Текст книги "Золотой век русской поэзии. Лирика"

Москва

Город чудный, город древний,

Ты вместил в свои концы

И посады и деревни,

И палаты и дворцы!

Опоясан лентой пашен,

Весь пестреешь ты в садах;

Сколько храмов, сколько башен

На семи твоих холмах!..

Исполинскою рукою

Ты, как хартия, развит,

И над малою рекою

Стал велик и знаменит!

На твоих церквах старинных

Вырастают дерева;

Глаз не схватит улиц длинных…

Это матушка Москва!

Кто, силач, возьмет в охапку

Холм Кремля-богатыря?

Кто собьет златую шапку

У Ивана-звонаря?..

Кто Царь-колокол подымет?

Кто Царь-пушку повернет?

Шляпы кто, гордец, не снимет

У святых в Кремле ворот?!

Ты не гнула крепкой выи

В бедовой твоей судьбе:

Разве пасынки России

Не поклонятся тебе!..

Ты, как мученик, горела,

Белокаменная!

И река в тебе кипела

Бурнопламенная!

И под пеплом ты лежала

Полоненною,

И из пепла ты восстала

Неизменною!..

Процветай же славой вечной,

Город храмов и палат!

Град срединный, град сердечный,

Коренной России град!

<1840>

Два я

Два я боролися во мне:

Один рвался в мятеж тревоги,

Другому сладко в тишине

Сидеть вблизи большой дороги

С самим собой, в себе самом;

На рынок жизни – в шум и гром –

Тот, бедный, суетливо мчался:

То в вышину взлетал орлом,

То змеем в прахе пресмыкался,

То сам пугался, то страшил,

Блистал, шумел, дивил, слепил,

Боролся, бился, протеснялся,

И, весь изранен, весь избит,

Осуетился, омрачился…

Но, кинув свой заботный быт,

Он к я другому возвратился.

Что ж тот? – А тот, один одним,

Не трогаясь, не возмущаясь,

И не страша и не пугаясь,

В тиши, таинственно питаясь

Высоким, истинным, святым,

В какой-то чудной детской неге,

В каком-то полусне, на бреге,

У самых вод живых, сидел

И улыбался и светлел!

Кто ж в выигрыше? – Один, мятежный,

Принес с собой и мрак и пыль,

Туман, и смрад, и смерти гниль;

Другой, как цвет в пустыне нежной,

Спокойный, чистый, как эфир,

Пил досыта любовь и мир, —

Счастливец! пировал свой пир

Под золотым любви наметом:

Он веровал, он был поэтом!..

1841

Молитва Пресвятой Деве

Ты плывешь в облаках,

     В влаге изумрудной;

У Тебя на руках

     Твой Младенец чудный!

И кругом Вас заря,

     Радуги дугами,

И Младенца-Царя, —

     В вышине, кругами, —

Хвалят, взвившись, полки

     Ангелов златые,

И дождят к Вам венки

     Небеса святые…

О, внемли, с высоты,

     Как здесь люди стонут,

Как, в морях суеты,

     В челнах утлых тонут!..

Растерзал паруса

     Вихорь страстно-жгучий,

Затемнил небеса

     Тучегон могучий!..

А мой челн?… О, мой челн,

     Царственной рукою,

Из крутых жизни волн

     Выведи к покою!..

1840-е (?)

Ф. И. Тютчеву

Как странно ныне видеть зрящему

       Дела людей:

Дались мы в рабство настоящему

       Душою всей!

Глядим, порою, на минувшее,

       Но холодно!

Как обещанье обманувшее

       Для нас оно!..

Глядим на грозное грядущее,

       Прищуря глаз,

И не домыслимся, что сущее

       Морочит нас!..

Разладив с вещею сердечностью,

       Кичась умом,

Ведем с какой-то мы беспечностью

       Свой ветхий дом.

А между тем под нами роются

       В изгибах нор,

И за стеной у нас уж строются:

       Стучит топор!..

А мы, втеснившись в настоящее,

       Все жмемся в нем,

И говорим: «Иди, грозящее,

       Своим путем!..»…

Но в сердце есть отломок зеркала:

       В нем видим мы,

Что порча страшно исковеркала

       У всех умы!

Замкнули речи все столетия

       В своих шкафах;

А нам остались междуметия:

       «Увы!» да «Ах!»

Но принял не напрасно дикое

       Лице пророк:

Он видит – близится великое

       И близок срок!

1849

Две дороги
(Куплеты, сложенные от скуки в дороге)

Тоскуя – полосою длинной,

В туманной утренней росе,

Вверяет эху сон пустынный

Осиротелое шоссе…

А там вдали мелькает струнка,

Из-за лесов струится дым:

То горделивая чугунка

С своим пожаром подвижным.

Шоссе поет про рок свой слезный,

«Что ж это сделал человек?!

Он весь поехал по железной,

А мне грозит железный век!..

Давно ль красавицей дорогой

Считалась общей я молвой?

И вот теперь сижу убогой

И обездоленной вдовой.

Где-где по мне проходит пеший;

А там и свищет и рычит

Заклепанный в засаде леший

И без коней – обоз бежит…»

Но рок дойдет и до чугунки:

Смельчак взовьется выше гор

И на две брошенные струнки

С презреньем бросит гордый взор.

И станет человек воздушный

(Плывя в воздушной полосе)

Смеяться и чугунке душной

И каменистому шоссе.

Так помиритесь же, дороги, —

Одна судьба обеих ждет.

А люди? – люди станут боги,

Или их громом пришибет.

1850-е – 1870-е

Канун пред Св. причастием

Завтра, завтра в дом Закхея,

Гость таинственный придет,

И, бледнея и немея,

Перед ним Закхей падет.

Мытарь смутен, беспокоен, —

Вскликнет в сретенье Его:

«Недостоин, недостоин

Посещенья Твоего!..

Гость чудесный, Гость небесный!

Ты так светел и лучист!

А сердечный дом мой тесный

И не прибран, и нечист!

Где же гостя посажу я?

Тут и там сидел порок:

Тут и там, где ни гляжу я,

Вижу все себе упрек!

Чем же Гостя угощу я?

Добрых дел в прошедших днях

Все ищу и не сыщу я:

Весь я в ранах и грехах!»

Был ответ: «Не угощенья,

Не здоровых я ищу:

Завтра к чаше исцеленья

Я болящих допущу.

Завтра, Собственною Кровью,

Благодатию Отца,

Духом мира и любовью

Весь войду Я к вам в сердца!

И душа, хоть вся б истлела

В знойном воздухе грехов,

Моего вкусивши Тела,

Возродится к жизни вновь!»

Так – надеждой в душу вея, —

Кто-то будто говорит:

«Завтра, завтра Гость Закхея

И тебя же посетит!»

О, приди ж, наш Гость священный,

С чашей жизненной Своей:

Ждет грехами отягченный,

Новый ждет Тебя Закхей!

1867

Павел Александрович Катенин (1792–1853)

Грусть на корабле

Ветр нам противен, и якорь тяжелый

Ко дну морскому корабль приковал.

Грустно мне, грустно, тоскую день целый;

Знать, невеселый денек мне настал.

Скоро минуло отрадное время;

Смерть все пресе́кла, наш не́званый гость;

Пала на сердце кручина как бремя:

Может ли буре противиться трость?

С жизненной бурей борюсь я три года,

Три года милых не видел в глаза.

Рано с утра поднялась непогода:

Смолкни хоть к полдню, лихая гроза!

Что ж! может, счастливей буду, чем прежде,

С матерью свидясь, обнявши друзей.

Полно же, сердце, вернися к надежде;

Чур, ретивое, себя не убей.

1814

Сонет

Кто принял в грудь свою язвительные стрелы

Неблагодарности, измены, клеветы,

Но не утратил сам врожденной чистоты

И образы богов сквозь пламя вынес целы;

Кто те́рновым путем идя в труде, как пчелы,

Сбирает воск и мед, где встретятся цветы, —

Тому лишь шаг – и он достигнул высоты,

Где добродетели положены пределы.

Как лебедь восстает белее из воды,

Как чище золото выходит из горнила,

Так честная душа из опыта беды:

Гоненьем и борьбой в ней только крепнет сила;

Чем гуще мрак кругом, тем ярче блеск звезды,

И чем прискорбней жизнь, тем радостней могила.

1835

Михаил Васильевич Милонов (1792–1821)

На кончину Державина
Элегия

Не was a man, take him for all in all,

We shall not look upon his like again.

Шекспир

О ком, зрю, хариты и музы в печали,

О ком умоляют власть грозных судеб?

Но тщетно на урну, взывая, припали:

Ты скрылся, Державин! – ты скрылся, наш Феб!

И глас их не слышит уж сердце поэта!

Цевницы во прахе – нет жизни в струнах…

О бард! и на лиру, пленявшу полсвета,

На лиру ль бессмертья сей падает прах?

Где ж вечность и слава, о коих поведал

И двигал к ним сердце героев, царей?

Кому, песнопевец, кому ты передал

Небесный твой пламень, другой Прометей?

Увы, все в подлунной на миг лишь созданно!

Кичливости смертных повсюду урок;

Нетленный твой вижу, злой смертью сорванный,

На гробны ступени катится венок…

Венок, кем бессмертна России царица?

Что слава сплетала, тобою гордясь?

Нет, бард наш единый! прах скрыла гробница –

Но вечность над нею с тобой обнялась!

И, в недра приемля гроб славного праха,

Обитель истленья, святится земля.

Вняв глас твой, о гений! со смертью без страха

Сойдусь – и за гробом увижу тебя:

В сияньи небесном, где днесь, песнопевец,

Ты вновь пред Фелицей – царей образцом,

И севера витязь, ее громовержец,

Склоняет при встрече пернатый шелом.

Сияй между ними, от муз похищенный,

На след твой взираю я с завистью днесь –

И скорбью к могиле несу отягченный

Все, что лишь имею: и слезы, и песнь!

Там, мнится, твой гений гласит, отлетая:

«Что петь мне: царицы единственной нет!»

Отчизна вещает, твой гроб обнимая:

«С величьем народа родится поэт».

Как дни исчезают, и смертных так племя, —

Гробницей великих их след познаю;

Твой памятник видя, зрю, самое время

Склонилось недвижно на косу свою.

Твой путь был ко славе усыпан цветами;

Особая участь счастливцу дана:

Ты пел, окруженный бессмертья сынами, —

По отзывам лиры ценят времена.

1816

Петр Андреевич Вяземский (1792–1878)

Первый снег
(В 1817 году)

Пусть нежный баловень полуденной природы,

Где тень душистее, красноречивей воды,

Улыбку первую приветствует весны!

Сын пасмурных небес полуночной страны,

Обыкший к свисту вьюг и реву непогоды,

Приветствую душой и песнью первый снег.

С какою радостью нетерпеливым взглядом

Волнующихся туч ловлю мятежный бег,

Когда с небес они на землю веют хладом!

Вчера еще стенал над онемевшим садом

Ветр скучной осени и влажные пары

Стояли над челом угрюмыя горы

Иль мглой волнистою клубилися над бором.

Унынье томное бродило тусклым взором

По рощам и лугам, пустеющим вокруг.

Кладбищем зрелся лес; кладбищем зрелся луг.

Пугалище дриад, приют крикливых вранов,

Ветвями голыми махая, древний дуб

Чернел в лесу пустом, как обнаженный труп,

И воды тусклые, под пеленой туманов,

Дремали мертвым сном в безмолвных берегах.

Природа бледная, с унылостью в чертах,

Поражена была томлением кончины.

Сегодня новый вид окрестность приняла

Как быстрым манием чудесного жезла;

Лазурью светлою горят небес вершины;

Блестящей скатертью подернулись долины,

И ярким бисером усеяны поля.

На празднике зимы красуется земля

И нас приветствует живительной улыбкой.

Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой;

Там, темный изумруд посыпав серебром,

На мрачной сосне он разрисовал узоры.

Рассеялись пары, и засверкали горы,

И солнца шар вспылал на своде голубом.

Волшебницей зимой весь мир преобразован;

Цепями льдистыми покорный пруд окован

И синим зеркалом сровнялся в берегах.

Забавы ожили; пренебрегая страх,

Сбежались смельчаки с брегов толпой игривой

И, празднуя зимы ожиданный возврат,

По льду свистящему кружатся и скользят.

Там ловчих полк готов; их взор нетерпеливый

Допрашивает след добычи торопливой, —

На бегство робкого нескромный снег донес;

С неволи спущенный за жертвой хищный пес

Вверяется стремглав предательскому следу,

И довершает нож кровавую победу.

Покинем, милый друг, темницы мрачный кров!

Красивый выходец кипящих табунов,

Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью,

Топоча хрупкий снег, нас по полю помчит.

Украшен твой наряд лесов сибирских данью,

И соболь на тебе чернеет и блестит.

Презрев мороза гнев и тщетные угрозы,

Румяных щек твоих свежей алеют розы

И лилия свежей белеет на челе.

Как лучшая весна, как лучшей жизни младость,

Ты улыбаешься утешенной земле.

О, пламенный восторг! В душе блеснула радость,

Как искры яркие на снежном хрустале.

Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!

Кто в тесноте саней с красавицей младой,

Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой,

Жал руку, нежную в самом сопротивленье,

И в сердце девственном впервый любви смятенья,

И думу первую, и первый вздох зажег,

В победе сей других побед прияв залог.

Кто может выразить счастливцев упоенье?

Как вьюга легкая, их окриленный бег

Браздами ровными прорезывает снег

И, ярким облаком с земли его взвевая,

Сребристой пылию окидывает их.

Стеснилось время им в один крылатый миг.

По жизни так скользит горячность молодая

И жить торопится и чувствовать спешит!

Напрасно прихотям вверяется различным;

Вдаль увлекаема желаньем безграничным,

Пристанища себе она нигде не зрит.

Счастливые лета! Пора тоски сердечной!

Но что я говорю? Единый беглый день,

Как сон обманчивый, как привиденья тень,

Мелькнув, уносишь ты обман бесчеловечный!

И самая любовь, нам изменив, как ты,

Приводит к опыту безжалостным уроком

И, чувства истощив, на сердце одиноком

Нам оставляет след угаснувшей мечты.

Но в памяти души живут души утраты.

Воспоминание, как чародей богатый,

Из пепла хладного минувшее зовет

И глас умолкшему и праху жизнь дает.

Пусть на омытые луга росой денницы

Красивая весна бросает из кошницы

Душистую лазурь и свежий блеск цветов;

Пусть, растворяя лес очарованьем нежным,

Влечет любовников под кровом безмятежным

Предаться тихому волшебству сладких снов! –

Не изменю тебе воспоминаньем тайным,

Весны роскошныя смиренная сестра!

О сердца моего любимая пора!

С тоскою прежнею, с волненьем обычайным,

Клянусь платить тебе признательную дань;

Всегда приветствовать тебя сердечной думой,

О первенец зимы, блестящей и угрюмой!

Снег первый, наших нив о девственная ткань!

Ноябрь 1819

Дорожная дума

Колокольчик однозвучный,

Крик протяжный ямщика,

Зимней степи сумрак скучный,

Саван неба, облака!

И простертый саван снежный

На холодный труп земли!

Вы в какой-то мир безбрежный

Ум и сердце занесли.

И в бесчувственности праздной,

Между бдения и сна,

В глубь тоски однообразной

Мысль моя погружена.

Мне не скучно, мне не грустно, —

Будто роздых бытия!

Но не выразить изустно,

Чем так смутно полон я.

<1830>

Хандра
(Песня)

Сердца томная забота,

Безыменная печаль!

Я невольно жду чего-то,

Мне чего-то смутно жаль.

Не хочу и не умею

Я развлечь свою хандру:

Я хандру свою лелею,

Как любви своей сестру.

Ей предавшись с сладострастьем,

Благодарно помню я,

Что сироткой под ненастьем

Разрослась любовь моя;

Дочь туманного созвездья,

Красных дней и ей не знать.

Ни сочувствий, ни возмездья

Бесталанной не видать.

Дети тайны и смиренья,

Гости сердца моего

Остаются без призренья

И не просят ничего.

Жертвы милого недуга,

Им знакомого давно,

Берегут они друг друга

И горюют заодно.

Их никто не приголубит,

Их ничто не исцелит…

Поглядишь! хандра все любит,

А любовь всегда хандрит.

<1831>

Ты светлая звезда

Ты светлая звезда таинственного мира,

Когда я возношусь из тесноты земной,

Где ждет меня тобой настроенная лира,

Где ждут меня мечты, согретые тобой.

Ты облако мое, которым день мой мрачен,

Когда задумчиво я мыслю о тебе

Иль измеряю путь, который нам назначен

И где судьба моя чужда твоей судьбе.

Ты тихий сумрак мой, которым грудь свежеет,

Когда на западе заботливого дня

Мой отдыхает ум, и сердце вечереет,

И тени смертные снисходят на меня.

<1837>

Я пережил

Я пережил и многое, и многих,

И многому изведал цену я;

Теперь влачусь в одних пределах строгих

Известного размера бытия.

Мой горизонт и сумрачен, и близок,

И с каждым днем все ближе и темней;

Усталых дум моих полет стал низок,

И мир души безлюдней и бедней.

Не заношусь вперед мечтою жадной,

Надежды глас замолк – и на пути,

Протоптанном действительностью хладной,

Уж новых мне следов не провести.

Как ни тяжел мне был мой век суровый,

Хоть житницы моей запас и мал,

Но ждать ли мне безумно жатвы новой,

Когда уж снег из зимних туч напал?

По бороздам серпом пожатой пашни

Найдешь еще, быть может, жизни след;

Во мне найдешь, быть может, след вчерашний,

Но ничего уж завтрашнего нет.

Жизнь разочлась со мной; она не в силах

Мне то отдать, что у меня взяла

И что земля в глухих своих могилах

Безжалостно навеки погребла.

1837

Еще дорожная дума

Опять я на большой дороге,

Стихии вольной – гражданин,

Опять в кочующей берлоге

Я думу думаю один.

Мне нужны: это развлеченье,

Усталость тела, и тоска,

И неподвижное движенье,

Которым зыблюсь я слегка.

В них возбудительная сила,

В них магнетический прилив,

И жизни потаенной жила

Забилась вдруг на их призыв.

Мир внешний, мир разнообразный

Не существует для меня:

Его явлений зритель праздный,

Не различаю тьмы от дня.

Мне все одно: улыбкой счастья

День обогреет ли поля,

Иль мрачной ризою ненастья

Оделись небо и земля.

Сменяясь панорамой чудной,

Леса ли, горы ль в стороне,

Иль степью хладной, беспробудной

Лежит окрестность в мертвом сне;

Встают ли села предо мною,

Святыни скорби и труда,

Или с роскошной нищетою

В глазах пестреют города!

Мне все одно: обратным оком

В себя я тайно погружен,

И в этом мире одиноком

Я заперся со всех сторон.

Мне любо это заточенье,

Я жизнью странной в нем живу:

Действительность в нем – сновиденье,

А сны – я вижу наяву!

23 сентября 1841

«Наш век нас освещает газом…»

Наш век нас освещает газом

Так, что и в солнце нужды нет:

Парами нас развозит разом

Из края в край чрез целый свет.

А телеграф, всемирный сплетник

И лжи и правды проводник,

Советник, чаще злой наветник,

Дал новый склад нам и язык.

Смышлен, хитер ты, век. Бесспорно!

Никто из братии твоей,

Как ты, не рыскал так проворно,

Не зажигал таких огней.

Что ж проку? Свестъ ли без пристрастья

Наш человеческий итог?

Не те же ль немощи, несчастья

И дрязги суетных тревог?

Хотя от одного порока

Ты мог ли нас уврачевать?

От злых страстей, от их потока

Нас в пристань верную загнать?

Не с каждым днем ли злость затейней,

И кровь не льется ль на авось,

В Америке, да и в Гольштейне,

Где прежде пиво лишь лилось?

Болезни сделались ли реже?

Нет, редко кто совсем здоров,

По-прежнему – болезни те же,

И только больше докторов.

И перестали ль в век наш новый,

Хотя и он довольно стар,

Друг другу люди строить ковы,

Чтобы верней нанесть удар?

И люди могут ли надежно

Своим день завтрашний считать,

От правды отличить, что ложно,

И злом добра не отравлять?

А уголовные палаты

Вложить в ножны закона меч?

От нот и грамот дипломаты

Чернил хоть капельку сберечь?

Нет! Так же часты приговоры,

Депешам так же счета нет:

И все же не уймутся воры,

И мира не дождется свет.

Как ты молвой ни возвеличен,

Блестящий и крылатый век!

Все так же слаб и ограничен

Тобой вскормленный человек.

Уйми свое высокомерье,

Не будь себе сам враг и льстец:

Надменность – то же суеверье,

А ты – скептический мудрец.

Как светоч твой нам ни сияет,

Как ты ни ускоряй свой бег,

Все та же ночь нас окружает,

Все тот же темный ждет ночлег.

Сентябрь 1841, 1848

Бастей

Что за бури прошли,

Что за чудо здесь было?

Море ль здесь перерыло

Лоно твердой земли?

Изверженье ли ада

Сей гранитный хаос?

На утесе – утес,

На громаде – громада!

Все здесь глушь, дичь и тень!

А у горных подножий

Тих и строен мир божий,

Улыбается день;

Льется Эльба, сияя,

Словно зеркальный путь,

Словно зыбкую ртуть

Полосой разливая.

Рек и жизнь, и краса —

По волнам лодок стая

Мчится, быстро мелькая,

Распустив паруса.

Вот громадой плавучей

Пропыхтел пароход.

Неба яхонтный свод

Закоптил дымной тучей;

Бархат пестрых лугов,

Храмы, замки, беседки

И зеленые сетки

Виноградных садов;

Жатвы свежее злато,

Колыхаясь, горит;

Все так чудно глядит,

Все так пышно, богато!

Там – в игривых лучах

Жизни блеск, скоротечность;

Здесь – суровая вечность

На гранитных столпах.

1853

«О Русский Бог!..»

О Русский Бог! Как встарь, Ты нам Заступник буди!

И погибающей России внемля крик,

Яви Ты миру вновь: и как ничтожны люди,

И как Единый Ты велик!

Осень 1854

Молитвенные думы

Пушкин сказал:

«Мы все учились понемногу,

Чему-нибудь и как-нибудь».

Мы также могли бы сказать:

Все молимся мы понемногу,

Кое-когда и кое-как.

(Из частного разговора)

Хотел бы до того дойти я, чтоб свободно,

И тайно про себя, и явно, всенародно,

Пред каждой церковью, прохожих не стыдясь,

Сняв шляпу и крестом трикратно осенясь,

Оказывал и я приверженность святыне.

Как делали отцы, как делают и ныне

В сердечной простоте смиренные сыны,

Все боле, с каждым днем, нам чуждой старины.

Обычай, искони сочувственный народу.

Он с крестным знаменем прошел огонь и воду,

Возрос и возмужал средь славы и тревог.

Им свято осенив семейный свой порог,

Им наша Русь слывет, в урок нам, Русь святая;

Им немощи свои и язвы прикрывая,

И грешный наш народ, хоть в искушеньях слаб,

Но помнит, что он сын Креста и Божий Раб,

Что Промысла к нему благоволеньем явным

В народах он слывет народом православным.

Но этим именем, прекраснейшим из всех,

Нас небо облекло, как в боевой доспех.

Чтоб нам не забывать, что средь житейской битвы

Оружье лучшее смиренье и молитвы.

Что следует и нам по скорбному пути

С благим Учителем свой тяжкий крест нести.

Не дай нам Бог во тьме и суете житейской

Зазнаться гордостью и спесью фарисейской,

Чтоб святостью своей, как бы другим в упрек,

Хвалиться, позабыв, что гордость есть порок.

Не в славу, не в почет народные скрижали

Родную нашу Русь святой именовали,

Но в назиданье нам, в ответственность, в завет;

Чтоб сберегали мы первоначальных лет

Страх Божий и любовь и чистый пламень веры,

Чтоб добрые дела и добрые примеры,

В их древней простоте завещанные нам,

Мы цельно передать смогли своим сынам;

Чтоб Божий мир для нас был школой изученья,

Чтоб не ленились мы на жатву просвещенья.

Чтоб сердцу не в ущерб и вере не в подрыв,

Наукою народ себя обогатив,

Шел доблестно вперед, судьбам своим послушно,

Не отрекаяся от предков малодушно.

Приличий светских долг желая соблюсти,

Ведь кланяемся мы знакомым по пути,

Будь выше нас они иль будь они нас ниже,

А Церковь разве нам не всех знакомых ближе?

Она встречает нас при входе нашем в мир,

В скорбь предлагает нам врачующий свой мир

И, с нами радуясь и радости и счастью,

Благословляет их своей духовной властью.

Когда над нами час ударит роковой,

Она нас с берега проводит на другой,

И в этот темный путь, где все нас разом бросит,

Одна ее звезда луч упованья вносит;

За нас и молится и поминает нас,

Когда уж на земле давно наш след угас,

Когда и в той среде, где мы сильны так были,

Уже другим звеном пробел наш заменили.

Нам Церковь, в жизнь и смерть, заботливая мать, —

А мы ленимся ей сыновний долг воздать?

А мы, рабы сует, под их тяжелой ношей,

Чтоб свет насмешливый не назвал нас святошей,

Чтоб не поставил нас он с чернью наряду,

Приносим в жертву крест подложному стыду.

Иль в наших немощах, в унынии бессилья,

Подчас не нужны нам молитвенные крылья,

Чтоб сеять мрак и сон с отягощенных вежд,

Чтоб духом возлетать в мир лучший, в мир надежд,

Мир нам неведомый, но за чертой земною

Мир предугаданный пророческой тоскою?

Когда земной соблазн и мира блеск и шум,

Как хмелем обдают наш невоздержный ум,

Одна молитвою навеянная дума

Нас может отрезвить от суеты и шума,

Нас может отрешить, хоть мельком, хоть на миг,

От уловивших нас страстей, от их вериг,

Которые, хотя и розами обвиты,

В нас вносят глубоко рубец свой ядовитый.

Среди житейских битв уязвленным бойцам

Молитва отдых будь и перемирье нам!

Заутра новый бой. Окрепнем духом ныне.

Усталым странникам, скитальцам по пустыне,

Под зноем солнечным, палящим нашу грудь,

Когда и долог был и многотруден путь,

И ждут нас впереди труды и битвы те же,

Нам нужно пальмы тень и горстью влаги свежей

Из ближнего ручья пыл жажды утолить.

Родник глубок и чист: готов он в нас пролить

Живую благодать святой своей прохлады;

Родник сей манит нас, но мы ему не рады

И, очи отвратив от светлого ручья,

Бежим за суетой по дебрям бытия.

Наш разум, омрачась слепым высокомерьем,

Готов признать мечтой и детским суеверьем

Все, что не может он подвесть под свой расчет.

Но разве во сто раз не суеверней тот,

Кто верует в себя, а сам себе загадкой,

Кто гордо оперся на свой рассудок шаткой

И в нем боготворит свой собственный кумир,

Кто, в личности своей сосредоточив мир,

Берется доказать, как дважды два четыре,

Все недоступное ему в душе и в мире?

1850-е