Текст книги "Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914"

Но 4 тысячи раскольников, и среди них фигуры влиятельные – епископ Познанский, князья Радзивиллы, Любомирские, Сапеги, графы Огинские, – переправились через Вислу и, под сенью 20-тысячной армии фельдмаршала П. П. Ласси, высказались в пользу кандидатуры саксонского курфюрста Августа. Лещинский «во всякой скорости», как писали русские источники, бежал в Данциг (Гданьск) под защиту крепостных стен и в ожидании французского флота. Тот прибыл, но не в нужном числе кораблей, и быстро покинул балтийские берега. Лещинскому пришлось бежать в Пруссию, переодевшись, для разнообразия, в крестьянское платье. И уже делом техники и больших финансовых вливаний явилось утверждение на престоле Августа III. Как свидетельствовал российский посланник Г. И. Кейзерлинг, в Варшаве слова и представления «суть пустые чаши, которые, если золотом не наполнены, у поляков впечатления и звука не производят»[62]62
  Соловьев С. И. Сочинения. Кн. 11. М., 1993. С. 366–367


[Закрыть].

Вена с сочувствием следила за российскими операциями в Польше, но сама была поглощена войной с Францией, столь неудачной, что кайзер Карл VI просил о российской поддержке. Армия П. П. Ласси стала готовиться к походу на Рейн. Напрасно. В результате мирных переговоров Габсбурги потеряли Неаполь и остров Сицилию, перешедшие к испанским Бурбонам.

Опасность подкрадывалась с юга. Высокая Порта нервно реагировала на российские успехи в Польше и вспомнила о подзабытом Прутском договоре, запрещавшем России вмешиваться в польские дела. Везиры изматывали резидентов H. H. Неплюева и сменившего его A. A. Вешнякова требованиями о выводе российских войск из Польши. И тот, и другой имели соглядатаев и в диване, и во французском посольстве, которые за мзду держали их в курсе дел. Столкновение с Турцией удалось отсрочить до 1735 года. В мае Порта предписала Крымскому хану двинуться с 70-тысячной ордой через Кавказ в Персию, с которой у нее шла война. Конница должна была пройти и по землям российской короны. То была реакция на возвращение Персии завоеванных ранее Петром I земель и одновременно открытый вызов Петербургу.

В августе 1735 года передовой отряд генерала Леонтьева двинулся к Крыму, но до Перекопа так и не добрался. Полили дожди, в октябре выпал снег, пало 3 тысячи лошадей, и Леонтьев повернул назад. Еще теплилась надежда, что удастся ограничиться крымской экспедицией и избежать столкновения с османским войском. Однако A. A. Вешняков своими шапкозакидательскими реляциями способствовал разжиганию воинственных настроений: «…теперь турки совершенно другие, сколько прежде они были воодушевлены духом славы и свирепства, столько теперь малодушны и боязливы, все как будто предчувствуют конец своей беззаконной власти, и да сподобит Всевышний ваше величество ее искоренить»; «Теперь самое полезное время не только к сломлению зверской гордости, но и к окончательному ниспровержению всего этого незаконного сонмища». Все выходило гладко на бумаге: «Так как Турция находится в крайней слабости, то от вашего величества зависит повелеть войскам идти прямо на Константинополь: как скоро они вступят в Буджак, то тамошние татары покорятся. Молдавия и Валахия поднимутся непременно. По переходе через Дунай и овладении магазинами встанет и остальное население, отягченное и разоренное до такой степени, что домов своих отступается; христиане поднимутся по всей Греции, останется напугать Константинополь и заставить бежать султана; для этого достаточно несколько морских судов повесть к каналу (к Босфору. – Авт) и высадить тысяч двадцать войска…».

Тем горше оказалась действительность[63]63
  Там же. С. 382, 406–407


[Закрыть].

Весной 1736 года приступили к осаде Азова. Обложили город и с суши, и с воды. 19 июля комендант, не ожидая приступа, сдал город на капитуляцию. После этого фельдмаршал Б. Х. Миних предпринял поход на Крым. Перекопские укрепления удалось преодолеть быстро, защищавших их татар перебили или пленили. Войско вырвалось на просторы полуострова, мирное население бежало, оставляя в аулах запасы и пожитки. Миних торжествовал и извещал Анну Иоанновну: «Мы успели свою лошадь к неприятельским яслям привязать». Но благодать продолжалась недолго. Под Бахчисараем произошло сражение, полгорода сгорело, включая ханские палаты. Больше организованного сопротивления степняки не оказывали, но роем вились кругом. Войско страдало от жары, конский состав нес потери от бескормицы (татары сожгли всю траву по дороге в Кафу (Феодосию), и Миних повернул назад, к Перекопу. Военный совет решил: ввиду распространения болезней, нехватки воды и падения лошадей отступать к Днепру, разорив предварительно перекопские укрепления «до подошвы»[64]64
  Там же. С. 308–309


[Закрыть].

На полководца обрушились критики: зачем повел войска на авось, понадеявшись захватить запасы у неприятеля? Почему изматывающие марши совершались в дневной зной, а не в прохладную ночную и предрассветную пору? Зиму Миних провел, отвечая многочисленным оппонентам и оправдываясь.

Ограничиться операциями в Крыму не удалось. Весной 1737 года турки форсировали Днепр выше Переволочны, разгромили стоявший там заслон, но были отбиты с большими потерями. Основные военные действия развернулись летом. Войска под командой Миниха совершили переход через выжженную татарами степь, в пыли и пепле, к крепости Очаков. Военный совет решил брать ее с ходу, чтобы неприятель не успел подтянуть подкрепления. 1 (12) июня началась бомбардировка города, продолжавшаяся ночью. Запылали пожары. Полководец половину своих полков подвел под самые стены, чтобы отвлечь турок от тушения огня, что и удалось. И тогда он решился на штурм. Наступающие не смогли преодолеть глубокий и широкий ров, со стен на них сыпались пули и камни, полки дрогнули и подались назад.

Далее источники расходятся в описании событий. По одним данным фельдмаршал пришел в отчаяние, шпага выпала у него из рук и он воскликнул: «Все пропало!» По другим, он, человек крутой и жестокий, велел открыть по отступавшим пушечный огонь[65]65
  Russel F. Russian Wars with Turkey. L., 1877. P. 21


[Закрыть]. Страшный пожар делал свое дело, взорвался пороховой склад, в кромешном аду несколько тысяч пеших и конных турок бросились к морю, к кораблям, их перехватили и истребили, а казаки и гусары ворвались в город, воспользовавшись не запахнутыми в панике воротами. Сераскер выкинул белый флаг, прося пощады. Турки понесли урон в 10 тысяч человек, 5 тысяч сдались в плен. Миних послал в Петербург победную реляцию, а сам отправился вверх по реке Буг. Отошел он всего на 40 верст. Солнце жгло беспощадно, в степи пылали пожары, реки обмелели, вода в них позеленела и стала непригодной для питья. И фельдмаршал уже в августе стал распускать армию на зимние квартиры. А в октябре под Очаковом появились турки, подкрепленные татарской конницей. Гарнизон их атаки отбил, и неприятель отступил от крепости под проливными дождями.

Другой фельдмаршал, П. П. Ласси, провел кампанию в Крыму, ворвавшись туда в начале июля. Близ Карасу-Базара он встретил татар во главе с ханом и разбил их. Ласси двинулся дальше, разрушая и сжигая, по тогдашнему обычаю, все на своем пути. Действия неприятеля большого урона не наносили, но томили зной, жажда и бескормица для конского состава. В конце июля командующий повернул назад, оправдываясь тем, что желает сохранить армию.

Союзную Австрию втянули в войну за уши, император Карл VI был поглощен семейными делами: 19-летнюю красавицу дочь он выдал замуж за герцога Франца Лотарингского, следовало обеспечить ее богатым наследством в виде власти над всеми габсбургскими владениями. Посланник Л. Ланчинский жаловался по поводу медлительности цесарцев в военных действиях, а те ссылались на истощение казны после неудачной войны с Францией. Лишь в мае 1737 года императорские войска выдвинулись к границе, а уже в июле Ланчинский бил тревогу – его подопечные «мира алчно жаждут», с трудом они наскребли денег на одну кампанию, да и та обернулась неудачей.

Операции происходили на сербских землях. Кайзер Карл обратился к «турецким христианам» с воззванием, обещая им свободу вероисповедания и привилегии в своих владениях; командование издавало манифесты, в которых посулы перемежались с угрозами. Митрополит Нови-Пазара Евфимий Дамианович сообщал в Петербург, что сербам предлагали подняться «противу турка под кондициями: послушающим воздаяния милостивого восприятия, непослушающим же – разорение и смерть наряду с неприятелем»[66]66
  Анисимов Е. В. Россия без Петра. С. 420; Политические и культурные отношения России с югославянскими землями в XVIII веке. М., 1984. С. 105, 104


[Закрыть].

Восстание охватило Старую Сербию (Косово), Северную Албанию, населенную в основном католиками, частично Герцеговину. Повстанцам удалось взять Нови-Пазар, но на том успехи и кончились. Турки зашли в тыл цесарской армии, та отступила и из Косова, и из Боснии, и начались расправы над сербами. По слухам, кайзер Карл в горечи воскликнул: «Неужели принц Евгений унес с собой в могилу счастье моей империи?»[67]67
  Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 10. С. 459


[Закрыть].

Патриарх Арсений Иоаннович извещал царицу: сербский народ «как с оружием, так и с пищею, армии потребною, восстал. И ежели бы изменническим фельдмаршальским и подобных ему прельщены не были, то сами б народы наши в Сербии, Албании и вольные не только из Сербии, Боснии и Албании, но изо всей Македонии… собственным своим оружием турок прогнали. Яко же в нынешней войне большее число турок от оружия сербского, нежели от немецкого пропали». В итоге же сербы «злою и окаянною смертию от турков пострадали», 12 тысяч душ «мужеска и женска пола… иные вырублены, иные же в полон введены»[68]68
  Политические и культурные отношения… С. 98, 99, 106


[Закрыть]. Иоанновичу вторил митрополит Евфимий Дамианович: 6 тысяч душ его паствы, «от турецкого меча кровию своею защитившееся и избавившееся, в мнимое утешение цесарских границ прибегохом, или же скитаемся в крайней бедности, и уже 9 месяц томимы гладом, и смерти зрим прежде времени»[69]69
  Там же. С. 98–99


[Закрыть]. Так что и эмиграция не сулила спасения.

Уже не первая трагедия, связанная с австро-турецкими войнами, приводила к горькому разочарованию в державе Габсбургов и усиливала тягу сербов к России.

По настоянию Вены в августе 1737 года в Немирове открылась конференция, громко названная конгрессом. Российские уполномоченные – а ими были персоны первого ранга П. П. Шафиров и кабинет-министр А. П. Волынский – заявили, что поскольку во всех ссорах виноваты татарские народы, между двумя империями обитающие, и прочный мир в подобной ситуации недостижим, то ради водворения спокойствия надлежит утвердить российскую власть в Крыму, на Кубани и в причерноморских землях, «до реки Дуная лежащих». С той же благородной целью следует превратить Молдавию и Валахию в вольные княжества под покровительством императрицы, а также удовлетворить притязания цесарской стороны, которые Шафиров и Волынский уточнять не стали[70]70
  Соловьев С. М. Указ. соч. С. 420; Некрасов Г. А. Указ. соч. С. 258


[Закрыть]. Выдвинутые требования ни в малой степени не соответствовали скромным успехам на поле боя и были турками отвергнуты (а тут еще приспели вести, что П. П. Ласси оставил Крым). Создается впечатление, что несоразмерные претензии были предъявлены в расчете завести совещание в тупик и побудить австрийского союзника продолжать войну. Уполномоченный цесаря граф Остейн выдвинул более умеренную программу: для России – Очаков, Кинбурн, кубанские и ногайские земли, для Австрии – замирение на условии uti possidetis (чем владеешь).

Натолкнувшись на сопротивление, Шафиров и Волынский согласились оставить Крым Османской империи с тем, однако, чтобы перекопская линия укреплений была срыта. Молдавия и Валахия в новых требованиях вообще не упоминались. Граф Остейн предлагал присоединить к Австрии город Ниссу и часть Сербии. Османские представители сочли неуместным приступать к обсуждению выдвинутых предложений и 10 октября покинули Немиров[71]71
  Там же. С. 423–425


[Закрыть].

Кампания 1738 года сложилась для союзников совсем неудачно. Движение к Днестру остановил не враг, а заразные болезни. Моровая язва косила солдат и офицеров. «Нет кормов в достаточном количестве, везде глухие и пустые горы и буераки, – жаловался Миних, – а какие деревни и были, то татары разоряют и разгоняют обывателей, и потому нельзя знать подлинно, где достать воды и фуражу и миновать трудных дефилей». Началось отступление со всеми сопутствующими бедствиями. Ядра топили в Днестре, орудийные лафеты разбивали на куски, которые оставляли на дороге. Из Очакова и Кинбурна, превратившихся в очаги заразы, вывели остатки гарнизонов, предварительно разрушив стены крепостей.

Не улыбнулась удача и фельдмаршалу Ласси. Его корпус перешел через Сиваш и добился капитуляции защитников Перекопского вала. Но двинуться в глубь полуострова Ласси не решился: татары заманят в безводные степи, где солдаты и офицеры обретут смерть от жажды, а конский состав падет от бескормицы.

Император Карл потерял к войне всякий интерес. Он чувствовал приближение смерти, и все его помыслы были направлены на то, чтобы передать дочери Марии Терезии австрийское наследство. Началось вымогательство российской помощи, и немалой. Австрийцы запрашивали корпус в 20 тысяч человек, который, вопреки традиции, отказались содержать за свой счет. До отправки войск дело не дошло. Союзная армия проиграла все сражения, и Вена пошла на мировую.

Кампанию 1739 года российская армия проводила фактически в одиночку, цесарцы терпели сплошные неудачи, «увенчавшиеся» сдачей Белграда. Османы торжествовали и предавались бахвальству: «Враги стали добычей меча правоверных», и скорби по павшим воинам Аллаха и их женам: «Много храбрых мусульман, мужчин и женщин, покинули сию юдоль слез и отправились в мир иной» вкушать там «сладкий шербет мученичества»[72]72
  Соловьев С. М. Указ. соч. С. 428; Whitman S. Austria. L., 1898. P. 295. History of the War in Bosnia in the Years 1737–1739. L., 1830. P. 19


[Закрыть].

Российское командование наконец-то решило нанести удар на главном, балканском направлении. Армия Миниха переправилась через Днестр и подошла к крепости Хотин. Невдалеке, у местечка Ставучаны, он встретил сераскера Вели-пашу с 90-тысячным войском. Позиции неприятеля представлялись неприступными: впереди – речка с болотистыми берегами, по правую руку – поросшая густым лесом гора, по левую – глубокие буераки, позади – крепость. Миниху оставалось атаковать по фронту. Он одержал победу и обратил турок в бегство при минимальных потерях – всего 100 человек убитыми и ранеными[73]73
  Соловьев С. М. Указ. соч. С. 443


[Закрыть]. Явственно проявилось превосходство обученной по-европейски армии над средневековым войском. Гарнизон Хотина сложил оружие.

На молдавской земле православное воинство встретили как освободителей. Еще раньше, в 1737 году, высшее духовенство и боярство княжества обратились к императрице Анне Иоанновне, прося избавить их от «тяжкого и тиранского ига турецкого» и привести в российское подданство, поскольку османы замучили их «суровостью варварскою, ругая чистую и непорочную нашу православную веру, и другими тягчайшими и несносными утеснениями»[74]74
  Виноградов В. Н., Семенова Л. Е. Некоторые вопросы отношений между Россией и Дунайскими княжествами в XVIII и начале XIX века // Балканские народы и европейские правительства. М., 1982. С. 21–22


[Закрыть].

Делегация бояр и церковного клира встретила Миниха в тех местах, где в 1711 году произошла трагедия, и вручила командующему петицию царице: «Мы себя повергаем в высочайшую вашего императорского величества, нашей всемилостивейшей государыни, протекцию, и ее справедливые соизволения за наши законы приемлем».

Впервые после Прутского похода россияне пришли в соприкосновение с «турецкими христианами» и убедились, что имеют в их лице опору. Миних высказал Анне Иоанновне свои соображения: «Понеже здешняя молдавская земля преизрядная и не хуже Лифляндии, и люди всей земли, видя свое освобождение от варварских рук, приняли высочайшую протекцию со слезами, и поэтому весьма потребно ту землю удержать…»[75]75
  Соловьев С. М. Указ. соч. С. 454


[Закрыть]. Осуществить высказанные в петиции пожелания оказалось за пределами возможностей царской власти. В армию пришло, по словам Миниха, «нечаянное и печальное известие» о заключении австрийцами с Высокой Портой «мира стыдного и весьма предосудительного». Посланник Л. Ланчинский не смог воспротивиться «мирной негоциации» и в своих депешах изъяснялся отнюдь не дипломатическим языком: «Вскрылось зло гнило, неслыханно и таково, что добрая союзническая верность и здешнего двора честь повреждена и репутация оружия ногами попрана»[76]76
  Там же. С. 450


[Закрыть]. Австро-турецкая сделка завершилась подписанием мира, по которому Вена рассталась со своими владениями в Сербии и Валахии.

Дезертирство союзника с поля боя и нависавшая угроза войны со Швецией побудили Петербург спешить с замирением. По причинам, которые умом не понять и аршином здравого смысла не измерить, посредником в переговорах избрали французского посла в Стамбуле Л. Вильнева, который свел итоги долгой, трудной и под конец победоносной войны почти что к нулю. Россия вернула себе Азов, но без права укреплять его; земля к югу от крепости, гласил Белградский трактат (сентябрь 1739 года), «имеет остаться пустая и между двумя империями бариерою служить будет». Особо оговаривалось, «чтобы Российская держава ни на Азовском, ни на Черном море никакой корабельный флот ниже иных кораблей иметь и построить не могла»[77]77
  Дружинина Е. И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 г. М., 1955. С. 31, 34


[Закрыть]. Россия застряла у азовского мелководья, не имея права спустить на воду даже шлюпку.

Минусы четырех изнурительных кампаний сбрасывать со счетов нельзя. Воинских лавров ни Миних, ни Ласси себе не завоевали, Крымский полуостров не сумели удержать, крепости Очаков и Кинбурн оставили. Подписанный мир Миних назвал срамным; по меланхоличному замечанию СМ. Соловьева, Россия заплатила жизнью 100 тысяч солдат за срытие азовских укреплений[78]78
  Соловьев С. М. Указ. соч. С. 649


[Закрыть]. Выполнение задач, стоявших перед страной, – добиться прекращения набегов крымской конницы, обеспечить выход к Черному морю и свободу судоходства по нему – было отложено в долгий ящик. Зато Вильнев с успехом похлопотал о французских интересах: по ферману 1740 года султан поручил заботу о христианских святынях в Палестине французскому духовенству. Вильневу за его «услуги» предложили вексель на 15 тысяч ефимков (иоахимсталеров). Видимо, какие-то остатки совести у него сохранились, от денег он отказался, а его «сожительница посолыпа» приняла в дар перстень с бриллиантами.

Оставалось сделать хорошую мину при плохой игре. 14 февраля 1740 года состоялись торжества по случаю заключения мира. Императрица в богатой робе, в короне, украшенной драгоценными камнями, в сопровождении «его великокняжеской светлости герцога Курляндского» (фаворита Э. И. Бирона) прошествовала в храм. Войсками на плацу командовал брат ее любимца генерал Г. Бирон. От лица дворянства выступали Л. Левевольд и фон Либрас. Поскольку церемония происходила все же на русском языке, речи произнесли князь A. M. Черкасский и А. П. Волынский, преосвященный Амвросий Вологодский выступил с проповедью.

Э.И. Бирон в каком-то смысле фигура загадочная. России он не знал, языка ее не потрудился изучить. Обычно человек, попадавший «в случай», взмывал вверх по лестнице чинов и званий. У Бирона все не так. Он стал графом, но Священной Римской империи германской нации. В 1737 году хлопотами Анны Иоанновны стал герцогом Курляндским. Он имел придворное звание обер-камергера, но на российской государственной службе вообще не состоял, ни одним поместьем, ни одним дворцом в России не обзавелся. Немалые средства от милостей царицы он вкладывал за рубежом. И случайный прохожий в российской истории стал временщиком. Анна Иоанновна считала Россию чем-то вроде громадного имения, в котором приказчиков можно назначать по своему хотению. Уже лежа на предсмертном одре, она определила – быть Бирону регентом. Рыдавшему у ее постели любимцу она молвила: «Не боись».

Падение нравов было столь глубоким, что указ о регентстве сочинил выдающийся дипломат Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. 17 октября 1740 года царица скончалась.

Ситуация сложилась глубоко драматическая и в то же время фарсовая. Трон заняли потомки хилого телом и умом царя Ивана Алексеевича. Императором провозгласили Иоанна Антоновича Брауншвейгского, внучатого племянника великого Петра. У трона копошился разноплеменный муравейник слетевшихся в Россию любителей наживы. Обойденной оказалась родная дочь преобразователя, цветущего возраста и редкой красоты царевна Елизавета, при том что прецедент женского царствования уже состоялся. Положение представлялось одиозным даже многим иностранцам, достойно служившим стране, которая стала для них новой родиной. Долго так продолжаться не могло.

Э.И. Бирон сознавал, сколь шатко его положение, и начал с милостей: издал указы о строгом соблюдении законов, о суде правом, беспристрастном и бескорыстном, о снижении подушного налога на 17 копеек в год, освободил от наказания людей, не совершивших тяжких преступлений, проявил заботу о солдатах – часовым велел выдавать полушубки, дабы не мерзли они в трескучие морозы. Всем на удивление регент выступил против роскоши, велев шить кафтаны из сукна не дороже 4 рублей за аршин. Никто не оценил эти жесты, у всех на уме было – что же, иноземец и иноверец будет управлять страной 17 лет, впредь до совершеннолетия Иоанна? Гвардия роптала. Особо невоздержанных на язык хватали и били кнутом в застенках Тайной канцелярии. Но ведь всех не накажешь. Анна Леопольдовна и Антон-Ульрих Брауншвейг-Бревернский застыли в ненависти – их отстранили от власти.

8 ноября 1740 года Б. Х. Миних провел вечер у регента, а потом занялся «чрезвычайным ночным предприятием». Он вернулся во дворец в сопровождении 80 солдат и офицеров. Герцога с супругой они схватили в спальне. Очнувшись ото сна, Э.И. Бирон попытался заползти под кровать, но его вытащили из убежища, засунули ему в рот кляп и закатали в ковер. Утром чету переправили в Шлиссельбургскую крепость, а победители принялись делить места у трона. Ненасытный честолюбец Миних (фельдмаршал, подполковник Преображенского полка, директор Шляхетского корпуса, управляющий Ладожским каналом и прочая) хотел заделаться генералиссимусом. С мечтой пришлось расстаться, на то же звание претендовал герцог Антон-Ульрих. 20 ноября вышел «указ» младенца Иоанна: «Любезнейшему нашему государю родителю быть генералиссимусом…»[79]79
  Соловьев С. М. Указ. соч. Кн. 11. М., 1993. С. 24, 28–29


[Закрыть]. Все это походило на дурной сон. Анна Леопольдовна, провозглашенная правительницей, неряха и лентяйка, проводила целые дни в обществе фрейлины Юлии Менгден. Антон-Ульрих и А. И. Остерман интриговали против Миниха, тот, убежденный в своей незаменимости, подал заявление об отставке, явно в надежде утвердиться у власти. Но… последовал «указ» годовалого Иоанна: прошение «генерал-фельдмаршала графа фон Миниха удовлетворить за старостью и по причине одолевающих его болезней». Казалось бы, непотопляемый Остерман вновь всплыл на поверхность, но это только казалось. Взоры обращались к великой княжне Елизавете, которая жила в атмосфере унижения, тревоги и надежды. «Сестрица-государыня» Анна Иоанновна следила за каждым ее шагом, под видом смотрителя за домом к ней подселили шпиона. Наружно она держалась покорно, письма императрице подписывала «вашего и.в. покорная раба Елисавет». Исчезла шаловливая и ветреная юная красавица. При «брауншвейгцах» Миних приставил к ней соглядатая в «безызвестный караул»[80]80
  Там же. С. 10


[Закрыть]. На официальных церемониях Елизавета появлялась величественной, прекрасной, печальной, контрастируя с мужиковатой Анной Иоанновной, привлекая умы и сердца.

Самолюбие царевны задевалось постоянно. Ей определили содержание, хотя и немалое, 50 тысяч рублей в год, но несоизмеримое с тем, что предоставлялось родителям императора (по 200 тысяч). Елизаветин двор привык жить разгульно, одного вина выпивалось сотни ведер в месяц. Из долгов она не вылезала и запросила 32 тысячи на их покрытие, ей не поверили, произвели дознание, долгу набралось на 43 тысячи[81]81
  Там же. С. 105


[Закрыть].

Но главное, что над ней тяготело – постоянный страх за будущее, попранная гордость и вера в то, что ей, дочери великого Петра, а не выходцам из немецкого захолустья надлежит занимать престол. Елизавете охотно и не без задней мысли общалась с гвардейцами, слыла своей в их казармах, выступала крестной матерью солдатских детей. Злые языки утверждали, что она устраивает ассамблеи для преображенцев.

А тут появился доброжелатель в лице французского посла И. Ж. Шетарди. Потерпев фиаско в попытках посадить своего ставленника на польский трон, Париж перешел к поискам ненасильственных способов воздействия на Россию. В инструкциях послу указывалось: Елизавета – единственное лицо, с помощью которого можно свергнуть «немецкое правительство» и в дальнейшем оттеснить Россию на Восток. Шетарди появился в Петербурге в сопровождении 12 секретарей, 50 слуг и обоза с шампанским, приучив к нему царский двор, ранее употреблявший венгерское вино. Елизавета намекнула ему – не худо было бы получить 100 тысяч рублей для раздачи нужным людям[82]82
  Валишевский К. Дочь Петра Великого. М., 1990. С. 301; Соловьев С. М. Указ. соч. С. 101, 407


[Закрыть]. Дипломат не ответил отказом, хотя и не спешил развязывать кошелек. В конфиденцию вступил шведский посланник Э. М. Нолькен, обещавший нечто большее, чем деньги, – содействие своей армии в воцарении Елизаветы. Момент был выбран удачно: слабое, презираемое правительство, раздоры в верхах, ропот в гвардии, взоры устремлены к царевне. Елизавета благосклонно внимала речам дипломатов, но, когда они предъявили счет, она перепугалась: у нее просили оплатить услуги шведской армии российской территорией. Притязания Елизаветы на престол были восприняты как счастливый шанс на то, чтобы лишить Россию петровских завоеваний в Прибалтике в ходе войны, длившейся двадцать лет. Шетарди и Нолькен настаивали на получении письменного обязательства великой княжны. По словам американского исследователя Р. Н. Бейна, дипломаты хотели «вновь погрузить Россию в первобытное варварство». Они натолкнулись на сопротивление, принцесса соглашалась на значительные финансовые уступки, на предоставление Швеции ежегодной субсидии, на выгодный для Стокгольма торговый договор, но разрушать дело отца не желала. Раздосадованные шведы развязали войну с Россией (июль-август 1741 года) под предлогом, который Бейн называл «в высшей степени фривольным», хотя точнее считать его фарисейским: в числе ее целей шведы объявили стремление «избавить достославную российскую нацию… от тяжелого иноземного притеснения и бесчеловечной тирании»[83]83
  Там же. С. 110; Bain R.N. Op. cit. P. 45, 38; Анисимов E. B. Женщины на российском престоле. С. 175


[Закрыть], как будто иностранцы сгинули бы в случае утраты Россией Прибалтики.

Правительство решило отправить против шведов гвардию и убить сразу двух зайцев – дать отпор врагу и удалить из столицы недовольную воинскую силу. Избалованные гвардейские офицеры роптали и торопили Елизавету – как бы не упустить случай. А та спешно и с трудом собирала деньги, Шетарди выдал ей всего 2 тысячи червонных. Царевна робела, она была популярна в солдатской среде, но, по словам С. М. Соловьева, не имела под рукой таких бесшабашных и отчаянно храбрых сторонников, как позднее Екатерина II в лице братьев Орловых.

23 ноября у Елизаветы состоялся неприятный разговор с правительницей по поводу ее сношений с Шетарди. Дальше медлить становилось опасно. В ночь с 25 на 26 ноября царевна, помолившись, обшарив шкатулки, в которых наскребла 300 червонных, надела поверх платья кирасу, взяла с собой крест и отправилась к преображенцам.

Предупрежденная заранее гренадерская рота полка встретила ее в полной готовности. На призыв помочь ей одолеть супостатов солдаты ответили со всей бодростью: «Мы готовы их всех перебить!», Елизавета просила их не особо усердствовать и не омрачать дело кровью. Единственному дежурному офицеру, разбуженному шумом, предложили продолжать отдых. Из трехсот гренадер меньше пятой части принадлежали к дворянам, все прочие – простолюдины. По пути, на Невском проспекте, арестовали Миниха, Остермана и еще несколько близких правительнице людей. Недалеко от дворца Елизавета вышла из саней, но запуталась в юбках и завязла в глубоком снегу. Молодцы-гренадеры подхватили ее на руки и внесли во дворец. Охрана немедленно перешла на их сторону. Анну Леопольдовну застали в постели вместе с фрейлиной Юлией Менгден. Все семейство взяли под стражу[84]84
  Соловьев С. М. Указ. соч. С. 120–123


[Закрыть].

Ни одного выстрела, ни одной жертвы – и свергнут режим. На самом деле переворот имел глубокий смысл: устранялась чуждая стране и глубоко равнодушная к ее нуждам Брауншвейгская династия, престол заняла женщина, с которой россияне связывали большие надежды. Отсюда – поддержка Елизаветы со стороны всех слоев общества.

От мести царица не удержалась. Расправа с Остерманом, Минихом и другими, не сумевшими оценить ее шансы на престол, последовала скорая и свирепая. Их приговорили к смерти и 18 января 1742 г. повели на казнь. Остерман идти не мог, его погрузили на телегу, запряженную клячей. Старика подняли на эшафот на руках, сорвали с него парик и лисью шубейку, положили его голову на плаху. Палач полез за топором, хранившимся по обычаю в мешке, сшитом из медвежьей шкуры. У эшафота стояла кучка измученных допросами «заговорщиков» (пыткам их не подвергали). И тут появился вестник и зачитал указ императрицы о замене казни пожизненной ссылкой. Все поплелись в темницу. Выделялся один фельдмаршал Б. Х. Миних: в парадной шинели, при орденах, гладко выбритый и надушенный, он вынул из кармана кошелек и раздал конвоирам золотые[85]85
  Bain R.N. Op. cit. Р. 110


[Закрыть]. Гренадер Елизавета наградила по-царски, все они получили потомственное дворянство, деревни с крепостными и взлет в чинах: капитан-поручика приравняли по званию к полному генералу, прапорщиков – к полковникам, капралов – к капитанам.

На фронте в Финляндии творились чудеса. Шведы, при Карле XII слывшие лучшими солдатами в Европе, проигрывали одну битву за другой. Сдалась крепость Вильманстранд, в плену оказался командир корпуса генерал Врангель, в 1742 году та же участь постигла Фридрихсгасм и Гельсингфорс. Русские вышли к берегам Ботнического залива.

Король Франции Людовик XV и посредственности, его окружавшие, «не понимали, как велики перемены, происшедшие в России, не сознавали, что она превратилась в великую державу». Такой же промах был допущен в оценке личности Елизаветы. Шведы в своих реваншистских замыслах пустились на последнюю уловку. Риксдаг выразил желание избрать крон-принцем Карла-Петера-Ульриха Гольштинского, внука Петра I. По прихоти судьбы это хилое создание приходилось внучатым племянником Карлу XII. Императрица отказалась выпустить племянника, уже привезенного в Петербург и нареченного великим князем Петром Федоровичем. По миру, заключенному в Або 19 (30) августа 1743 года, Швеция уступила города Фридрихсгам, Вильманстранд и Нейшлот с окрестностями.

Российско-шведское столкновение происходило на фоне общеевропейского пожара, войны за австрийское наследство, вызванной стремительным возвышением Пруссии. Ее молодой король Фридрих II отказался признавать принцип нераздельности владений Габсбургского дома (Прагматическую санкцию) и предложил продать ему за 2 миллиона талеров богатую и плодородную Силезию.

Такого нахальства Европа не ждала. Пруссия – небольшое государство с разбросанными по всей Германии владениями и населением всего в 2,4 миллиона человек. Королевством долго управлял скопидом, скряга и солдафон Фридрих Вильгельм I, прозванный «коронованным фельдфебелем». Со своим старшим сыном он не ладил – принц увлекся идеями Просвещения. Вместо того чтобы проводить вечера в обществе буршей за кружкой пива в клубах табачного дыма, он снимал ботфорты, обряжался в роскошный французский халат, читал философов и играл на флейте. Отец как-то упустил из виду, что юный Фридрих исправно и вполне в прусском духе муштровал вверенный его командованию пехотный полк. Фридрих Вильгельм оставил наследнику набитую казну и 80-тысячное войско. Дворам стали известны его предсмертные жалобы: ветреник все растратит, все пустит по миру. На самом деле на престол в Берлине вступил будущий великий полководец.