Текст книги "Преодоление"

Денис был казаком, хорошо владел конём и саблей, и не был призван на первую мировую войну из-за прошлого ранения в ногу. При ходьбе немного прихрамывал.

Все понимали, что долго село не выстоит, ждали помощи. Нужно было выиграть время.

Уже неделю Преображенцы находились в осаде, отбивая яростные атаки.

Поединок был назначен на утро следующего дня.

Денис, бывалый кавалерист, с вечера подготовил своего коня, порубил саблей в воздухе.

Утром, в назначенное время, его сопровождали на конях два седовласых сельчанина, Кравцов и Федотов.

Перед селом уже стоял отряд джигитов.

От киргизов на поединок выехал на огненно рыжем коне сам Раскельды Бериков! Ведь было известно, что в селе нет казаков, кавалеристов. Бой обещал быть лёгким!

И вот, с гиканьем и криком, несутся навстречу друг к другу два воина. Тучный Раскельды, в богатом зелёном халате, полы которого развеваются на ветру. С саблей, сверкающей на солнце золотой отделкой с дорогими камнями. И худощавый Денис, на чёрном вороном коне, в парадном военном мундире, с казачьей шашкой, выкинув руку вперёд.

Стремительно сошлись воины, сверкнула сабля Дениса. Казалось, хруст разрубленных позвонков был слышен по всей округе из-за воцарившейся тишины.

Джигиты, до этого криками подбадривавшие своего вожака, затихли не веря своим глазам. Круглая голова их предводителя висела на груди, на куске кожи, а тело медленно завалилось вперёд на шею коня.

И вот, словно очнувшись, закричали киргизы: «Кокуй! Кокуй![48]48
  Кокуй – крик отчаяния, ужаса.


[Закрыть]». Подъехали, подхватили с двух сторон своего предводителя и помчали прочь к своему лагерю.

Не многие из селян видели этот поединок. Все были на своих оборонительных позициях, готовые к отражению атаки.

Думали, что поединок был организован с целью, отвлечь защитников, и нанести коварный решающий удар в другом месте.

И только Денис будет долго помнить мгновение, как брызнула фонтаном из туловища варвара кровь, и вывалился из под рассеченной кожи жёлтый жир.

Гибель вожака деморализовала варваров, нападать в этот день они не решились.

В тот же день, после обеда, неожиданно для киргизов, сходу пробился в Преображенское конный отряд из Джаркента[49]49
  Джаркент – с 1942 г. Панфилов, с 1991 г. Жаркент (Казахстан).


[Закрыть], числом не менее 100 сабель, а к вечеру приплыли на лодках двенадцать хорошо вооружённых казаков, из казачьей станицы Николаевской.

Увидев такое подкрепление, в стане варваров, стали наблюдаться передвижения. Снимались некоторые юрты, перегонялся скот. Было ясно, что в стане варваров наблюдается разброд, что часть банд собираются уходить.

А многочисленных пленённых женщин и детей убьют или уведут с собой в горы.

Нужно было спасать единоверцев, каждый час промедления стоил многих жизней. Но из-за спустившихся сумерек защитники села вступить в открытый, неравный бой не решились.

И вот, с рассветом следующего дня, собравшись в один боевой отряд в 160 человек под командой хорунжего[50]50
  Хорунжий – мл. офицерский чин в казачьих войсках.


[Закрыть] Пермитина и хорунжего Фон-Берга, трёх взводов местной дружины, вышли из села на решающий бой.

Бой продолжался долго. Уже солнце спускалось с зенита. Наконец, около трёх часов пополудни, варвары не выдержали и обратились в бегство.

Так славяне отбили не мало угоняемых в полон единоверцев, не мало вернули лошадей и скота.

Потери киргизов были до тысячи убитыми.

Не обошлось без урона и со стороны защитников села. Погибли треть Джаркентского военного отряда, шесть Николаевских казаков и взвод дружинников. Разорвало самодельную пушку.

Несмотря на большие потери, Преображенцы праздновали победу. Боль утрат и радость победы смешались в слёзы горя и радости.

В Преображенском для тяжелораненых, был организован лазарет в здании министерской школы. В здании женской церковно-приходской школы был открыт приют для детей, чьи родители были убиты.

Организацию приюта принял на себя священник о. Стефан Якушев. Другие священники отправляли богослужение: совершали погребение убиенным, исповедовали говеющих[51]51
  Говение – воздержание, ограничение в пище.


[Закрыть], лечили души больным. На Сельском сходе избрали комитет по оказанию помощи и выдаче пособий беженцам и неимущим.

Уход за больными добровольно приняли на себя жена священника Д. И. Величкина, жена учителя О. Н. Нарижная и дочь псаломщика Е. И. Юзефович, на попечении которых были все больные до прибытия врача, фельдшера и акушерки-фельдшерицы.

Все многочисленные беженцы с окрестных сёл и хуторов, около 6 тысяч человек, были радушно размещены по домам Преображенцев.

С разгрома полчищ варваров под селом Преображенским, началось освобождение всего Прииссык-Кулья. На всём побережье озера выстояли только волостные центры: Преобр аженское, Теплоключенское и уездный центр, г. Пржевальск.

г. Пржевальск – бывшый русский военный пост Каракол, варвары брать боем и не пытались! И чтобы больше навредить «урусам», решили сбросить в озеро памятник Великому русскому учёному и путешественнику, первому исследователю Центральной Азии, Пржевальскому Николаю Михайловичу (1839–1888 гг.).

Этот памятник был построен в 1893 году у могилы учёного, на обрывистом берегу озера Иссык-Куль, в 12 километрах от г. Пржевальска.

Памятник, сохранившийся в хорошем состоянии, до настоящего времени, представляет собой скалу, сложенную из больших глыб местного Тянь-шаньского гранита.

Скала увенчана фигурой приземляющегося бронзового орла – символ ума и бесстрашия, размах крыльев – 2,5 м. В клюве орел держит оливковую ветвь – эмблему мирных завоеваний науки.

В когтях у него полуразвернутая бронзовая карта Центральной Азии, с нанесенными маршрутами путешествий ученого.

На лицевой стороне скалы укреплен крест. Под ним большая бронзовая медаль с барельефом путешественника – увеличенная копия именной золотой медали Императорской Академии Наук, отлитой в 1886 г., в знак признания его великих заслуг перед наукой, и надпись: Николай Михайлович Пржевальский.

Высота памятника 8,2 м, ширина 2,5 м, вес 365 тонн.

О великих заслугах Пржевальского, русский писатель Антон Павлович Чехов писал: «…один Пржевальский стоит десятка учебных заведений и сотни хороших книг, <…> идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь Родины и науки, делают его в глазах народа подвижником, олицетворяющим высшую нравственную силу!».

Однако поголовно безграмотные киргизы не интересовались заслугами Великого учёного, открывшего миру дикий туземный край.

Тем, что вслед за открытиями Пржевальского, в этот дикий край пришла русская, славянская цивилизация, со всеми её благами для местного населения.

В докладе Императорской Академии Наук, Николай Михайлович Пржевальский сказал правду, какой она была. Что местные жители, в своём большинстве – хитрый, ленивый, вороватый народ!

В том числе, и по этому, главари банд призывали снести памятник Пржевальскому и утопить его в озере.

Однако из этой варварской затеи ни чего не вышло!

Канаты опоясывающие памятник постоянно рвались, увлекая за собой тягловых волов под обрыв в Иссык-Куль!

Много волов поломали ноги, много утонуло, а памятник даже не сдвинули с места, благодаря его весу и мощному фундаменту!

Единственное, чем навредили памятнику, – это вырвали из клюва орла оливковую ветвь!

Таким образом, и здесь варвары потерпели поражение! Потому что, Правда и Бог, лишивший их разума, были не на их стороне!

В след за первым отрядом, в Пржевальский уезд прибыл второй отряд из Джаркента, численностью в сто шестьдесят казаков. Затем пятьсот казаков из Верного[52]52
  Верный – название города (ныне Алма-Ата).


[Закрыть] и большой отряд из Ташкента, с пулемётами и пушками. Этими силами было завершено преследование и уничтожение банд кровожадных мятежников.

Преследуемые варвары бежали в китайские провинции Кульджа и Кашгар, бросая по пути награбленное, жён и детей!

Тех киргизов, что успели перебраться в Китай с имуществом, скотом и семьями, нещадно грабили китайские калмыки и другие племена, населяющие территорию провинций.

Китайская Администрация не хотела принимать киргизов с пленёнными славянами. Поэтому почти всех православных перебили, а часто просто сбрасывали со скал в глубокие ущелья!

Всего бежало в Китай, более 150 тысяч киргизов! Теперь киргизы справедливо называют это бегство, трагедией своего народа. При этом умалчивая, что Уркун, прежде всего, – бегство от возмездия! И виноваты в этом они сами! Так как не хотели отвечать за содеянное!

Лишившись в Китае награбленного имущества, лошадей и скота большая часть киргизов бедствовала.

Чтобы не умереть с голоду, киргизы продавали своих жён и детей! Например, мальчика в рабство отдавали за пуд пшеницы, женщин и девочек старше 12 лет продавали за 30–40 российских рублей, а от вновь родившихся малолетних детей просто физически избавлялись!

По-прежнему не было согласия среди главарей киргизских банд. В Китае теперь, один род начал грабить другой!

Поняв, что в Китае без скота и пастбищ киргизы погибнут от голода, большинство из них решили вернуться назад на юг России, в Семиречье Средней Азии.

Славянский же народ великодушный, долго зла не держит! Царское Правительство разрешило вернуться в Семиречье России из Китая «обманутым» баями киргизам. При этом Царь-батюшка строго приказал: «В местах, где киргизы чинили жестокие убийства и грабёж, их не селить!»

В Семиречье был объявлен сбор средств «беженцам», возвращающимся из Китая.

Решением Временного Правительства, всех киргизов, отбывающих тюремное заключение, амнистировали.

Причём, сначала амнистия не затронула славян, отбывающих сроки за самоуправство. Это вызвало возмущение на пострадавших территориях. Лишь после этого амнистия была распространена и на русский народ!

Отгремел залп Авроры[53]53
  Залп Авроры – холостой выстрел пушки с крейсера «Аврора» 25.10.1917. Здесь – символ свершения Великой русской революции.


[Закрыть], закончилась германская война, закружились вихрем годы братоубийственного лихолетья (гражданская война 1917–1922 гг. – прим. автора). И вот в 1920 году Постановлением Туркестанского бюро ЦК РКП(б)[54]54
  ЦК РКП(б) – центр. комитет Росс. компартии большевиков.


[Закрыть] решено вернуть киргизов на земли, где они творили кровавые расправы и изощрённые садистские убийства. Тем же решением, предписано показательно наказать крестьян, обидчиков киргизов. Тем самым, привлечь на свою сторону коренное население!

Начались аресты, сведение счётов, реквизиции, выселения и расстрелы русского населения. Начались гонения и на героев обороны села Преображенского.

Отставной военный, Чернов, смастеривший пушку, из-за гонений Власти был вынужден покинуть родные места, уехал в Сибирь.

Вернулся в Киргизию лишь после Великой отечественной войны, жил в городе Фрунзе, похоронен в родном селе.

Мужественный и бесстрашный Курочкин Денис, обезглавивший в честном поединке предводителя банды варваров, Раскельды Берикова, не принял идеалы новой Власти. Новые законы он воспринимал как беззаконие!

Не мог смириться с повсеместным уничтожением Православной веры, священнослужителей, закрытием церквей. За что был расстрелян вместе с двумя другими сельчанами на окраине Преображенского, в Бабьем логу. Где покоится и поныне в безвестной могиле. Вечная память этому славному, несгибаемой воли, русскому воину!

Репрессии большевиков против Русской Православной Церкви (РПЦ) начались сразу же после революции 1917 года. РПЦ воспринималась большевиками во главе с Лениным[55]55
  Ульянов В. И. (Ленин) – руков. Великой русской рев.


[Закрыть], как «социально опасный элемент, несущий враждебную идеологию».

Именно Ленин впервые санкционировал закрытие церквей и физическое уничтожение Духовенства! Со средины 30-х годов репрессии переросли в войну против РПЦ! В 1937 году по всей стране были созданы Спецкомиссии с целью проведения массовых репрессий священнослужителей и верующих.

Храмы закрывались тысячами под амбары и склады, а священников арестовывали, и если не расстреливали, то давали большие сроки заключения!

Сталин[56]56
  Джугашвили И. В. (Сталин) – генсек ЦК ВКП(б), рук. СССР.


[Закрыть], как и ранее Ленин, санкционировал физическое истребление духовенства, с целью «сокрушения Православия»!

Приказом наркомата Внутренних дел от 30.07.1937 г. за № 00447, церковь была поставлена по степени опасности на второе место после кулачества! Были установлены региональные квоты на заведение уголовных дел на основе социального происхождения и факту отправления Православной веры! Только в 1937 году были расстреляны 60 епископов! А рядовых священников расстреливали тысячами!

Из полумиллиона репрессированных по религиозному признаку Православных верующих, двести тысяч были представителями Духовенства РПЦ!

Представителей других религий репрессиям не подвергали, показательно расправлялись только с русскими, одновремённо прощая «малые и большие» националистические шалости другим нациям и народам населяющим великую страну, СССР!

Это только одна из страниц Книги памяти жертв репрессий, кровью написанной Большевистской, коммунистической Советской Властью.

Глава VI

И вот не прошло и пяти лет, как выгорели в пламени пожаров хаты и поля пшеницы, политые кровью славянских женщин, стариков и детей, и на тебе! Новая власть решила возвращать варваров, творивших зверства именно в места, где они эти зверства и творили! И каким образом?! Отбирая дома, коней, скот и всё имущество у трудолюбивых славян, и отдавая их варварам!

Так думал обо всем прошлом и настоящем Ефим Никитович. Вихрем пролетели годы, и вот итог его всей жизни!

Вдруг громко залаяла, привязанная на цепи собака, во дворе появились чужие люди в кожаных куртках, с наганами на поясе.

Ефим Никитович не встретил незваных гостей, не вышел, не поклонился.

Его вызвали во двор.

Он вышел и с достоинством произнёс:

– Доброго здоровья вам добрые люди!

Один худощавый, с желчным лицом человек, зло сверкнув глазами, резко сказал:

– Взять его под арест!

Ефим Никитович сразу узнал этого человека.

Это был уполномоченный Большевистской партии, Гвоздев, по прозвищу «Людоед». Рядом с ним стояли его соратники: Лисовская и Сигитов.

Эта троица давно наводила ужас на крестьян Преображенской волости.

Сколько людей они погубили, сколько семей выгнали из собственных домов босыми на улицу?!

Ефима Никитовича схватили, связали руки за спиной, и отвели в телегу, что стояла за двором. В телеге сидели ещё четверо его односельчан.

Резкий гортанный голос прокричал:

– На сегодня хватит! Везите в Преображенское!

Заскрипела телега, пара гнедых рванула с места. Седок, натянув вожжи, процедил самогонным перегаром сквозь зубы:

– Ну, теперь я ваш хозяин! Не будете так прыгать! А то ишь разжились!

И поехали в сопровождении трёх конных, с ружьями, всадников. Ехали, понурив головы. Каждый думал:

– А чем же я виноват? Законы соблюдаю, налоги плачу. В чём моя вина?

Так думал и Ефим Никитович, чуть шевеля затекшими за спиной, туго перетянутыми верёвкой руками. Руки онемели. И так терпели до волостного центра.

В волостном селе Преображенском загнали их в тёмный сарай, развязали руки и сказали:

– Сидите тихо, а то начальник лютый, беда будет!

Даже малую нужду справить не пустили.

Все сидели тихо и молчали. Каждый думал, перебирая в памяти свою тяжёлую жизнь.

Трудился до седьмого пота, растил детей, учил их уму разуму. Жил в почтении Бога, Царя и Отечества, не предавал веры своей Православной. Учил киргизов, что приходили с гор в село, ведению хозяйства, как обрабатывать землю, выращивать хлеб, другим мудростям жизни. Кормил их семьи. А что теперь? Что же будет теперь!?

Угнали весь скот со двора Ефима Никитовича, выгребли все закрома с хлебом. Всё добро, что было в его доме, отняли. Отняли только что отстроенные новые дома сыновей Ефима.

Выгнали всю большую семью, вместе с другими раскулаченными за село и сказали:

– Здесь вашего уже ничего нет! Ни домов, ни земли, ни скота!

Женщины рыдали накрывшись платками. Мужчины молча шли вслед за детьми и жёнами под окрик провожатого:

– Смотрите у меня! А то быстро в кутузку[57]57
  Кутузка – арестантская камера без окон и нар.


[Закрыть] попадёте!

Стало темнеть. Жуткая тоска и горе сжимало сердце бредущих, теперь уже бывших сельчан Талды-суйцев.

Их гнали, словно стадо скота! Только вчера ещё достойных хозяев, трудолюбивых, умелых, добрых для всех людей.

Они выросли в нужде, перенесли великие трудности в борьбе за жизнь! Они с детских лет берегли честь и достоинство. Не давали упасть ослабшим, всегда протягивали руку помощи нуждающимся.

А кто же теперь протянет руку братства этим обездоленным людям, ограбленным среди бела дня!? Варвары не отняли, а эти… отняли всё, кроме горькой будущёй жизни. При этом строго-настрого наказав:

– Ноги чтоб здесь вашей не было больше! Отныне это село будет киргизским!

Да, в Талды-суу до этого было три-четыре кибитки[58]58
  Кибитка – хатёнка, избушка.


[Закрыть] киргизов, которые с русскими Иванами жили в дружбе. Многому научились у славян, да и сельчане не раз щедро наделяли их в тяжёлую минуту.

А вот теперь забрали всё, растоптав человеческую честь и достоинство. Угнали, как хищные волки скот, лошадей, свезли всё из домов и дворов. Да и эти пустые дома и дворы отняли!

Как жить? Хоть в омут головой, да деток куча, их с собой не заберёшь! Так причитая, рыдали женщины.

Но вот навстречу прискакал всадник, людей остановили. Он что-то сказал проводнику, и тот громко объявил:

– Соблюдайте тишину! Сейчас привезут ваших мужей и отцов, и идите с ними в Преображенское. Там теперь будете жить! А кто где, ваше дело! Ну а если кто возмутится, пеняйте на себя! Найдём на вас управу. Мужиков всех сошлём, а непокорных к стенке поставим!

Женщины притихли, всматриваясь в темнеющую даль.

И вот показались две телеги. На них сидели по бокам мужики.

Ефим Никитович смотрел, как пыль облепила сапоги, смазанные дёгтем[59]59
  Дёготь – средство для чистки и защиты обуви от влаги.


[Закрыть]. Рассеянно думал: «Скоро просушу и снова намажу. Они не пропустят воду, будут мягкие и всегда сухие».

Но вот вдали мужики завидели толпу. Навстречу им подскакали двое всадников, и старший произнёс громко и резко:

– Если хотите по миру, по добру, то слушайте, что я скажу! А не то завернём коней и снова, теперь уж не в сарай, а в амбар! И там посмотрим, что дальше с вами делать! Но я не хочу вас губить. Так вот, я и прошу вас слушать то, о чём буду говорить!

– Вон впереди ваши семьи! Забирайте их и ведите в Преображенское! Если кто вздумает неповиноваться, бунтовать, есть приказ расстреливать на месте! Так что едем навстречу или завертай назад! И чтобы шуму не было!

Двинулись в путь, навстречу жёнам и детям.

На рассвете Ефим Никитович стоял у запертых ворот своего брата, Егора Никитовича и терпеливо ждал, когда их откроют.

Ворота открылись, тётка Палашка, жена Егора Никитовича, прижала к груди свою сношельницу[60]60
  Сношельница – жена брата.


[Закрыть], Татьяну Даниловну. Обливаясь слезами, так и стояли все у ворот.

Но вот на крыльце появился Никита Тарасович. Он уже отошёл от хозяйства, всё передал сыну Егору, а сам усердно занимался служением Богу, стал священником.

– Заходите, дети мои, заходите, милости просим! – сказал Никита Тарасович.

Семью Ефима ждали с вечера, уже всё прослышали от людей, но встречать не решились, чтобы не злить Власть, не усугубить положение.

У Новой Власти суровые Законы! Да и можно ли их называть Законами!? Это был скорее Свод представлений о том, каким образом и что нужно делать для достижения полного земного благоденствия. Причём это благоденствие, как правило, насаждалось силой, и сопровождалось самыми жестокими кровавыми, карательными мерами, по отношению к тем, кто не хотел жить в этом перевёрнутом земном раю, то есть в аду.

Дмитрий и Яков, сыновья Егора, сердечно пригласили:

– Идите ж братья, сестры, в наш дом!

Женщины все со слезами и причитаниями потянулись во двор. Мужчины с суровыми лицами, молча, стояли и смотрели, как убиваются в горе своём женщины.

Как им помочь, как утешить, как унять их боль и обиду? В своём бессилии они только покусывали губы до крови. Да и что можно было предпринять?

Егор Никитович, брат Ефима, был более сметлив, расторговался мукой и маслом. Где деньгами, где скотом, ублажал кого надо в новой Власти, потому его и не трогали.

Но Ефим не такой! Он твёрдый в своём убеждении!

– Моё, и я его никому не отдам!

И когда жена, Татьяна Даниловна, встретившись с ним по дороге в Преображенское сказала, что теперь у него уже нет ничего, он разорён и ограблен, Ефим был словно приглушён, придавлен. Он не знал что делать!

Старший проводник тогда пнул коня шпорами, конь вздыбился и опустился прямо перед Ефимом Никитичем.

Старший заорал:

– Ефим! Проснись! Двигайся! Все уже пошли, чего стоишь!

Ефим как бы очнулся ото сна. Да нет же, это только сон!

А вот, обнимая отца, он уже ясно осознал, что это не страшный сон, это ужасная, трагическая явь!

Никита Тарасович, обнимая сына, взволнованным голосом сказал:

– Сынок, и не такое было! Пережили! Не дай Бог ещё худшего.

А Ефим, взволнованный и отрезвлённый душевной теплотой отца и младшего брата Егора, как бы стал просыпаться от пережитого, и сказал:

– Отец! Да куда же ещё хуже!?

Никита Тарасович многозначительно вдумчиво посмотрел на Ефима и сказал с тревогой и печалью в голосе:

– Дай то Бог, чтобы на этом кончилось. Поднимемся! И не такое бывало!

Хозяйство у Егора Никитовича было большое. Старший сын, Яков с женой, жил и работал на маслобойне. Дмитрий, на мельнице. А Афанасий, Михаил и Кондратий работали по хозяйству, со скотом и в поле.

Яков Егорович, только что вернулся из Красной Армии, отслужил срок. Старшая дочь, Варя, была замужем. А Ефросинья и Мария, подростки, помогали по дому матери, добродушной, хорошей хозяйке, тётке Пелагее. Так что в этом хозяйстве нашлось место и для новых рабочих рук. Приняли всех с душой и сердцем.