Текст книги "Тихие приюты"

И вот здесь впервые прозвучал в моем сердце мягкий, любовный голос дорогого моей памяти архимандрита:

«Побывайте, непременно побывайте в Оптиной пустыни у старцев».

И я решил ехать к ним.

Это решение создалось вдали от моей редакции, от моего кружка.

Но, увы, стоило мне только вернуться домой, чтобы сила этого решения ослабела более чем на 75 %.

Легко, очень легко попасться в сети греха, но выпутаться из него куда как трудно!..

Лишь только я приехал в Москву, лишь только я взглянул на те груды спиритических книг, журналов, в которые положены все мои средства, от продажи которых я должен был с семьей жить и от продажи которых я должен еще выплачивать свои долговые обязательства – я почувствовал, что я не в силах сразу бросить все старое.

Мало этого, мое обращение было ужасно несочувственно встречено не только многими из моих читателей, многими из членов руководимого мною кружка, но даже самыми близкими, самыми дорогими мне людьми.

Здесь я еще раз убедился в правдивости той истины, что легко, очень легко ввести в заблуждение человека, но невероятно труднее вывести его из него.

Все это, вместе взятое, привело меня к крайне нелепому выходу – к компромиссу между спиритизмом и христианством.

Я попутно с изданием спиритического журнала приступил к изданию антиспиритического журнала религиозно-нравственного направления.

Одной рукой я продолжал редактировать спиритические доктрины и положения, другой я разбивал их.

Получилось нечто невообразимое.

Нравственное состояние было непередаваемое.

Я был между жизнью и смертью.

Два года такой работы породили между мной и моими читателями и сотрудниками целый ряд самых невозможных осложнений, совершенно разбили мои нервы, и у меня начались серьезные сердечные припадки.

Какой-то голос говорил мне: нельзя на старую одежду наклеивать новые заплаты, ибо новая заплата отдерет от старого и сделает еще большую дыру (Мк. 2, 21).

Я начал искать утешения в молитве и в Слове Божием. Последнее, как молотом, стучало в мое сердце и, как ярко ослепляющая молния во мраке глубокой ночи, строго, неприкровенно указывало мне, что я стою на самом неверном, на самом опасном пути.

В конце 1911 года я выступил впервые с лекциями против спиритизма в аудитории Московского исторического музея. Успех был огромный, но все знали, что у меня продолжалась подписка на «Спиритуалист» на 1912 год, и я получил массу вполне заслуженных упреков и недоумений по поводу моей некрасивой политики.

Наконец, я начал выступать с бесплатными лекциями христианско-нравственного направления, вне зависимости от pro или contra спиритизма, сначала в своем кружке, удалив из практики его всевозможные бывшие до этого сеансы и другие эксперименты оккультно-спиритического направления, привлекавшие на наши собрания массу публики; затем в публичных беседах в Московском женском клубе, в аудитории Политехнического общества, и т. д.

Только лишь эти лекции подбадривали меня и обновляли мою душу.

Весна 1912 года застала меня настолько разбитым и нравственно, и физически человеком, что, как говорится, краше в гроб кладут.

К работе я был уже совершенно неспособен.

Доктора посоветовали мне ликвидировать, хоть на время, все и ехать на продолжительный отдых.

Я решил ехать в Америку.

Мне казалось, что только лишь резкая перемена впечатлений, возможно продолжительная оторванность от дела, от семьи и такая невообразимая сутолока жизни, какой отличаются крупные северо-американские центры, могут отвлечь меня от моих тяжелых переживаний и этим отвлечением вылечить больную душу.

Я собирался ехать вместе с сыном.

Путешествие в Америку привлекало меня еще тем, что я был там в годы своей ранней молодости, когда занимался исследованием местных религиозных деноминаций, и у меня еще и по настоящее время сохранились с этой страной самые лучшие связи.

Там у меня много и друзей, и знакомых.

Но Господу не угодно было это мое путешествие.

Происшедшая как раз за несколько недель до предполагаемого мной отъезда страшная гибель «Титаника», на котором нашел преждевременную кончину известный спирит, мой единомышленник, Вильям Стэд, изменила все мои планы.

Семья самым решительным образом запротестовала против моей поездки, согласившись, вследствие моей личной неуступчивости, на нее не ранней весной, как я проектировал, а в середине лета.

А до этого времени меня пригласил к себе на неколько времени один мой приятель в свое имение в Калужской губернии.

Эта последняя моя поездка вместо двух-трех недель удержала меня в Калужской губернии три месяца.

За эти три месяца я возродился духом, совершенно укрепил свои нервы, расшатанное здоровье и пришел к бесповоротному решению совершенно порвать со своей многолетней антихристианской, еретической деятельностью, вернуться к догматам родной Православной Церкви и выступить на путь открытой борьбы с тем, что раньше возводил в культ и чему поклонялся.

И я почти тотчас же начал получать самое важное, самое главное. Навсегда расставшись с тем, во что были убиты мои личные средства, ради чего я вошел в страшную задолженность, – словом, с человеческой точки зрения очутившись в положении человека, которому не на что жить, я начал впервые ощущать изумительное, непостигаемое человеческим умом Божье благословение и наблюдать благотворные результаты его.

Я не имею права до времени поведать реальные факты, свидетельствующие об этих результатах благословения, но я могу засвидетельствовать пока только лишь своим словом, совестью, что они так изумительны, так непостижимо трогательны в своем величии и простоте, что я даже не могу вспоминать о них иначе, как в трепетном благоговении и страхе Божием.

И действительно, я переживал после этого великого момента состояние человека, который в течение многих лет сидел в душной, беспросветной помойной яме, не видел света, настолько отвык от него, что имел о нем самое нелепое, уродливое представление, дышал испорченными, зараженными отвратительными миазмами испарениями и потом вышел на свежий, чистый воздух; впервые после большого темного перерыва увидел истинные лучи настоящего, теплого, всесогревающего, всеисцеляющего солнца.

И здесь, в этом самом факте, в этом самом пути, на который указал мне, как вы изволили усмотреть из предыдущей моей длинной эпопеи, Сам Господь, и Сам же Господь твердой рукой направил меня на него, помимо моего желания, – все совершилось, т. е. исцеление от физического и нравственного недугов, обновление души и возрождение человека в самом точном смысле этого слова. Все это произошло не на курорте, не в заграничной поездке, не благодаря бесцельному шатанию по всему свету, а только исключительно благодаря тому, что я стал на обычный путь простого, серого, темного русского православного мужичка, пошел на поклонение дивным православным святыням; и в оазисе, освежающем человеческую душу, возрождающем ее, – в Оптиной пустыни, среди старцев, – получил окончательное исцеление и навсегда.

Нашел «Тихий приют для отдыха страдающей души».

И вот постараюсь теперь по возможности правдивее, впрочем, неправды здесь сказать нельзя, ибо есть очень много свидетелей, наблюдавших это достойное внимания каждой страждущей души событие, постараюсь подробнее отметить те моменты, которые могут дать хоть слабый намек на изумительную, благодатную силу таких великих обителей нашего Православия, как Оптина пустынь и прилегающие к ней монастыри и общины и на силу духа таких великих подвижников этого Православия, как оптинские старцы, и иноки, и инокини этих обителей.

Мне особенно хотелось, чтобы эти строки, эти слова долетели до ушей и сердец моих бывших товарищей по несчастью, спиритов и оккультистов, которые теперь в слепом неведении ополчились против меня вполне понятными нападками и инсинуациями. Я хотел, чтобы они добровольно выслушали и прочитали эту правдивую исповедь, обратили внимание на ту изумительную, поразительную, благодатную, благотворную, истинную силу, которую они ищут, ради которой они так же, как и я, сошли с истинного пути правды, запутались в ужасных ухабах и вместо этой силы получают жалкий обман духа тьмы, гнусные подделки профессиональных медиумов и вымученный суррогат истины.

III
Красоты Калужской губернии и Тихонова пустынь

Не нужно быть очень большим ученым, обладать большими научными, этнографическими и топографическими знаниями, чтобы при самом беглом обзоре благодатной Калужской губернии убедиться, что это самое красивое, самое благотворное и целебное, в точном смысле этого слова, местечко нашей центральной России.

Достаточно проехать на одном из маленьких пароходов, курсирующих по Оке от Серпухова, хотя бы только лишь до губернского города Калуги, между чудными берегами этой в высокой степени красивой, прихотливо раскинувшейся между нескончаемым рядом изумрудных холмов Оки, чтобы увидеть, во-первых, как мало предприимчив наш русский народ; во-вторых, как мало мы знаем и ценим нашу страну, и, в-третьих, как много теряем мы, не прислушиваясь и не присматриваясь к духовному чутью простого русского народа, к его прирожденному уменью самостоятельно и вполне безошибочно разыскивать то, что нужно для отдыха тела и для обновления души.

Лишь только вы отъехали от Серпухова, как на всем протяжении пути, вплоть до самой Калуги, если вы человек бывалый, вы наблюдаете ту характерную особенность Оки, что она каким-то чудом запечатлела в самой себе и в окаймляющих ее берегах и красоты Волги, и обаятельную прелесть Рейна, и прихотливую излучистость Миссисипи, и шаловливые капризные волны небольших притоков нашего сибирского великана – Амура. А какие картины, какие восхитительные ландшафты развертывают перед вашими глазами окские берега! Не говоря уже о растительности, прихотливости волнистой поверхности, состоящей из целого ряда гор, лесов, холмов, ваш взгляд довольно часто приковывают к себе то тут, то там попадающиеся русского изделия виллы приокских землевладельцев: вот, например, спрятавшаяся и робко выглядывающая из узенькой аллеи-просеки усадьба маркизы Компанари. Далее – величаво красующийся барский дом известного своими путешествиями – то в качестве любителя переплывающего на простых плотах северо-восточную часть Амура, то завязывающего личные, чисто деловые отношения с предприимчивыми янки Северной Америки, то в качестве любителя-мецената во время свадебного путешествия проникающего с молодой женой в самую глубь центральной Африки, дабы послушать рев еще не убитого человеческой культурой повелителя степей и пустынь – льва, – И.Г. Алексеева. В самом низу отлогого спуска от его летней резиденции прихотливо покачивается на быстро бегущих волнах Оки маленькая моторная яхта, свидетельствующая о том, что владелец и этого красивого дома, и этой быстроходной шалуньи до сих пор еще не оставил своих увлечений завзятого путешественника.

Еще немного, и перед вашими глазами, на правом берегу, чуть не на самом высоком месте этого плеса Оки, красуется роскошное палаццо московского миллионера Пасхалова. Про это здание уже на пароходе вы слышите самые разнообразные рассказы: в нем и хрустальный потолок, расписанный самыми лучшими художниками, здесь и богатая домовая церковь, в освящении которой 8 июля 1912 года была Великая княгиня Елизавета Феодоровна, и т. д., и т. д.

Дальше, в живописной зелени, красуется огромная дача-санаторий московского профессора А.Ф. Снегирева. Наконец, перед вами раскинувшийся на левом берегу уездный город Алексин, с длинной вереницей то тут, то там разбросанных дач, на которые съезжаются многие из обывателей Петербурга, Москвы. Еще дальше, на совершенно пустынном берегу, стоит одиноко, точно кем-то забытая, Любутцкая церковь – когда-то собор небезызвестного в истории города Любутцка, вблизи которого давным-давно разыгрывались кровопролитные войны между Литвой, коренной Русью и татарами… и окружающие эту церковь великаны-холмы, одиноко оберегающие этот исторический памятник, стоят как безмолвные свидетели отошедшего в область забытых преданий.

Еще дальше, где Ока делает крутой поворот вправо, на высоком холме левого берега, встречает вас маленькая, беленькая, с зеленым куполом церковь Иоанна Милостивого живописно раскинувшейся среди мелкого леса женской общины «Отрада и Утешение».

Дивное впечатление производит эта церковка на меланхолически настроенную душу путешественника. Точно в белом одеянии, одна из тружениц этой величайшей по смирению, послушанию и добровольной нищете русской обители, в изумрудном апостольнике, стоит она на высоком бугре, озаренная розовыми лучами яркого солнца, и несет человечеству безмолвную проповедь о красоте и глубоком смысле личного подвига в деле служения Христу и нашему русскому исконному Православию.

Напротив, тоже на бугре, украшенном зеленым ковром самых прихотливых, красивых цветов, высится белый уютный дом-дачка московского купца И.М. Моргунова.

Все это, вместе взятое, дает какой-то изумительно своеобразный, вполне законченный эскиз для бойкой руки художника. Все это на фоне роскошной зелени; все это окаймлено и окружено самыми причудливо, прихотливо разбросанными холмами, чередующимися с глубокими, покрытыми густой зарослью хвойных и лиственных деревьев оврагами, ущельями, в глубине которых хочется представлять то живших когда-то легендарных, окруженных ореолом непередаваемого ужаса разбойников; то таинственно благоухающих подвигами отшельнической жизни, не менее таинственных скитоподвижников, пещерников, молитвенников за изболевшуюся, исстрадавшуюся матушку Русь и ее народную душу… а внизу шумно, говорливо несутся бегущие волны Оки.

И наконец, приближаясь к Калуге, на левом берегу реки вы встречаете барский дом имения «Охлябинина» московского фабриканта H.H.К. Точно два стража-великана, охраняют это своеобразное здание две высоко поднимающиеся башни. Здесь, говорят, все время, и лето, и зиму, живет одна из великих женщин нашего времени – И.Я. К-на.

Дочь американского пастора, перекочевавшая к нам в Россию вопреки желанию родных, пугавших ее глубокими снегами, непроходимыми дебрями, ревом диких медведей, для которых не написаны никакие законы, и беспощадным своеобразным самодурством русских людей – она пренебрегла всем, пришла в чужой, неведомый ей край, приняла Православие, много пережила, много перестрадала и отдалась Церкви и Христу так, что многие произносят имя этой подвижницы духа в миру в наше время с благоговением.

Большая женщина!

Ее вполне оценит история будущего…

Словом, на всем этом протяжении только лишь одна красота, только лишь одно тихое, умиротворяющее человеческую душу состояние.

Семьсот футов над уровнем моря делают эту местность необычайно легкой, свободной для дыхания.

Прекрасно озонированная почти девственной растительностью, постоянно дезинфицирующаяся движениями воздуха, она, по огромному радиусу кругом, почти не знает никаких инфекционных эпидемических заболеваний.

Если кому-либо приходилось видеть медицинскую рельефную карту, тому хорошо известно, что Калужская губерния по отношению к другим губерниям России занимает настолько высокое место, что Москва по отношению к ней стоит в яме, в самом точном смысле этого слова.

Я не говорю уже здесь о самом городе Калуге, который, будучи чудно расположен на высоком берегу Оки, представляет собой идеальную дачу сам по себе, а в особенности за время управления губернией Князем Горчаковым, приведшим этот город в самое идеальное состояние; в нем и изумительная чистота, и прекрасная полиция, и пожарная команда, и электрическое освещение, и чудный Народный дом, созданный заботами и энергией неутомимой деятельницы княгини А.Е. Горчаковой. Даже самые коренные старожилы уверяют, что город по благоустройству переживает сейчас лучшую пору своей истории.

Насколько же по своим условиям благотворно влияет Калужская губерния на духовную природу человека вообще, нетрудно убедиться каждому, кто проживет там максимум две-три недели: изумительное спокойствие, полная умиротворенность по отношению к окружающей жизни и совершенно безотчетное стремление к более высоким идеям, к более возвышенным этапам духовной эволюции.

Здесь наглядно становится очевидным влияние природы на духовную сторону человеческой сущности, и вполне понятно, почему Калужская губерния является не только центром, но и рассадником таких великих по духу и силе обителей, как Оптина пустынь, куда, как мы увидим ниже, было постоянное тяготение самых лучших людей интеллигентной России.

И если бы эти красоты оказались в распоряжении не русских людей, а предприимчивых европейцев, можно быть уверенным, что это был бы золотой уголок нашего отечества, в самом широком смысле этого слова; и очень многие из скучающих россиян, хоть раз побывав здесь, навсегда потеряют свое влечение к дорогостоящим, беспокойным и нездоровым далеким курортам Запада.

Но, увы, русский человек беден импульсами коммерческой предприимчивости, и в то же время он, а в особенности русский интеллигент, совершенно не ценит нашу страну, упуская из виду самое элементарное рассуждение, что все иностранные курорты, до приведения их рукой культурного человека в настоящее состояние, были такими же дикими уголками, как и многие из наших самобытных красот, если не хуже.

Так что лучшим показателем для русской интеллигенции выдающихся красот нашего отечества может служить опять-таки тот же малоинтеллигентный крестьянин, неиспорченная европейской культурой душа которого каким-то инстинктом отыскивает то, что может безусловно служить человеку и отдыхом для тела, и высоким спокойствием для души.

К счастью, очень многие из врачей-гигиенистов последнего времени, быть может благодаря тому, что сами личным опытом оценили всю нерациональность стремления на отдых в заграничные курорты и безусловную пользу для страдающих душ первобытных, полных девственной красоты уголков нашего отечества, все чаще и чаще начинают посылать своих пациентов в наши русские деревни, и в особенности в Калужскую губернию.

На основании личного опыта я могу утверждать как факт, что чудный воздух калужских холмов, святая тишина берегов Оки, ласкающая взор и душу местность, – я это лето жил в указанном выше имении И.М. Моргунова, расположенном вблизи монастыря «Отрада и Утешение», с его тихими, благоухающими, как вечерний аромат полевых цветов, богослужениями, – воскресили мою душу и восстановили мое здоровье в какие-нибудь 2–3 месяца.

И я, вырвавшийся из омута спиритических и оккультных радений, совершенно забыл окружавший меня лабиринт жизненной неразберихи и зажил настолько обновленной, спокойной, уравновешенной жизнью, что мне казалось, что я только что родился.

Когда же, желая убедиться в реальности, правдивости своих наблюдений, я делился впечатлениями с калужскими обывателями, которые, как привыкшие уже к этой местности, не улавливали тех тончайших нюансов настроений, которые били мне, как новичку, в глаза на каждом шагу, – говорили мне, что я не ошибаюсь и что только исключительностью этой природы и можно объяснить наличность в Калужской губернии таких великих обителей, как Оптина пустынь, Тихонова пустынь, Сергиев скит, Казанско-Амвро-сиевская Шамордина пустынь, «Отрада и Утешение», и такое изобилие в последних людей высокого духовного опыта, как оптинские старцы, за жизненным руководительством которых приходит масса людей из самых далеких окраин нашего отечества.

Это последнее обстоятельство побудило меня воспользоваться и временем, и настроением, и первыми результатами благотворного отдыха и отправиться для ознакомления с местными калужскими святынями.

Летом 1912 года я поехал в Тихонову пустынь.

Необходимо заметить, что после проведения Брянского участка Московско-Киево-Воронежской дороги, путь в Тихонову пустынь значительно упростился и улучшился.

Желающие проехать в Тихонову пустынь из Москвы отправляются с Брянского вокзала, и через 159 верст они почти на месте.

Здесь станция «Тихонова пустынь».

Сама пустынь от станции находится в 9 верстах.

Обыкновенно нанимается пара лошадей, от 1 р. 50 к. до 2 рублей в конец, и приблизительно через час вы в самой пустыни.

Многие идут пешком.

Сама по себе Тихонова пустынь не представляет как по местоположению, так и по внешности что-либо исключительное.

Наоборот, я бы сказал, что эта обитель находится в крайне невыгодных условиях.

Еще задолго до того, как вы подъезжаете к ней, вы наблюдаете ее совершенно затерявшейся в постройках вплотную прилегающего села.

Грязные домишки, неряшливое селение и жители – все это на самых первых порах производит на вас крайне невыгодное впечатление; а когда вам приходится знакомиться с первой святыней этой обители, которая является поистине самым ценным памятником, – это часовня над дубом, в дупле которого в течение многих лет спасался преподобный Тихон, – то вы окончательно будете поражены невыгодностью внешнего впечатления.

Во-первых, часовня находится среди самого села, окружена с одной стороны чрезвычайно пыльной проезжей дорогой, а с остальных трех – деревенскими избами.

Во-вторых, сама часовня очень запущена, непомерно грязна, сохранившийся остов редкой святыни для верующего сердца – сам дуб – подпирается весьма примитивными подпорками; изображения святых от времени очень поблекли, и все это в связи с крайне небрежной, неряшливой улицей производит на богомольца ужасно тягостное впечатление.

Особенно же тяжелое впечатление на свежего богомольца производит пребывание в гостиницах Тихоновой пустыни, которые здесь устроены так, что они представляют собой как бы одну линию со стенами монастыря, причем передний фасад гостиницы выходит на улицу, а задний – на монастырский двор.

Конечно, невыгодность указанного впечатления дает не внутренность гостиницы, не ее администрация – наоборот, с этой стороны, кроме редкой услужливости, идеального отношения к богомольцам, поразительного смирения, предупредительности, не встретишь ничего.

Особенно трогательно то, что все указанные отношения и свойства обслуживающих гостиницу, начиная с редкого, как человека, внимательного, смиренного и гостеприимного, как инока, отца Иллариона – гостиника самой лучшей, самой чистой гостиницы № 1, и кончая гостиником отцом Василием, обслуживающим странноприимную для простого народа, где проходят десятки тысяч богомольцев крестьян, свидетельствует, что все эти люди редкого, высокого подвига, поразительного терпения и смирения. В монастыре все, начиная с номера и кончая столом, отпускается совершенно бесплатно, предоставляя вознаграждение личному благоусмотрению каждого богомольца – как бы ни было много народу. А между тем народу в этой пустыни бывает масса. Так, в прошлом году количество богомольцев доходило в день до 16 тысяч; в настоящем же году (16 июня) – до 10 тысяч, причем свыше 80 % представляет собой исключительно крестьянский, следовательно самый бедный, самый бестолковый, элемент.

Мы лично наблюдали, как в странноприимной столовой бедные иноки прямо не знали, что делать: не успеют накормить одну партию, как подходит другая, и так без конца.

Неприглядная сторона указанных выше гостиниц заключается в том, что они выходят окнами и подъездами на улицу, а так как все село представляет собой сплошное раскольничье гнездо, то, само собой разумеется, на глазах у богомольцев, прибывших как всегда в монастырь с самым высоким молитвенным настроением, очень часто разыгрываются возмутительные картины пьяных вакханалий; затем песни, игра на гармониках; в прошлом году, например, в то время как только богомольцы улеглись спать, раздались заунывные звуки набата, и все село озарилось ярким пламенем какого-то горевшего сарая, в котором кутили пьяные парни села.

Так что в этом смысле более приятное и отрадное впечатление дает другая сторона монастыря – задняя, хотя совсем нежилая и не особенно чистоплотная, но за ней, кроме хорошего сада, в центре которого находится большой монастырский труд, нельзя ветретить ничего нарушающего обычное, присущее таким обителям настроение.

Наоборот, стоит только пройти немножко подальше за этот сад, и вы попадаете в один, по-моему, из лучших уголков этой обители – монастырское кладбище.

Среди густой чащи леса приютилось это уютное жилище мертвых, и что знаменательнее всего – нет здесь почти ни одного надгробного креста, надгробного памятника, над которым не висела бы небольшая таблица и на последней довольно бойкими, красивыми стихами не была бы изложена краткая биография отошедшего инока, основные черты его характера или деятельности и род смерти.

Видно, что все это писано в минуту молитвенного досуга каким-нибудь обительским поэтом.

И эти строфы, полные то какой-то безотчетной тоски, то лучших надежд на грядущее будущее, вместе с яркими лучами солнца, с шелестом и мерным задумчивым покачиванием листьев и веток высоких деревьев, пробуждают в вашей душе другие интересы, другие запросы, другие горизонты.

Особенно трогательны эпитафии на могильных крестах тех, кто, как видно, случайно забрел в эту пустыню из мира и, по воле судеб, остался в этом уютном уголке навсегда, вдали от близких сердцу родных.

Велики и премудры дела Твои, Господи!

Но стоит только войти за стены монастыря, чтобы все, что наслоилось неприятного, мутного в душе там, за стенами этой обители, в прилегающем селе, как дым мгновенно испарилось и из сердца, и из мысли.

Сам монастырь не дает обилия храмов: Успенский храм и Спасо-Преображенский собор представляют собой главные храмы обители.

В Спасо-Преображенском храме находятся под спудом мощи преподобного Тихона Калужского.

В последнюю поездку нашу в нынешнем году, которая совпала с местным торжеством преподобному Тихону Калужскому (16 июня), сюда приезжал впервые Калужский епископ Георгий, и в сослужении с известным не только Калуге, а даже Москве и другим городам Боровским архимандритом, отцом Венедиктом (один из ближайших учеников известного оптинского подвижника Амвросия и его письмоводитель), и здесь мы имели случай убедиться в красоте и хорошей подобранности местного монастырского хора, который, благодаря своей срепетованности, стройности и свойственной только лишь монастырям своеобразной гармонизации, несмотря на простое пение, далеко оставил за собой местный калужский архиерейский хор.

Но, бесспорно, самый интересный и ценный пункт в Тихоновой пустыни – это ее колодец, выкопанный, по преданию, пр. Тихоном; при нем церковь преподобному Тихону и купальни для мужчин и женщин.

Колодец этот находится от обители в двух с половиной верстах, по хорошей смешанной дороге – то полем, то лесом, и весь путь к нему покрыт длинными вереницами богомольцев.

В высокой степени интересно то, что сам колодец находится посредине церкви, заключенный в огромный высеребренный резервуар. Каждый день, после обедни, в этом колодце происходит освящение воды, и затем уже из этого колодца вода поступает в купальни для мужчин и женщин, где она во всякое время года не падает ниже 4° по Реомюру (5 °C) и не подымается выше 6° (7,5 °C); купания в этих купальнях считаются целительными, и небезосновательно. В прошлом году нам пришлось наблюдать, как в купальню принесли одного разбитого параличом священника города Тулы и после троекратного погружения его в воду он сам вышел из колодца и с тех пор совершенно самостоятельно начал ходить.

Народная мысль в этом отношении выработала чрезвычайно много приемов и способов купанья: одни рекомендуют окунаться три раза – во имя Святой Троицы; другие – четыре: три раза во имя Святой Троицы и один – во имя пр. Тихона; некоторые окунаются 9,12 раз; есть такие, которые окунаются по три раза за каждого из оставшихся дома членов своей семьи; но, само собой разумеется, все это совершается с величайшим благоговением, спокойно и с трогательным усердием.

Говоря о чудесах, происходящих у колодца преподобного Тихона, я не могу не сказать о нижеследующих фактах исцеления, имевших место здесь за последние годы.

Иван Яковлевич Баранов, крестьянин Калужской губернии, Малоярославецкого уезда, Недельницкой волости, деревни Булгаково, в 1908 году более девяти месяцев был болен глухотой, с шумом в ушах. Врачи предлагали операцию, от которой он отказался, а обычной врачебной помощью они не могли облегчить страданий Баранова и впоследствии совсем отказались лечить его.

12 сентября 1908 года Баранов приехал в монастырь к преподобному Тихону Чудотворцу, остановился в гостинице, отстоял литургию и молебен угоднику Божию, приложился к раке мощей его, а после пошел на св. колодец, там купался в целебных водах и стоял молебен преподобному Тихону.

С ним была жена. По дороге от источника обратно в монастырь Баранов сразу почувствовал облегчение и сказал жене, что вата у него из ушей выпала и уши стали совершенно здоровы.

Официально объявлять об этом исцелении Баранов не хотел, но ему явился во сне преподобный Тихон Калужский и сказал: «Что же ты забыл про меня, я – твой доктор», вследствие чего он объявил об этом документально с засвидетельствованием других лиц.

Второе чудо совершилось в 1909 году над девицей Наталией Ивановой из Москвы, страдавшей припадками и беснованием 32 года, начиная с семилетнего возраста. По ее рассказам, врачи нашли, что она страдает нервной болезнью, делали ей операцию горла два раза, вырезали левый глаз, а причины болезни так и не нашли. Припадки с ней бывали до шестидесяти раз в сутки, и она в это время не могла терпеть никакой святыни, а при ослаблении болезни всегда чувствовала, что ее давит и управляет ею какая-то посторонняя сила. Несомненно было видно, что болезнь ее – беснование.

Наконец ее привезли к преподобному Тихону; на глазах массы богомольцев двое мужчин с трудом подвели ее к раке преподобного; больная кричала и упиралась, и только при помощи третьего удалось приложить ее к раке угодника. И тотчас же, как сама она заявила, «освободилась голова ее от тяжести и постороннего давления». Прожила она после того еще два дня в обители и на вопрос о здоровье отвечала, что чувствует себя совершенно здоровой, и открыто говорила, что милость эту оказал ей Господь по молитвам преподобного Тихона.

О третьем чуде привожу дословную перепечатку из письма обители отца исцеленного, священника Павловского:

«Сын мой Павел, 15 лет, в 1879 году сентября 17 дня, живши в Москве, упал с высоты на шесть аршин и расшиб себе об остроту угла и прилавок спинную и хребтовую кость, жестоко ушиб правую лопатку, кострец у правой ноги, левую ногу, сильно повредил легкие с внутренностью и был отправлен в то же время в Ново-Басманную больницу, а из оной переведен в Ново-Екатерининскую для излечения, в которой пролежал месяц; консилиумом докторов найдено было здоровье его невозвратным; то же утверждали и оба наши (Боровские) врачи, свидетельствовавшие его. Крепкое его прежнее здоровье и физические силы давали ему возможность быть более трех месяцев на ногах и бороться с болезнями. Но с 6 числа января 1880 года у нас в доме он слег на одр, на котором вскоре отнялись у него руки и ноги – ноги сведены были к заду, а руки к груди так плотно, что между оными и телом нельзя было протянуть нитки; пальцы на руках свело в кулак и пальцы на ногах также были без движения; потом голова сделалась недвижимой, отнялся язык и не говорил он шесть месяцев; полтора месяца не употреблял пищи, кроме яблочного сока, который он золотниками через два-три дня сосал из мороженого яблока, и кроме малой части воды, даваемой ему с чайной ложки. Все тело его проникнуто было болью жестокой, а потому, за невозможностью надеть на него белье, он лежал всегда голый, прикрытый простыней; ворочали его с боку на бок на простынях и всегда осторожно, как бы разбитой спиной не коснуться ему постели: во время переворачивания он делался на десять минут, а иногда на полчаса, без признаков дыхания, как бы жизни; а потому, по воле его, ворочали его редко, через трое, а иногда через четверо суток: каждый стук приводил его в болезненный испуг и безжизненное положение; дыхание его было тяжко, и внутренние страдания сильны; кормили и поили его из чужих рук, и все необходимые уходы производились по недвижимости его посторонними лицами. Горькая была его доля! Самая муха, которую он не мог согнать с себя, сильно обижала его. Все эти страдания он, находясь в здравом уме и твердой памяти, переносил без ропота с надеждой на Жизнодавца, что Он положит конец его страданиям; а к исцелителю недужных, угоднику Божию, пр. чудотворцу Тихону в душе его горела сильная вера и упование на его милости, почему желалось ему скорее ехать в Тихонову пустынь и искупаться в целительном источнике том; но исполнить это желание его мы почитали невозможным, ибо боялись, как бы качкой не затрясти его на нескольких верстах до смерти. Наконец решились исполнить его волю. Надев на больного для приличия кое-как белье и принеся на носилках, с величайшим трудом и боязнью за жизнь его уложили в экипаж; больной в это время находился в оцепенении и без памяти. После чего, не слыша от него стонов и жалоб на поездку, мы отправились в путь и, по милости Господа и Угодника Божия, доехали с больным до обители преподобного Тихона благополучно. Приехав 16 июня сего года, в пятом часу утра, к сей обители, в которой в этот день был храмовой св. Тихону праздник, мы, не отпрягая лошадей, с благословения иеросхимонаха всечестнейшего Ефрема, тотчас же отправились к святому колодцу отслужить там молебен с водоосвящением и искупать больного. Оставив у колодца больного в экипаже, с матерью больного пошли в часовню помолиться, кучер отправился к месту купальни осмотреть и сообразить, как удобнее на заготовленных носилках пронести больного в купальню, как и с кем в ней искупать его, а больной оставался в экипаже. По прочтении на молебне святому Тихону Евангелия, оное выносимо было для целования больному, лежавшему в экипаже недвижимым. Но во время совершения водоосвящения Бог благословил явить через святого угодника Своего, преподобного Тихона, Калужского чудотворца, великое и сверхъестественное чудо на больном сыне моем, поразившее благоговейным страхом и священным ужасом всех богомольцев. Недвижимый, скорченный, не могущий лежать на спине, не отводящий от груди рук и от задней части ног, ворочаемый с боку на бок другими, принимающий пищу и питье из чужих рук и требующий во всем нужном стороннего ухода – сей-то приговоренный докторами к смерти увечный страдалец, сын мой Павел, мгновенно исцеляется: вылезает сам из экипажа, приходит в одном белье, без сторонней помощи, в часовню, где совершалось водоосвящение, становится прямо на ногах перед образом преподобного Тихона, кладет перед тем усердные земные поклоны, истово знаменуя себя крестным знамением; по водоосвящении идет в купальню сам, без помощи других, снимает с себя белье и троекратно погружается в холодную воду. От часовни, что вне монастыря, над дубом, идет пешком к духовнику, исповедуется, за поздней литургией на своих ногах приобщается Св. Христовых Тайн, и в два часа пополудни того же 16 июня из Тихоновой пустыни, этой душевных и телесных болезней врачебницы, больной сын мой вместе со мной и матерью возвращается домой исцеленным от одержавшей его неисцелимой болезни.