Текст книги "Черный Пеликан"

Сейчас я думал о ней, борясь со сном, представляя ее в своей постели, не отвлекаясь на скрип двери и легкие шаги, и вдруг ощутил ее около себя, крупную и мягкую, бесстыдную, как в моих детских грезах. Я открыл глаза, встрепенувшись – да, это была не мисс Гринвич, это была Сильвия, вошедшая через незапертую дверь, но разницы уже не существовало: бывает, что нужен хоть кто-то рядом, а остальное можно додумать. Пахло вином, я зарывался лицом в ее тело, словно спасаясь от видений затянувшегося дня, а она направляла меня порывисто и властно, требуя больше, чем обещая, но затем будто покоряясь неизбежному и уже не желая ничего взамен. Скрывая свою слабость, она не просила у меня защиты – будто напротив, я нуждался в утешении, и она добровольно пришла на помощь. Я пытался спрашивать что-то, но она коварно ускользала, я настаивал – она лишь смеялась, притягивая меня к себе и дурачась, как девчонка.

После, становясь серьезной, она молча глядела мне в глаза, поглядев – отворачивалась равнодушно, будто обнаружив ошибку, и через минуту опять становилась игривой и щедрой. Я тонул в ее вздохах и проваливался в быстрый хмельной сон, из которого меня вновь вызволяли недвусмысленными прикосновениями. Потом я проснулся один и увидел лишь солнечный луч на полу и истерзанную подушку. Начинался новый день – я мельком подумал о нем и тут же сморщился от жажды и головной боли.

Глава 9

Через несколько часов к головной боли добавилось ноющее плечо, в которое врезался ремень громоздкого рюкзака. Мы шли пешком, плутая по едва заметной тропе, как группа беглецов, давно утративших связь с покинутым местом. Вчерашний пьяный ужин вспоминался с неловкостью, а ночь после него и вовсе забылась – утром за завтраком Сильвия спокойно встретила мой взгляд, равнодушно улыбнувшись и поздоровавшись без намека на близость. Теперь я бездумно считал шаги, не имея больше повода для фантазий. Казалось, мы бредем уже целую вечность, но солнце было еще в зените, и день вовсе не думал клониться к вечеру.

Гиббс шел впереди, порой оглядываясь, но не говоря ни слова. Он вообще был молчалив с самого утра – неприязненно оглядел нас, собравшихся у входа перед грудой вещей, быстро показал, что кому взять, лишь изредка поясняя короткими понуканиями, и все так же молча зашагал прочь от мотеля к зарослям кустарника, обступившим пологий округлый холм – первый из тех, что нам предстояло одолеть. Я чувствовал себя скверно – вчерашняя попойка давала себя знать, да еще и рука, укушенная болотным пауком, отвратительно ныла, отдавая в спину при малейшем усилии. Я не мог поднять ею ничего серьезного, как вчера и предрекал Гиббс, сетуя на мою нерасторопность, так что мне повесили на другое плечо пресловутый рюкзак, который показался совсем не тяжелым, но уже через час от него одеревенели все мышцы. Основная часть поклажи досталась Кристоферам, ничуть против этого не возражавшим. Сильвия и Стелла тоже несли кое-что – без споров и жалоб, хоть я и видел, что им нелегко. Гиббс был нагружен меньше всех – и бодро вышагивал во главе, постукивая деревянным посохом. Я подивился было такой несправедливости, но потом решил, что так надо – несколько раз он замирал на месте, делая нам знак остановиться, потом вдруг срывался и отбегал вбок шагов на пятьдесят, внимательно что-то высматривая под ногами, потом возвращался, бежал в другую сторону и лишь затем снова вел нас вперед, чуть заметно свернув и вновь угадывая неуловимую тропу с множеством развилок.

Перед выходом, едва спустившись во двор, я стал вертеть головой в поисках наших лендроверов, но их нигде не было видно. Потом стало ясно, что дальше мы продвигаемся своим ходом, и это изрядно меня расстроило. Улучив момент, я даже спросил у Кристофера-второго, с которым, мне думалось, мы стали ближе после вчерашнего переезда, в целости ли джипы, и где они кстати, а главное – почему мы оставили их сегодня? Мне не хотелось выказывать слабость, но перспектива пешего похода не радовала ничуть, тем более, что наезженная дорога вовсе не кончалась у мотеля, а вела куда-то – мне казалось в нужную сторону, на восток – и я даже увидел, оглянувшись, проехавший по ней автомобиль. Кристофер ухмыльнулся и, подозвав Кристофера-первого, пересказал ему мой вопрос, после чего тот ухмыльнулся точно так же, и они стали подшучивать надо мной, зная свое превосходство и изъясняясь глупыми загадками, как зарвавшиеся клоуны. Ничего интересного я, впрочем, не услышал, все подковырки сводились к тому, что дорога, пусть проезжая и даже очень, ведет совсем не туда, чего я конечно знать не знаю – ведь она не обозначена ни на одной карте, как и любая другая дорога в дюнах, потому что и карт-то таких не существует по причине давнишнего категорического запрета. Эту нехитрую мысль они повторяли на разные лады, и я покраснел в конце концов, мне показалось, что Кристоферы намекают со всей откровенностью на мои недавние топографические усилия. И впрямь, ухмылялись они довольно-таки гадливо, так что язык чесался от желания поставить их на место.

Мне тоже было, что сказать – и про дюны в том числе – я не только болтался без дела в ожидании похода, да валял дурака в столице, пристреливая свой кольт. Я б легко мог процитировать им путеводитель Блонхета и еще пару-тройку источников, которые, хоть и теряли апломб очевидцев, чуть речь заходила о «приокеанских территориях», но все же честно старались просветить постороннего насчет мест, куда, по их единодушному мнению, соваться не стоит. Про карты – точнее, про их отсутствие – там тоже было, хоть какие-то старые, чуть не рисованные планы местности по-видимому сохранились, и одна из книжек приводила такой план в качестве иллюстрации, честно предупреждая, что доверять ему нельзя: во-первых, он, наверное, был неправилен с самого начала, а во-вторых, вся местность с тех пор успела неузнаваемо измениться, причем не один раз. «В связи с местными географическими особенностями» – невнятно пояснялось у Блонхета, и потом та же формулировка не раз еще мелькала там и тут беспомощным вестником неведения, лишь кое-где сменяясь суровой прямотой, как например в безапелляционном: «Местная флора и особенно фауна изучены плохо!» – пеняйте мол на себя, а к Блонхету не лезьте.

Все это пронеслось у меня в голове моментальным вихрем, и, поверьте, я мог бы кое-что ответить Кристоферам, чтобы они не слишком задирали нос, но не хотелось связываться, особенно после казуса с болотным пауком. «Да, я знаю, карты отсутствуют, – сказал я только и добавил по возможности небрежно: – В связи с местными географическими особенностями», – о чем тут же и пожалел, но было поздно.

«Какими-такими особенностями? – заинтересовался Кристофер I. – Просвети нас, турист, а то мы живем тут живем, да и знать не знаем».

«Ну, внезапные изменения рельефа, – стал я натужно вспоминать. – Атмосферные явления всякие, экстремального характера… – я нарочито зевнул. – Разное имеется в виду, так просто не объяснишь».

«Ну да, если в дюнах не был, то просто не объяснишь, это ты прав, – насмешливо сказал Кристофер. – А книжек поначитавшись, так вообще ничего не объяснишь, каждый знает. Тебя б здесь бросить одного денька на три, так потом, глядишь, все понятно бы объяснил, если б конечно захотел».

«Ты за себя говори, а за меня не нужно», – ответил я ему холодно, и мы снова зашагали в молчании, глядя то под ноги, то на Гиббса, неутомимо выискивающего верный путь. Тропа тут была широкой, и я по-прежнему шел рядом с Кристоферами, а потом к нам присоединилась и Сильвия, что-то спросившая у одного из них. Лишь Стелла шагала за Гиббсом, не оборачиваясь, и я подумывал уже, не пристроиться ли к ней, чтобы познакомиться наконец поближе, но тут Кристоферы, очевидно заскучавшие, затеяли громкий спор, и я стал прислушиваться поневоле. Потом и Сильвия тоже вмешалась, что только подлило масла в огонь, так что Гиббс даже обернулся и окинул спорщиков странным взглядом, от чего они немедленно стушевались и перешли на яростный шепот.

Особенно горячился Кристофер-первый, он даже посматривал порой на нас с Сильвией, будто призывая в союзники, но мы мало чем могли ему помочь, и он отворачивался с досадой, неслышно ругаясь в сторону. Второй отвечал врастяжку и с ленцой, но стоял на своем с бычьим упорством, которое ничем не перебить. Спорили они о человеке по имени Джим, что, по мнению первого Кристофера, не стоил доброго слова, а Кристофер II, напротив, считал его весьма оборотистым парнем, которому не стоило класть палец в рот. Главная же путаница и предмет разногласий заключались в прозвании Джима, и тут оба были непоколебимы каждый в своем, из чего потом вытекали и прочие расхождения, рассудить которые я, увы, не мог.

Первый доказывал с пеной у рта, что Дикий Джим только и знал, что задираться к кому ни попадя, отчего и бывал бит не раз, но все равно терся и терся у кабаков в поисках ссоры или просто косого взгляда, а что нрав имел крутой, то это не новость, тут бывали еще и покруче, только вот с мозгами не у всех хорошо. Второй же утверждал, что это был вовсе не Дикий Джим, а самый что ни на есть Джим Дикий, и темная слава, что тянулась за ним, пришла из таких мест, где пьянчугам и задирам нипочем не прижиться, мигом очутятся в болоте с проломленной головой. Джим Дикий, крупный и неторопливый в движениях, с застывшим тяжелым взглядом, как у большой рептилии, обретался где-то среди беглых, что знали толк в настоящем деле и не разменивались на пустяки, отчего к ним и не совалась всякая шушера, среди которой как раз и нашлось бы место Дикому Джиму, если б тот существовал взаправду – в каком-нибудь усатом, широкоплечем и коротконогом обличии. А Джим Дикий был там своим среди своих, от него веяло такой силой, что и не снится тем, что вертятся среди мелкоты, тем более, что дюны тогда еще были другие, и случалось в них куда больше всякого, чем теперь…

Так они и гнули каждый свое, но последняя мысль оказалась близка и Кристоферу-первому, так что, чуть только речь зашла о дюнах, спор стал иссякать, и горячность обоих пошла на убыль. В конце концов они и вовсе помирились, сойдясь на том, что нынешним дюнам далеко до прежних, и в них, как выразился Кристофер I, «почти что жизни и нет – так, видимость одна». Заявив это, он будто сразу исчерпал все поводы для раздора, и разговор принял другой оборот, куда более занятный с моей точки зрения.

«Да, было время, шатался в них разный народец, – поддакивал второй Кристофер, – сейчас не то конечно, измельчали. И тогда-то, по большей части, порядочная тут обреталась дрянь, но и беглых было немало, а беглые тогда случались не чета нынешним, к ним и соваться никто не смел. Так и писали в протоколе, что мол мертвы, утонули в болотах или еще что – кто-нибудь из младших подмахнет, как вроде свидетель, а те уже в дюнах, среди своих таких же, ищи-свищи. Потому их и путали по именам – не хватало на всех, живых было больше, чем оставалось прозвищ – так и приписывают напраслину немногим, кто еще на виду, героев из них делают напропалую, хоть каждый понимает: не больно-то и узнаешь, кто на самом деле старался…»

«Ну, это ладно, – перебивал первый Кристофер, махая рукой, – своя рубаха, пусть она поближе будет, им может чужого тоже было не нужно, да и не суть. Я о чем толкую – дюны были другие, обретался там всякий люд, и проехать туда было – раз плюнуть, пусть и по грунтовым дорогам, асфальт в то время зазря не клали. Так и таскались в эти места темные компании – кто на лошаденках, а кто и на авто – а власть не усердствовала, не до дюн тогда было власти. Это теперь-то…»

Кристоферы покивали синхронно, достигнув уже полного взаимосогласия. Очевидно, старание нынешних властей давно стало беспроигрышным пунктом совпадения мнений. Они даже пошли чуть ли не в ногу, очень похоже косолапя и размахивая руками.

«Тогда и город-то был небольшой, – продолжал первый, покровительственно косясь в мою сторону, – ни рекламы тебе, ни туристов, кругом одни степи, да пара-тройка заводишек. Одно название, что город – и власть в нем была слабая, в себя не больно-то верившая. Это уж потом настроили всего, как с цепи сорвались, и за дюны решили взяться, чтоб пространство попусту не пропадало – с этого-то неприятности и начались. Уж так оно всегда, как на чужой кусок рот разинешь, так и своим начнешь давиться – а реформаторы подобрались прыткие, понаехали из столиц, иностранцев поназвали почем зря. Тут уж ясно стало, что добром не кончится, но поздно – завертелась машина, не остановишь. Дед мой сразу сказал: коль столько иноземных ртов кормиться притащились, то перво-наперво у местных начнут отбирать…»

Он ругнулся и сплюнул, и дальше мы продвигались в угрюмом безмолвии. Стрекотали насекомые, что-то потрескивало в густых зарослях по сторонам, вдруг сменявшихся неровными проплешинами, поросшими длинной стелющейся травой. Кочковатая почва затрудняла движение – приходилось все время смотреть вниз, чтобы не оступиться. Стелла все же споткнулась один раз, но все обошлось – она лишь несильно подвернула ногу и пошла дальше, чуть прихрамывая, получив суровый нагоняй от Гиббса. Сильвия тяжело дышала, и мне тоже было нелегко, так что я вновь невольно вспомнил о наших лендроверах, оставленных где-то возле мотеля, злясь про себя на неразумность происходящего.

«Слушай, а почему дорог-то здесь нет? – спросил я второго Кристофера. – Я так и не понял до конца. Ведь на джипе очень даже можно проехать…»

«Не понял ты, это да, – процедил тот лениво, – но не расстраивайся, ты не один такой, есть и другие непонятливые, почище тебя».

«А из понятливых – это ты конечно? – поинтересовался я, не собираясь больше терпеть подначки. – Что-то не похоже, извини».

Кристофер скосил на меня глаза, подумал немного и ответил довольно-таки мирно: – «Похоже, не похоже, а я в дюнах с самого детства, тут понимать не нужно, все и так видно. Так что ты, турист, со мной не равняйся, если обидеть захочу, то я по-другому обижу, а дорог нет потому же, почему и санатория нет, я ж говорю – ясней ясного».

«А санатория почему?» – глупо спросил я, пропустив мимо ушей его самоуверенное «если захочу обидеть».

«Ну ты даешь, – хохотнул Кристофер II, – тебе ж сказали – потому же, почему и дорог, ты совсем что ли? Дело с дорогами – оно ж с санатория началось… Ты-то знаешь?» – обратился он к Сильвии. Та помотала головой. Второй Кристофер еще раз усмехнулся, привычно переглянулся с Кристофером-первым и стал рассказывать, похлопывая себя по бедру в такт ходьбе.

«Реформаторы реформаторам рознь, – говорил он назидательно, со значением и расстановкой, – одни сразу дурью маются, а другие потом только, когда первая прыть сойдет на нет. Ну а наши из шустрых оказались – еще и месяца не прошло, как порешили построить на океане санаторий для помутившихся рассудком. Место подходящее выбрали, ничего не скажешь, все тогда потешались – психов только, говорили, там и не хватало, хоть может для психов оно было бы и ничего, тут уж как рассудить. Но только не видать им было санатория, как своих ушей – один вышел полный казус, если по-ученому выражаться, а если по-нашему, то просто смех и конфуз», – и Кристофер II покрутил в воздухе рукой, состроив физиономию с кривой ухмылкой.

«Строить начали, как водится, с дороги, – продолжил он после паузы, насладившись вниманием. – Дело нехитрое, всем знакомо: нагнали техники, людей побольше и повели туда бетонку – широкую, ровную, честь по чести. Шуму было, деньжищи опять же вложены, но только ее отстроили и отправились закладывать первый санаторный камень, как она возьми и обвались посередине. Прямо как в кино – едет себе торжественная процессия, губернатор с главным архитектором в лимузине, перед ними – два мотоциклиста с мигалками, сзади – корреспонденты и прочая шваль, настроение у всех торжественное, предвкушают, значит, речи и пикник по полной программе. Только не доехали они до океана – миль через десять поднялись на холм, а за холмом – дыра. Шофер-то лимузинный успел по тормозам вдарить – только нос расквасили архитектору – а мотоциклисты аккурат в нее и покатились. Один окочурился, а второй ничего – вытащили его, откачали, по мозгам потом надавали за отсутствие должной бдительности: просмотрел, мол, опасность, чуть из-за него губернатора не угробили. Однако, ищи, не ищи виноватых, а пятьдесят метров дороги провалились в глубокую яму и лежат себе, водичкой прикрыты. Почва просела, объяснял потом архитектор – уже не главный, из главных поперли – внезапный сдвиг подвижных, так сказать, пластов. Взялись чинить, мост поставили, гравия кое-где подсыпали – только закончили, как она зараза в другом месте провалилась, но уже без жертв, народ поумнее стал, на мотоциклах без оглядки не летели. Так ее и бросили, не стали связываться, и про санаторий забыли – дороги нет, и санатория нет, одно к одному…»

«Да нет, – возразил первый Кристофер, – санаторий-то еще хотели, но кишка была тонка, да и дюны стали пошаливать всерьез. Уже и по прежним дорогам проехать стало нельзя: ломались машины, что старые, что новые, а лошади дуреть взялись – станут и не сдвинешь с места, хоть назад поворачивай. Так и возвращались, не солоно хлебавши, машины бросали прямо там – никто за ними ехать не хотел, хоть озолоти – плохие слухи поползли, народ стал роптать. Но все бы ничего, если бы не новый начальник полиции – дед мой в сыщиках служил, но как того назначили, так сразу и отслужился, сам ушел, без пособия, почуял старый хрен, что жареным запахло. Ну да нюх у него был что надо, другим на зависть, а про нового начальника он сразу сказал – таких мол упертых наш город еще не видывал, а с упертыми ему не по пути, от них одна смута и суета, никакого дохода. Так оно потом и получилось, хоть поначалу полиция круто за дело взялась – блошиный рынок разогнали, и наркоты на улицах не стало, умел начальник заворачивать гайки, нечего сказать…»

Он вдруг замолчал, замер и принялся рассматривать что-то у себя под ногами, а потом свистнул и помахал рукой Гиббсу. Тот подошел, и они, присев на корточки, стали вертеть в руках какие-то камни, лежавшие рядом с тропой. Так прошло несколько минут; наконец, Гиббс отрицательно покачал головой и снова повел нас вперед, а Кристофер постоял, присматриваясь, и запустил камнем в дальние заросли, спугнув большую серую птицу.

«Ну и что начальничек? – спросила Сильвия, когда он догнал нас и зашагал рядом. – Жил себе поживал, и вас малолеток до поры не трогал?»

«Начальник-то? Да больно мы ему были нужны, – откликнулся Кристофер благодушно. – Тогда-то какой с нас толк, он таких и не замечал вовсе, шустрил себе и шустрил. Все бы ничего, но был у него сынок-оболтус, известная личность: со шпаной якшался, травку покуривал, покуражиться был большой любитель, пока не взялся за ум и не заделался, натурально, гордостью города – первым нашим курсантом гвардейской академии, куда по слухам сам начальник полиции попасть в свое время так и не смог, хоть старался изрядно. Не знаю уж, какими правдами его туда запихнули, но возгордиться им успели основательно: в местной газете пропечатали – с фотографией, как положено – медаль преподнесли с позолотой, а папаша на радостях подарил новый автомобиль – открытый верх, никель везде блестит, таких тогда еще и не видали почти, роскошная считалась вещь, не для юнца-курсанта. Ну да папашины деньги считать охотников не было, длинные были у того руки, обжился он уже в наших местах, так что разъезжал его сынок по городу, гудком собак гонял, и все было бы ничего, но больно он, видать, о себе понимать стал – на приключения его потянуло, захотелось, значит, хлопот на свою задницу. Ну а с этим, все знают, нужды никакой: уж коль ищешь, то непременно найдешь, дай только срок».

Кристофер-первый остановился, чтобы глотнуть воды из фляжки, и тут же второй Кристофер поспешил вступить за него. «Машина-то была ‘Морган’, – говорил он со знающим видом, – дорогая, понятно, но он ее не жалел, газовал вовсю, прохожих пугал по молодой дури, ну и дружки его вместе с ним – орут все, гогочут, никого не стыдясь. Но по улицам носиться – это всякий может, куражу тут немного, да и приедается оно быстро, так что стало им скучновато, и собрались они как-то раз в дюны всем обществом – слушать, как океанские совы кричат. Очень это было принято тогда у дурных голов – в дюны забраться на ночь и слушать. Кричат-то они страшно, мороз по коже, и привыкнуть нельзя, всякий раз оторопь пробирает – ну и те, как вроде герои, тоже отправились. Девок взяли, выпивки, в ‘Морган’ новенький набились всей компанией и поехали себе, как стемнело. Им бы пешком – так нет, упрямство пересилило, а упрямство, сами знаете, до добра не доводит, так что, в общем, как заехали они в самую глушь, так и сломался их ‘Морган’ подчистую – ось пополам или что-то вроде. Побрели они назад – ноги сбили, ужасов натерпелись, девка одна, профессорская дочка из приезжих, сутки потом в истерике билась – но выбрались наутро, все живые. Им бы забыть про это, да помалкивать, но нет, сынок тот же час к папаше, жаловаться, а у папаши тут же и мозги набекрень. ‘Моргана’ подаренного жалко ему стало или еще что, только стал он весь красный, ногами затопал и закрылся у себя до самого вечера, а на другой день в газете выступил с пространной статьей, что весь город переполошила. Хватит, написал, натерпелись – объявим мол теперь всем этим домыслам войну, да и наведем в дюнах порядок, чтобы каждый ездил туда безбоязненно, хоть на ‘Моргане’, хоть на подводе, и глупостей чтобы никаких ни с кем не случалось».

«Что-то я вспоминаю, – сказала Сильвия, – звали его еще как-то не по-нашему – не то Сулливан, не то Салливан… Или может Факир или Факер…»

“Скажешь тоже, Факер, – Кристофер снисходительно ухмыльнулся, явно чувствуя себя на высоте. – Звали его, натурально, Салмон Фукс, и был он бывший капитан морской пехоты, если конечно не врут, хотя я думаю, что врут. Но, капитан, не капитан, а войну объявил, да сам же ее и возглавил. А где война, там и трофеи, так что первым делом потащились они на фургоне полицейском брошенный ‘Морган’ спасать, ну и как водится – сначала колесо прокололи, потом другое, а после рессору погнули и встали в песке. Дальше больше – начальник пешком пошел, а тут буря, не видно ничего, он и заблудился, нет его и нет. Стали было искать вертолетами – чуть людей не угробили: туман налетел, вихри песчаные – вернулись от греха подальше. Сидят значит, ждут, что делать никто не знает. Только через три дня начальник объявился – все в дюнах плутал, – оборванный, глаза навыкате, но не сдается, упертый. К тому же, пока он там болтался, жена ему сделала ручкой – с журналистом сбежала, да еще и письмо написала прощальное: не желаю мол больше быть рядом с солдафоном и сатрапом, хочу наконец счастья личной жизни и красивой физической любви. Записочку ту домработница первой нашла, ну и скоро весь город про красивую любовь языки чесал. Совсем главного полицейского затравили – каждый так и скалил зубы из-за угла – так что тому только и оставалось, что войне своей придуманной всем нутром отдаться…» – Кристофер II покачал головой, явно не завидуя незадачливому Салмону Фуксу.

«Ну да, – снова подхватил Кристофер-первый, – крепко дюны у него в печенках засели. Только и он не дурак: решил действовать по системе, без ненужной спешки, тем более, что спешить теперь было некуда – ни жены сбежавшей не вернешь, ни ‘Моргана’ новехонького. Выписал он картографов целый полк, те все дюны пешком излазили – сделали ему подробные планы местности: где выше, где ниже, где мокро, где сухо, куда легко можно пройти, а куда лучше и вовсе не соваться. Послали потом дорожников – размечать дюны на участки, чтобы каждый участок своим забором оградить для дальнейшего полезного устройства – да только те недалеко ушли: где была сушь помечена, там в болота угодили, где как бы равнина, там сплошь овраги, и понять ничего нельзя – дорожники на картографов грешат, картографы на дорожников, все без толку.

Переделали было карты – и вновь все сдвинулось, только теперь уже целые деревни в болота ушли, да в пески зыбучие, а иные овраги к городским домам подобрались, к тем, которые поближе. Тут уж все струхнули не на шутку, начальника полиции на пенсию отправили по состоянию здоровья, комиссию специальную назначили – для проверки, так сказать, настораживающих фактов. Сам губернатор за дело взялся, не просто так, два месяца факты проверяли, да в затылках чесали, а потом постановили: под страхом тюрьмы никаких больше карт не делать и на подвижных средствах в дюны не ездить. В связи с местными, как ты говоришь, турист, географическими особенностями. А кому не нравится, там дальше было прописано, тот пусть из города вон в двадцать четыре часа – не нужны мол нам такие горожане, одни от них вредительства и бедствия. Ну а народ уже и сам прочухал, что дело плохо – никто туда больше не совался, только самые отчаянные ходили, но и их не очень-то жаловали. А беглые и ссыльные из дюн в другую сторону потянулись, в степи – там, говорят, спокойнее, и болот нет, а нет болот – нет и мошкары, уж очень она летом донимает…»

«А что ж с начальничком стало?» – спросила Сильвия сострадательно.

«А и впрямь умом тронулся, – весело сказал Кристофер I. – Ушел, говорят, в дюны, да там и сгинул. Не видали его больше – ни в городе, ни где еще… А дороги только вокруг оставили, – добавил он, – для туристов, издали дюны показать. Только их издали не посмотришь – что там смотреть, глупость одна. Еще на юге остались деревни, и к ним дорога идет, но туда нам несподручно – и в стороне, и полиция докучает…» – и он опять ухмыльнулся, озорно глянув на нас и блеснув своим золотым зубом.

Гиббс скомандовал привал только после полудня. Позади остались подъемы и спуски по неровным тропам, колючие заросли и начавшиеся за ними болота, мы вышли на сухое, чуть холмистое место. Все изрядно устали, мое плечо разламывалось, шея и спина затекли и потеряли чувствительность. Другим тоже досталось – и женщины, и Кристоферы повалились в траву с короткими стонами, лишь Гиббс, осмотревшись, легко отбежал в сторону и исчез за холмами. «Это уже дюны?» – спросил я у ближайшего Кристофера, и тот равнодушно кивнул. «Можешь побродить, турист, тут пауков нет, ящерицы одни», – лениво сказал другой Кристофер, но я не удостоил его ни ответом, ни взглядом.

Песчаные холмы густо поросли жесткой темной травой и хвойным кустарником. Кое где виднелись проплешины, ящерицы действительно сновали во множестве, прочерчивая быстрые траектории на светлом песке. Некоторые грелись на солнце, застыв неподвижно, думая те же думы, что и миллион лет назад, запасаясь терпением на следующий миллион. Казалось, время замерло здесь, и всякая суета неуместна, как фальшивый повод отвлечься от сути. Изредка проносились птицы, названий которых я не знал, некоторые подлетали совсем близко, садились на землю рядом, не боясь нас, может быть вовсе не замечая или не желая замечать, как что-то ненужное, о котором стараешься не думать, втайне надеясь, что оно исчезнет само.

«Дюны… – думал я. – Чуть только свыкся с мыслью – и вот я уже здесь. Стремительно, стремительно все. Так я и вовсе ничего не успею понять». Если есть, что понимать, – тут же вмешивался занудный шепоток, – сколько раз уже обманывался на пустом месте. Здесь тоже, может статься, одна бутафория…

Но что-то подсказывало – нет, бутафория не бывает такой цельной, такой замкнутой в себе и равнодушной к наблюдающим со стороны. «Ждите, ждите, – будто говорили холмы, – но ответят вам едва ли». Спорить было бессмысленно и глупо, оставалось лишь смириться, свыкнуться с ожиданием и не таить обиды. Песок и кустарник не возражали, казалось, и выглядели вполне невинно, словно сойдя с иллюстрации к путеводителю – лишь изредка трава шевелилась, подчиняясь слабому ветру, по ней пробегала рябь, будто мышцы подрагивали под кожей, и ящерицы вдруг сигали в стороны пугливо, освобождая пространство чему-то, не дающемуся глазу. Наши силуэты в траве, наверное, вызывали у них досаду, как помеха, не имеющая даже имени. Мы были чужаками тут – и я отметил со странным удовлетворением, что на этот раз ничем не отличаюсь от других.

Через полчаса Гиббс вернулся. Из сумок появилась скудная еда, мы наскоро поели и снова расселись в траве, куря сигареты и наслаждаясь покоем. Сильвия и Гиббс сидели в стороне, негромко что-то обсуждая, волосы Сильвии растрепались, одежда была измята – я не видел в ней теперь ничего привлекательного, но знал, что снова буду ждать ее этой ночью. Стелла, напротив, выглядела прохладной и свежей, она отодвинулась от Кристоферов, которые пытались было ее задирать, и смотрела в одну точку куда-то за горизонт. Ее отрешенность пугала – уж больно неприступными казались стены той вселенной, в которой она обреталась. Что если каждый захочет себе невидимую оболочку? Странная тоска навалилась на меня, я словно заглянул за запретный занавес, куда не пускали до того. Захотелось человеческого голоса или смеха, чего-то, чтобы уцепиться и протянуть живую нить, и, повинуясь порыву, я встал и пошел к Стелле, еще не зная, что сказать ей и как вообще завести разговор.

Она посмотрела на меня безучастно, скосив чуть настороженный глаз. «Скучаешь?» – поинтересовался я как можно беззаботнее. «Не то чтобы», – ответила она после небольшой паузы, будто нехотя, но я видел, что начало положено, и меня не гонят. Мы еще обменялись фразами без содержания, примериваясь друг к другу, словно слепцы, а потом я спросил: – «Ты уже бывала здесь раньше?» – просто так, без особого любопытства – и оторопел от злобной гримасы, исказившей вдруг ее лицо.

Стелла, впрочем, быстро справилась с собой и взглянула, прищурившись, в первый раз быть может всмотревшись в меня по-настоящему, а потом проговорила негромко: – «Как ты это сразу – бывала, не бывала… Да, я уже ходила с ними. Тебе рассказали? Какое твое дело?» Голос ее дрогнул, и она добавила тут же: – «А сам-то что, в первый раз? Новичок непонятливый?» – словно защищаясь наивным выпадом, которым никого не обманешь.

Я присел с ней рядом и взял сигарету из ее пачки. Она подвинулась ближе и вопросительно заглянула мне в лицо. Что-то сблизило нас вдруг, как сообщников, еще не знакомых с содержанием заговора, но уже готовых беречь его от других. Нить, о которой я грезил только что, оказалась натянута, как струна – сама собой, без всякого моего старания.

«Нет, я ничего не слышал про тебя», – сказал я просто, зная, что она знает, что я на ее стороне – случайный встречный, временный союзник, еще не успевший разочаровать.