Текст книги "Памяти «Неистового Виссариона»"

Вацлав Воровский
Памяти «Неистового Виссариона»

Вчера минуло шестьдесят лет с того дня, когда передовая Россия опустила в могилу слабое, измученное тело одного из величайших своих мыслителей и борцов – В. Г. Белинского.

Словно какая-то пророческая рука поставила на грани двух эпох эту могучую фигуру, так ярко отражавшую все чаяния и надежды, все горести и страдания подраставшей «безымянной Руси».

Валился старый строй крепостничества и безначалия, уже сочтены были его дни, и только последние усилия его адептов кое-как сдерживали расшатанное строение. На смену старой России крепостного права и властного произвола, России феодальной шла новая Россия «гражданского» или «правового» порядка, Россия буржуазная.

Но подобно тому, как в недрах старой, феодальной России зародился и окреп отрицающий фактор – Россия либерально-буржуазная, так и в лоне этой последней уже начала зарождаться еще более молодая Россия, та «безымянная Русь», которая потом так ярко окрасила нашу общественность в цвета демократизма и народолюбия.

И как бы для того, чтоб резче подчеркнуть – духовную глубину и силу этого нового, только нарождавшегося слоя, в кружок «идеалистов» 30-х годов попал Белинский.

Парвеню среди дворян, нищий среди богатых людей, самоучка среди образованных и воспитанных, он явился как бы представителем и выразителем той неведомой еще в то время массы, которую отделяли от «общества» ее «черная кость», ее бесправие, ее социально-политическое небытие.

И как бесконечно разнился этот «неистовый Виссарион» от своих привилегированных друзей!

Какими уравновешенными и самодовольными кажутся все эти холеные обеспеченные люди перед этим тщедушным, некрасивым замарашкой, не раз голодавшим под боком у своих богатых «друзей».

Сравните бестолковое метанье М. Бакунина с этим беспокойным исканием истины, сравните салонный блеск ума Герцена с шероховатой пытливостью Белинского, сравните спокойный барски красивый язык Тургенева со страстным, волнующим языком «неистового» – и вы поймете всю громадную разницу между ними.

Грановский был патентованным ученым, Станкевич, Бакунин, Тургенев, Герцен много и основательно изучали философию, все они прекрасно владели языками, а потому могли пользоваться первоисточниками, все они бывали за границей, где слышали выдающихся философов.

Белинский же был самоучкой, языков он не знал. Он знакомился с западноевропейской мыслью по изложению своих друзей, по их рассказам и их толкованиям. И все-таки его громадный, гибкий и пытливый ум сумел по этим обрывкам постичь сущность современных ему философских учений (Фихте и Гегеля) и приложить их к исканию истины. И в то время, как научные труды его образованных, блестящих, талантливых друзей быстро забылись, на трудах этого самоучки воспиталось несколько поколений.

Натура цельная и непосредственная, Белинский не мог взирать на философские вопросы с той созерцательной высоты, с какой обыкновенно на них смотрят. Для него мыслить и значило жить: эти две области у него так же мало разделялись; как общественное и личное. А потому вся жизнь его была беспрерывным исканием философской истины.

Первой системой, с которой познакомился Белинский, была система Фихте. Это совпало с героическим периодом в жизни Белинского. Он увлекался тогда ранними драмами Шиллера периода Sturm und Drang, и на эту восторженно взрыхленную душевную почву пало зерно идеалистической системы Фихте. Что могло казаться тогда естественнее, как признать единственно действительным, реальным мир идеалов, а самую действительность низвести до роли призрака? И Белинский жадно ухватился за это учение и, со свойственной ему последовательностью, начал прилагать его к оценке всей жизни.

Но он недолго мог удержаться на этой точке зрения. Она, правд

...

конец ознакомительного фрагмента