Текст книги "Стальной кошмар"

Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир
Стальной кошмар

Глава первая

Он ждал этого момента почти сорок лет. Сорок лет. Но сегодня, в этот зимний день, на дороге, покрытой грязным снегом, под блеклым небом Нью-Гемпшира, на котором высоко и безрадостно стояло солнце, ожидание наконец прекратится.

Он тронул рычаг управления, и инвалидное кресло подъехало ближе к затемненному окошку. В фургоне витал въевшийся запах машинного масла. По дороге приближалась машина, слегка виляя из-за неправильного развала колес.

– Это он? – прозвучал надтреснутый голос. Неужели голос так меняется от старости? А ведь когда-то голос его был сильным, властным. Да и сам он был атлетом с прекрасной фигурой – женщины так и вешались на него. Но теперь от былой физической силы ничего не осталось, да и женщина сохранилась только одна.

– Погодите, – откликнулась Илза. Она грациозно выскочила на дорогу. Откинув с лица длинные светлые волосы, девушка навела бинокль на приближающийся автомобиль. – Цвет вроде бы тот, – прошептала она. – Голубой. Минуточку... Номера не те!

Он резко опустил левую руку на подлокотник, металл звякнул о металл.

– Черт побери!

– Не волнуйтесь, – произнесла Илза, махнув рукой вслед проехавшей машине. – Он всегда ездит на работу этим путем.

– Ну и черт с ним. Я ушиб руку.

– Ах, бедняжка! Не стоит так волноваться! Илза не видела собеседника: их разделяло тонированное стекло перегородки. Впрочем, это не имело значения.

– Сорок лет, – с горечью произнес он.

* * *

– Тридцать восемь лет, семь месяцев и пять дней, если быть до конца точным, – поправила она.

Он что-то проворчал. Ее тогда еще и на свете не было, а ему было столько же лет, сколько ей сейчас. Если бы он тогда с ней познакомился, она обязательно принадлежала бы ему. При необходимости взял бы ее силой. Он бы и сейчас взял ее – если бы было чем. Может быть, когда дело будет сделано, он найдет способ овладеть этой глупой девчонкой, воспринявшей ложную идею ушедшего поколения как свою.

– Еще одна машина.

Илза снова выбежала на дорогу. Он наблюдал за ней: черные брючки плотно облегали стройную девичью фигуру, белая блузка была накрахмалена, словно форменная. Нарукавная повязка была вывернута наизнанку, так что снаружи был заметен только красный цвет. Но даже в таком виде повязка напоминала ему былые дни.

– Ну теперь-то он? Смит?

– Да! – возбужденно ответила Илза. – Это он! Харолд Смит.

– Наконец!

* * *

Харолд Д. Смит сначала заметил девушку. Стоя посредине дороги, она изо всех сил размахивала руками.

Хорошенькая, лет двадцати пяти – двадцати шести, с лицом, которому не требовался макияж. Сквозь обтягивающую блузку виднелось черное кружево лифчика. Смит отметил все это чисто автоматически: он перестал воспринимать молоденьких женщин как сексуальный объект, когда его седые волосы начали редеть, а случилось это более десяти лет назад.

Он затормозил и лишь тогда заметил фургон. Фургон был из тех, что делаются на заказ, выкрашенный бронзовой краской. Он стоял в грязи на обочине, чехол на прикрепленном сзади запасном колесе отсутствовал.

Блондинка подскочила к окну с его стороны, и Смит опустил стекло. Девушка одарила его лучезарной улыбкой, но он не улыбнулся в ответ.

– Вы не могли бы мне помочь? – спросила девица.

– А что случилось? – поинтересовался Харолд Смит, хотя случившееся было очевидно: спустившее колесо.

– Мне никак не удается снять запаску, – объяснила блондинка.

– Минуточку.

Харолд Смит съехал на обочину, испытывая легкое раздражение оттого, что теперь наверняка опоздает на работу. Ему совсем не улыбалось заниматься физическими упражнениями, связанными с заменой колеса, особенно после этой мерзкой овсяной каши, камнем лежавшей у него в желудке и представлявшей собой верх кулинарных способностей его жены.

Он вышел из машины, и блондинка запрыгала от счастья, как веселый щенок.

– Меня зовут Илза Ганс, – объявила она, протягивая руку.

Смит неуверенно пожал ее. Пожатие было сильным, гораздо сильнее, чем он ожидал. И в этот момент свободной рукой она вытащила пистолет со взведенным курком и наставила на Смита.

– Спокойно, – предупредила она.

Харолд Смит попытался вырвать руку, но девица сжала ее еще сильней и заломила ему за спину. Ударив Смита по пояснице, она повалила его на автомобиль.

– Юная леди, я должен вас предупредить. Если это ограбление...

Но тут ему в спину уперлось дуло пистолета, и он подумал, что, возможно, она собирается пристрелить его прямо на месте.

– Помалкивайте! – пригрозила девица, и в голосе ее зазвучал металл. Затем она сняла нарукавную повязку, аккуратно вывернула ее, завязала Харолду Смиту глаза и повела его к фургону со спущенным колесом.

Если бы Смит мог взглянуть на себя со стороны, то он наверняка узнал бы черную свастику в белом кругу, красовавшуюся в самом центре закрывавшей ему глаза повязки, и, возможно, понял бы все. А может быть, и не понял бы.

* * *

– Харолд Смит?

У него пересохло во рту, и он глотнул воды. Почему он так нервничает? Ведь скорее пристало волноваться Харолду Смиту.

– Да... – неуверенно произнес Харолд Смит. Хотя глаза у него были завязаны, он знал, что находится внутри выкрашенного бронзовой краской фургона. Пол был устлан ковром, верх обит плюшем: он задел лысиной потолок, когда его втолкнули в мягко отъехавшую боковую дверцу. Чьи-то холодные руки бросили его на вращающееся сиденье.

– Харолд Д. Смит?

– Да. – Голос Смита звучал спокойно. А у этого Смита есть выдержка, если не сказать – смелость. Может, оно и к лучшему, подумал он.

– Самыми тяжелыми были первые десять лет.

– Я вас не понимаю, – отозвался Смит.

– Там были зеленые стены. Снизу потемнее, вверху – посветлее, и мне ничего не оставалось, как только глазеть на них. В те дни я часто думал о вас, Харолд Смит.

– Я вас знаю?

– Я как раз к этому и веду, Смит.

Он словно выплюнул это имя. Нервозность почти прошла. Отлично.

Илза стояла на коленях на коврике и улыбалась ему. Она сошла бы за любящую дочь, если бы не пистолет, нацеленный на ненавистного Харолда Д. Смита.

– Тогда у нас не было телевизоров, – продолжал он уже спокойнее. – Телевизор был тогда в новинку. Хотя в Америке уже кое-кто обзавелся телевизорами, но там, где я сидел, об этом нечего было и мечтать, вот мне и приходилось пялиться на зеленые стены. У меня от них болели глаза, такие они были зеленые. И по сей день я не могу спокойно смотреть на траву. И на ваши бумажные деньги.

Харолд Смит напряг зрение, пытаясь разглядеть что-либо сквозь темную повязку. Он держал руки на коленях, боясь пошевелиться. Он знал, что у девицы в руках пистолет, нацеленный на него.

– Но в конце концов, – продолжал скрипучий голос, – нам все-таки поставили телевизор. Думаю, только он помог мне сохранить рассудок. Телевизор давал пищу уму. Он был моим окном в мир, ибо, как вы понимаете, в комнате в зелеными стенами не было окон. Без телевизора я бы, наверно, покончил с собой. Лишь ненависть может так долго поддерживать человека.

– Ненависть? Я вас не знаю.

– Ты ведь не видишь меня, Харолд Смит!

– Ваш голос мне не знаком.

– Голос? Последний раз ты слышал его в сорок девятом году. Помнишь?

– Нет, – медленно ответил Смит.

– Нет?! Неужели не осталось даже отдаленных воспоминаний? Ничего?

– Извините, но я не понимаю, о чем вы.

– О смерти, Смит, только о смерти. О моей... и твоей тоже.

Смит сильнее сжал колени руками.

– А не помнишь ли ты, что ты делал седьмого июня сорок девятого года?

– Конечно, нет. Кто же это может помнить?

– Я. Я запомнил каждую мелочь. Ведь именно этот день был днем моей смерти.

Смит промолчал. Перед ним был явно сумасшедший. Одна за другой в голове Смита стремительно проносились мысли: может, появится какая-нибудь машина? Но остановится ли она? Впрочем, по этой дороге мало кто ездит.

– В тот день я умер, – продолжал голос. – И это ты убил меня. А теперь, Харолд Смит, посмей повторить, что ты не помнишь тот день.

– Но я действительно не помню, – медленно проговорил Смит. – Боюсь, вы меня с кем-то перепутали.

– Лжец!

– Я же сказал, что не помню, – ровным голосом повторил Харолд Смит.

Он знал, что когда имеешь дело с неуравновешенными людьми, лучше говорить спокойно. И еще Смиту было известно, что таким типам лучше не противоречить, но он с детства отличался упрямством. Он не станет терпеть бред какого-то безумца, лишь бы его ублажить.

Послышалось стрекотание маленького моторчика, и скрипучий голос зазвучал ближе. Тут до Смита дошло, что его собеседник сидит в инвалидном кресле, и он вспомнил, что заметил на заднем стекле фургона знак: “За рулем инвалид”.

– Так, значит, не помнишь?

В голосе звучала горечь, если не сказать – грусть.

– Не помню, – холодно подтвердил Смит и тут же услышал новый звук.

Это было тихое стрекотание, словно приглушенный звук бормашины. Звук заставил Смита содрогнуться: он с детства ненавидел ходить к зубному врачу.

И в этот момент с глаз Смита сняли повязку. Он заморгал.

Лицо человека в инвалидном кресле было таким же высохшим, как и его голос. Оно напоминало выцветшую скорлупу грецкого ореха, всю изрезанную впадинами и морщинами. На лице выделялись лишь черные пронзительные глаза и тонкий рот с бескровными губами, все остальное было мертво, давно мертво. Зубы приобрели коричневый оттенок, из десен торчали съеденные корешки.

– Мне не знакомо ваше лицо, – сказал Смит, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. От страха у него перехватило дыхание, сердце готово было выскочить из груди.

Лицо незнакомца исказила гримаса бешенства. – Сейчас и родная мать не узнала бы меня! – пророкотал он, опуская на ручку кресла сухой кулак. В другой руке Смит увидел сорванную с его глаз повязку.

Впрочем, это была не рука, а трехпалая клешня из нержавеющей стали. В ней была зажата повязка. В складках смятой ткани Смит заметил черно-белую эмблему. С тихим стрекотом бормашины клешня разжалась, и повязка упала Смиту на колени. Он узнал фашистскую свастику и судорожно сглотнул. Он участвовал в той войне, но это было столько лет назад...

– Ты тоже изменился, Харолд Смит, – произнес старик уже спокойнее. – Я тебя тоже не узнаю.

Железная клешня с шумом закрылась, пальцы с тремя суставами сложились в неправильной формы кулак.

– Современная наука, – прокомментировал старик. – Этот протез мне сделали в восемьдесят третьем. А управляют им электроды, вшитые в плечо. Действует почти как настоящая рука. До этого у меня был крюк, а до крюка – черный пластиковый колпачок на запястье.

Старик был так близко от Смита, что тот ощущал его дыхание. Изо рта пахло тухлой рыбой, словно у старика сгнили все внутренности.

– Это все пожар. Из-за пожара я лишился ног, почти потерял речь, едва сохранил глаза. Я много чего потерял. Но не будем больше о моих несчастьях. Я искал тебя, Харолд Смит, и вот наконец нашел.

– Боюсь, вы ошиблись, – тихо произнес Харолд Смит.

– Вы участвовали в войне? Во второй мировой?

– Да.

– Илза, он воевал.

– Значит, он сознался?

Она встала, крепко сжимая в руках пистолет.

– Не совсем. Он очень упрям.

– Но он именно тот, кого мы ищем?

– Да, наконец-то. Я чуял это нутром.

– Можно его связать и бросить в канаву, а потом облить бензином. Вот будет здорово! – обрадовалась Илза.

– Огонь бы тут очень подошел, – согласился инвалид. – Но я вряд ли смогу вынести зрелище пламени, пожирающего его. Воспоминания, Илза. Нет, только не огонь. Я должен видеть, как он умрет.

Тогда Харолд Смит понял, что ему придется побороться за жизнь. Пусть он рискует получить пулю в лоб, но не сдастся без борьбы.

Смит резко поднялся и оттолкнул от себя инвалидное кресло, едва увернувшись от замаха стальной клешни.

– Мне стрелять? Стрелять?! – истошно завопила Илза, размахивая пистолетом.

– Нет, только оглуши его.

Рукоятка пистолета обрушилась на лысеющую голову Смита, но замах был не очень силен, так что пистолет лишь поцарапал Смиту кожу на лбу.

Смит потянулся к пистолету, но Илза всей тяжестью навалилась на него, и они рухнули на инвалидное кресло.

– Держи его! – скомандовал старик.

Голова Смита откинулась назад, и он, словно в перевернутом отражении, увидел, как старик приближается к нему, сопровождаемый леденящим душу стрекотом бормашины.

Стальная клешня взяла Смита за горло, наполнив уши жужжанием. От прилива крови лицо Смита вздулось, барабанные перепонки лопнули, избавив его от звука дроби, которую ноги сами выбивали на полу.

Сквозь кровавую пелену, словно заполнившую собой весь фургон, он видел склонившееся над ним жуткое лицо старика и горящие недобрым светом черные глазки.

Наконец красная пелена полностью закрыла взор Харолда Смита, и он лишился чувств.

– Черт побери!

– В чем дело, Илза?

– Похоже, он обмочился.

– Что ж, бывает.

– Но зачем это делать на меня?!

Илза отодвинулась от скрюченного тела.

– Потом переоденешься. А сейчас надо уезжать.

– Хорошо. Давайте я закреплю кресло.

– Сперва следует избавиться от трупа.

– А вам что, он не нужен?

– Нет.

– Даже как сувенир? Я думала, мы снимем с него кожу или что-нибудь в этом роде.

– Возможно, но только не с него. Это не тот человек.

– Но он же сказал, что его зовут Харолд Смит. Я сама слышала.

– – Это не тот Харолд Смит.

– Не может быть! Опять не тот? Вы уверены?

– У этого голубые глаза, а у того Смита они были серые.

– Черт, – сказала Илза и принялась пинать труп ногой, пока он не вывалился из дверцы фургона. Затем девица задвинула дверь. – А я думала, это он.

– Какая разница! Подумаешь, одним Смитом меньше. Уверен, он был пустым местом, по которому никто не станет скучать. А теперь поехали!

Глава вторая

Его звали Римо, и он строил дом.

Он вбивал последнюю сваю. Бревно уходило в землю на четверть дюйма с каждым ударом его кулака. Он работал без инструментов: они были ему попросту не нужны. Он был один, стройный молодой человек с необычно широкими запястьями. На нем были просторные летние брюки и черная майка. На лице с высокими скулами застыло выражение полного покоя.

Римо оглядел сваи. Какой-нибудь прораб при помощи точных приборов установил бы, что четыре столба образуют геометрически правильный прямоугольник и находятся все на одном уровне, но Римо и так это знал.

Следующим пунктом будет настилка полов. Надо, чтобы пол находился на порядочном расстоянии от земли, по меньшей мере, дюймах в восьми. В Корее все дома строят на сваях, чтобы защититься от змей и дождя.

Римо всегда мечтал о собственном доме. Мечтал даже тогда, когда жил в служебной квартире в Ньюарке, штат Нью-Джерси. Он только-только поступил на работу в полицию и получал двести пятьдесят семь долларов шестьдесят центов в неделю. А до этого он как сирота находился на попечении государства и жил в приюте святой Терезы. А после того, как его уволили из полиции и даже казнили, последовала череда комнат, гостиничных номеров и временных квартир.

Ему и в голову не могло прийти, что когда-нибудь он станет вот так, собственными руками, строить свой дом на каменистой земле Синанджу.

Двадцать лет назад Римо отправили на электрический стул по ложному обвинению в убийстве, но он не погиб. Ему предложили на выбор: либо работать на КЮРЕ, сверхсекретную организацию по борьбе с преступностью в США, либо лечь в приготовленную для него могилу. Альтернатива была совсем простой, и Римо согласился стать сотрудником КЮРЕ. Его отдали в обучение престарелому корейцу по имени Чиун, главе легендарного Дома наемных убийц, с помощью которого Римо превратился из простого смертного в Мастера Синанджу, борьбы, превосходящей по мощи все школы боевых искусств.

В какой-то момент Римо стал в большей степени уроженцем Синанджу, нежели американцем. Он сам не понял, как это произошло. Оглядываясь назад, вспоминая прошлое, Римо не мог даже точно определить год. Он знал только, что когда-то давным-давно переступил черту.

И вот теперь Римо наконец вернулся домой, в деревню Синанджу, расположенную на берегу Западно-Корейского залива.

Шедший по проложенной вдоль берега тропинке престарелый азиат в светло-голубом кимоно остановился в некотором отдалении и принялся наблюдать, как Римо пытается соорудить настил для пола. Свежий морской ветерок играл редкими волосами старика и раздувал жидкую седую бородку.

Наконец Мастер Синанджу приблизился.

– Что ты делаешь, сын мой?

– Строю дом, папочка, – ответил Римо, оглянувшись через плечо и вновь возвращаясь к работе.

– Сам вижу. Но зачем ты его строишь?

– Для Ма Ли.

– А-а, – протянул Чиун, нынешний Мастер Синанджу, боевого искусства, и правитель одноименной деревни. – Значит, готовишь свадебный подарок?

– Вот именно. Дай-ка мне вон ту доску.

– Что-что?

– Дай мне доску.

– Дай мне доску что?

– Что?

– Когда Мастера Синанджу просят об одолжении, обычно принято говорить “пожалуйста”, – сладким голосом протянул Чиун.

– Ладно, – нетерпеливо проговорил Римо, – я и сам возьму.

Пол практически был готов, далее следовали стены, но самым трудным будет, пожалуй, крыша. В юности Римо плохо давалось плотницкое дело, но тут он хоть усвоил азы. Однако, насколько ему было известно, ни одна средняя школа в Америке не могла похвастаться курсом, как класть кровлю. Хорошо бы Чиун смог помочь.

– У Ма Ли уже есть дом, – после недолгого молчания заметил Чиун.

– Он слишком далеко от деревни. Она больше не будет изгоем. Она – будущая жена следующего Мастера Синанджу.

– Не будем забегать вперед. Сейчас я Мастер Синанджу. И пока я буду им оставаться, ни о каком другом Мастере не может быть и речи. Почему бы тебе не построить дом Ма Ли поближе к моему дому?

– Право на личную жизнь, – ответил Римо, осматривая полый стебель бамбука. Поставив несколько таких стеблей в ряд, он быстрым движением руки снес им верхушки, выровняв таким образом по длине.

– А не будет ли это жестоко по отношению к ней, Римо?

– В каком смысле? – поинтересовался Римо и одним ударом расколол первый стебель на две равные половины.

– Ей придется слишком далеко ходить, чтобы разбудить тебя утром.

Рука Римо замерла в воздухе.

– О чем ты говоришь?

– Ты еще не женат, а уже недостойно обращаешься с будущей женой.

– Разве строительство дома для нее можно считать недостойным обращением?

– Дело не в доме, а в месте, где он стоит.

– Где же он должен стоять?

– Рядом с домом моих предков.

Только тут до Римо дошел смысл его слов.

– Ясно, – произнес он. – Папочка, давай присядем.

– Хорошая мысль, – согласился Чиун, устраиваясь на валуне.

Римо примостился в ногах единственного отца, которого он знал, и сложил руки на коленях.

– Так ты расстроился, что я строю дом слишком далеко от тебя? – спросил Римо.

– С восточной стороны там достаточно места.

– Если называть простором двенадцать квадратных футов.

– В Синанджу не принято сидеть дома целыми днями, как у вас в Америке.

Римо посмотрел поверх скалистой гряды, носившей название “Рог Гостеприимства”, окидывая взором серую гладь Западно-Корейского залива. Где-то за линией горизонта лежала Америка. Там осталась жизнь, к которой он привык. Она была еще свежа в его памяти, но он отогнал от себя воспоминания. Теперь его дом здесь, в Синанджу.

– Но если я построю дом с восточной стороны, то закрою тебе солнце. Я ведь знаю, как ты любишь, чтобы утром солнце заглядывало в твое окно. Я ни за что не соглашусь ради собственного удовольствия лишить тебя этой радости.

Чиун кивнул, и белые волоски бороды подлетели вверх. В его ореховых глазах мелькнул огонек, свидетельствующий, что он доволен рассуждениями ученика.

– Римо, это очень благородно с твоей стороны.

– Спасибо.

– Но ты должен подумать о своей невесте. Холодным утром ей придется каждый раз проделывать такой долгий путь до твоей постели.

– Папочка... – начал Римо, пытаясь подобрать слова, чтобы наилучшим образом выразить то, что хотел сказать.

– Да?

– Ее постель будет и моей постелью. Мы же будем муж и жена, разве ты забыл?

– Все верно, – подтвердил Чиун, поднимая вверх палец с длинным ногтем. – Именно это я и хочу сказать: она всегда должна быть рядом с тобой.

– Слава Богу, – с облегчением произнес Римо.

– Конечно, – согласился Чиун, полагая, что Римо наконец понял, что он имеет в виду.

Иногда Римо так медленно соображает! Что поделаешь, белый человек есть белый человек. Его так и не удастся перевоспитать до конца, но лет через двадцать-тридцать он станет в большей степени корейцем, чем сейчас. Особенно если будет чаще бывать на солнце.

– Так в чем же дело? – спросил Римо.

– В доме. Он тебе совсем ни к чему. Римо нахмурился.

Это насторожило Чиуна: возможно, парень не понял, о чем идет речь.

– Я сейчас все объясню, – сказал Мастер Синанджу. – Место Ма Ли – возле тебя. Так?

– Так.

– Отлично. Ты сам это только что признал. А твое место – рядом со мной, верно?

– Ты Мастер Синанджу, я твой ученик. Чиун встал и радостно захлопал в ладоши.

– Отлично! Значит, мы обо всем договорились.

– О чем договорились? – спросил Римо, тоже вставая.

– После свадьбы Ма Ли переедет к нам. А теперь давай я помогу тебе разобрать это никчемное сооружение.

– Нет уж, папочка, так не пойдет. От удивления на пергаментном лице корейца появились глубокие морщины.

– Что?! Ты не хочешь Ма Ли? Прекраснейшей и добрейшей Ма Ли, благородно закрывшей глаза на твою безобразно белую кожу и безродное происхождение, Ма Ли, согласившейся стать твоей женой? Ты не желаешь, чтобы она жила с тобой после свадьбы? Это что, какой-то американский обычай, о котором ты мне прежде не рассказывал?

– Вовсе нет, папочка.

– Нет?

– В мои планы не входило, чтобы Ма Ли переехала к нам.

– А как же?

– Я сам собирался переехать к ней.

– К ней?! – возопил Чиун. – То есть ты хотел съехать? Уйти из дома моих предков?!

От пережитого потрясения морщины на лице корейца разгладились.

– Честно говоря, мне и в голову не приходило, что можно поступить как-то иначе, – признался Римо.

– А я не думал, что тебе придет в голову действовать иначе, чем по законам Синанджу! – перебил его Чиун.

– Мне казалось, что тебе самому нужно право на личную жизнь. Думал, ты поймешь...

– В Корее семьи держатся вместе, – оборвал Чиун, – а не разъезжаются, как у вас в Америке. В Америке молодых женят или выдают замуж, а потом живут в сотнях милей от них. В результате члены семьи охладевают друг к другу и их семейные связи рушатся. Поэтому нет ничего удивительного, что в Америке семьи дерутся за наследство и даже убивают друг друга. Белых в Америке с детства воспитывают так, чтобы они росли чужими друг другу. Стыд и позор!

– Извини, папочка, но мы с Ма Ли обо всем договорились и решили именно так.

– Нет, так могут решать только в бесстыдной стране, где ты бесславно появился на свет! Я смотрел ваш телевизор, видел “Перед закатом” и “Пока земля вращается” и знаю, как это бывает. Сначала вы построите собственный дом, а потом станете оспаривать мою власть. Я этого не потерплю!

Мастер Синанджу повернулся на каблуках, взмахнув полами кимоно, и с сердитым видом двинулся берегом моря назад в Синанджу, унося в своем большом сердце глубокую обиду.

Римо выругался про себя и пошел назад к дому. Ему пришлось еще немало потрудиться, разрезая ногтями стебли бамбука, пока их не набралось достаточно, чтобы сделать внешние стены дома.

Римо даже представить себе не мог, что будет чувствовать себя таким несчастным, когда у него наконец появится собственный дом.

* * *

Уже почти стемнело, когда Римо закончил стены. Из деревни потянуло дымком: там начали готовить ужин. Его нос почуял запах риса: за долгие годы тренировок его обоняние настолько обострилось, что этот аромат был для него так же явственен, как ощущение карри на языке. Он почувствовал, что страшно проголодался.

И решил, что крыша подождет.

Пройдя высокие скалы, защищавшие деревню Синанджу от морских ветров, Римо заметил внизу Ма Ли, свою будущую жену. Спрятавшись за большим валуном, от принялся наблюдать.

Девушку со всех сторон обступили женщины, собравшиеся на деревенской площади. Она была еще совсем юной, намного моложе Римо, но солидные матроны деревни оказывали ей такие почести, словно она была женой старейшины.

Римо почувствовал острую радость: ведь еще несколько недель назад Ма Ли была парией и жила в бедной лачуге, далеко отстоявшей от деревни.

А еще раньше, когда Чиун находился на смертном одре, Римо чувствовал недоброжелательное, презрительное отношение к себе сельчан из-за того, что он не кореец. Это породило такое чувство одиночества, какого ему еще никогда не доводилось испытывать.

Тогда-то он и познакомился с Ма Ли. Она была сиротой, деревенские жители сторонились ее и называли “Безобразная Ма Ли”. Когда Римо впервые встретил ее, она ютилась в крохотной хижине и носила вуаль. Он решил, что у нее обезображено лицо, и посочувствовал ей. В результате ее приятное обхождение растопило лед в его сердце, и он полюбил ее.

Однажды, поддавшись порыву, Римо приподнял вуаль. Он ожидал увидеть нечто ужасное, но вместо этого был поражен ее красотой. Ма Ли была хороша, как куколка. Оказывается, ее называли безобразной потому, что она не соответствовала корейским представлениям о красоте. По западным же стандартам она могла бы затмить любую телезвезду.

Римо не раздумывая сделал ей предложение. И Ма Ли тут же согласилась. Римо, который никогда не был полностью предоставлен самому себе, обрел наконец полное счастье.

С площади донесся счастливый смех Ма Ли, и Римо улыбнулся.

Ее теперь уважали как невесту будущего Мастера. Конечно, это было сплошное притворство. Пока Римо не согласился взять на себя ответственность за деревню, ее жители только что не плевали ему вслед. Что поделаешь, таковы были традиции деревни: вот уже несколько тысячелетий они были не более чем мотыльки, порхающие вокруг пламени свечи. Им не надо было ни работать, ни думать – за них все решал Мастер Синанджу, продававший свое искусство наемного убийцы – ассасина сильным мира сего.

Первые Мастера Синанджу были вынуждены взять на себя обеспечение деревни потому, что в голодные годы сельчане просто топили младенцев, которых не могли прокормить. Возможно, думал Римо, в те далекие времена это было оправдано, но теперь стало для жителей Синанджу хорошей уловкой.

Впрочем, за это их вряд ли можно было винить.

Ма Ли подняла глаза, и Римо почувствовал, как у него ёкнуло сердце. Такое случалось с ним всякий раз, когда он видел ее влажный взгляд. Она была необыкновенно хороша, просто верх совершенства.

Римо начал спускаться вниз со скалы, и Ма Ли встрепенулась, побежала ему навстречу, подхватив хрупкими ручками длинные юбки национального платья.

Он поцеловал ее – всего только раз, потому что они были не одни. Через плечо Ма Ли он видел лица женщин: те глядели на влюбленных с восторгом и нежностью, смягчавшими их грубые черты.

– Где ты был, Римо? – нежно спросила Ма Ли.

– Секрет.

– Неужели ты мне не скажешь? – надула губки Ма Ли.

– Только после свадьбы.

– Но свадьбы еще так долго ждать...

– Я хочу поговорить на этот счет с Чиуном. Не понимаю, почему мы не можем пожениться сейчас. Прямо сегодня.

– Раз Мастер Синанджу установил срок помолвки, значит, мы должны его слушаться.

– Да, но девять месяцев!

– Мастеру Синанджу лучше знать. Он хочет, чтобы ты получше узнал наши обычаи. Ведь это не так уж и трудно.

– Для меня трудно. Я люблю тебя, Ма Ли.

– Я тоже тебя люблю, Римо.

– Подумать только – девять месяцев! Иногда мне кажется, что он просто выпендривается.

– Что значит – выпендривается? – Ма Ли уже неплохо знала английский и вполне могла объясняться с Римо, но так и не научилась понимать сленг.

– Неважно. Ты видела Чиуна?

– Да, совсем недавно. Он выглядел расстроенным.

– Боюсь, это из-за меня. Опять я его огорчил. Лицо Ма Ли посуровело: Мастер Синанджу был для нее все равно что Бог.

– Как ты мог!

– Боюсь, ему будет трудно привыкнуть к тому, что мы с тобой поженимся.

– Жители деревни никогда не спорят с Мастером. Это не принято.

– Мы с Чиуном спорим все время, пока мы вместе. Вечно спорили, разъезжая по Америке, спорили в Европе, в Пекине. Места, где мы побывали, ассоциируются у меня не с людьми, которых мы там встречали, и не с видами местности, а с нашими спорами. Взять хотя бы наш спор из-за того, стоит ли мне отращивать ногти. Кажется, это было в Балтиморе.

– Странно, но, кажется, в Америке принято выражать любовь в спорах. Ты бы хотел, чтобы я после свадьбы спорила с тобой в знак моей любви?

Римо рассмеялся. Ма Ли была явно озадачена, на ее лице застыло недоуменное выражение, словно она столкнулась с какой-то большой и сложной проблемой.

– Нет, я надеюсь, что мы совсем никогда не будем спорить.

Римо снова поцеловал ее, взял за руку, и они пошли по деревенской площади. Местные жители, широко улыбаясь, расступались перед ними. Деревня жила радостной, оживленной жизнью. Так и должно быть, подумал Римо.

Радость царила везде, кроме Дома Мастеров, что находился в самом центре Синанджу. Дом походил на резную лаковую шкатулку, помещенную на небольшую подставку. Он был построен еще фараоном Тутанхамоном для Мастера Ви. Это было самое высокое здание в деревне. В Америке такой дом считался бы вполне обычным, хотя и неплохим началом для молодоженов. Вообще-то дом служил скорее складом, нежели жилищем: в его стенах были сложены дары, полученные Мастерами Синанджу за всю историю одноименного Дома. Здесь-то и жил Чиун. Но сейчас дверь была закрыта, окна занавешены.

Римо не знал, стоит ли пойти к Чиуну и еще раз попытаться все ему объяснить, но потом вспомнил, что в аналогичных случаях в прошлом Чиун всегда поступал по-своему. Даже если был не прав. Особенно если был не прав.

– Перебьется, – пробормотал Римо, думая о том, как запах кипящего риса возбуждает аппетит.

– Кто с кем перебьется? – не поняла Ма Ли.

Но Римо только улыбнулся в ответ. Когда Ма Ли была рядом, Вселенная переставала существовать.