лет назад, до того, как все это началось.

Продолжая свои пируэты, он впорхнул в просторную гостиную домика, где перед телевизором в позе лотоса расположился хрупкий азиат в парчовом кимоно.

Лицо азиата оставалось невозмутимым: не шелохнулся ни один волосок его бороды, не блеснули глаза. Он тоже казался вполне обычным человеком, этот старый, почти древний кореец.

Римо взглянул на экран – убедиться, что идет реклама. Увидев, как таз наполняется пеной и домашние поздравляют хозяйку дома с необычайно чисто выстиранным бельем, он принялся танцевать прямо перед телеэкраном.

– Свободен, наконец-то свободен, – пропел он.

– Свободен бывает только дурак, – сказал азиат, – да и тот только от мудрости.

– Свободен, папочка! Я свободен!

– Когда дурак радуется, мудрец дрожит от страха.

– Свободен! Ура-а-а! Я свободен!

Заметив, что реклама вот-вот сменится телесериалом «Пока вертится Земля», Римо поспешил отойти от телевизора, чтобы не загораживать экран Чиуну, последнему Мастеру Синанджу. Ибо когда показывали американские «мыльные оперы», никому не дозволялось мешать Чиуну наслаждаться любимым зрелищем.

Вне себя от радости, Римо выбежал наружу босиком, прямо в весеннюю вермонтскую грязь. Он получил долгожданный сигнал тревоги; все связанные с ним инструкции прочно засели у Римо в мозгу за десять лет, прошедшие с его первого задания.

Именно тогда эти ублюдки завербовали его, нью-аркского полицейского, сироту, не имевшего близких, которые бы стали о нем горевать. По сфабрикованному обвинению в убийстве его отправили на электрический стул, который не сработал. А когда Римо пришел в себя, ему объявили, что они организация, которой на самом деле как бы нет, и он, Римо, должен стать ее карающим мечом, которого на самом деле тоже как бы нет, потому что для всего света Римо только что умер на электрическом стуле. А на тот случай, если он вдруг столкнется с кем-то из прежних знакомых, ему с помощью пластической операции изменили внешность, и периодически продолжали проделывать это заново.

– Сигнал тревоги, – сказал Смит, отправляя его на первое задание, – это наиболее важная инструкция из всех, какие я вам даю.

Римо спокойно слушал. Он твердо знал, что сделает, как только покинет Фолкрофт. Он попытается выполнить задание – без особого рвения, – а потом исчезнет. Правда, все получилось иначе, но, по крайней мере, план у него был такой.

– Сигнал тревоги означает, – говорил Смит, – что КЮРЕ в опасности и находится на грани роспуска. Для вас же это значит, что вы должны эту опасность любым путем устранить. Если это не удастся, спасайтесь сами и не пытайтесь связаться со мной.

– Спасаться и не пытаться связаться с вами, – повторил Римо ему в тон.

– Или устранить угрозу.

– Или устранить угрозу, – послушно повторил Римо.

– Но обстоятельства могут сложиться так, что рискованно будет передавать вам сигнал тревоги открытым текстом. Тогда кодом для сигнала тревоги будет следующее: я вам позвоню, спрошу тетушку Милдред, а затем скажу, что неправильно набрал номер. Все ясно?

– Тетушку Милдред, – отозвался Римо. – Понял.

– Если вы услышите, что я спрашиваю тетушку Милдред, значит, последняя надежда КЮРЕ на вас, – повторил Смит.

– Ясно, – подтвердил Римо. – Последняя надежда. – Он мечтал поскорее убраться из Фолкрофта и исчезнуть. К черту Смита, к черту Фолкрофт, – пусть весь мир катится ко всем чертям.

Но вышло совсем по-другому, и у Римо началась новая жизнь. Шли годы.

Списки имен, люди, которых он не знал, люди, считавшие, что оружие может их защитить, и вдруг обнаруживавшие, что пистолеты плотно засели у них в глотке. Годы тренировок под руководством Чиуна, Мастера Синанджу, который постепенно преобразовывал тело, разум и нервную систему Римо в нечто сверхчеловеческое – в существо, лишенное будущего, ибо если слишком часто меняешь имя, место жительства и даже лицо, то уже перестаешь строить планы.

И вот сейчас все кончено, и Римо танцует под теплыми солнечными лучами. Воздух чист и свеж, с близлежащей горы доносится благоухание распускающихся почек. Возле сиденья подвесной канатной дороги, закрытой по случаю окончания сезона, стоит девчонка с собакой. Дорога закрыта на профилактику, но при вермонтском стиле работы ремонт начнется не раньше чем через два месяца.

Для трудолюбивой Новой Англии Вермонт – словно паршивая овца, которая портит все стадо. Каким-то загадочным образом ему удалось избежать укоренения протестантской трудовой этики. Люди, покупающие дома и землю в этом райском уголке, вдруг обнаруживают, что невозможно заставить сантехника или электрика выполнить заказ в положенный срок. Земля ждет застройки, дома ожидают обустройства, а народ работает так лениво, что по трудолюбию ему даст сто очков вперед любой полинезийский остров. Но это мало волновало Римо, так же, как необходимость хранить теперь какие-либо секреты.

– Привет, – сказала девочка. – Это Паффин, а меня зовут Нора. У меня есть брат Джей-Пи, а еще Тимми и тетя Гери, а как насчет тебя?

– Ты имеешь в виду, есть ли у меня тетя?

– Нет, как тебя зовут?

– Римо. Римо Уильямс, – ответил Римо, он же Римо Пелам, Римо Барри, Римо Бедник и много еще как. Но теперь он снова стал Римо Уильямс. Это было его настоящее имя, и ему было приятно, как оно звучит. – Римо Уильямс, – повторил он. – Хочешь, я покажу тебе такое, что мало кто умеет на всей нашей огромной земле?

– Возможно, – произнесла Нора.

– Я могу забраться вверх по подвесной канатной дороге.

– Ерунда. Это каждый может. Любой может подняться на гору.

– Нет. Я имею в виду пройти по проволоке, над сиденьями, – прямо по той стальной нити, что протянута между опорами.

– Не может быть. Этого не может никто.

– А вот я могу. Смотри!

И Римо подбежал к подвесному креслу, подпрыгнув, ухватился за него одной рукой, затем, не прерывая движения, подтянулся и встал на проволоку.

Нора засмеялась и захлопала в ладоши, а Римо побежал вверх, едва касаясь ногами металла, разодетого ярким весенним солнцем.

Это не было тренировкой, по крайней мере, в представлении Чиуна, поскольку Римо не задействовал рассудок, концентрируя все ресурсы своего организма. Он просто рисовался перед маленькой девочкой и все бежал и бежал вверх – над небольшой ложбиной, находящейся в сорока пяти метрах под ним, перепрыгивая через крепления сидений, – к самой вершине горы.

Добежав туда, он остановился, оглядывая недавно еще исчерченные лыжнями зеленеющие склоны под собой и соседние горы, зелеными громадами уходящие в синие небеса. Он мог бы купить здесь дом, если бы захотел. Или целую гору. Или даже целый остров где-нибудь, и всю оставшиеся жизнь есть упавшие с пальмы кокосы.

Он был свободен, как свободен мало кто из людей. Чем бы там ни был вызван сигнал тревоги, пусть это волнует Смита, но только не его. Возможно, это будет стоить Смитти жизни. Ну и что? Он знал, на что шел. Сам согласился на это. Вот в чем разница: Римо не был добровольцем. Может, он теперь вернется в Ньюарк, куда ему была дорога заказана с тех самых пор, как его втянули на борт этого корабля дураков КЮРЕ. И он сможет увидеть, на что стал похож его родной город. Господи, сколько лет прошло!

Он вновь подумал о Смите и тут же постарался выкинуть эту мысль из головы. Смит сознательно выбрал себе эту работу, а Римо нет, вот и все. Он больше не станет об этом думать.

Он неотступно думал о том, что не станет больше об этом думать, всю дорогу назад – спускаясь по проволоке вниз и проходя мимо радостно хлопающей в ладоши девочки, не обращая на нее уже ни малейшего внимания.

Оказавшись в своем охотничьем домике, он принялся ждать, нетерпеливо болтая ногой, когда кончится сериал «Пока Земля вертится», который потом плавно перешел в «Доктора Лоренса Уолтерса, психиатра» и череду прочих дневных теледрам, где никогда ничего не происходит, а актеры только обсуждают, что произошло. Римо уже давно определил любовь Чиуна к «мыльным операм» как первый сигнал приближения старости, на что тот неизменно отвечал, что при всем своем невежестве и идиотизме Америка дала жизнь единственному величайшему виду искусства, каковым являются «мыльные оперы», и что если бы Римо был корейцем, он умел бы ценить прекрасное, но поскольку Римо вообще ничего не в состоянии оценить, даже наиболее выдающуюся школу боевых искусств за всю историю человечества, то как он может оценить нечто столь бесподобное, как «мыльная опера»!

Итак, Римо весь кипел от нетерпения, а доктор Карингтон Блейк занудно объяснял Уилле Дугластон, что у ее сына Бертрама, возможно, возникнут проблемы с Квалюд. Насколько помнил Римо, за последние несколько лет у Бертрама были сначала проблемы с марихуаной, затем с героином, затем с кокаином, а раз уж появилась Квалюд, значит, теперь будут проблемы и с нею.

Во время одной из рекламных пауз Чиун отметил:

– А вот и неблагодарный сын.

Римо промолчал. На то, что он хотел сказать, перерыва на рекламу было явно недостаточно.

Когда закончился последний фильм и Чиун отвернулся от экрана, Римо наконец взорвался.

– Папочка, меня совершенно не волнует, что произойдет со Смитом и всей организацией! Меня это абсолютно не волнует! Совсем! – заорал Римо. – И знаешь что?

Чиун продолжал хранить молчание.

– Знаешь что, папочка? – продолжал Римо свою гневную тираду. – Знаешь что?

Чиун кивнул.

– Я счастлив! – завопил Римо. – Счастлив, счастлив, счастлив!

– Я рад, что ты счастлив, Римо. Ибо если таков ты в счастье, увидеть тебя в плохом настроении будет для меня настоящим бедствием.

– Теперь я свободен.

– Что-то случилось? – поинтересовался Чиун.

– Точно. Организация разваливается, – объяснил Римо. Он знал, что Чиун имеет весьма смутное представление о том, что за организация КЮРЕ, поскольку раз она выполняла основное требование Чиуна к работодателю, то есть исправно ему платила, то его совершенно не интересовало, чем именно она занимается. Он называл ее «император», поскольку в Доме Синанджу существовала традиция служить императорам.

– Значит, мы найдем другого императора и станем служить ему, – невозмутимо заметил Чиун. – Теперь ты оценишь мою мудрость. Если верой и правдой служишь одному императору, то без труда найдешь работу у другого.

– Но я больше не желаю ни на кого работать!

Уста Чиуна извергли целый набор корейских слов. Римо знал, что они не являются законченными предложениями, а всего лишь довольно мягкими ругательствами, из которых он понял такие, как «белый человек», «голубиное дерьмо», а также выражение, которое на английский можно перевести приблизительно как «тухлые желудки диких свиней». Речь эта содержала также традиционные сетования относительно метания бисера перед свиньями и неспособности даже Мастера Синанджу превратить рисовую шелуху в дорогое угощение.

– А как же с твоей подготовкой? – спросил наконец Чиун. – Как быть с ней? С долгими годами постижения мудрости, прикоснуться к которой до тебя не было позволено ни одному белому человеку? Ты об этом подумал? Должен признаться, ты неплохо начал. Да, я могу твердо об этом сказать. Неплохо. Тебе удалось достичь достаточного мастерства… для начинающего.

– Спасибо, папочка, – поблагодарил Римо. – Но ты никогда по-настоящему не понимал, для чего я это делаю.

– Нет, понимал. Но не одобрял. Ты говоришь о патриотизме, любви к родине. Но кто раскрыл перед тобой секреты Синанджу – Америка или все-таки Мастер Синанджу?

– Америка за это платила.

– За эти деньги я мог научить тебя кунг-фу, айкидо или каратэ, и никто даже не заметил бы разницы. Они бы не уставали удивляться, как ловко ты разбиваешь рукой кирпичи и работаешь ногами. По сравнению с Синанджу все это – жалкие игрушки, и ты это прекрасно знаешь.

– Да, папочка, верно.

– Мы с тобой наемные убийцы, а те, другие, – лишь жалкие плясуны.

– Мне и это известно.

– Доктор Смит был бы в восторге от такого танцора, но я научил тебя Синанджу, тебя, белого человека, и сделал это честно, от всей души, так что теперь даже каменная стена может рассыпаться в прах при одном лишь звуке твоих шагов. Этому научил тебя я, Мастер Синанджу.

– Да, папочка.

– А теперь ты собираешься выкинуть дарованные тебе знания на помойку, как ненужное тряпье!

– Я никогда не забуду, что ты…

– Забыть! Да как у тебя язык поворачивается сказать, что не забудешь? Неужели ты так ничему и не научился? Если не вспоминать ежедневно, приходит забвение. Знание – это не то, что ты не забыл, а то, что ты постоянно вспоминаешь – всем своим телом, своим разумом, каждым нервом. То, о чем не вспоминаешь каждую секунду, теряется навсегда.

– Папочка, но я больше не хочу никого убивать.

Потрясенный последним заявлением, Чиун некоторое время молчал, и Римо понял, что сейчас услышит все, что Мастер Синанджу думает по поводу великодушных учителей и неблагодарных учеников. Он заново прослушает всю историю Синанджу, этой бедной деревушки, которая, будучи не в состоянии прокормить себя, отправила своих мужчин служить наемными убийцами при дворе китайского императора, и если бы Мастер Синанджу не справился со своею задачей, младенцев деревни пришлось бы утопить, ибо такая смерть лучше смерти от голода. Это называлось «отправить детей домой». Римо слышал эту историю уже тысячу раз. Суть ее заключалась в том, что у наемного убийцы есть лишь одна альтернатива: убивать людей, неугодных императору, или ни в чем не повинных младенцев Синанджу – третьего не дано.

Римо покорно выслушал все и, когда Чиун кончил, сказал:

– Папочка, мне не нравится убивать людей. И никогда не нравилось.

– Чушь, – отозвался Чиун. – Кому нравится убивать? Как ты думаешь, нравится ли хирургу, например, печень? Или механику – мотор? Конечно, нет. Я и сам был бы рад любить все человечество.

– В это трудно поверить, Чиун. Боюсь, не поздоровилось бы тому, кто рискнул бы отвлечь тебя от дневного сериала…

– Речь сейчас не о моих скромных удовольствиях, – гневно проговорил Чиун. Уж если корейцу было приятно представлять себя нежным цветком, напоминание о том, что он один из самых опаснейших убийц, считалось грубейшим нарушением этикета. И Римо это было прекрасно известно. – Я бы тоже с удовольствием больше не покушался ни на чью жизнь, – продолжал Чиун. – Но это невозможно, и я делаю то, что на моем месте стал бы делать любой.

Каждый занимается тем ремеслом, какое знает. И так, как умеет. Я здесь не исключение.

– Мы никогда не придем к согласию. По крайней мере, в этом вопросе.

И вопрос был закрыт ровно до тех пор, пока просмотр ночных новостей не объяснил Римо, почему он получил вдруг сигнал тревоги. Он наблюдал, как репортер допрашивает помощника президента, и, услышав слово «Фолкрофт», пришел в бурный восторг.

– Хотел бы я видеть лицо Смитти, когда он смотрел эту пресс-конференцию, – со смехом воскликнул он.

Но смех его тут же оборвался, потому что он увидел-таки лицо доктора Харолда В. Смита. Телерепортеров не допустили в святая святых санатория Фолкрофт – доктор Смит попал в объектив, когда шел, заложив руки за спину, по направлению к Лонг-Айлендскому проливу. Лицо его было, как всегда, невозмутимо, но Римо знал, что за этим скрывается глубокая печаль. Увидев главу КЮРЕ таким слабым и беззащитным, Римо вдруг пришел в страшную ярость. Сам он мог сколько угодно недолюбливать Смита и даже ругать его на чем свет стоит, но ему не нравилось, когда это делают другие, а тем более страна, жители которой даже не подозревали, чем они обязаны этому человеку. Римо смотрел на экран, пока фигура Смита не скрылась за стеной главного здания. Тогда он произнес: