Текст книги "Великий обман. Выдуманная история Европы"

Глава 2. МУЧЕНИКИ

Девиз «Ave, Deo, morituri te salutant»

(«Славься, Боже, идущие на смерть приветствуют тебя»)[13]13
  Девиз гладиаторов, а не мучеников. Впрочем, истории о гладиаторах не намного достовернее сказок о мучениках христианства.


[Закрыть]

Представим себе, что святой Игнатий, ревностный пацифист, не желавший, судя по его писаниям, ничего большего, кроме как немедленно принять смерть за веру, выходит наконец, примерно в 115 году н. э., на арену римского цирка. Публика разом поднимается с каменных скамей и, неистовствуя, приветствует долгожданного укротителя львов. Решетка поднимается, и из клетки парами выскальзывают львы. Отощавшие после долгого поста, они нервно принюхиваются и устремляются на запах вожделенной плоти. Игнатий торжественно поднимает правую руку, благословляя то, что не успел благословить Господь. Львы, смущенно оглядываясь по сторонам, возвращаются в свои клетки, по мановению правой руки благочестивого старца превращаются в вегетарианцев. Публика кидается в кассы и требует деньги обратно.

Или: львы думают, что им наконец-то подкинули корма, срывают с него власяницу (что само по себе не такая уж легкая задача) и, огрызаясь друг на друга, раздирают Игнатия на части (не густо, но в качестве закуски подойдет). Публика кидается в кассы и… см. выше.

Или: Игнатий – это выдумка XII века. Значит, речь идет о романе, который никогда не рассматривался как исторически правдивый. Он пересказывался и остался в памяти благодаря мистическому содержанию.

Или: Игнатий, лицо, считавшееся историческим, – это выдумка XV—XVI веков. Современная публика кидается к кассе и требует деньги обратно.

Вообще, странное дело с этими мучениками. В истории Церкви их многие тысячи. Но был ли хоть один в действительности? Возможно, но тогда это был не христианин.

Предположим, я – древнеримский импресарио и заключаю контракты с гладиаторами, чьи звучные имена обеспечивают цирку полный аншлаг. Стал бы я связываться с христианами? С людьми, при виде львов приветственно воздевающими правую руку, вместо того чтобы кидаться на них с сетью и трезубцем, как того требует публика? Я не только не допустил бы их на арену цирка, я даже не стал бы подкармливать ими своих царственных хищников. Даже если бы христиане к этому времени уже существовали.

Предположим, христиане к тому времени уже существовали. Тогда на арену они бы выходили с девизом: «Славься, Боже, мы возносимся». Какое уж тут веселье для зрителей!

Позволю себе добавить: Мученические Акты (да-да, именно так официально – Акты) составляют тома, которые вряд ли вместила бы моя комната. И все эти мученики – христиане, растерзанные львами, проглоченные крокодилами или павшие (с воздетой правой рукой) под ударами иноверцев. И тотчас же, по представлениям конца средневековья, отправившиеся на небо, либо, как считалось ранее, в подземный мир: почивать, как и положено добрым христианам, до дня Страшного Суда.

Истории мучеников описаны ранними отцами церкви. У одного из них, святого отца Оригена (что значит: первоначальный, предтеча), в услужении находился 21 секретарь. Секретариат ежедневно трудился в три смены, семерками по восемь часов. Святой отец, видимо, вовсе не имел обыкновения спать, иначе он не успел бы надиктовать все приписываемые ему сочинения (6000 томов плюс Гексапла, охватывающая шесть различных переводов Ветхого Завета, состоящих в современном издании из 25 книг. К тому же Ориген много путешествовал). С утра за ним записывали семь юнцов-послушников, после обеда – семь зрелых мужей. Затем – семеро дев (мы бы сказали, что это была ночная смена).

Они записывали слово за словом все, что произносил святой человек. Читал ли он корректуры? Впрочем, когда за тобой одно и то же записывают семеро человек, большой необходимости в этом нет. Чему учит нас эта в высшей степени «правдоподобная история»? Тому, что нас с вами обманывают, водят за нос.

Кому же и для чего понадобилось привлекать столь пристальное внимание к трудам, мыслям, образу жизни и обстоятельствам гибели придуманных отцов веры и его подопечных? Цель, впрочем, ясна: мученики являют нам образцы добродетели. И если кто-то из них когда-либо был убит язычниками, следовательно, и мы имеем полное право убивать язычников, топить ведьм, сжигать Джордано Бруно или преследовать евреев [14]14
  Впрочем, у института мучеников есть и другие аспекты, например, эмоционализация отношений мирян и церкви. Церковь эксплуатировала сострадание, а миряне во все времена охотно слушали жуткие и увлекательные, леденящие кровь истории.


[Закрыть].

Таким образом, мученики – это выдумка инквизиции. Святой инквизиции.

Она была возрождена к жизни (или преобразована) около 1460 года при благочестивом Римском Папе Пие II, в миру – Сильвио де Пикколомини (Пиус значит – благочестивый, кроткий). Пия I Святого, принявшего якобы мученическую смерть в 157 году, скорее всего, никогда не существовало. Он, подобно прочим мученикам, был выдуман.

Целая эпоха полнится мучениками и отцами веры, как будто в I, II и III веках уже существовали христиане. Но у нас они появились лишь в XI веке, а в Византии, где все выглядело несколько благочестивее, – столетием раньше: здесь христиан не понадобилось даже придумывать. Их выплавили из «религиозного металлолома»: в христиан превратились последователи гностицизма.

По поводу инквизиции: ее верховный трибунал был утвержден в Риме в 1452 году, – заявил глава организации-правопреемницы кардинал Ратцингер 22 января 1998 года, – и 4500 томов ее документов (до 1903 года) преданы гласности.

Давайте подумаем, не ошибся ли уважаемый кардинал в датах? Не появилась ли инквизиция гораздо раньше? Вот отрывок из работы одного из лучших католических теологов: «В Париже 31 мая 1310 года бегинка [15]15
  Т. е. член средневековой религиозной секты нищенствующих Бедных Братьев, распространенной в XIV веке в южной Франции и в Каталунии. Будучи ответвлением от течения францисканства (третий орден святого Франциска) секта продолжала сохранять идеал бедности св. Франциска и после того, как Орден францисканцев превратился в крупного собственника.


[Закрыть] Маргерит Порет была предана огню как еретичка. Перед этим была публично сожжена ее книга «Зерцало простых душ». Майстер Экхарт знал об этом, ведь он жил по соседству с Вильгельмом Парижским, генеральным инквизитором, возглавлявшим процесс». Несовпадение данных.

Двое мирян, Отто Штайгер и Г. Хайнсон, в книге «Истребление мудрых женщин» называют время между 1360 и 1700 годами эпохой наивысшей активности инквизиции.

В энциклопедии Майера мы читаем, что в 1215 году на Латеранском церковном соборе присутствовала инквизиция. Начиная с XIII века, еретиков выставляли на всеобщее поругание, замуровывали в стены, приговаривали к галерным работам и сжигали (живых людей, но и останки давно умерших). К этому же времени относятся первые восстания против инквизиции.

В 1535 году в Париже состоялось еще одно публичное сожжение. Во Франции это варварство продолжалось до 1772 года, в Швейцарии – до 1782. В Италии инквизиция была введена в 1235 году и действовала до 1859. Последний приговор к галерным работам был вынесен евангелистам, супружеской паре, в 1852 году.

Но вернемся к нашему Игнатию.

Игнатий Антиохийский

Святой мученик Игнатий Антиохийский, епископ сирийской церкви, в 110 году (по другим источникам – в 116) в кандалах и под стражей был доставлен в Рим, где принял смерть за веру. По пути ему было позволено встречаться со многими христианскими пастырями, а также отправлять послания. Он написал шесть писем общинам Малой Азии и одно – епископу Поликарпу, с которым он познакомился в бытность обоих учениками апостола Иоанна. Наряду с апостольскими посланиями, письма эти – единственные сохранившиеся раннехристианские документы, имеющие огромную ценность еще и потому, что они восстанавливают «недостающее звено» между апостолами Христа и отцами Церкви, то есть между Новым Заветом и ранними теологами. Они – единственное по-настоящему христианское свидетельство для всего второго столетия нашей эры.

Письма Игнатия Антиохийского оставляют странное впечатление. Его язык прямо-таки в стиле барокко, только нарочито архаизированным с оглядкой на послания апостола Павла. Он излагает символ веры, впервые сформулированный спустя 210 лет на Никейском соборе; защищает от приверженцев арианской ереси IV века тезис о смерти Иисуса на кресте; отстаивает непорочность Марии – Богоматери, словно выступая на соборе 451 года; описывает церковную властную структуру, сформировавшуюся значительно позже; называет ветхозаветных пророков не иудеями и до-христианами; борется с возникшими много позже ересями и т. д. Однако ничего в историческом смысле ценного извлечь из этого невозможно. В качестве комментариев к Посланиям апостола Павла и агитации за причастие, эти письма по сей день изучаются современными богословами, охотно рассматривающими раннюю церковную историю как временную проекцию в прошлое нынешнего состояния. Вопиющие анахронизмы заставляют исследователей сдвигать время написания текстов на 100—300 лет, но, если считать автором Игнатия Антиохийского, жившего в 110 году н. э., то речь идет о явной и грубой подделке.

Я не ставлю вопрос, какой именно гуманист XVI века фальсифицировал эти письма. Моя цель – показать на конкретном примере, как делается история. И, чтобы она хоть на миг обрела в наших глазах плоть и кровь, я приведу отрывок из работы известного французского богослова Дриу (1873, с. 18).

Итак, в соответствии с его многократно высказанным пожеланием, по прибытии в Рим Игнатия «тотчас же доставили в амфитеатр, где собрался уже весь город. Святой мученик услышал рычание приближающихся львов, но невозмутимость его и убежденность веры не были поколеблены. Напротив, лицо его и осанка излучали счастье и безмятежную радость. Смерть Игнатия была быстрой: два льва бросились и тут же пожрали его. От тела остались только самые большие кости, которые были с благоговением собраны верующими как бесценное сокровище».

Дальнейшая судьба останков, как, впрочем, и спорное утверждение о том, что святой хотел как можно скорее быть сожранным, меня не интересует. Ни в коей мере не желая осмеять церковную историографию, я призываю осознать, что романы и «письма» преподносятся нам как факты, и, чтобы восстановить истинный ход событий, нужно тщательно анализировать все исторические свидетельства, начиная с самых ранних.

Вся историография средневековья, а также наследие античности прошли через руки монахов и богословов, и вышелушить из их писаний зерно истины невозможно без пристального и критического рассмотрения древних источников, без внимательного анализа этого процесса переписывания и издания древних книг.

Глава 3. ГУМАНИСТЫ

Не желая злоупотреблять терпением читателей, я не стану подробно разбирать все или большинство «античных» или «ранне-средневековых» текстов, созданных в позднее средневековье или в эпоху Возрождения. Думаю, на примере нескольких наиболее ярких образцов можно будет рассмотреть жанры, в коих трудились фальсификаторы, придуманное ими время создания произведений, а также способ распознавания фальшивок.

Сначала мы проанализируем историческую значимость творчества знаменитой поэтессы X века Розвиты фон Гандерсхайм, затем популярный античный роман – «Золотой осел» Апулея, который будет низвергнут с пьедестала вместе с авторитетнейшим отцом церкви, Блаженным Августином; затем – «исторический источник» большого политического значения: «Германию» Тацита и, наконец, книгу книг – Библию.

Немецкая монахиня Розвита фон Гандерсхайм

Розвита, от архаичного Хротсвит, годы жизни 935-973, монахиня женского монастыря в Гандерсхайме, вблизи Брауншвейга, – считается первой немецкой поэтессой. Кстати, почему, собственно, немецкой? Она писала на средневековой латыни. Но оставим ее славу немцам.

Все просмотренные мною литературные справочники и, в частности, обстоятельная энциклопедия Вальтера Килли, дают о нашей героине приблизительно одинаковые сведения: классической латыни Розвиту обучила ее аббатиса Герберг (940-1001), и к 959 году первой немецкой поэтессой уже были созданы ее наиболее известные легенды и драмы. В текстах чувствуются следы девичьих фантазий. Правда, тогда ей было 24 года, а ее наставнице и латинистке – от силы 19. Согласно энциклопедиям, из-под ее пера вышли «комические истории о мучениках». Например, история (рассказанная ей посетившим ее очевидцем из испанской Кордовы) о десятилетнем мальчике по имени Пелагий, который, будучи добрым христианином, не отдался калифу Абдуррахману III, предпочтя мученическую смерть. Фантазии непорочных дев?

Или история о Калимахе, столь похотливом, что он совокуплялся даже с трупами (простите, именно так написано).

Есть у нее и классически зарифмованная поэма, где, на манер раннего доктора Фауста, заключается союз с дьяволом. Наряду с «Драмами гетер» из-под ее пера вышли «Авраам» и «Пафнутий» (читай: обрезанный и необрезанный). В последней речь идет о том, что Бог, видя непотребства, творящиеся в местном борделе, вынужден вмешаться и, посетив заведение в образе скромного монаха, предотвратить надругательство над девственностью и наставить заблудших на путь истинный.

Венчает собрание сочинений драма «Откровение Иоанна» в тридцати пяти гекзаметрах. К ней мы еще вернемся.

Можно было бы возразить, что вряд ли послушницы женского монастыря в небольшом городке Гандерсхайме так много времени проводили в борделе, что могли зарабатывать в нем на содержание всего монастыря, но не следует понимать все буквально. Пока Розвита подражала римлянину Теренцию, чьи безнравственные комедии вполне – как утверждается – должны были отвечать вкусам тогдашних саксов, все находит свое объяснение.

Трижды в своих произведениях преисполненная истинной скромности Розвита (подобно благочестивой Терезе Авильской в XI веке) приносит извинения за то, что, будучи женщиной, она не в силах писать так же хорошо, как писал бы мужчина. Хотя и в эпоху Розвиты женщины не пользовались равными с мужчинами правами в области публичных отношений, подобную приниженность я считаю немыслимой для X века. А вот после чумы и костров, на которых сжигали ведьм, она звучит несколько более естественно и в духе времени.

По мнению критиков, латынь Розвиты безупречна, что лишний раз заставляет усомниться в дате создания ее произведений: они должны быть написаны много позже.

Воспевая славу своих покровителей, императоров Оттона I и II, Розвита создает героический эпос; им восхищаются в эпоху Ренессанса и его изучают как исторический документ в наше время. Обилие информации и интересных подробностей о жизни императорской семьи, содержащихся в эпосе, причем таких, которые не встречаются ни в одном другом документе, заставило ученых не только приписать Розвите аристократическое происхождение. Они ценят ее произведение как источник потрясающей исторической ценности эпохи Оттонов (рис. 2; 3).

Только в наше время ее театральные по форме и жанру драмы впервые были поставлены на сцене; никаких упоминаний об их постановках в X веке мы не находим. Итак, средневековый театр развивался без влияния Розвиты фон Гандерсхайм, хотя, по ее собственным свидетельствам, она была весьма популярным и читаемым автором.

Очевидно, ее очень быстро забыли.

И вспомнили в 1493 году (или даже в 1502), когда высокоученый и много путешествовавший гуманист Конрад Цельтис (Пикель) обнаружил и представил ошеломленным современникам ее рукописи. Образованное общество было очаровано неизвестной поэтессой: безупречной латынью, сюжетами и тематикой ее произведений, полностью отвечавших вкусам времени. Еще бы: непристойные истории, сочиненные монахиней! Вполне соответствовала духу эпохи Возрождения и приверженность Розвиты традициям античности. В общем, новооткрытая поэтесса, что называется, пришлась ко двору.

Тексты сразу перевели на немецкий язык; отовсюду доносились хвалебные отклики. То, что у Розвиты не было ни предшественников, ни учеников и последователей, и то, что ее творчество выглядело бы чужеродным «в ту варварскую эпоху», не смущало восторженных критиков: некоторые исторические и литературные несоответствия они объясняли гениальностью юной монахини и праздновали «открытие» первой немецкой поэтессы. Тот факт, что в исторической перспективе такие прозрения абсолютно невозможны, никому в глаза не бросался.

Только в середине XIX века немецкий историк (и, кстати, выдающийся арабист) отважился разогнать туман, окружавший фигуру загадочной монахини. Иосиф Ашбах объяснил коллегам истинную связь между Конрадом Цельтисом и Розвитой. Само название его книги звучит как любовный роман: «Розвита и Конрад Цельтис». Цельтис – отец истории, Розвита – плод его вымысла. Скорее всего (как он намекает в предисловии к изданию стихов Розвиты), Цельтис «произвел на свет» первую немецкую поэтессу, чтобы с помощью исторического примера помочь Нюрнбергской монахине Харите (своей возлюбленной) и всем женщинам того времени освободиться от пут строгой морали христианского общества, подавлявшего женственность. Фальшивка, таким образом, получала достойное идейное оправдание, поэтому коллеги ученого гуманиста, среди которых был и Пиркхаймер, отец Хариты, оценили и поддержали выдумку [16]16
  Более правдоподобным является предположение о том, что творческий зуд немецких гуманистов под влиянием их итальянских собратьев, уже выдумавших огромное количество «античных» авторов, был обращен на создание виртуального прошлого и в Германии. Хорошая творческая зависть, дух эпохи и мода на древних авторов привели к появлению первой немецкой «Кузьмины Прутковой».


[Закрыть].

Сейчас неясно, принимала ли участие в мистификации сама Харита, писавшая Цельтису об уважении и сестринской любви к нему. Во всяком случае, после первых ее гениальных текстов на латыни церковный клир запретил ей продолжение писательства. Возможно, ее перу принадлежит «Откровение Иоанна». Все прочие творения Розвиты, скорее всего, суть плоды мужских фантазий, в первую очередь самого Цельтиса, – который под своим именем публиковал непристойные стихи, – Полликия или еще кого-нибудь из сообщества «рейнских братьев», идейным вдохновителем которых и был Цельтис [17]17
  В книге Alfred Tamerl, Hrosvith von Gandersgeim. Eine Entmystifi –zierung. Mantis, 1999 автор, продолжая начатый Ашбахом анализ, приходит к выводу, что большинство произведений «Розвиты» написаны женщиной и приписывает всю мистификацию перу Хариты (она же Каритас и Барбара) Пиркхаймер, отводя Цельтесу и другим лишь роль помощников и рекламных агентов.


[Закрыть].

Разоблачитель Ашбах, исходя только из содержания ее произведений, распознал, что Розвита фон Гандерсхайм есть продукт сотворчества гуманистов XVI века, и четко обосновал это на 50 с лишним страницах. Тем не менее с целью укоренить фальсификацию в истории «целый ряд образованных людей того времени сомкнулся в фалангу, дабы своим авторитетом защитить юную монахиню от возможного разоблачения». Тогда Ашбах обратил свое внимание на рукопись, хранящуюся в Мюнхене, и обнаружил в ней множество несуразностей. Ашбах с горечью констатировал, что Цельтис, не питавший, видимо, уважения к старине, собственноручно делал в тексте ценнейшей древней рукописи, хранящейся как сокровище в Мюнхене, исправления и дописывал целые абзацы. Ни о каком уважении со стороны Цельтеса к аутентичной рукописи X века не могло быть и речи. К сожалению, внешний вид рукописи и текста не может служить достаточным основанием для определения подлинности, как Ашбах подчеркивает. Нужно учитывать, что фальсификаторы прилагали немало усилий, чтобы поддельное выглядело настоящим. Способы письма и материалы X века (пергамент, чернила и т.д.) нам неизвестны, и рукопись, служащая образцом аутентичности, вполне может оказаться подделкой. Как, впрочем, и те еще не исследованные рукописи, которые мы собираемся сравнить с образцом.

«Только внутренний анализ текста поможет отличить зерна от плевел, – пишет Ашбах в предисловии. – То есть, мало объявить подделкой саму рукопись, нужно, внимательно присмотревшись к содержанию написанного, определить, есть ли в нем анахронизмы, противоречия и несоответствия духу времени. Не внешний вид, но внутреннее содержание, языковые формы, лексика и грамматика, – вот что в первую очередь подлежит критическому рассмотрению. Все остальное приложится самим собой, если выдаваемая за подлинник рукопись будет рассмотрена в плане этих новых аспектов».

Изучив деятельность и взаимосвязи гуманистов того времени (их переписка напечатана в приложении ко второму изданию критического анализа творчества Розвиты в качестве улики), Ашбах доказал, что идея «воплощения» Розвиты родилась у Цельтиса около 1492 года, когда он начал собирать материалы и привлекать коллег, друзей и единомышленников к сотворчеству. К 1501 году великолепная работа была завершена и «первая немецкая поэтесса» представлена публике.

Не желая утруждать читателя полным перечнем убедительных доказательств подделки, которые Ашбах с поразительной тонкостью проанализировал в своем труде, я остановлюсь лишь на одном: если бы пьесы Розвиты были подлинными, «то развитие драматического искусства в Германии началось бы на полтысячелетия раньше». Кстати, один из литературных критиков XIX века, Вакернагель, авторитетно замечает в 1848 году, что творчество Розвиты никак не повлияло на ход развития немецкой или латинской средневековой литературы.

Ашбах находит, откуда заимствовано содержание комедии «Авраам»: из книги «Сказания предков», выпущенной в 1478 году на латыни в Нюрнберге и изданной в немецком переводе в Аугсбурге в 1488 году. Автором книги был Розвайд (вот вам и разгадка имени поэтессы).

Легенда о Пелагии, поведанная якобы Розвите кордовским христианином-очевидцем, полна вопиющих нелепиц: так, мусульмане в ней молятся золотой статуе и т. д. Впрочем, достаточно упомянуть явное несоответствие духу времени содержащихся в легенде гомосексуальных мотивов. Ашбах нашел и испанский оригинал этой истории, который в более позднее время использовал священник Флорес в своем собрании легенд о святых (Espana sagrada).

Источник еще одной легенды – сказание о докторе Фаусте, типичный продукт Ренессанса.

Образцами стиля и латинского языка Розвите служат Овидий, Теренций и Плавт – авторы, абсолютно неизвестные в Центральной Европе X века. Стихотворная форма и техника рифмовки также являются анахронизмом, не говоря уже о том, что блестящее знание древнегреческого языка немыслимо для монахини того времени.

Ашбах не устает повторять базисную мысль о том, что только лишь исследование и анализ самого текста, его характерных черт и особенностей поможет отличить подлинник от фальшивки (с. 75). Ни манера написания, ни материал, ни авторитетные мнения специалистов не способны превратить подделку в оригинал. Никакие утверждения экспертов, убежденных в истинности документа и всей силой своего авторитета отстаивающие эту позицию, не могут превратить подделку в оригинальный документ.

Однако, как Ашбах и предсказывал, предрассудки и извечная человеческая боязнь нового одержали верх над истиной. Исследователь умер, и труды его забыли. О нем нет сведений в литературных энциклопедиях, и ученые мужи отложили его книгу за ненадобностью.

Хочу заметить, что Ашбах вовсе не был дилетантом или научным аутсайдером, – напротив, в 1870 году (через два года после выхода второго издания его разоблачительной книги) уважаемый венский профессор был возведен в рыцарское звание. Его научные взгляды были в высшем смысле передовыми, а система доказательств отличалась безупречной логикой. И все-таки ученые коллеги оказались не готовы к восприятию его идей.

Я хотел бы привести еще одну цитату. По поводу стихов, прославляющих императора Оттона I, как и о прочих «исторических источниках», Ашбах пишет: «По характеру и стилю создание всех трех стихотворений можно отнести только к эпохе начала расцвета гуманизма в Германии: у них один и тот же характерный стиль, они многословны, и в них мало фактов. Так, хотя образцы для заимствования и подражания искусно скрываются, очевидно, что Панегирик заимствован у Видукинда, Гюнтер Лигурийский – у Отто фон Фрайзингена, а эпос о Саксонской войне – у Ламберта фон Херсфельда. Таким образом, знатоки и ученые мужи оказались введены в заблуждение».

К сожалению, Ашбах подверг обстоятельному критическому анализу только одну фальшивку эпохи Возрождения. Продолжи он свои изыскания, следующим в ряд разоблаченных авторов встали бы те же Видукинд Корвейский (заимствовавший стиль у Саллюстия), Отто фон Фрайзинген (в 14 лет – послушник, в 18 – аббат, а в 23 – епископ) и Ламберт фон Херсфельд (которого Ашбах в примечании только предположительно относит к фальсификации). Все три вышеназванных автора имеют перед «Розвитой» одно несомненное преимущество: к моменту «рождения» первой немецкой поэтессы они уже были вымышлены и повсеместно признаны. И то, что «Розвита», осторожно вводя в обиход новые сведения, никак не противоречила их «древним писаниям», явилось в свое время лишним доказательством их (и ее!) «подлинности».