Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи"
Автор книги: Вацлав Михальский
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
«Может, капкан на ласку поставить?» – подумал я, вытираясь после довольно добросовестного умывания.
Из коридорчика запахло паленым куриным пером, и вскоре вошла тетя Клава с ножом, а за ней тетя Мотя с большой медной кастрюлей, которую она с усилием несла перед собою двумя руками.
– А чем так воняет? – спросил я.
– Это куриным пухом пахнет, – ответила тетя Клава, – мы курицу смолили, а потом порезали на куски. Тебе достанется самый лучший, согласен?
– Ага. А зачем вы ее смолили?
– Чтоб кожа была гладкая.
– А-а, – я сделал вид, что все понял, и вернулся к столу, где тетя Мотя положила широкую, ровную и очень гладкую доску, а тетя Клава насыпала на нее много канадской муки, сделала ее круглой ямкой с пустотой посередине, разбила туда же яйцо, налила воды и начала месить двумя руками.
– Дай я попробую.
– Нет. Детям нельзя месить тесто.
– А почему?
У тети Клавы явно не было ответа на мой вопрос, и она обратилась к тете Моте:
– Моть, пару головок лука почисть в суп, морковку.
– Ладно, – согласилась тетя Мотя, – сейчас в подпол слазию, – и пошла в холодную комнату, где у нас был подпол.
– Слышь, теть Клав, а ты знаешь, как на ласку капкан поставить?
– Во-первых, где мы возьмем капкан? А во-вторых, она такая хитрая, что не пойдет на приманку.
После лука и морковки тетя Мотя принесла подкладывать в печку кизяк, и я с удовольствием помогал ей, мне очень нравилось смотреть в горящую печку.
– Ну дай мне тесто месить, чуть-чуть, – очень нежным голосом попросил я тетю Клаву. Я знал, что она никогда не отказывает, если ее просят нежным голосом, ласково.
Но на этот раз мой номер не прошел, она отказала.
– Не лезь, подожди чуть-чуть, садись лучше чай пить.
Я, волей-неволей, сел пить чай, тем более что наших самодельных конфет была полная тарелка.
– Бабук, а ты хочешь чай?
Бабук отрицательно покачала головой и, не подняв на меня глаз, продолжала вязать. Она целыми днями вязала: то носки, то кофты, то джемпера. Но поскольку пряжи у нее было мало, связав вещь, Бабук тут же ее распускала и начинала вязать что-нибудь новенькое. Вязала свои изделия Бабук как бы не глядя, но получались они у нее очень хорошо.
– Бабук, а как ты вяжешь и даже не смотришь? – спросил я ее за чаем.
– А я семьдесят лет вяжу, – по-русски и совсем без акцента отвечала мне Бабук. На этот раз она вязала мужскую жилетку, точь-в-точь на моего деда Адама.
К тому времени я уже мог делить в уме двузначные числа на однозначные и быстро прикинул, что если мне летом семь, то, значит, Бабук только вяжет десять моих жизней. Для проверки я сосчитал еще раз, и опять получилось десять. Десять моих жизней! Это удивило меня несказанно, и я спросил:
– Бабук, а ты помнишь, как ты была маленькой девочкой?
– Только это и помню, – отвечала она по-русски, шепча по-польски счет петлям, – и с каждым годом все ясней.
– А почему ты иногда хорошо говоришь по-русски, а иногда плохо?
– Не знаю, когда что выскочит.
Тем временем тетя Клава замесила тесто.
– Круто меси, Клава, круто, – посоветовала тетя Мотя.
Тетя Клава послушалась ее и помесила еще. Потом скатала из теста несколько круглых колбасок и поделила их ножом на части. Вот эти колбаски она и стала раскатывать дубовой каталкой в тоненькие круги.
– А зачем ты разбивала в муку яйцо? – спросил я тетю Клаву.
– Чтобы лапша держалась крепче в курином бульоне.
– Я один раз уже ел курицу, – горделиво напомнил я.
– Точно, в позапрошлом году, когда ты болел, – подтвердила тетя Клава.
– Я и в прошлом году болел, и в этом, а почему без куриц?
– В прошлом и в этом ты болел легко, а в позапрошлом тяжело. Тебе нужны были силы.
– А что, курицы силу дают?
– Не только куры, но иногда нужен куриный бульон.
Тетя Клава взяла каталку и начала раскатывать ею лепешки из теста в тоненькие большие круги вроде блинов.
– Хорошая у нас каталка, – сказала тетя Клава, – и главное, знаменитая!
Историю каталки знали все: и я, и Бабук, и тетя Мотя. Так что насчет ее знаменитости ничего никому объяснять было не нужно. Эту тяжелую дубовую каталку мы привезли сюда еще до войны из Таганрога, откуда моя мама, моя старшая сестра Ленка и я сбежали.
Каталка была знаменита тем, что ею чуть не убил меня мой двоюродный брат Сережа, когда мне было пять месяцев, а ему два года. Мой отец исчез, у моей мамы пропало молоко, и ее старшая сестра и мать Сережи, тетя Нина, подкармливала меня грудью, отнимая тем самым молоко у своего сына.
Однажды я лежал запеленутый на низеньком топчанчике, а моя мама и тетя Нина возились на кухне. Там же были Ленка и Сережа – большой, крепкий мальчик, который в свои два года еще не говорил, а только сердито шевелил губами. Как он стащил из-под носа у взрослых каталку, до сих пор непонятно. Но он ее стащил и направился с каталкой ко мне в комнату. Тут он поднял ее над моей головой и поднатужился изо всех сил ударить, но в ту же секунду в комнату влетела моя мама, вырвала тяжелую дубовую каталку из рук племянника и спасла меня. Так моя мама спасла меня. Мама и моя старшая сестра Лена живут в городе, потому что Ленке надо ходить в школу. Хотя я и редко вижу маму и не очень скучаю по ней, но она всегда спасает меня. Например, в прошлом году мама и Ленка пришли к нам в гости на один день. Это было летом. Только они пришли, и меня сразу ужалила змея-медянка. Мама надкусила чуть-чуть место укуса на моей ноге, высосала змеиный яд и опять спасла меня. Бывали такие случаи, и еще не раз, не только в детстве, но и в дальнейшей моей жизни.
А тем временем курица в медной кастрюле вскипела, и всю нашу комнату стал наполнять вкусный запах куриного бульона.
XI
В доме было тепло, вкусно пахло куриным бульоном, в который тетя Мотя положила, кроме двух больших луковиц, срезанных плоскими кружками с корня и с вершка, очищенных только от первого слоя шелухи, а от второго и от третьего неочищенных для того, чтобы у бульона был красивый золотистый цвет; кроме морковки, добавила еще и корешки петрушки и укропа и даже лавровый лист, который когда-то достал дед Адам, кажется, через самого Франца… Запах в доме стоял изумительный.
– Я как старые времена вспомнила, – потянув носом воздух, с улыбкой сказала Бабук, и ее большие темно-карие глаза сияли при этом, как у юной девушки.
Тетя Клава давно порезала тонко раскатанные круги теста на узкие полоски вдоль, а потом несколько раз поперек, и теперь лапша подсыхала.
– Она обязательно должна подсохнуть, – сказала про лапшу тетя Клава. – А тем более курицу рано вынимать. Ты, Моть, воды долей, и пусть доваривается до мягка.
Тетя Мотя долила в кастрюлю воды. Я давно обратил внимание, что бабушки прислушиваются к советам друг друга, только теперь я понимаю, какая большая житейская мудрость и сколько такта было в этом.
Оба наших окна плотно запотели, и я протер в одном из них кружок, чтобы увидеть, что там – на дворе. Во дворе было серо и пустынно, сильный ветер пригибал вдоль канавы кусты цикория, с которых давно облетели белые улитки. Я понял, что во дворе мне делать нечего, подошел ко второму окну и нарисовал на стекле круглую мордочку, с круглыми глазами и широким ртом – длинной черточкой, подумал и еще пририсовал лопоухие уши.
К середине дня явились из города Ада и тетя Нюся.
– Как у вас вкусно пахнет! – радостно воскликнула озябшая тетя Нюся, подходя к плите и грея над ней руки.
– Ласка, – коротко сказала тетя Мотя и добавила, обращаясь к тете Клаве: – Так я курицу вынаю?
– Вынимай, а я лапшу буду кидать, она совсем сухонькая.
Прежде чем вынимать курицу, тетя Мотя вынула и выбросила в ведро обе луковицы. Вынула морковку, порезала ее на тонкие кусочки и положила обратно в бульон. Потом она вынула из кастрюли на большое блюдо куски курятины.
– Засыпай лапшу, Клань, – скомандовала тетя Мотя.
Мой дед Адам возился у себя за ширмой из куска брезента, наверное, снимал сапоги и надевал чувяки.
– Тебе помочь? – спросила деда тетя Нюся.
– Спасибо, не надо, – отвечал дед из-за ширмы.
– Лапша поднялась, всплыла, все готово, – объявила тетя Клава.
Первым мыть руки вышел к умывальнику мой дед Адам в мягких чувяках. Тетя Нюся не разрешала ему ходить по дому в сапогах, чтобы он не выбивал наш земляной пол, который она подмазывала каждую неделю. Потом пошли к умывальнику Бабук, за ней тетя Нюся, тетя Клава, тетя Мотя и, наконец, я. Мыть руки перед обедом было заведено у нас строго-настрого. Завела этот обычай Бабук и неукоснительно следила за его исполнением. Не зря она столько лет проработала старшей гувернанткой в доме у грека-миллионера Сократа Демантиди, правила хорошего тона были у нее, что называется, в крови.
На тот момент я и понятия не имел, кем работала Бабук, у какого миллионера? Я и не знал, кто такие миллионеры. Не знал, откуда взялась тетя Нюся. Как мой дед Адам стал автомобильным механиком? Откуда взялись тетя Мотя и тетя Клава? Все это были для меня такие же безответные вопросы, как, почему восходит и заходит солнце? Почему в ночном небе загораются звезды? Почему белая кобыла Сильва родила гнедого жеребенка? Да я, собственно, особенно и не задавался всеми этими вопросами, а о некоторых из них вообще не знал, что они существуют.
В большом медном блюде источали ароматный пар куски курицы. Тетя Мотя разливала лапшу по тарелкам: сначала деду, потом Бабук, затем тете Нюсе, тете Клаве, мне и в последнюю очередь себе.
– Грех под такую еду не выпить, – сказала тетя Нюся, ставя на стол возле деда початую бутылку водки, подала стопку деду, потом Бабук, тете Клаве, тете Моте и в последнюю очередь взяла себе.
Умение моих бабушек хорошо готовить и их навыки потом очень пригодились мне в археологических экспедициях. Когда в поле бывали у нас дни рождения или другие празднества, я объявлял себя шеф-поваром и готовил к торжественному столу все сам, конечно, с помощницами, от которых у меня отбою не было, хотя я вырос и не такой красивый, и не такой энергичный, и не такой ловкий, как любимец женщин мой дед Адам.
Дед разлил водку по стопкам и, поднимая свою, сказал:
– Ласка молодец. Ничего: в одном месте убудет, в другом прибудет.
Все они дружно чокнулись и выпили горькую водку. Я им не завидовал, потому что один раз уже пробовал эту противную водку, еле-еле отплевался.
Бабук приучила всех есть за столом бесшумно, и слышалось только легкое постукивание ложек о наши старенькие, выщербленные кое-где по краям глубокие тарелки.
Дед выпил вторую рюмку, за ней третью, тогда как все бабушки ограничились одной.
Все бабушки разрумянились, но особенно Бабук, а ее сияющие глаза разгорелись так ярко, что даже мне было понятно, что она не прочь выпить еще стопку, но сдерживает себя изо всех сил.
Доев лапшу в золотистом бульоне, все обратили пристальное внимание на куски курятины в медном блюде. Тетя Нюся хотела подать к столу наши гнутые алюминиевые вилки, но Бабук остановила ее:
– Птицу едят руками.
Есть руками я обожал, такой поворот дела мне очень понравился.
– Тебе белое мясо? – спросила меня тетя Нюся.
– Ага, – ответил я, и она дала мне большой кусок нежного белого мяса.
– Если кто не любит шкуру, отдавайте мне, – сказала тетя Клава.
Может быть, кто-то из нас тоже любил куриную шкуру, но все отдали ее тете Клаве.
– Сегодня мы много ходили, зато назад приехали, – сказал мой дед Адам, аккуратно обгладывая куриную косточку. – Вот кончится война, вернут нам машины, тогда опять будем ездить каждый день.
– А на чем ты сегодня приехал? – удивленно спросил я деда.
– На полуторке Заготзерно, завтра надо отогнать.
– Канадка кончилась, – сказала тетя Клава, – я даже этот бумажный мешок сожгла, в котором она была.
– Ничего, – сказал дед, – Франц кукурузной муки дал. Посплю, и будем разгружать.
– Ой, мамалыги наварим! – всплеснула руками тетя Мотя, знавшая толк в мамалыге.
Дед пошел спать за ширму. Тетя Мотя и тетя Клава в четыре руки быстренько помыли и вытерли посуду, убрали все со стола и вытерли его сначала мокрой, а потом сухой тряпкой. Самовар решили пока не ставить.
Бабук отсела к окошку с намерением распустить только что связанную жилетку точь-в-точь на деда.
– Мария Федоровна, да подождите распускать такую красоту, – остановила ее тетя Клава, – дайте хоть часок на нее полюбоваться.
Бабук польщенно улыбнулась и отложила жилетку в сторону.
– А можно я кости Джи отнесу? – спросил я тетю Нюсю.
– Нет. Собакам трубчатые куриные кости нельзя, они могут горло поранить, – сказала тетя Нюся и выбросила кости в мусорное ведро под крышкой.
Играть днем в солдатиков я не любил, идти на холодный ветер во двор не хотелось. Тогда я протер в запотевшем стекле окошка круг пошире и стал смотреть, что там происходит по ту сторону стекла. А там, оказывается, кое-что происходило. Во-первых, около конторы стояла бортовая полуторка с чем-то, прикрытым брезентом в кузове. Во-вторых, около машины сидел Джи и совсем недалеко ходил дедушка Дадав в длинном чабанском тулупе, в котором ему любой ветер был не страшен. Я понял, что дедушка Дадав посадил Джи охранять машину. Дедушка Дадав работал в конторе старшим сторожем, у него было под началом еще два сторожа помоложе, и они втроем, по очереди, конечно, вместе с Джи охраняли Центральную усадьбу. На ночь дежурному сторожу выдавалась охотничья двустволка.
Когда мы встречались с дедушкой Дадавом, он всегда гладил меня по голове и говорил, улыбаясь, «коп якши баранчук», что значит «хороший мальчик».
Вдруг в нашу дверь громко и требовательно постучали. Я первый бросился открывать, но тетя Клава стояла ближе к двери и опередила меня.
Напуская в дом холода, вошли один за другим два дядьки милиционера в шинелях, молоденькая доярка Зейнаб и счетовод Муслим в неизменной кепке-шестиклинке.
– Клава, дверь притяни как следует, а то не идут, а возом едут, – велела тетя Нюся.
Тетя Клава плотно прикрыла дверь.
– Где хозяин? – окидывая взглядом всю нашу компанию, спросил невысокого роста голубоглазый коренастый милиционер с лейтенантскими погонами на плечах шинели.
Второй милиционер – гораздо моложе первого, черноглазый, в шинели, болтавшейся на нем, как на вешалке, – был явно смущен стольким количеством женщин в комнате и, оглядывая наше жилище, невольно не забывал бросать жадные взгляды и на красивую Зейнаб.
– Где хозяин? – повышая басовитый голос, повторил лейтенант.
– А ты не ори – здесь дети, женщины, – раздался из-за ширмы спокойный голос моего деда Адама. – Я сейчас.
– Нюра, предложи людям сесть, – выходя из-за ширмы в сапогах, сказал дед и, не глядя на гостей, направился к умывальнику.
– Садитесь, пожалуйста, – предложила незваным гостям тетя Нюся, радушно указывая на старенькие венские стулья вокруг стола.
Первым прошел к столу счетовод Муслим и сел на стул, не сняв кепки, за ним Зейнаб. Милиционеры помялись и тоже уселись за наш дощатый стол, положив на него свои фуражки, козырьками и тульями вниз, потом старший, видимо, решив, что стол достаточно чистый, перевернул свою тульей вверх, а за ним и младший. Старший оказался блондином, а младший жгучим брюнетом. Все гости были явно смущены еще не выветривившимися вкуснейшими запахами.
– Мотя, иди погуляй с ребенком, – распорядилась тетя Нюся.
Тетя Мотя мигом набросила на меня фуфайку, надела бурки с остроносыми галошами, намотала вокруг шеи шарфик, связанный Бабук, напялила старенькую ушанку, сама на ходу надела фуфайку и схватила с полки шерстяной платок.
Я очень не хотел выходить из дому, но тетя Мотя буквально вынесла меня за дверь, и единственное, что я услышал, – это густой бас лейтенанта, значительно проговорившего моему деду Адаму, подошедшему от умывальника к столу:
– Вот ордер, вот понятые.
– А какой орден? – успел поинтересоваться я, но тетя Мотя тут же плотно прикрыла за нами дверь.
– Пойдем ласку проверим.
– А какой орден Аде дадут?
– Поживем – увидим, – сказала тетя Мотя. – Давай-ка курятник обследуем, а то подлая ласка опять нашкодит.
– Может, на нее капкан?
– А де его возьмим, той капкан?
Тут выяснилось, что милиционеры приехали на мотоцикле харлей с коляской, и он стоял под навесом, рядом с курятником. Вполне понятно, что при виде американского мотоцикла я тут же забыл про ласку. Хотя мотоцикл и заинтересовал меня, но не настолько, чтобы я торчал около него больше пяти минут.
Потом мы с тетей Мотей открыли курятник. Я осмотрел дырку, которую подкопала ласка, и заключил, что тетя Мотя забила ее камнями очень хорошо.
– Теперь она не подлезет, – сказал я про ласку, – а можно железную решетку забить.
– Де та решетка? – спросила тетя Мотя, соглашаясь с моим инженерным проектом.
– А там, за конторой куски бороны лежат выкинутые, – сказал я.
Мы пошли за контору с развевающимся над крыльцом дымно-розовым флагом с серпом и молотом. По дороге я поздоровался с дедушкой Дадавом и погладил по голове Джи, охранявшего полуторку. Ржавые куски малой бороны действительно валялись за конторой.
– Та промеж зубцами той бороны две ласки пролезет, – сказала тетя Мотя.
– А это ничего, – отвечал я, – борону можно забить в землю, а между зубцами подкопать и заложить камнями.
– Ну, молодца! – восхитилась моей инженерной мыслью тетя Мотя. – Правильно. Забьем. Заложим. Молодца!
Мы взяли метровый кусок ржавой малой бороны и пошли к курятнику. По праву первооткрывателя я нес кусок бороны сам. Он был не такой уж легкий, но важность совершаемого мною деяния приумножала силы. Тут из дома вышли мой дед Адам с маленьким фибровым чемоданчиком, называемым у нас «балеткой», тетя Нюся, тетя Клава, оба милиционера, красивая доярка Зейнаб и счетовод Муслим. Все они направились к полуторке, которую охранял Джи.
Увидев моего деда Адама во главе свиты, я тут же, посреди двора, положил кусок бороны на землю случайно зубцами вверх, и мы с тетей Мотей присоединились к свите.
– Залезай в кузов, – сказал молодому милиционеру мой дед Адам.
Милиционер покосился на сидевшего у машины Джи.
Дедушка Дадав позвал Джи от машины, снял его с поста, и только тогда молодой милиционер в длинной шинели полез через боковой борт в кузов. При этом, когда он оперся ногой о почти лысое колесо, сапог его чуть не соскользнул. Милиционер еле-еле успел перекинуть свое тело в кузов полуторки. В кузове он приоткрыл брезент, под ним оказались какие-то полные мешки.
– Сосчитай их, – приказал лейтенант.
– Нечего считать, – сказал мой дед Адам, – сдадим в Заготзерно по весу.
– Сначала поедем в отделение, – сказал лейтенант.
– Нет, в Заготзерно, – твердо возразил дед. – Мне еще машину им сдавать, или ты хочешь повесить ее на себя?
Последние слова деда явно смутили лейтенанта. Он долго что-то соображал в уме и, наконец, махнул рукой:
– Ладно. Сначала в Заготзерно, – и тут же добавил, обращаясь к своему младшему напарнику: – Я следом за вами.
– Пука! – Не склонный к сантиментам, мой дед Адам поднял руку, прощаясь со всеми нами. Его волнение выдало только это «пука» вместо «пока», когда волновался, дед часто переходил на польский строй речи.
– А ты скоро? – все-таки спросил я.
Дед утвердительно кивнул мне и весело подмигнул сразу обоими глазами, с интервалом в доли секунды.
– Давай крутани, – дед подал молодому милиционеру вытертую до блеска железную заводную ручку, а сам сел к рулю.
Под нашими пристальными взглядами милиционер кое-как вставил ручку в нужное отверстие радиатора и неловко крутанул ее раз, другой, третий.
– Давай-давай! – высунулся из кабины мой дед.
Наконец, машина завелась. Вытащив ручку, милиционер вместе с ней сел в кабинку к деду, и они поехали.
Тем временем лейтенант с любовью и тщанием обтирал ветошью свой мотоцикл, наводил красоту. Навел, газанул с грохотом на всю Центральную усадьбу и резко сорвался с места, видимо, желая немедленно догнать полуторку, которая почти скрылась за дальними взгорками.
Не догнал. Наехал на валявшуюся посреди двора борону зубцами вверх. Опечаленные внезапным отъездом деда, мы с тетей Мотей забыли ее подобрать, а сразу вместе с тетей Нюсей и тетей Клавой пошли домой, в тепло.
Грохот и громкие матюкания лейтенанта во дворе удивили всех нас. Я тут же бросился к окошку и стал протирать в нем чистый круг побольше.
– Клава, ты у нас женщина нотная, пойди посмотри, что случилось? – сказала тетя Нюся.
Пока тетя Клава выходила из дома, я уже был в курсе событий. Лейтенант наехал на оставленную мной борону зубцами вверх и теперь, приподнимая переднее колесо, пытался отцепить от него эту самую борону, но не тут-то было. Скоро подошла тетя Клава и сама подняла мотоцикл за переднее колесо, тогда и лейтенанту удалось вырвать борону из колеса.
Я вспомнил, что дедушка Дадав видел, как я положил кусок бороны на землю, но он не подошел к милиционеру и ничего ему не сказал, а даже подозвал рукой Джи, и они пошли вместе с ним в дальний угол усадьбы.
Пока лейтенант откручивал пробитое и даже чуть искореженное колесо, пока ставил запаску, тетя Клава развлекала его разговорами, а я смотрел на них в окно и сожалел, что мне ничего не слышно, потому что говорят они совсем не так громко, как только что матюкался лейтенант.
Наконец лейтенант и тетя Клава разулыбались друг другу, пожали руки, лейтенант стал отъезжать потихонечку, а тетя Клава радостно махала ему вслед ладошкой.
– Ой, ты, Клань, мастерица зубы заговаривать! – засмеялась тетя Нюся, встречая вошедшую в дом тетю Клаву. – Я чуть зыркнула в окошко – вы только не расцеловались.
– Да он наш, тамбовский! – радостно блестя круглыми зелеными глазами, отвечала тетя Клава. – Мы в одной речке купались, Ворона называется.
– Дак ты само главно – словечко хоть замолвила? – спросила тетю Клаву тетя Мотя.
– Еще как замолвила! – уверенно отвечала тетя Клава.
Вечером все, как всегда, пили чай из самовара, но на этот раз бабушки не играли в карты. А я играл в солдатики. До моего полутемного угла на кровати долетали от стола отдельные куски разговора моих бабушек. Если бы я захотел, то услышал бы все, что они говорили, но я увлекался сражением наших с немцами и многое пропускал мимо ушей.
– Под Франца кто-то копает, – сказала тетя Нюся. – Мы получили муку официально по договору за полгода обслуживания машин Заготзерно. По накладной, честь честью.
– Была та мука, да сплыла, что есть-то будем? – спросила тетя Клава.
– Ой, Клань, не ной, – тут же оборвала ее тетя Мотя. – Как-нибудь перекрутимся. Сирота ох, а за сиротой Бог!
Бабук сидела молча. Вязать ей теперь было не из чего – жилетку надел на себя дед Адам.
– Удачно с этой жилеткой вышло, – порадовалась тетя Нюся. – Вы, Мария Федоровна, как в воду смотрели, что связали именно жилетку на Аду.
– Я давно в нее смотрю, в эту воду, – бесстрастно отвечала на чистом русском языке Бабук, печально потупив как всегда сияющие глаза.
XII
Как и знаменитый полководец древнего Карфагена Ганнибал, Наполеон восхищался военным гением Александра Македонского. Но в еще больший восторг его приводил политический инстинкт юного царя, его интуитивный дар к театрально-историческим эффектам. Например, когда Александру Великому представили тело убитого в сражении с македонянами персидского царя Дария, он царственным жестом снял свой плащ и с глубоким поклоном укрыл им тело погибшего врага.
Это видели и македоняне, и персы.
Вскоре Александр Македонский женился на старшей дочери Дария красавице Статире и также взял в жены Парисат – дочь другого персидского царя, Артаксеркса III. На свадьбе гуляли сотни тысяч человек, потому что одновременно Александр одарил женами из знатных персидских семей разных провинций 10 тысяч своих воинов-македонян и засыпал всех их подарками. Дело присоединения Персидской империи к владениям, завоеванным Александром Македонским, было решено красиво и без каких бы то ни было волнений среди народа.
Тетя Клава не раз называла меня Александром Македонским, и я так крепко запомнил это имя, что лет с одиннадцати, когда начал запоем читать книги, выпрашивал в библиотеках любое, что есть про Македонского, и читал и запоминал все с лету и навсегда. А когда я узнал, что во время похода на Индию Александр Великий брал наш Дербент и проходил тем узким песчаным коридором между горами и Каспийским морем, где стоял наш дом на Центральной усадьбе, то я однажды подумал о Македонском, как о живом, нормальном человеке, которому нужно не только завоевывать царство за царством, но и есть, пить, спать.
Я подумал: «А если он шел здесь, то почему не мог остановиться на ночлег на месте нашей Центральной усадьбы? Здесь и от моря недалеко, и сухо. И тогда ведь еще не было нашего дома из самана? Значит, он мог спать как раз там, где сейчас стоит наш дом. Я читал, что Александр любил, завернувшись в плащ, спать прямо на земле, среди солдат. Значит, он мог спать и там, где сейчас стоит моя кровать, на моем месте?»
Как следует обдумав все это, я был удивлен, насколько, оказывается, близко ко мне, во всяком случае в мыслях, стоит в одном и том же пространстве Александр Македонский и как, оказывается, может слипнуться время, даже 2 тысячи 300 лет, слипнуться и сложиться в одну тонкую линию.
Почему-то ни конь Александра Буцефал, купленный за 13 талантов, или 340 килограммов серебра, ни оружие великого полководца не занимали меня так сильно, как его плащ. Я не видел цветных картинок Александра и воображал себе его плащ сам, по своему усмотрению. Почему-то мне он казался светло-синим с легким зеленоватым отливом, почти как морская волна, только гораздо более яркого цвета. Я даже представлял его на ощупь – он был такой мягкий, бархатистый, наверное, теплый в холод и прохладный в жару, как шелк, хотя я и читал, что ни в Греции, ни в Персии не было шелка, а его Александр узнал только в Индии.
Мне очень нравилось, что Александр не стремился к богатству, не хапал себе, а уважал знание и великие цели, которые ставил перед собой с юных лет. Я радовался, что домашним учителем Александра был сам Аристотель. Но, правда, не очень одобрял царя за то, что он обижался на Аристотеля:
– Зачем ты говоришь то, что знаешь, всем? Не надо! Говори только мне.
На что Аристотель отвечал с улыбкой:
– О, Александр, я знаю не так уж много.
И еще про плащ. Когда Александра спросили о его имуществе, он снял с себя плащ и, высоко подняв его над головой, сказал:
– Вот оно, мое имущество! – помедлил и, накидывая на себя плащ, добавил:
– Вот этот плащ, ну и весь остальной мир… Но до моих одиннадцати лет и запойного чтения было еще очень далеко. А пока что бабушки сидели за отсвечивающим медным самоваром, а я на кровати, со своими солдатиками.
Все было, как всегда, только мой дед Адам не ходил стремительно по комнате: туда-сюда, туда-сюда. Раньше всем нам казалось, что эта его ходьба раздражает, а теперь без нее было так плохо, так пустынно, так одинаково.
– Спасибо, не энкавэдэшники, – обронила тетя Нюся.
– Да, и с жилеткой повезло, – сказала тетя Клава и тут же обратилась к Бабук:
– Мария Федоровна, а разложите-ка пасьянс.
Бабук равнодушно пожала плечами.
– Разложите, Мария Федоровна, ради бога! – попросила и тетя Мотя, – может, душа хоть чуток успокоится.
– Ладно, – неожиданно согласилась Бабук, – буду сложный.
– Сложный! Конечно! Сложный! – подхватили все три младшие бабушки.
– Тогда из моей тумбочки две мои колоды по пятьдесят две карты, – велела Бабук, и тетя Нюся тут же исполнила ее повеление.
– А зачем две колоды? – спросила тетя Клава.
– Это сложный пасьянс «Наполеон», его раскладывают из двух колод, – как всегда бесстрастным тоном отвечала Бабук. – Так, – Бабук обвела младших бабушек своими как обычно сияющими глазами. – Я не могу, когда мне смотрят в руки, отсядьте далеко.
Все младшие бабушки послушно взяли старенькие венские стулья и отсели от стола, далеко к глухой стене, даже дальше, чем стояла моя кровать.
Некоторое время я с интересом смотрел, как Бабук раскладывает на чистом столе карты, но потом это мне надоело и я возобновил сражение наших с немцами.
Стала коптить керосиновая лампа за столом, где священнодействовала Бабук.
– Лампа коптит! – сказал я, повернувшись к младшим бабушкам.
Но они как сидели тихо, так и остались сидеть.
– Лампа коптит, надо фитиль подрезать, – опять сказал я.
Тетя Нюся посмотрела на меня сердито, приложила к губам указательный палец, дескать, «молчи», да еще и погрозила мне этим же пальцем.
Я понял, что пасьянс – дело нешуточное, и больше не вспоминал про лампу, хотя она коптила все сильней. Тогда я впервые подумал, что раз мои бабушки сидят, как в рот воды набрав, то значит, карточные гадания могут что-то решать, во всяком случае, предопределять в этой жизни. Конечно, я не думал именно так, как сейчас пишу, но примерно в этом русле. Потом, в юности и в зрелые годы, когда уже не было на свете Бабук, я просил погадать мою маму, которая насколько хорошо гадала, настолько и не любила это дело. Как ученый зануда, не могу не заметить, что из 10 гаданий 7, а то и 8, сбывались. Процент попадания в цель, как вы понимаете, очень большой, я бы сказал, преобладающий.
Наконец, Бабук положила последнюю карту, хлопнула ладонью по столу и громко, молодо молвила:
– Добже!
Все младшие бабушки, правильно поняв польское слово «хорошо», шумно и радостно встали со стульев и понесли их к столу.
– Господи, дай бог! Господи, прости и сохрани! – широко перекрестилась в пустой угол тетя Нюся и тут же сказала: – Надо иконку повесить!
– Я принесу из города от одной бабки, она даст, – добавила тетя Клава.
А тетя Мотя тем временем уже сняла тряпочкой раскаленное стекло с лампы, подрезала ножницами нагоревший фитиль и снова надела стекло. Все, теперь лампа горела, как надо.
Бабук складывала в колоды карты. Все младшие бабушки раскраснелись от воодушевления.
– А че, девчата, может, самоварчик вздуть! – сияя большими зелеными круглыми глазами, предложила тетя Клава.
Я очень обрадовался: будут ставить самовар, значит, меня еще долго не загонят спать.
XIII
Пасьянс «Наполеон» сошелся, но мелькали дни за днями, недели за неделями, а мой дед Адам все не возвращался домой.
В апреле кончилась картошка, кроме той, что строго-настрого припрятала тетя Мотя на посадку. Еще подождать дней десять, и в конце апреля уже можно будет посадить картошку и ждать нового урожая. Еще оставалось немножко бураков. Хлеба не было уже три недели. Начальник конторы, над которой развевался флаг с серпом и молотом и которая время от времени называлась то колхозом, то совхозом, прислал через дедушку Дадава кусок курдючного жира, килограмм, не меньше. Жаль, что жарить на этом жиру было нечего.
Тетя Нюся знала съедобные травы, и мы все на нее надеялись, на тетю Нюсю и на дружную весну.
– Дай бог, скоро трава пойдет, – говорила тетя Нюся, – вот-вот лебеда вылезет, крапива, ничего, как-нибудь переможемся. Только бы Ада наш скорей вернулся.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?