Текст книги "Мастера"

Урсула Ле Гуин
Мастера

* * *

«Мастера» – первый из опубликованных мною достоверных, настоящих, реальных, в действительности научно-фантастических рассказов. Я имею в виду такие рассказы, в которых или для которых в той или иной степени имеют значение существование и достижения науки. По крайней мере, так я определяю понятие научной фантастики по понедельникам. По вторникам же ко мне иногда приходят совершенно другие мысли по этому поводу.

Некоторые авторы научно-фантастической литературы питают отвращение к науке, ее сущности, методам и трудам, другим же все это нравится. Одни ненавидят технологию, другие – почитают ее. Я нахожу комплексную технологию довольно скучной, зато интересуюсь биологией, психологией и теоретическими разделами астрономии и физики, поскольку эти области науки понятны для меня. В моих рассказах довольно часто встречается образ ученого – обычно довольно одинокого, замкнутого авантюриста, любителя находиться на грани неизведанного.

К теме, затронутой в «Мастерах», я обращалась позднее, когда была гораздо лучше теоретически подкована. В этом рассказе есть одно прекрасное изречение: «Он попытался измерить расстояние между землей и Богом».

Держа дымящийся факел, в темноте одиноко стоял обнаженный человек. Красноватый отблеск пламени освещал пространство и землю всего на несколько футов вокруг; за пределами же этого маленького островка света царила темнота, безмерная темнота. Время от времени налетали порывы ветра, в темноте мелькали чьи-то сверкающие в отблесках пламени глаза и раздавалось многоголосое бормотание: «Подними факел выше!» Обнаженный человек подчинился этому требованию и поднял прямо над головой факел, который покачнулся в дрогнувших руках. А темнота продолжала стремительно наступать, быстро и невнятно что-то бормоча, окружая человека. Ветер становился все холоднее, красное пламя оплывало. Негнущиеся руки человека задрожали – сначала едва заметно, потом все сильнее; лицо его покрылось потом; и он только слышал тихое, но настойчивое: «Подними факел, подними факел…» Течение времени остановилось, и только шепот все нарастал и нарастал, превращаясь в рев и нагоняя еще больше ужаса; никто и ничто не касалось человека, и он продолжал один стоять в свете пламени.

– А теперь иди! – проревел чей-то голос. – Иди вперед!

Держа факел над головой, человек шагнул вперед, на землю, которую не было видно в темноте. А ее не оказалось. Он упал с криком о помощи, окруженный темнотой и грохотом, не видя больше ослепляющего пламени факела.

Время… время, и свет, и боль – все началось опять. Стоя в грязи на четвереньках, человек припал к земле на дне какой-то канавы. Лицо жгло, яркий свет бил в глаза, затуманивая зрение. Голый, покрытый грязью, он посмотрел вверх на неясную сияющую фигуру, стоящую над ним. Свет величественно падал на белые волосы, складки длинной белой мантии. Незнакомец пристально вглядывался в Гэнила.

– Ты лежишь в могиле, – раздался уже знакомый голос. – В могиле знания. Здесь же, под толщей золы Адского огня, покоятся твои праотцы. Восстань же, падший Человек! – Голос звучал все громче.

Гэнилу удалось подняться на ноги.

– Это свет Человеческого Разума, – продолжала вещать белая фигура. – И этот свет привел тебя в могилу. Брось факел.

Гэнил обнаружил, что все еще держит пропитавшуюся грязью черную палку – факел, и бросил его.

– А теперь поднимись! – ликующе прокричала белая фигура. – Восстань из тьмы и войди в Свет Общего Дня!

К Гэнилу потянулось множество рук, помогая подняться. Преклонив колени, люди подавали ему тазы с водой и губки, вытирали Гэнила, терли досуха до тех пор, пока он не согрелся и не стал чистым. На плечи ему накинули серый плащ. Послышались болтовня и смех, все стронулись с места и направились в ярко освещенный просторный зал.

– Давай-давай. – Гэнила хлопнул по плечу какой-то лысый человек. – Пришло время Клятвы.

– А я… я справился?

– Еще как! Но ты так долго держал этот проклятый факел. Мы думали, что нам придется весь день бурчать в темноте. Ну иди.

Гэнила провели по черной мостовой, под очень высокими, сияющими белизной потолками, к ослепительно– белому занавесу, ниспадающему несколькими прямыми складками с высоты тридцати футов от потолка до пола.

– Это Занавес Тайны, – сказал кто-то Гэнилу бесстрастно.

Смех и разговоры затихли; все молча стояли вокруг. Белый занавес раздвинулся в звенящей тишине. Гэнил во все глаза смотрел на показавшиеся высокий алтарь, длинный стол и старика, одетого во что-то белое.

– Кандидат, готов ли ты вместе с нами произнести слова Клятвы?

– Да, – шепнул кто-то, слегка подтолкнув Гэнила.

– Да, – заикаясь, повторил тот.

– Тогда поклянитесь, Мастера Обряда! – Старик поднял отлитый из серебра Х-образный крест на железном стержне. – Этим Крестом Общего Дня я клянусь никогда и никому не открывать обряды и тайны моей Ложи…

– Этим Крестом… я клянусь… обряды, – невнятно забормотали окружающие, и Гэнил, вздрогнув от очередного толчка в бок, повторил слова Клятвы.

– Хорошо работать, правильно жить, правильно думать…

Как только Гэнил произнес эти слова, кто-то шепнул ему на ухо:

– Не клянись.

– Избегать ереси, выдавать всех колдунов суду Коллегии и подчиняться Верховным Мастерам моей Ложи с этого момента и впредь до самой смерти…

Бормотание, бормотание. Некоторые повторяли весь длинный текст клятвы, некоторые нет. Смущенный этим, Гэнил пробормотал пару слов и замолчал.

– И я клянусь никогда не учить язычников Тайнам Механизмов. Клянусь Солнцем.

Скрежещущий грохот почти заглушил все голоса. Медленно, с шумом и лязгом, отодвинулась секция крыши, и над присутствующими открылось желто-серое, затянутое облаками летнее небо.

– Вот он, Свет Общего Дня! – торжественно выкрикнул старик в белой мантии.

Гэнил посмотрел вверх. Машины, вероятно, застопорились до того, как световой люк открылся полностью, раздался громкий скрежет моторов, и воцарилась тишина. Старик вышел вперед, поцеловал Гэнила в обе щеки:

– Добро пожаловать, Мастер Гэнил, на Сокровенный Обряд Таинства Механизмов. – Посвящение закончилось. Гэнил стал Мастером Ложи.

– Ну и ожог ты заработал тут, – сказал лысый парень, когда все двинулись назад в зал. Гэнил поднял руку и обнаружил, что его левая щека и висок кровоточат и болят. – Хорошо хоть, что в глаз не попало.

– Огонь Разума чуть не ослепил тебя, да? – произнес чей-то тихий голос.

Обернувшись, Гэнил увидел бледного человека с каштановыми волосами и голубыми, действительно голубыми глазами, такими, какие бывают у котов-альбиносов или слепых лошадей. Он мгновенно отвел взгляд от этого изъяна, но бледный человек продолжал говорить тихим голосом – тем самым, который шепнул «Не клянись», когда Гэнил произносил слова Клятвы.

– Меня зовут Блондин Меде. Я буду работать вместе с тобой в мастерской Ли. Не составишь мне компанию за кружкой пива?

Влажное и мутное, пахнущее пивом тепло таверны показалось Гэнилу странным после пережитой днем, исполненной ужаса церемонии. Он почувствовал головокружение. Блондин Меде отхлебнул пива из высокой кружки и с удовольствием вытер пену с губ.

– Что ты думаешь о церемонии посвящения? – спросил он.

– Мне показалось, что все это было…

– Унизительно?

– Да, – согласился Гэнил. – По-настоящему унизительно.

– И даже оскорбительно, – добавил голубоглазый человек.

– Да. Это… это великая тайна. – Сбитый с толку, Гэнил уставился в кружку с пивом.

– Я знаю, – сказал тихим голосом Меде и улыбнулся. – Давай выпей. Я думаю, тебе стоит показать свой ожог Аптекарю.

Гэнил покорно последовал за Меде, и они вышли на узкие улицы вечернего города, заполненные пешеходами, неуклюжими моторными повозками и телегами, запряженными лошадьми и быками. Палатки ремесленников на площади Купцов уже закрывались на ночь, были заперты и огромные двери мастерских и Лож, располагающихся вдоль Высокой улицы. Беспорядочно понастроенные, теснящиеся дома там и сям разделяли глухие желтые фасады городских храмов, узнаваемых по плоскому круглому диску из полированной латуни. Под неподвижными облаками, озаренные тусклым светом сумерек короткого лета, толпились, бездельничали, болтали, ругались и смеялись черноволосые и смуглые люди Общего Дня. Гэнил, чувствуя головокружение от усталости, боли и крепкого пива, все время держался рядом с Меде, словно в новой жизни – жизни Мастера этот голубоглазый незнакомец стал его единственным другом и опорой.

– XVI плюс XIX, – раздраженно произнес Гэнил. – Какого черта, парень, ты что, не можешь прибавить?

– А может, получится XXXVI, Мастер Гэнил? – чуть слышно проговорил подмастерье, и щеки его вспыхнули.

Вместо ответа Гэнил засунул один из обработанных пареньком на станке стержней в положенное для него место в паровой машине, починкой которой они занимались; стержень оказался длиннее, чем надо, на дюйм.

– Это все потому, что у меня большой палец больно длинный, сэр, – сказал мальчик, демонстрируя свои узловатые кисти. Расстояние между суставами большого пальца и на самом деле было необычно велико.

– И правда. – Темное лицо Гэнила потемнело еще больше. – Очень интересно. Но ведь неважно, какой длины твой дюйм, если ты используешь его последовательно. А важно то, болван, что при добавлении XVI к XIX никогда не получается, не получалось и не получится XXXVI – до скончания веков – ты, тупой язычник!

– Да, сэр, так трудно это все запомнить.

– А запоминать всегда трудно, Ванно Прентис, – произнес чей-то низкий голос: это появился Ли, начальник мастерской, толстый человек с мощной грудью и ясными черными глазами. – Подойди-ка сюда на минутку, Гэнил.

Проведя Гэнила в тихий уголок огромной мастерской, Ли бодро продолжил:

– А ты нетерпелив, Мастер Гэнил.

– Ванно должен знать таблицу прибавления.

– Но тебе же известно, что даже Мастера частенько забывают прибавления. – Ли по-отечески похлопал Гэнила по плечу. – А ты разговаривал с Ванно таким тоном, словно ожидал, что паренек сможет это вычислить! – Ли засмеялся громким раскатистым басом, глаза его смотрели весело и проницательно. – Не слишком обращай на них внимание, вот и все… Полагаю, ты приедешь на ужин в следующий День Алтаря?

– Я бы взял на себя вольность…

– Вот и прекрасно! Все в твоих руках. Я бы хотел, чтобы она подружилась с таким спокойным парнем, как ты. Но хочу честно тебя предупредить. Моя дочь – своенравная, дерзкая девчонка. – Мастер Ли снова засмеялся.

Гэнил уныло ухмыльнулся. Дочь начальника мастерской вертела как хотела не только всеми мужчинами мастерской, но и собственным отцом. Ее ум и живость сначала даже немного напугали Гэнила. Он не сразу заметил, что только с ним девушка разговаривает немного стесняясь, чуть-чуть застенчиво. В конце концов Гэнил собрался с духом и попросил у ее матери разрешения пригласить дочь на ужин, предприняв тем самым первый официальный шаг к ухаживанию. И сейчас Гэнил стоял там, где его оставил Ли, вспоминая очаровательную улыбку Лани.

– Гэнил, а ты когда-нибудь видел Солнце?

Голос, задавший вопрос, был тихий, сдержанный и спокойный. Гэнил повернулся и посмотрел в голубые глаза своего друга.

– Солнце? Ну конечно.

– А когда в последний раз?

– Сейчас скажу… мне тогда было двадцать шесть… Четыре года назад. А разве тебя тогда не было в Эдане? Солнце вышло сразу около полудня, и ночью все смогли увидеть звезды. Помню, я успел сосчитать восемьдесят одну звезду, а потом небо снова затянули облака.

– Я тогда уезжал на север, в Кейлин, в свою первую Школу Мастерства. – Говоря, Меде прислонился к деревянным прутьям решетки, огораживающей модель тяжелой паровой машины. Его светлые глаза глядели в окно, за которым шел неизменный проливной дождь поздней осени. – Слышал, как ты выговаривал молодому Ванно только что… Какая разница, что из XIV и IXX не получается XXXVI?

– Когда мне было двадцать шесть, четыре года назад… я сосчитал восемьдесят одну звезду…

– Еще немного, и ты сможешь вычислять, Гэнил.

Гэнил нахмурился, машинально потирая белесый шрам на виске.

– Черт возьми, Меде! Даже язычники знают такие простейшие прибавления!

Меде чуть улыбнулся. Затем взял Жезл Сравнения и нарисовал на пыльном полу что-то круглое.

– Что это? – спросил он.

– Солнце.

– Правильно. Но также цифра. Число. Обозначающее Ничто.

– Цифра, обозначающая Ничто?

– Да. Ты можешь использовать ее в таблицах вычитания, например. Если из II вычесть I, то останется I, правильно? Но что получится, если из II вычесть II? – Возникла пауза. Меде постучал по кругу палкой: – Вот это.

– Да, конечно. – Гэнил изумленно уставился на нарисованный круг, священное изображение Солнца, Затерянный Свет, лицо Бога. – Это сокровенное знание священников?

– Нет. – Меде нарисовал поверх круга Х-образный крест. – Вот оно – знание наших священников.

– Но тогда кто же открыл цифру, обозначающую Ничто?

– Никто. Некто. Это не тайна.

Гэнил нахмурился, удивляясь такому заявлению. Они говорили вполголоса, стоя близко друг к другу, словно обсуждали, какие измерения можно производить с помощью Жезла Сравнения Меде.

– Гэнил, а почему ты считал звезды?

– Я… Мне хотелось знать. Мне всегда нравилось считать, нравились цифры, таблицы. Поэтому я стал Механиком.

– Понятно. Тебе ведь сейчас тридцать, да? Вот уже четыре месяца как ты стал Мастером. Гэнил, а ты никогда не думал о том, что быть Мастером означает постичь все, чему может научить твое ремесло? С настоящего момента до самой смерти ты никогда не узнаешь ничего больше. Потому что больше узнавать нечего.

– Но начальники мастерских…

– Они знают некоторые секретные знаки и пароли, – сказал Меде своим тихим бесстрастным голосом, – и, конечно, наделены определенной властью. Но знают они не больше тебя… Ты, наверное, думал, что им разрешено заниматься вычислениями? Нет.

Гэнил молчал.

– И все-таки есть еще в мире вещи, которые можно изучить, Гэнил.

– Где?

– Повсюду. Вокруг нас.

Возникла долгая пауза.

– Я не могу слушать тебя, Меде. Не говори больше ничего. Я не выдам тебя.

Гэнил развернулся и пошел прочь, лицо его исказилось от злости. И всю эту злость он, смущаясь и негодуя, обратил против Меде, человека, чьи мысли оказались так же уродливы, как и тело, наместника зла, потерянного друга.

Это был приятный вечер: веселый Ли, его заботливая, толстая жена и Лани, застенчивая и сияющая. Гэнил держал себя слишком серьезно для своих лет, что заставляло девушку поддразнивать его. Но даже в этом постоянном поддразнивании проскальзывало смущение и желание понравиться. В некоторые моменты казалось, что независимость и гордость девушки обернутся нежностью. Один раз, передавая блюдо, Лани коснулась Гэнила. Он до сих пор помнил это легкое прикосновение у запястья правой руки. Лежа в кровати в своей комнате, находящейся над мастерской, и глядя в непроглядную темень городской ночи, Гэнил застонал от удовольствия. О, Лани, ах, это нежное касание, а губы… о Господи, о Господи! Ухаживание – это такое долгое дело, по крайней мере восемь месяцев, шаг за шагом, как и следует себя вести с дочерью Мастера. Надо постараться выбросить из головы эту невыносимую сладость. «Не думай ни о чем, – твердо сказал он себе. – Спи. Думай ни о чем». И он стал думать ни о чем. Сколько получится, если 0 взять I раз? Столько же, если II взять 0 раз. А что, если поставить I перед 0, что за цифра получится – 10?

Блондин Меде сел в кровати, каштановые волосы свисали на пьяные голубые глаза. Он попытался разглядеть фигуру, с грохотом мечущуюся по комнате. В окно проник первый грязно-желтый луч рассвета.

– Сегодня же День Алтаря, – проворчал Меде, – уходи, я хочу спать.

Неясная фигура приняла очертания Гэнила, грохот же превратился в шепот.

– Меде! – Гэнил сунул Меде под нос грифельную доску. – Посмотри, посмотри, что можно сделать с цифрой, обозначающей Ничто…

– А-а, ты про это, – буркнул Меде, оттолкнул Гэнила и грифельную доску, подошел к тазу, стоящему на комоде, окунул голову в ледяную воду и постоял так несколько мгновений. Затем, весь промокший, вернулся и сел на кровать. – Ну давай поглядим.

– Смотри, за основу можно взять любое число – я использовал XII, потому что это удобно. XII запишем как I-0, а XIII как I—I, и когда мы добираемся до XXIV…

– Тс-с. – Меде изучал грифельную доску. – А ты запомнишь все это? – наконец спросил он. Гэнил утвердительно кивнул, после чего Меде стер с грифельной доски четко выстроившиеся цифры. – А я и не додумался, что за основу можно взять любое число… Ну-ка, возьмем за основу X – и получим способ, который все упрощает. Теперь X станет 10, XI превратится в 11, а для XII напишем вот что. – И он нарисовал на дощечке число 12.

Гэнил внимательно смотрел на дощечку.

– Это ведь одно из черных чисел? – наконец произнес он дрогнувшим голосом.

– Да. Знаешь, что ты сделал, Гэнил? Подошел к черным числам через заднюю дверь.

Гэнил молчал.

– А сколько будет СХХ раз по МСС? – спросил Гэнил. – Таблицы не заходят так далеко.

– Смотри. – Меде принялся писать на дощечке:

1200

_____

120

И Гэнил увидел, как далее появляются

0000

2400

1200

______

144000

Возникла еще одна длительная пауза.

– Три Ничто… XII раз по XII… Дай мне дощечку, – бормотал Гэнил. Наступила тишина, нарушаемая лишь стуком дождя и скрипом мела по дощечке. – Какое черное число соответствует VIII? – наконец спросил он.

Когда над городом в этот холодный День Алтаря сгустились сумерки, двое друзей все еще продолжали писать что-то на грифельной дощечке и говорить, перебивая друг друга. Меде рассказал Гэнилу все, что знал о числах и цифрах, но Гэнилу этого показалось мало.

– Тебе надо встретиться с Ином, – сказал голубоглазый человек. – Он научит тебя всему необходимому. Ин работает с углами, треугольниками, измерениями. При помощи своих треугольников он может измерить расстояние между любыми двумя точками – даже теми, которых нельзя достигнуть. Он великий Ученик. Числа – сердце его знаний, их язык.

– И мой язык.

– Да. Но не мой. Я не люблю числа сами по себе. Только чтобы объяснить что-то необъяснимое… Например, если бросить мяч, что заставляет его двигаться?

– Ты же бросаешь его, – ухмыльнулся Гэнил. Он был белым как простыня – бледнее, чем Меде. Голова его кружилась: он шестнадцать часов занимался математикой, ничего не ел и не спал. Он потерял какой-либо страх, всю былую покорность. И улыбался, словно король, вернувшийся из изгнания.

– Ну ладно, – сказал Меде. – Но почему мяч продолжает двигаться?

– Потому что… потому что его поддерживает воздух.

– Но в таком случае почему он вообще падает? Почему он движется по дуге? Что это за дуга? Вот видишь, для чего мне нужны твои цифры? – Теперь уже Меде стал похож на короля, но злого короля, царствующего в империи, слишком большой и плохо поддающейся управлению. – А они говорят о Тайнах, – он фыркнул, – в своих маленьких, закрытых ставнями мастерских!.. Ладно, пошли. Давай поужинаем и навестим Ина.

Построенный прямо против городской стены высокий старый дом узкими окнами всматривался в двух молодых Мастеров, стоящих на улице. Над крутыми, сияющими от дождевых капель шиферными крышами нависли блеклые сумерки поздней осени.

– Ин, как и мы, был Мастером Механизмов, – рассказывал Меде Гэнилу, пока они ждали около обитой железом двери. – Сейчас он в отставке – ты поймешь почему. Сюда приезжают люди из всех Лож: аптекари, ткачи, каменщики. Даже некоторые ремесленники. Как-то раз приезжал мясник. Он вскрывает мертвых котов. – В голосе Меде звучало забавное пренебрежение, с каким обычно физики говорят о биологах.

В этот момент дверь распахнулась, вышел слуга и повел пришедших наверх, в комнату, где в огромном камине докрасна накалились поленья. С дубового кресла с высокой спинкой поднялся человек, чтобы поприветствовать гостей.

Гэнил сразу вспомнил Верховного Мастера Ложи – фигуру, которая прокричала ему, лежащему в могиле: «Восстань». Ин тоже был старым и высоким и носил белую мантию Верховного Мастера. Он сутулился, а его морщинистое лицо выглядело утомленным, словно у старой гончей. Приветствуя гостей, он протянул левую руку. На правой же вместо кисти виднелась незажившая, гладкая культя.

– Это Гэнил, – сказал Меде. – Сегодня ночью он изобрел двенадцатеричную систему. Мастер Ин, позволь ему поработать над математикой дуг для меня.

– Добро пожаловать, Гэнил. – Ин издал короткий старческий смешок. – С этого момента можешь приходить сюда когда вздумается. Все мы здесь колдуны и упражняемся в колдовском искусстве. По крайней мере, пытаемся… Приходи, не стесняясь, днем или ночью. И уходи, когда захочешь. Если нас предадут, так тому и быть. Мы должны доверять друг другу. Тайны не принадлежат людям, мы не держим секретов, а лишь практикуемся в искусстве. Ты понял что-нибудь?

Гэнил кивнул. Слова не всегда доходили до него так же легко, как цифры. Он вдруг почувствовал волнение, смущение. Все происходящее не было похоже на торжественное, официальное, символическое Посвящение и Клятву. Старик говорил просто, тихо и спокойно.

– Вот и хорошо, – сказал Ин так, словно кивка Гэнила было достаточно. – Немного вина, молодые Мастера, или эль? В этом году мой темный эль удался. Так тебе нравятся числа, Гэнил?

Ранней весной Гэнил стоял в мастерской, наблюдая за неловкими попытками Ванно произвести при помощи Жезла Сравнения замеры мотора для грузовой повозки. Лицо Гэнила было мрачным. Он изменился за последние несколько месяцев, выглядел теперь старше, более решительным, суровым. Четыре часа сна по ночам и изобретение алгебры могут очень сильно изменить человека.

– Мастер Гэнил! – проговорил робкий голос.

– Повтори замер еще раз, – велел он Ванно, обернулся и вопросительно посмотрел на девушку.

Лани тоже заметно изменилась. Она выглядела слегка раздраженной, одинокой и разговаривала с Гэнилом застенчиво.

Он приступил ко второму этапу ухаживания: три раза приглашал ее на прогулку. Затем Гэнила поглотила работа с Ином, и дальше в отношениях с девушкой он не продвинулся. Еще ни один мужчина не оставлял Лани посреди процесса ухаживания. Ни один человек еще не смотрел прямо сквозь нее, как это сейчас делал Гэнил. Лани страстно желала узнать, что же он видел, когда вперял в нее невидящий взор, хотела добраться до его секрета, до него самого. Каким-то смутным, неясным чутьем Гэнил чувствовал это, жалел девушку и одновременно немного ее побаивался.

– А эти… эти размеры когда-нибудь меняют? – наблюдая за Ванно, спросила Лани, пытаясь завязать разговор.

– Изменение модели является нарушением, недопустимым по отношению к Изобретению, – ответил Гэнил, прервав ненужные расспросы.

– Отец просил передать тебе, что завтра мастерская будет закрыта.

– Закрыта? Почему?

– Коллегия объявила, что поднимается западный ветер и завтра может показаться Солнце.

– Хорошо! Что ж, весна неплохо начинается, да? Спасибо. – И он снова отвернулся к модели.

На этот раз священники Коллегии оказались правы. Предсказание погоды, которому они посвящали почти всю свою жизнь, было неблагодарным занятием. Но один раз из десяти они предугадывали появление Солнца, как и случилось сейчас. К полудню дождь прекратился, облака, затягивавшие небо, побледнели, вскипели и медленно двинулись к западу.

В середине дня весь народ Эдана высыпал на улицы и площади; люди забирались на трубы, крыши и верхушки деревьев, на стены, собирались на полях за городскими стенами – и все смотрели в небо. Священники начали исполнять на внешнем дворе Коллегии ритуальный танец, кланяясь и покачиваясь. В каждом храме ждали своего часа служители, готовые в любой момент потянуть за цепь, открывающую крыши, и дать лучам Солнца упасть на камни перемен.

Ближе к вечеру небо наконец обнажилось. Между рваными, словно закопченными кромками желто-серых облаков появилась голубая полоска. Над улицами, площадями, окнами, крышами, стенами города Эдана пронеслись вздох и мощный ропот: «Небо, небо…»

Прореха в тучах все ширилась. Свежий ветер разогнал пелену падающего на город дождя, и капли его внезапно засверкали, словно ночью от света факелов. Но сейчас в сияющих каплях отражалось Солнце. Оно появилось на западе и, ослепляя всех вокруг, одиноко зависло в небесах.

Гэнил стоял среди толпы, обратив лицо к небу. На виске, где был шрам от ожога, он почувствовал тепло Солнца. Гэнил смотрел на сияющее светило до тех пор, пока глаза не наполнились слезами. Круг Огня, лицо Бога…

– Что такое Солнце? – тихо спросил Меде.

И Гэнил вспомнил холодную ночь среди зимы, когда он сам, Меде, Ин и другие беседовали у камина в доме Ина.

– Это круг или сфера? Почему оно пересекает небо? Оно большое? И далеко ли до него? Ах, подумать только: ведь когда-то, чтобы увидеть солнце, человеку надо было всего лишь посмотреть на небо…

Звучали флейты, быстро били барабаны, веселый неотчетливый звук разносился далеко за пределы Коллегии. Иногда по ослепительно яркому кругу пробегали клочья облаков, и мир снова становился серым и холодным, флейты замолкали. Но западный ветер продолжал дуть, облака уплывали, и Солнце появлялось вновь, спускаясь все ниже. Перед тем как погрузиться на западе в тяжелые, быстро несущиеся облака, оно стало красным, и свет его больше не резал глаза собравшимся. В это мгновение Гэнилу действительно показалось, что Солнце не диск, а громадный, искривленный, медленно падающий мяч.

Оно село, пропало.

В вышине, сквозь разрывы в облаках все еще виднелись ясные, зеленовато-голубые кусочки чистого неба. А затем на западе, там, куда село Солнце, на краю растущего облака замерцала яркая точка – вечерняя звезда.

– Смотрите! – закричал Гэнил, но обернулись лишь несколько человек. Солнце село – а кому есть дело до звезд? Желтоватая дымка – саван из облаков, покрывающих землю своей мантией из пыли и дождя на протяжении четырнадцати поколений со времен Адского огня, – надвинулась на звезду и словно стерла ее с неба. Гэнил вздохнул, потер затекшую от напряжения шею и двинулся домой вместе с остальными участниками действа Общего Дня.

В эту ночь его арестовали. Стражи и товарищи по камере (в тюрьме оказались все работники его мастерской, кроме Мастера Ли) рассказали, что их посадили за связь с Блондином Меде. Его обвинили в распространении ереси. Меде видели в поле за городскими стенами, когда он наводил на Солнце какие-то приборы. Это оказались инструменты для измерения расстояний. Он пытался определить расстояние между землей и Богом.

Подмастерий скоро отпустили. На третий день стражи пришли за Гэнилом, вывели его в один из закрытых двориков Коллегии под тихий, мелкий дождь ранней весны. Священники в основном жили под открытым небом, и огромный комплекс Коллегии Эдана представлял собой всего лишь ряд ветхих бараков, окружающих открытые дождям и ветру дворы, где спали, писали, молились, ели и вершили суд.

В один из таких дворов привели Гэнила, протолкнули сквозь толпу людей, облаченных в белые и желтые одежды, и поставили так, чтобы все его видели. Он увидел алтарь – длинный, мокрый и сияющий от дождя стол, за которым стоял священник в золотой мантии Высшей Тайны. У дальнего края стола стоял другой человек, которого, как и Гэнила, сопровождали двое стражников. Человек этот смотрел на Гэнила, смотрел прямо, равнодушно и спокойно, смотрел своими голубыми глазами, такими же голубыми, как небеса.

– Гэнил Калсон из Эдана, ты подозреваешься в знакомстве с Блондином Меде, обвиняемым в ереси, распространяемой против Изобретения, и вычислениях. Ты дружил с этим человеком?

– Мы вместе работали в мастерской…

– Он когда-нибудь говорил с тобой об измерениях, производимых без помощи Жезла Сравнения?

– Нет.

– О черных числах?

– Нет.

– О черных искусствах?

– Нет.

– Мастер Гэнил, ты ответил «нет» три раза. А тебе известно о правиле из закона священников – Мастеров Тайны, касающемся подозреваемых в ереси?

– Нет, не известно…

– Правило гласит: «Если подозреваемый четырежды отрицательно ответит на задаваемые вопросы, вопросы необходимо повторять с использованием ручного пресса до тех пор, пока не будет получен правдивый ответ». Сейчас я повторю вопросы – возможно, ты захочешь взять назад одно из своих «нет».

– Нет, – сказал Гэнил смущенно, глядя на озадаченные лица столпившихся людей, на высокие стены.

И когда священники вынесли какую-то приземистую деревянную машинку и поместили туда правую руку Гэнила, он был все еще больше смущен, чем напуган. Чему поклонялись эти люди? Все это напоминало обряд Посвящения, когда они так старались напугать его и преуспели в этом.

– Как Механик, – продолжил священник в золотой мантии, – ты знаешь предназначение этого рычага, Мастер Гэнил. Ты отречешься от сказанного?

– Нет. – Гэнил слегка нахмурился. Он заметил, что его правая рука выглядит так, как рука Ина, и словно заканчивается около запястья.

– Прекрасно. – Один из стражей взялся за рычаг, торчащий из деревянной коробки, а священник в золотой одежде вопросил: – Был ли ты другом Блондина Меде?

– Нет, – ответил Гэнил. Он говорил «нет» в ответ на каждый вопрос, даже когда уже перестал слышать голос священника. Он продолжал повторять «нет» до тех пор, пока не услышал свой собственный голос, смешанный с эхом, отражающимся от стен двора Коллегии. «Нет, нет, нет, нет…»

Свет пропадал и вспыхивал снова, дождь холодными каплями падал на лицо Гэнила и прекращался, кто-то пытался помочь ему встать. Серая мантия Гэнила воняла – от боли его вырвало. И когда он осознал это, его вырвало снова.

– Все кончилось, потерпи, – прошептал наконец страж на ухо Гэнилу.

Неподвижные ряды людей в белом и желтом все еще заполняли двор. Застывшие лица, вытаращенные глаза… которые уже смотрели на кого-то другого.

– Еретик, ты знаешь этого человека?

– Мы вместе работали в мастерской.

– Ты говорил с ним о черном искусстве?

– Да.

– Ты научил его черному искусству?

– Нет. Я пытался… – Голос дрогнул. Даже в тишине, царившей во дворе и нарушаемой лишь шелестом дождя, было трудно слышать, что говорит Меде. – Он слишком туп. Решил не рисковать и не мог ничего выучить. Он будет прекрасным начальником мастерской. – Холодные голубые глаза без капли сожаления или мольбы смотрели прямо на Гэнила.

– Против подозреваемого Гэнила нет доказательств. – Священник в золотом снова повернулся лицом к толпе. – Подозреваемый, ты можешь идти. Приходи завтра в полдень, чтобы стать свидетелем исполнения приговора. Отказ прийти послужит доказательством твоей вины.

Прежде чем Гэнил успел что-то понять, стражи вывели его со двора и оставили у стены, с лязгом захлопнув тяжелую дверь. Гэнил немного постоял, затем лег на мостовую, прижимая к груди под плащом почерневшую, покрытую запекшейся кровью руку. Вокруг шелестел дождь. Улица была пуста. И только когда стало темнеть, он с трудом поднялся и побрел – улица за улицей, дом за домом, шаг за шагом, через весь город к дому Ина.