Текст книги "Город иллюзий"

– Я знаю. Интересно, не чувствовал ли ты за фактами некую… легенду, догадку, надежду…

Фальк промолчал.

– Мы прячемся от Сингов. А также мы прячемся от самих себя, от тех, какими мы были прежде. Ты понимаешь это, Фальк? Нам неплохо живется в наших домах… совсем неплохо, но нами руководит исключительно страх. Некогда мы путешествовали среди звезд, а теперь мы не осмеливаемся отойти от дома уже на сотню миль. Мы храним остатки знаний, но никак не пользуемся ими. Хоть в прошлом мы использовали эти знания для того, чтобы ткать образ нашей жизни, словно гобелен, простертый над ночью и хаосом. Мы преумножали возможности, что давала нам жизнь. Мы занимались работой, достойной людей.

Зоув снова задумался, а затем продолжил, глядя на светлое ноябрьское небо:

– Представь себе множество планет, различных людей и зверей, живущих на них, созвездия их небес, выстроенные ими города, их песни и обычаи. Все это утрачено, утрачено нами столь же окончательно и бесповоротно, как твое детство потеряно для тебя. Что мы, по существу, знаем о времени собственного величия? Несколько названий планет и имен героев, обрывки фактов, из которых мы пытаемся скроить полотно истории. Закон Сингов запрещает убийство, но они убили знания, они сожгли книги и, что, быть может, хуже всего, фальсифицировали оставшееся. Они, как водится, погрязли во Лжи. Мы не уверены ни в чем, что касается Эпохи Лиги; сколько документов было подделано? Ты должен помнить: что бы ни случилось, Синги – наши враги! Можно прожить целую жизнь, так воочию и не увидев ни одного из них. В лучшем случае услышишь, как где-то вдалеке пролетает их воздухолет. Здесь, в Лесу, они оставили нас в покое, и, вероятно, то же самое происходит повсюду на Земле, хотя наверняка ничего не известно. Они не трогают нас, пока мы остаемся здесь, в темнице нашего невежества и дикости, пока мы кланяемся, когда они пролетают над нашими головами. Но они не доверяют нам. Как они могут доверять нам даже по прошествии двенадцати столетий! Им неведомо такое чувство, как доверие, поскольку у них лживое нутро. Они не соблюдают договоров, могут нарушить любое обещание, любую клятву, предают и лгут не переставая, а некоторые записи времен Падения Лиги намекают на то, что они способны лгать даже в мыслях. Именно Ложь победила все расы Лиги и поставила нас в подчиненное положение. Помни об этом, Фальк. Никогда не верь Врагу, что бы он ни говорил.

– Я буду помнить об этом, Глава, если мне суждено когда-либо встретиться с Врагом.

– Ты не встретишься с ним, если только сам того не захочешь.

Отражавшееся на лице Фалька понимание сменилось застывшим, напряженным выражением. То, чего он ожидал, наконец свершилось.

– Вы хотите сказать, Глава, что я должен покинуть Дом?

– Ты сам уже подумывал об этом, – так же спокойно ответил Зоув.

– Да. Но мне незачем уходить. Я хочу жить здесь. Парт и я…

Он запнулся, и Зоув, воспользовавшись этим, мягко отрезал:

– Я уважаю любовь, расцветшую между тобой и Парт, ваше счастье и преданность друг другу. Но ты пришел сюда по дороге куда-то еще, Фальк. К тебе здесь все хорошо относятся и всегда хорошо относились. Твой брак с моей дочерью почти наверняка был бы бездетным, но даже в этом случае я радовался бы ему. Однако я убежден, что тайна твоего происхождения и твоего появления здесь настолько велика, что ее нельзя небрежно отбросить в сторону. Ты мог бы указать новые пути, у тебя впереди много работы…

– Какой работы? Кто может поведать мне об этом?

– То, что хранится в тайне от нас, и то, что украли у тебя, находится у Сингов. В этом ты можешь быть совершенно уверен.

В голосе Зоува звучала такая мучительная, болезненная горечь, какой Фальку никогда прежде не доводилось слышать.

– Разве те, кто погряз во лжи, скажут мне всю правду, если я их об этом попрошу? И как мне узнать предмет моих поисков, даже если мне удастся отыскать его?

Зоув немного помолчал, затем с обычной убежденностью произнес:

– Я все больше склоняюсь к мысли, сынок, что в тебе заключена какая-то надежда для людей Земли. Мне не хочется отказываться от этой мысли. Но только ты сам сможешь отыскать свою собственную правду. Если тебе кажется, что твой путь заканчивается здесь, то, возможно, это и есть правда.

– Если я уйду, – неожиданно спросил Фальк, – вы позволите Парт пойти вместе со мной?

– Нет, сынок.

Внизу в саду пел ребенок – четырехлетний сынишка Гарры. Он выписывал замысловатые кренделя на дорожке и звонко напевал какую-то милую несуразицу. Высоко в небе, выстроившись в клин, летели стая за стаей на юг дикие гуси.

– Я должен был идти с Метоком и Фурро за невестой для Фурро, – сказал Фальк. – Мы намеревались отправиться как можно скорее, пока не изменилась погода. Если я решу уйти, то отправлюсь в путь от Дома Рансифеля.

– Зимой?

– Несомненно, к западу от Рансифеля есть и другие Дома, где меня приютят в случае необходимости.

Фальк не сказал, а Зоув не спросил, почему он собирается идти именно на запад.

– Может, оно и так. Я не знаю, дают ли там пристанище путникам. Но если ты уйдешь, то ты останешься один, и тебе следует и впредь оставаться одному. За пределами этого Дома другого безопасного места для тебя нет на всей Земле.

Зоув, как всегда, говорил от чистого сердца и платил за правду внутренней болью и сдержанностью. Фальк быстро заверил его:

– Я все понимаю, Глава. Я буду сожалеть не о безопасности…

– Я скажу тебе то, что я думаю в отношении тебя. Я полагаю, что ты родом с одного из затерянных миров. Я думаю, что ты родился не на Земле. Я полагаю, что ты – первый инопланетянин, ступивший на Землю за последние тысячу или, быть может, даже более лет и принесший с собой какое-то послание или знак. Синги заткнули тебе рот и отпустили тебя в лесу, чтобы никто не мог обвинить их в твоем убийстве. И ты пришел к нам. Если ты уйдешь, я буду горевать, зная, насколько тебе одиноко, но я буду надеяться на тебя и на нас самих! Если у тебя есть известие для людей, то ты в конце концов его вспомнишь. Должна же быть хоть какая-то надежда для нас, хоть какой-то знак, ведь нельзя жить так вечно!

– Возможно, моя раса никогда не была в дружественных отношениях с человечеством? – сказал Фальк, глядя на Зоува своими желтыми глазами. – Кто знает, ради чего я явился сюда?

– Именно. Ты разыщешь тех, кто знает. И тогда сделаешь то, что тебе предначертано сделать. Я не испытываю страха. Если ты служишь Врагу, то и мы все ему служим: все уже потеряно, и терять нам больше нечего. Если же это не так, то тогда ты обладаешь тем, что некогда потеряли люди, – предназначением! И следуя ему, возможно, ты вселишь надежду во всех нас…

Глава 2

Зоув прожил шестьдесят лет, Парт – двадцать, но в этот холодный день, заставший девушку в Длинном Поле, она чувствовала себя старухой, потерявшей счет годам. Ее вовсе не утешала мысль о грядущем триумфе прорыва к звездам или о торжестве истины. Пророческий дар ее отца преломился в ней в отсутствие иллюзий. Она знала, что Фальк собирается уйти из Дома.

– Ты больше сюда не вернешься, – только и выдавила из себя она.

– Я вернусь, Парт.

Девушка обняла его, пропуская мимо ушей обещания.

Фальк попытался мысленно дотянуться до нее, но в телепатическом общении он был не слишком искусен. Единственным Слухачом в Доме была слепая Кретьян. Никто из прочих обитателей Дома не проявлял способностей к общению без слов – мыслеречи. Техника обучения мыслеречи не была утрачена, однако на практике применялась нечасто. Великое достоинство этого наиболее сжатого и совершенного способа общения превратилось в угрозу для людей.

Мысленный диалог между двумя разумами мог быть непоследовательным и сумбурным, не обходилось без ошибок и взаимного недоверия, однако им нельзя было пренебрегать. Между мыслью и сказанным словом существует зазор, куда может внедриться намерение; что-то останется за рамками, и на свет появится ложь. Между мыслью и мысленным посланием такого зазора нет; они рождаются одновременно, и места для лжи не остается.

В последние годы существования Лиги, судя по рассказам и обрывочным записям, с которыми ознакомился Фальк, мыслеречь использовалась очень широко, и телепатические способности достигли весьма высокой степени развития. Данные навыки на Земле появились довольно поздно; техника мыслеречи была позаимствована у какой-то иной расы. Одна из книг называла ее «Последним Искусством». В книгах имелись также намеки на трения и частые перестановки в правительстве Лиги Миров, возникавшие, вероятно, вследствие преобладания формы общения, которая отрицала ложь.

Но все эти слухи были такими же туманными и полумифическими, как и вся история человечества. Не вызывало сомнений только одно: после прихода Сингов и падения Лиги разрозненные общины больше не доверяли друг другу и использовали обычную речь. Свободный человек мог говорить свободно, но рабам и беглецам приходилось скрывать свои мысли. Именно это твердили Фальку в Доме Зоува, так что у него практически не было опыта в установлении связи между разумами.

Фальк старался убедить Парт в том, что он не лжет:

– Верь мне, Парт, я еще вернусь к тебе!

Но она не хотела его слушать.

– Нет, я не буду говорить с тобой мысленно, – произнесла она вслух.

– Значит, ты оберегаешь свои мысли от меня?

– Да, оберегаю. Зачем мне передавать тебе свою печаль? Какой толк в правде? Если бы ты солгал мне вчера, я до сих пор пребывала бы в уверенности, что ты просто собираешься к Рансифелю и через десять дней вернешься назад. Значит, у меня были бы в запасе десять дней и десять ночей. Теперь же у меня ничего не осталось, ни единого дня или часа. У меня забрали все подчистую. Так что же хорошего в правде?

– Парт, ты будешь ждать меня?

– Нет.

– Всего один год…

– Через год и один день ты вернешься верхом на серебристом скакуне, чтобы увезти меня в свое королевство и сделать законной королевой?.. Нет, я не намерена ждать тебя, Фальк. Почему я обязана ждать человека, чей труп будет гнить в лесу или которого застрелят в прериях Скитальцы? А может, тебя лишат разума в Городе Сингов или отправят в вековое путешествие к другой звезде? Чего именно ты предлагаешь мне ждать? Не думай, что я найду себе другого мужчину. Нет, я останусь здесь, в отчем доме, выкрашу нитки в черный цвет и сотку себе черную одежду, чтобы носить ее и умереть в ней. Но я не стану никого и ничего ждать! Никогда.

– Я не имел права спрашивать… – промолвил он с болью в голосе.

Она заплакала.

– О, Фальк, я ни в чем не виню тебя!

Они сидели на пологом склоне, возвышавшемся над Длинным Полем. Между ними и лесом паслись на огороженном пастбище овцы и козы. Годовалые ягнята сновали между длинношерстными матками. Дул унылый ноябрьский ветер.

Парт прикоснулась к золотому кольцу на его левой руке.

– Кольцо, – сказала она, – это вещь, которую дарят. Временами мне приходит в голову… а тебе не приходит?.. что у тебя, возможно, была жена. Представь, вдруг она ждет тебя…

Девушка задрожала.

– Ну и что? – спросил Фальк. – Какое мне дело до того, кем я был, что было со мной? К чему мне уходить отсюда? Все, кем я являюсь теперь, – это твое, Парт, исходило от тебя, это твой дар…

– И он был сделан по доброй воле, – сквозь слезы сказала девушка. – Возьми его и иди… Уходи…

Они обнимали друг друга, и ни один из них не пытался освободиться из этих объятий.

Дом остался далеко позади за покрытыми инеем черными стволами и переплетенными голыми ветвями деревьев, которые смыкались за спинами путников.

День был серым и холодным, тишину леса нарушало только посвистывание ветра в ветвях – бессмысленное перешептывание, которое, казалось, шло отовсюду и никогда не смолкало. Впереди размашистой легкой походкой шагал Меток, за ним следовал Фальк, замыкал группу молодой Фурро. Все трое были одеты в легкие теплые куртки с капюшонами и штаны из нетканого материала, который называли зимним, что не давал замерзнуть даже в самый сильный снегопад. Каждый нес небольшой заплечный мешок с подарками, товарами для торговли, спальником и запасом сухих концентратов, достаточным, чтобы переждать месячную пургу. Лупоглазая, которая с самого рождения ни разу не покидала Дом, ужасно боялась леса и соответственно снарядила их в дорогу. У каждого был лазерный пистолет, а Фальк дополнительно нес еще медикаменты, компас, второй пистолет, смену одежды, бухту веревки и небольшую книгу, что дал ему Зоув два года назад, – это составляло все его пожитки и весило около пятнадцати фунтов. Меток, Фальк и Фурро легко и бесшумно шагали по устланной листьями узкой тропе, окруженной безмолвными деревьями.

Они должны были добраться до Рансифеля на третий день пути. Вечером второго дня они ступили в местность, отличавшуюся от той, что окружала Дом Зоува. Лес поредел, все чаще попадались кочки. Вдоль склонов холмов виднелись серые прогалины, по которым текли укрытые кустарником ручьи.

Друзья разбили лагерь на одной из таких прогалин, на южном склоне холма, поскольку усилился несущий дыхание зимы северный ветер. Фурро принес несколько охапок сухого хвороста, а двое других путников очистили место для костра от травы и сложили незамысловатый каменный очаг.

– Мы пересекли водораздел сегодня днем, – заметил Меток, пока они работали. – Ручей течет здесь на запад и в конце концов впадает во Внутреннюю реку.

Фальк выпрямился и посмотрел на запад, но невысокие холмы и затянутое тучами небо ограничивали обзор.

– Меток, – сказал он, – я думаю, что мне нет смысла идти к Рансифелю. Мне лучше пойти своим путем. Кажется, вдоль большого ручья, который мы пересекли сегодня днем, идет тропа, ведущая на запад. Я вернусь туда и пойду по ней.

Меток поднял глаза. Он не владел мысленной речью, но взгляд его был достаточно красноречив: не намереваешься ли ты сбежать домой?

Фальк же воспользовался мысленной речью для ответа: «Нет, черт побери!»

– Извини! – вслух произнес Старший Брат своим обычным мрачным тоном.

Он и не пытался скрыть того, что только рад уходу Фалька. Для Метока не было ничего важнее безопасности Дома. Каждый чужак таил в себе угрозу, даже тот, с кем он прожил бок о бок целых пять лет, который был его соратником по охоте и возлюбленным его сестры.

– Тебя хорошо примут у Рансифеля, Фальк, – продолжал он. – Почему бы тебе не начать свое путешествие оттуда?

– А почему бы не отсюда?

– Дело твое.

Меток установил последний камень, и Фальк принялся разводить огонь.

– Если мы и пересекли тропу, то я не знаю, откуда она ведет и куда. Завтра утром мы пересечем настоящую тропу – старую. Дорогу Хайренда. Дом Хайренда расположен далеко на западе. Идти туда пешком не меньше недели. За последние шестьдесят-семьдесят лет туда никто не ходил – не знаю, по какой причине. Но когда я бывал там в последний раз, дорога была по-прежнему отчетливо видна. Та же, о которой ты говоришь, может оказаться звериной тропой и завести тебя в болото или лесную чащу.

– Хорошо, – согласился Фальк. – Я попробую пойти по Дороге Хайренда.

Возникла пауза, а затем Меток спросил:

– Почему ты собираешься идти на запад?

– Потому что Эс Тох находится на западе.

Это редко произносимое вслух имя прозвучало как-то странно под покровом небес. Фурро, подошедший с охапкой хвороста, с тревогой огляделся вокруг. Больше Меток вопросов не задавал.

Там, на склоне холма у костра, провел Фальк последнюю ночь с теми, кто был для него братьями и соплеменниками. На следующее утро, едва рассвело, они вновь отправились в путь и задолго до полудня подошли к широкой заросшей тропе, ответвлявшейся влево от тропинки, ведущей к Рансифелю. Ее начало было помечено, словно вратами, двумя огромными соснами. Под сенью ветвей, где остановились путники, царили сумрак и тишина.

– Возвращайся к нам, наш гость и брат, – сказал молодой Фурро.

Его настроение, приподнятое предстоящим сватовством, несколько упало при виде этого мрачного, едва видного пути, по которому предстояло идти Фальку. Меток же только произнес:

– Дай мне свою фляжку.

Взамен он протянул свою собственную, выполненную из серебра со старинной гравировкой.

Затем они разошлись. Двое пошли на север, один – на запад.

Пройдя немного, Фальк остановился и посмотрел назад. Его спутники уже исчезли из виду. Тропа Рансифеля еле виднелась за молодой порослью деревьев и кустарников, покрывавшей Дорогу Хайренда. Похоже было, что этой дорогой все-таки пользовались, хотя и нечасто. Но ее не расчищали уже много лет.

Фальк стоял в одиночестве посреди лесной чащи, в тени бесконечных деревьев. Земля была мягкой от листьев, опадавших на нее добрую тысячу лет. Огромные сосны и кедры приглушали свет и звуки. В воздухе кружилось несколько снежинок.

Фальк немного ослабил ремень, на котором держалась его поклажа, и двинулся дальше.

К наступлению вечера ему уже чудилось, что он в пути целую вечность и ушел бесконечно далеко от Дома и что он всегда был таким одиноким.

Дни в точности походили один на другой. Серый зимний свет, легкий ветерок, поросшие лесом холмы и долины, затяжные подъемы и спуски, скрытые в кустах ручьи, болотистые низины… И хотя Дорога Хайренда сильно заросла, идти по ней было совсем несложно, поскольку она вся состояла из длинных прямых участков с плавными поворотами и избегала болот и возвышенностей. Очутившись среди холмов, Фальк понял, что эта дорога следует какому-то древнему тракту, который был прорублен прямо через холмы и даже две тысячи лет не смогли стереть его с лица земли. Но деревья уже росли на нем и вдоль него на всем протяжении – сосны и кедры, густые заросли шиповника на обочинах, бесконечные ряды дубов, буков, орешника, ясеней, ольхи, вязов, и над всеми ними возвышались величавые кроны каштанов, которые теперь теряли свои последние темно-желтые листья, роняя их на дорогу.

По вечерам Фальк готовил себе ужин из белки или кролика, а иногда даже из дикой курицы, которых ему удавалось подстрелить среди моря деревьев, где сновала уйма всякой мелкой живности. Он собирал орехи и жарил на углях каштаны. Но по ночам ему было плохо. Два кошмара неотступно преследовали его и заставляли просыпаться к полуночи. Во-первых, ему казалось, что кто-то, кого он никогда раньше не встречал, тайком преследует его в темноте. Второй кошмар был еще хуже: чудилось, будто он забыл взять с собой что-то очень важное, существенное, без чего ему грозит неминуемая гибель. Фальк просыпался, осознавая, что это сущая правда: он потерялся, позабыв не что иное, как самого себя.

Он разводил костер, когда не было дождя, и жался к огню, слишком сонный и сбитый с толку кошмарами, чтобы взять в руки книгу «Старый Канон» и поискать утешения в словах, которые гласили, что, когда все пути потеряны, Истинный Путь виден отчетливо. Одиночество всегда являлось страшным испытанием для человека. А он ведь не был человеком; в лучшем случае он был недочеловеком, пытавшимся обрести свою цельность и бесцельно бредущим через страну под равнодушными звездами… Даже однообразные, хмурые, безрадостные дни служили облегчением после длинных осенних ночей.

Фальк по-прежнему продолжал вести счет времени и на тринадцатый день путешествия, одиннадцатый после перекрестка, подошел к концу Дороги Хайренда. Некогда здесь была Поляна. Он пробрался через густые заросли ежевики и поросль молодых березок к четырем обвалившимся почерневшим башням – дымоходам рухнувшего Дома, которые до сих пор возвышались над зарослями чертополоха и лозами дикого винограда. От Дома Хайренда теперь осталось только название. Дорога обрывалась в развалинах.

Фальк задержался среди руин на несколько часов ради мимолетных следов былого присутствия людей. Он переворачивал немногие уцелевшие части проржавевших механизмов, разбитые черепки, лоскуты сгнившей материи, которые распадались в прах при одном его прикосновении… Наконец он взял себя в руки и стал искать тропу, ведущую на запад от поляны. По пути встретилось какое-то странное место – квадратное поле со стороною в полмили, покрытое совершенно ровной и гладкой, без малейших трещин, субстанцией, напоминавшей темно-фиолетовое стекло. По краям на него наползала земля, по нему были разбросаны ветки и листья, но оно оставалось неповрежденным. Этот ровный клочок земли словно некогда залили расплавленным аметистом. Что это было – пусковая площадка какого-то невообразимого летательного аппарата, зеркало, с помощью которого можно передавать сигналы на другие планеты, основание некоего силового поля?.. Чем бы эта площадка ни была, она навлекла беду на Дом Хайренда. Синги не могли позволить людям предпринять слишком великое начинание.

Миновав странное место, Фальк ступил в лес, теперь уже не следуя какой-либо тропе.

Лес здесь был редким, состоявшим из величественных лиственных деревьев. Остаток дня Фальк шел быстрым шагом и поддерживал тот же темп все следующее утро. Местность снова становилась холмистой, вытянувшиеся с севера на юг цепи холмов пересекали его путь, и около полудня он очутился в болотистой долине, полной ручьев, которая показалась ему с высоты близлежащей цепи холмов наиболее удобным местом для преодоления следующей гряды.

Фальк стал искать брод, барахтаясь на заболоченных заливных лугах под сильным холодным дождем. Когда он наконец выбрался из этой угрюмой долины, погода начала разгуливаться, из-за туч вышло солнце и позолотило своими лучами землю, стволы и голые ветви деревьев.

Это подбодрило путника. Фальк решительно зашагал дальше, рассчитывая идти до самой темноты и только тогда разбить лагерь. Мир заполняли свет и абсолютная тишина, если не считать звона срывавшихся с концов ветвей капель и отдаленного пересвистывания синичек. Затем он услышал, совсем как в своем сне, слева от себя звуки шагов, которые следовали за ним.

Упавший дуб, некогда бывший досадной помехой, в мгновение превратился в укрытие; Фальк спрятался за ним и, держа наготове пистолет, громко крикнул:

– Выходи!

Долгое время все было тихо.

– Выходи! – приказал мысленно Фальк, но тут же закрылся от чужих мыслей, поскольку боялся получить ответ. Он ощущал присутствие чего-то чуждого; в воздухе витал слабый неприятный запах.

Из-за деревьев вышел дикий кабан. Зверь пересек человеческие следы и остановился, обнюхивая землю. Нелепая, огромная свинья с могучими плечами, заостренной спиной и проворными, запачканными грязью ножками. С покрытого складками щетинистого рыла на Фалька взглянули крохотные сверкающие глазки.

– Ах, человече, – гнусаво протянуло создание.

Напряженные мышцы Фалька резко сократились, и он еще крепче сжал рукоятку лазерного пистолета, но стрельбу решил пока не открывать. Раненый кабан может быть невероятно быстр и опасен. Фальк скорчился за стволом, стараясь не шевелиться.

– Человек, человек, – снова проговорил дикий кабан низким и монотонным голосом, – думай для меня. Думай для меня. Слова мне трудны.

Рука Фалька, державшая пистолет, задрожала. Неожиданно для самого себя он громко сказал:

– Ну и не говори тогда. Я не намерен общаться с тобой мысленно. Давай иди своей кабаньей дорогой.

– Ах, человече, поговори со мной мысленно!

– Уходи, не то я выстрелю!

Фальк выпрямился и направил пистолет на животное. Маленькие сверкающие глазки уставились на оружие.

– Нехорошо забирать чужую жизнь, – произнес кабан.

Фальк уже пришел в себя и на сей раз промолчал, будучи уверен, что зверь не поймет его слов. Он слегка повел дулом пистолета, прицелился получше и сказал:

– Уходи!

Кабан в нерешительности опустил голову, потом с невероятной быстротой, словно освободясь от связывавших его пут, повернулся и опрометью рванул в том направлении, откуда пришел.

Фальк некоторое время стоял неподвижно, затем повернулся и вновь продолжил свой путь, держа пистолет наготове. Рука его слегка дрожала.

Существовали старинные предания о говорящих зверях, но обитатели Дома Зоува считали их чистыми сказками. Фальк ощутил кратковременный приступ тошноты и столь же мимолетное желание громко рассмеяться.

– Парт, – прошептал он, поскольку ему нужно было хоть с кем-то поговорить. – Я только что получил урок этики от дикого кабана… О Парт, выйду ли я когда-нибудь из леса? Есть ли у него конец?

Он поднялся на крутую, заросшую кустарником гряду. На вершине лес слегка поредел, и между деревьев показался свет солнца и чистое небо. Еще через несколько шагов Фальк вышел из-под ветвей на зеленый склон, что спускался к садам и распаханным полям, окружавшим широкую чистую реку.

На противоположном берегу реки на огороженном лугу паслось стадо в полсотни голов, а еще дальше, перед западной грядой холмов, располагались луга и сады. Чуть южнее от того места, где стоял Фальк, река огибала невысокий холм, на склоне которого возвышались красные трубы Дома, озаренные заходящим вечерним солнцем.

Дом казался реликтом золотой поры человечества, прикипевшим к этой долине. Века его пощадили. Прибежище, уют и прежде всего порядок – произведение рук человеческих. Какая-то слабость охватила Фалька при виде дыма, поднимавшегося из красных кирпичных труб.

Он сбежал вниз по длинному склону, через огороды на тропу, которая вилась вдоль реки среди низкорослой ольхи и золотистых ив. Не было видно ни единой живой души, кроме красно-бурых коров, пасшихся за рекой. Тишина и покой наполняли залитую зимним солнцем долину.

Замедлив шаг, Фальк направился через огороды к ближайшей двери дома. По мере того как он огибал холм, перед ним вставали высокие стены из красного кирпича и камня, отражавшиеся в стремнине изгиба реки. В некотором замешательстве молодой человек остановился, решив, что лучше громким окликом дать знать о своем присутствии, прежде чем следовать дальше.

Краем глаза он уловил какое-то движение в открытом окне как раз над глубокой дверной нишей. Фальк в нерешительности стоял и смотрел вверх, когда вдруг неожиданно почувствовал глубокую острую боль в груди между ребер. Он зашатался и осел, сжавшись, как прихлопнутый паук.

Боль жила в нем лишь краткое мгновение. Он не потерял сознания, но был не в силах пошевелиться или промолвить хоть слово.

Его окружили люди. Он видел их, хотя и смутно, сквозь накатывавшие волны небытия, но почему-то не слышал голосов. Он будто совершенно оглох, а тело его полностью оцепенело. Он силился собраться с мыслями, несмотря на отказ органов чувств. Его схватили и куда-то понесли, но он не ощущал рук, которые подняли его. Сперва навалилось ужасное головокружение, а когда оно прошло, Фальк потерял всякий контроль над своими мыслями – те куда-то рвались, путались, мешали одна другой… В голове начали возникать какие-то голоса, кричащие и шепчущие, хотя весь мир плыл, тусклый и беззвучный, перед его глазами.

«Кто ты… ты откуда пришел Фальк куда ты идешь не знаю человек ли ты на запад я не знаю не человек…»

Слова накатывались, как волны, отзывались эхом, парили, будто ласточки, что-то требовали, напирали, наталкивались друг на друга, кричали, умирали в серой тишине…

Черная пелена застилала глаза. Через нее пробился лучик света.

Стол; край стола, освещенный лампой в темной комнате.

Фальк обрел способность видеть, чувствовать. Он сидел на стуле в темной комнате за длинным столом, на котором стояла лампа. К стулу его привязали: он чувствовал, как веревка врезается в мышцы груди и рук при малейшей попытке пошевелиться.

Движение: слева возник один человек, справа – другой. Подобно Фальку, незнакомцы сидели вплотную к столу: наклонились вперед и переговаривались друг с другом. Голоса их доносились словно издалека, из-за высоких стен, и Фальк не мог разобрать ни слова.

Он поежился от холода. Это чувство крепче связало его с реальностью, и он начал обретать контроль над своими ощущениями. Улучшился слух, вернулась способность шевелить языком.

Удалось пробормотать невнятно:

– Что вы со мной сделали?

Ответа не последовало, но вскоре человек, который сидел слева, приблизил свое лицо вплотную к лицу Фалька и громко спросил:

– Почему ты пришел сюда?

Фальк услышал слова; через мгновение он понял, что они означали. Спустя еще мгновение он ответил:

– Ради убежища. На ночь.

– Убежища? От чего ты искал убежища?

– От леса. От одиночества.

Холод все глубже пронизывал его. Удалось слегка высвободить свои тяжелые, онемевшие руки, и Фальк попытался застегнуть рубашку. Пониже веревок, которыми он был привязан к стулу, как раз между ребер, он нащупал небольшое болезненное пятнышко.

– Держи руки по швам! – велел человек, сидевший в тени справа. – Нет, здесь больше чем программирование, Аргерд. Никакая гипнотическая блокировка не смогла бы противостоять пентанолу.

Тот, кто сидел слева, крупный мужчина с плоским лицом и бегающими глазками, ответил тихим, шипящим голосом:

– Откуда у тебя такая уверенность? Что нам, собственно, известно об их трюках? В любом случае откуда нам знать, какова его сопротивляемость, кто он? Эй, Фальк, ответь, где находится то место, откуда ты к нам пришел, – Дом Зоува, не так ли?

– На востоке. Я вышел… – Число никак не приходило ему в голову. – Думаю, четырнадцать дней назад.

Как им удалось узнать название его Дома, а также его собственное имя?

Способность мыслить быстро возвращалась к Фальку, и его удивление длилось недолго. Ему случалось охотиться на оленей с Метоком, стреляя при этом специальными дротиками; животное погибало от малейшей царапины. Игла, которая вонзилась в него, или последующая инъекция, сделанная, когда он был беспомощен, содержала некий наркотик, который наверняка снимал как сознательный самоконтроль, так и примитивные подсознательные блокировки телепатических центров мозга, оставляя его открытым для допроса.

Они рылись в его мозгу. От этой мысли ощущение холода и слабости нахлынуло еще сильнее, подкрепленное бессильной яростью. Какова причина столь бесцеремонного вторжения? Почему они решили, что он намерен лгать им, еще до того, как перемолвились с ним хоть словом?

– Вы думаете, что я – Синг?

Лицо человека справа, худого, длинноволосого и бородатого, внезапно появилось в круге лампы. Поджав губы, незнакомец открытой ладонью ударил Фалька по губам. Голова Фалька откинулась назад, и от удара он на мгновение ослеп. В ушах зазвенело, во рту возник привкус крови. Затем последовал второй удар, третий…

Человек свистящим шепотом повторял раз за разом:

– Не упоминай этого имени, не упоминай, не упоминай…

Фальк беспомощно ерзал на стуле, пытаясь хоть как-то защититься или вырваться. Человек слева что-то отрывисто рявкнул, и на некоторое время в комнате воцарилась тишина.

– Я пришел сюда с добрыми намерениями, – сказал наконец Фальк, стараясь говорить как можно спокойнее, несмотря на гнев, боль и страх.

– Хорошо, – кивнул сидевший слева Аргерд. – Давай выкладывай свою историю. Итак, ради чего ты пришел сюда?