Текст книги "Шесть дней в сентябре"

– Милиция. – Он поднес к глазку раскрытое удостоверение. – Нам нужна Токарева Виктория Максимовна.

Дверь тотчас без раздумий растворилась.

На открывшей был только халатик, который она так нарочито придерживала, что скорее демонстрировала, чем скрывала красивую грудь. Из разговора с охранниками Олег знал, что ей двадцать пять – отмечали на днях, но сейчас, когда она спросонок щурила воспаленные, смертельно уставшие глаза, ей можно было дать и все сорок.

В дальнем конце коридора из-за двери выглядывала лохматая голова.

– Это ко мне, – нервно бросила женщина через плечо. Голова исчезла. – Входите.

Сыщики заметили, что к ним она обратилась много вежливее, почти нормально.

Женщина провела их в плохо убранную комнату, вероятно гостиную, сбросила с дивана всякую всячину – колготки, постельное белье, одежду – и пригласила сесть.

– Вам знаком Муртаз Ургидава? – спросил Олег.

– Это мой хозяин. – Девушка, щелкнув зажигалкой, прикурила. – А что такое?

– Вы давно с ним виделись? – Олег проигнорировал ее вопрос.

– В начале недели… Да, точно… В понедельник, во время пересменки.

Олег и Анисин переглянулись.

– А сегодня, когда вы уходили с работы, кто вас провожал?

– Вахтанг. Это младший брат Муртаза. Он часто кассу принимает.

– И как он вам? – Вика недоуменно вскинула брови. – Что вы о нем можете сказать? – уточнил Олег. Он еще не мог знать, как часто в той или иной форме он будет задавать этот вопрос в течение ближайших дней.

– Да козел он, – спокойно ответила женщина. – Животное. Как и Муртаз. Все они звери… Уйду я от них, надоели.

– Значит, и сегодня Вахтанг принял от вас выручку?

– Да, как обычно… А что случилось? – вновь лениво поинтересовалась она. – Вахтанг опять с кем-то подрался?

– Такое уже случалось?

– Не раз. Он вообще задиристый. Кто при нем про маму выругается… Ну, вы понимаете, он сразу в драку. У них это оскорбление, а наши мужики привыкли через слово…

– Убили его, – сказал Олег. – Только вы ушли из ларька, так и убили.

– Как?! – Она вдруг заплакала, без истерик, буднично – просто по усталым щекам как-то сразу потекли обильные слезы.

Олег растерялся.

– Что же вы? Только что «козел», а тут… плачете.

– А что же он, не человек, что ли, чай, живой, – совершенно по-бабски, жалеючи, сказала она.

Олегу показалось, что она не фальшивит. Так не сыграешь: такой набор женских эмоций – смесь любви, ненависти, жалости не под силу ни одной актрисе.

Вика встала, порылась в груде постиранного, но неглаженного белья, сваленного прямо на журнальный столик, извлекла платочек, вытирая слезы, опять села.

– Выручку Вахтанг в сейф положил?

– Да, при мне.

– Большая выручка?

– Обычная дневная выручка, пять тысяч шестьсот рублей. Его из-за этих денег убили?

– Не исключено, – пожал плечами Олег. – Сейф пустой.

– Муртаз его точно убьет.

– Кого?

– Убийцу.

– Для этого его найти надо, – усмехнулся Анисин.

– Найдет, – убежденно сказала девушка. – Найдет и убьет. Муртаз – он такой.

– Какой?

– Крутой.

Олег заглянул в выписку, данную ему Володиным.

– Муртаз проживает на Лермонтовской, в общежитии?

– Что вы, давно нет. Там он жил, когда только в Москву приехал. Потом он квартиру снимал, где-то в Измайлово, а сейчас и свою купил, на Царева, дом 12, квартира 24. Телефон нужен? Пишите.

Олег думал, что она заглянет в телефонную книгу, но она продиктовала по памяти. Олег спросил:

– Мы можем поговорить с вашим мужем? Это он в соседней комнате?

– Муж! – Она презрительно скривила тонкие губы. – Одно название, а не муж. Толку с него…

– Так можно с ним поговорить?

– Конечно. Но лучше не тратьте зря время.

– Почему? – удивился Олег.

– Да потому что Иннокентий ни на что не способен. Ничтожество! Ни убить, ни любить, ни рубля заработать.

Иннокентий, видимо, всю беседу слушал внимательно, так как тут же вышел из своей комнаты. В отличие от жены он оказался одетым по всей форме: в рубашке, при галстуке и даже в ботинках, а не в тапочках.

– Зачем ты так, Вика, – с мягкой укоризной сказал он. – Ну не ладится у нас, зачем же в это посвящать первых встречных?

Девушка только нервно дернула плечиком, ничего не ответив.

– И потом, – мгновенно он перешел на крик, – ты же говорила, что у Муртаза никогда не была!

– Не была.

– Да, – он постарался быть ироничным, – а адресок и телефон диктуешь по памяти! Хоть бы для виду в записную книжку заглянула.

– Ну, была, раза два или три…

– Так все-таки была! – почти торжествуя, заорал он. – А что же врала?

– Я думала…

– Ты неспособна думать!

Олег поспешил прервать бурный семейный диалог:

– Скажите, Иннокентий, а где вы были этой ночью с 23.00 до 01.00?

– Как где – дома. Я писал.

Вика поморщилась.

– Вы писатель? – удивился Анисин.

– Художник.

«Сейчас она скажет, – подумал Олег, – художник от слова “худо”».

– Художник от слова “худо”», – сказала Вика.

Олег встал:

– Мой коллега возьмет у вас отпечатки пальцев. Это важно для расследования.

– Вы меня подозреваете? – прошептала Вика.

– Ну что вы, – успокоил ее Олег. – Ваши отпечатки нужны, чтобы отличить их от отпечатков чужих людей, которые мы найдем в контейнере.

Когда Анисин занял их внимание, Олег тихо вышел из квартиры, спустился в лифте на первый этаж. Дежурившие ребята играли в карты.

– Скажите, – поинтересовался Олег, – вы Токарева с одиннадцатого этажа знаете?

– Это полный такой, художник? – уточнила девушка.

– Он самый, – обрадовался Олег. – Он мимо вас сегодня не проходил?

– Буквально перед вами зашел, – они ответили почти хором.

– А выходил когда?

– Не видели. Видимо, до нашего дежурства, а дежурим мы с 23.00.

– Спасибо.

Олег поспешил назад.

В лифте он достал из плечевой кобуры пистолет, загнал патрон в патронник, переложил его в карман.

Анисин уже заканчивал. Олег подождал, пока он уберет свои кисточки, потом сказал:

– Иннокентий Михайлович, вам придется проехать с нами, до выяснения некоторых обстоятельств.

День второй. 10 сентября, пятница

«Двадцать три человека погибло. Сто пятьдесят пять ранено. Семьдесят три госпитализировано. Таковы предварительные итоги взрыва жилого дома в Москве в Печатниках (на момент подписания номера в печать).

…Представители ФСБ уже заявили, что выявлен круг лиц, возможно, причастных к взрыву… Составлены фотороботы подозреваемых. По мнению взрывотехников, взрыв произошел на первом этаже – в помещении магазина. По некоторым данным, магазин принадлежал лицам кавказской национальнолсти и торговал лаками и красками».

Газета «Известия», 10 сентября 1999 года

Утром Сытин официально объявил сотрудникам о переходе на двенадцатичасовой рабочий день. Эта новость взволновала только архивариуса, паспортисток из паспортного отдела и еще некоторых, привыкших в 18.00 закрывать кабинеты на ключ. Следователи, дознаватели, ОМОН – все, кого в обиходе именуют оперативниками, и в обычные дни работают без графика, а после взрывов…

С начальством Олег поговорить не успел. Лавриков куда-то спешил и, пробегая по коридору, на ходу крикнул Олегу:

– Молодец, Захаров! Коли этого субчика, двенадцать часов тебе. Доводи до реализации и подключайся к работе по взрывам, у нас каждый штык на счету.

Довести до реализации – значит собрать все необходимые улики для предания суду, и чтобы была большая вероятность для утвердительного приговора. Проще говоря, довести до реализации – значит посадить.

Кто больше довел до реализации, тот лучше работает, тому премии, продвижение по службе, тому почет и уважение коллег. На подведении итогов за месяц так и говорят: «Иванов – восемь реализаций, Петров – шесть. Сидоров! – всего одна. Плохо работаете, Сидоров». Молодой следователь, встав поздно, пристально всматривается в зеркало, но не следы вчерашней страшной пьянки его занимают: он слушает нечто внутри себя – вчера была первая в его жизни реализация.

Олегу еще не приходилось самостоятельно вершить судьбу человека. В группе, под руководством опытного опера – да, но это совсем другое дело. Там ответственность на старшем группы; он – Бог, он – Иуда, если ошибется. И вот сейчас таким старшим стал Олег. И беда была в том, что задержанный ночью Иннокентий Токарев ни за что не захотел колоться, а большинство преступников, особенно из числа неопытных, совершивших преступление в эмоциональном запале, как известно, признаются в содеянном в первые минуты после задержания. Чистосердечное признание, конечно, не было альфой и омегой доказательств, как уверял товарищ Вышинский, но с ним было бы как-то веселей отправлять человека за решетку.

«Оказывается, я щепетильный человек, – похвалил сам себя Олег. – Будем надеяться, что это не помешает моей работе… А может, со временем пройдет?»

Размышляя над нравственными проблемами, он сходил в туалет, помылся, почистил зубы. Холодная вода не только взбодрила его после второй бессонной ночи, но и отвлекла от моральных терзаний. Тогда он еще не знал, перед каким выбором вскоре поставит его судьба.

За время его отсутствия в кабинете появилась Рябинина. Олег это понял еще в коридоре. Но отчего же еще дежурный по ОВД капитан Кобзев мог бросить свой пост. Зайти в кабинет Захарова он все же не рискнул, а стоя в коридоре (и не выпуская из виду свое рабочее место), через распахнутую дверь слушал, как внутри что-то веселое рассказывал кумир всех женщин, лучший оперативник ОВД майор Игошин.

Подойдя ближе, Олег услышал Ольгин смех, негромкий и очень пленительный.

– Смотри, Игошин, пока ты тут болтаешь, у Кобзева пульт дежурного уведут.

Игошин не обиделся. Что ему было обижаться, признанному сыщику, в подчинении у которого во время ведения дел ходили и полковники и которого, по слухам, сватали в МУР, на Петровку.

– Тебя можно поздравить? – миролюбиво поинтересовался он.

– Да вот не колется, – вдруг вырвалось у Олега.

– Это тот интеллигент? Подержи его в «клоповнике» с бомжиками – запоет соловьем.

– Лавриков дал время до вечера.

– Тогда дави, – посоветовал Игошин. – А если что – зови, помогу.

Майор не насмехался. Он всегда был готов помочь и уже помогал Олегу.

– Спасибо.

Игошин улыбнулся Рябининой:

– Оленька, я вам потом дорасскажу, пришел ваш строгий начальник.

– Обязательно, Сергей Геннадиевич, как-нибудь расскажете.

– Просто Сергей, мы же договорились.

– Хорошо, Сергей Геннадиевич.

– Что за женщина! – восхитился Игошин. – Ничем ее не проймешь!

– У тебя в кабинете телефон звонит, – сказал Олег.

– Не слышу.

– Точно звонит.

Игошин не спеша двинулся по коридору. Ушел и дежурный. Только теперь, очистив поле от соперников, Олег зашел в кабинет. Ольга – воспитанная девушка – встала при появлении начальника, поздоровалась. Олег неловко кивнул, думая, что по виду Рябининой ни за что не скажешь, что она тоже почти не спала, такая она была свеженькая и отглаженная.

Олег засмотрелся на девушку, а та словно и не замечала затянувшуюся паузу – спокойно сидела: спинка прямая, коленки вместе, носки туфель чуть-чуть врозь – выпускница института благородных девиц, да и только.

И где ее всему этому обучили?!

Олег торопливо отвел взгляд, суетливо переложил на столе бумаги, поменял местами карандаши и сказал строго:

– Вы опоздали.

– Да, извините, – ответила она кротко.

– Я знаю, вчера вы почти не спали. Но работа у нас такая.

– Я понимаю. Больше не повторится.

Олег кашлянул, не зная, что еще сказать, взялся за трубку внутреннего телефона, в воспитательном запале почти приказал Кобзеву:

– Дежурный, Токарева из КПЗ на допрос.

В трубке весело рокотнуло:

– Олежек, ты сберендил! Всех выводных забрали на облаву. Топай за своим мокрушником сам.

Олег поспешно бросил трубку, покосился на Рябинину – слышала она или нет. Ольга смотрела невозмутимо, только в уголках глаз – показалось ли ему? – мелькнула лукавая искорка.

– Пойду к экспертам, – деловито сказал Олег. – Может, Анисин сообщит что. А на обратном пути захвачу задержанного, приготовьтесь к допросу.

Анисин ничего не мог сообщить, ибо сам только что пришел. Олег застал его врасплох, во время переодевания. О, это была целая процедура, ритуал! Сначала старый криминалист снимал с себя плащ: снимал, сидя на стуле. Пуговицы упорно не хотели расстегиваться, не подчиняясь толстым дрожащим пальцам, и с каждой приходилось воевать отдельно. Криминалист при этом так тяжело дышал, что казалось, будто он восходит на Эверест. Он даже не смог поздороваться с Олегом и только поднял на него полный страдания взгляд.

– Тяжело, – посочувствовал Олег.

Ответом ему было мощное сопение, в котором, впрочем, проявились удовлетворительные нотки – очередная пуговица пролезла сквозь прорезь.

– Что-то вы раскраснелись, – с тревогой сказал Олег.

Анисин, сложив руки на животе, отдышался.

– Здравствуйте… Не издевайтесь…

– Я не издеваюсь. Я волнуюсь.

– Ничего страшного.

– Не за вас. Мне нужны пальчики Токарева. Лучше всего на ноже или на сейфе.

– Подождите. Сейчас я при вас…

– Некогда мне ждать. Принесите результаты ко мне в кабинет, я буду допрашивать Токарева. И я просил вас позвонить брату убитого.

– Звонил, два раза. Никто не подходит.

Вздохнув, Анисин вновь потянулся к непокорным пуговицам. Теперь ему предстояло справиться с двумя нижними, самыми сложными, которые из-за нависающего живота приходилось расстегивать на ощупь. Этому не видно было конца.

– Да оторвите вы их, – в сердцах посоветовал Олег. Он был зол: первое дело – и такой ему достался помощник. Да еще Ольга так смеялась над шутками Игошина!

Токарев выглядел изрядно помятым после проведенной на допросе и в КПЗ ночи, но упрямо не желал сознаваться. Через два часа Олег уже и не знал, о чем спрашивать. Он решил начать сначала, в надежде поймать подозреваемого на противоречиях.

– Итак, вы все-таки признаете, что в ночь с восьмого на девятое уходили из дома?

– Признаю.

– А почему поначалу лгали? Надеялись, что мы не опровергнем ваше алиби?

Токарев неловко попытался взглянуть через плечо, где за его спиной Рябинина вела протокол допроса.

– Не оборачивайтесь! – потребовал Олег. – Отвечайте на вопрос.

– Ну, вы понимаете, – понизил голос художник. – В этой ситуации… Я… как мужчина… выглядел не лучшим образом.

– Не понимаю, – жестко отрезал Олег. – Отвечайте по существу.

– Я не хотел, чтобы жена знала, что той ночью я был на рынке.

– Значит, вы все же признаете, что были на месте убийства?

Токарев негодующе сверкнул глазами:

– Что означает ваш тон?! Я просто признаю, без всяких «все же».

– Тон вам не нравится, – усмехнулся Олег. – А сознались вы только тогда, когда вас уличили с помощью соседей.

– Да я бы сразу все рассказал, если бы вы меня спросили не в присутствии жены. – Он вновь бросил нервный взгляд на Рябинину.

– Допустим. Но что вы делали на рынке?

– Но я уже все рассказал!

– Повторите. Начните с того момента, как вы прошли через вахту. Куда вы направились потом?

– Я пошел… Подождите! Зачем вы меня путаете? Я не проходил мимо охраны, а попал на рынок через калитку, она не охраняется.

– Откуда вы знаете про калитку? Вы уже не первый раз ею пользуетесь?

– Не первый. – Художник опустил голову.

– Продолжайте.

– Продолжать нечего. Я постоял возле контейнера и ушел.

– Сколько было времени?

– Около одиннадцати.

– И сколько вы там простояли?

– Десять минут.

– Вас кто-нибудь видел?

– Никто. Я прятался.

– Прятались?! Зачем?

– Ну… – Художник нервным жестом снял очки, протирая стекла, глянул на Олега беззащитными близорукими глазами.

– Отвечайте быстрее, не думайте, – давил Олег.

– Я… я ревновал. Вы же меня понимаете, как мужчина мужчину.

– Не понимаю.

– Я подслушивал, – выдавил художник.

– И что вы услышали?

– Все… Точнее – ничего, и поэтому я ушел.

– Опять не понимаю. Что значит «все» и что значит «ничего»?

– Это значит, что я услышал все, что там произошло, и ничего такого, из-за чего бы стоило ревновать. Вика и Вахтанг считали деньги, говорили исключительно о работе, вот я и ушел, чтобы Вика меня не увидела.

– Почему же вы ее не встретили?

– Женщины не любят таких ревнивцев, как я. Ревнивых и слабых. И я не хотел показать Виктории, что я за ней следил… Вы женаты? – внезапно спросил он.

– Нет. – Олег вдруг осознал, что он не только ответил на вопрос допрашиваемого, но еще и непроизвольно посмотрел в этот момент на Рябинину: та быстро стенографировала, а на ее бесстрастном лице не было никаких эмоций.

«Ей, наверное, столько раз объяснялись в любви, начиная с детского сада, что романтика ее совершенно не трогает», – грустно подумал Олег. Он спохватился и продолжил допрос:

– Вы любите свою жену?

– Люблю. Хотя… Понимаете, – задумчиво протянул Иннокентий, – это трудно объяснить. Еще сегодня ночью я ее любил до безумия. А сейчас… – Он надел очки и глянул на Олега неожиданно острым взглядом, каким смотрят близорукие в тот миг, когда благодаря очкам обретают возможность что-то рассмотреть. – Сейчас, после этой ночи в камере, все мои терзания по Виктории показались мне такими ничтожными, такими пустыми, недостойными… Я ее разлюбил, – неожиданно заключил он.

– Что? – удивился Олег.

– Да. – Художник склонил голову. – Мне так кажется, – прибавил он задумчиво.

– Вот ведь как ночь в камере на вас подействовала. Тяжело пришлось? – Олег решил поиграть на тяжести тюремного быта.

– Физически, конечно, тяжеловато, – доверительно сообщил Иннокентий. – Но вообще-то я доволен, что побывал на нарах.

Тут даже Рябинина с любопытством оторвалась от своих бумаг.

– Художнику полезны эмоции, – пояснил Иннокентий. – А я в последнее время уперся в Викторию и почти год ничего не мог создать.

– Боюсь, с такими уликами вас впереди ждет много лишений.

– Я говорил об эмоциях, а не о лишениях, – поправил Иннокентий. – Почему-то считается, что творческие люди должны страдать… И потом, я надеюсь, что вы разберетесь, что я не виноват.

Несколько секунд Олег смотрел на Токарева, будто увидел его впервые. «Почему я решил, что его легко сломать? Он суетится не от надлома. Он всегда такой, суетливый, нервный. Безвольный с виду, а внутри, судя по всему, есть некий стержень, незаметный сразу… А может, все это маска. Может, все это расчет. Рассчитать убийство, как количество теней на картине».

В кабинет тихо вошел Анисин. Олег безмолвно вскинул брови: «Ну как?» Анисин указал пальцем в затылок невидящего его Токарева, скорбно покачал головой: «Ничего нет».

Олег вздохнул:

– Ладно, Токарев. Сейчас мы проводим вас в камеру, набирайтесь там новых эмоций. Может, решите, наконец, рассказать всю правду.

Сопроводив Токарева, Олег вернулся в кабинет. Анисин и Рябинина слушали запись допроса.

– Как вам его версия? – спросил Олег. – Постоял, послушал и ушел, ничего не сделав.

– На мой взгляд, – сказала Рябинина, – так вполне могло быть. Влюбленные мужчины часто совершают странные поступки.

– В этом вопросе мы вполне можем положиться на ваше мнение, – галантно заметил Анисин. И хотя он выразил именно то, что Олег подумал, Захаров все равно посмотрел на криминалиста очень строго. Скрывая улыбку, тот поспешил добавить: – Во всяком случае, факт, что внутри контейнера отпечатки Токарева не обнаружены…

– А какие обнаружены? – спросил Олег.

– Превеликое множество. Токаревой, убитого, четких еще не менее двух десятков. К сожалению, в нашем банке данных никого из них нет. Я направил запрос в РИЦ[1]1
  РИЦ – Региональный информационный центр.


[Закрыть], если будет идентификация, к вечеру получим ответ.

– А раньше нельзя?

– Что вы, Олег. Это и то только благодаря моим связям – накопил за годы службы – ответят так скоро. И вообще: слава компьютерам! Во времена моих лучших дней ждали месяцами.

– А что на ноже?

– Нож чист. Вообще ни одного отпечатка.

– Значит, ничем не порадуете. – Олег расстроился. Он все-таки надеялся, что пальчики художника найдут если не на ноже, то на сейфе, и тогда многое стало бы проще.

– Кое-что есть. Знаете, почему овчарка ОМОНа не взяла след?

– Почему?

– Смесь махорки с горчичным порошком. Старый рецепт. Между прочим, часто применяется в спецназе.

– На спецназовца наш художник похож меньше всего, – заметила Ольга.

– А до брата убитого я так и не дозвонился, – сообщил Анисин. – И на рынке он еще не появился, я только что говорил с Володиным.

– Интересно! – удивился Олег.

Олег вновь, уже в четвертый раз надавил кнопку звонка. Безрезультатно. За массивной железной дверью было тихо, ни звука.

Тишина царила и за двумя другими дверьми, выходящими в общий коридор. Олег подошел к ближней, потянулся было к звонку, но, отдернув руку, достал удостоверение и, раскрыв, поднес к глазку. Дверь тут же приоткрылась.

Пожилая женщина приложила палец к губам – «тсс», – пропустила его в прихожую и поспешила закрыть дверь. Только защелкнув три солидных замка, она повернулась к Олегу.

– Я сразу догадалась, что вы из милиции.

«Да здравствуют общественно-активные граждане», – весело подумал Олег. Образ скучающей старухи, от безделья следящей за соседями, возник в его воображении. Вредная пенсионерка, сплетница и моралистка. Объект ненависти соседей и отрада милиции.

– Как вы догадались? – с улыбкой спросил он.

– Но вы же должны его проверить. – Она кивнула в сторону соседа.

– Почему же мы должны его проверить? – Олег веселился помимо воли.

– Как почему? – Она строго на него посмотрела. – Он же чеченец. И не звоните, он не откроет. К нему утром уже приходили, свои, лопотали по-ихнему. И то не открыл.

– А вы уверены, что он дома?

– Со вчерашнего вечера. Я следила. – Она вдруг всхлипнула и положила руку на запястье Олега; рука у нее была невесомая, как перышко; Олегу показалось, что ему на руку сел воробышек. – У меня внуки… Страшно. Ложиться спать страшно, просыпаться страшно.

Она заплакала, по-стариковски, беззвучно.

Олегу стало стыдно за свое веселье. Он осторожно отвел женщину в комнату, усадил в кресло, огляделся.

– Балконы у вас смежные?

– Лоджии, – машинально поправила она. – Извините. Сейчас я вам открою.

Обе лоджии очень удачно оказались незастекленными. Стараясь не смотреть вниз, Олег перебрался к соседям, прошел вдоль стены, трогая окна и двери – заперты. Старушка, волнуясь, выглядывала из-за разделительной стенки.

– Хозяин! – позвал Олег.

Он прижался к двери, всмотрелся в сумрак комнаты. То, что он разглядел, заставило его резко отпрянуть. Наверное, у него изменилось лицо – старушка ахнула.

– Беда с вашим соседом.

Олег достал сотовый, набрал дежурного. Кобзев долго не подходил.

«Не иначе вокруг Рябининой увивается», – в бешенстве подумал Олег.

Наконец Кобзев взял трубку.

– Сергеич, – Олег старался говорить спокойно, – у меня труп, высылай группу.

– Опять труп! – Судя по веселому голосу, Кобзев еще не отошел от общения с практиканткой. – Давай подробней, Олег.

Олег стал рассказывать. Вскоре Кобзев его перебил:

– Так ты через окошко глядел! Ты в квартиру зайди, может, он жив еще.

– Ну, если ты считаешь, что без головы можно жить, то я зайду, – ответил Олег.

Поговорить с бабушкой Олег решил у нее дома. Делать это в квартире убитого было бы слишком для ее возраста. Да и сам Олег рад был выйти из однокомнатной квартиры, где даже на кухне стоял тяжелый запах крови. С крутым братом Вахтанга разделались тоже круто.

– Клавдия Ивановна, – попросил Олег, – вспомните подробней, кто приходил к вашему соседу в последнее время?

Старушка выглядела растерянной. Кажется, она еще не решила, проникнуться ли жалостью к покойному за столь мученическую смерть либо укрепиться в страхе и ненависти к выходцам с Кавказа.

– Я вам говорила, утром земляки к нему приходили.

– Не вспомните точнее, во сколько?

Она бросила на него обиженный взгляд:

– В 11.32.

– Ах да, вы же следили, – спохватился Олег. – Описать их сможете?

– Главный у них… Лет сорок – сорок пять, но крепкий, подтянутый. Черные волосы, с проседью. Знаете, бывают такие, с синевой. Черты лица резкие, будто из камня вырезали: скулы, нос с горбинкой, морщины… Властный такой мужчина. Покойный его, кажется, Асланом называл, но точно не поручусь, они всегда по-своему лопотали.

– А спутники?

– А! – Она пренебрежительно махнула рукой. – Шантрапа молодая. Все на одно лицо. И невоспитанные. Один как-то на меня в подъезде цыкнул, я чуть со страху не померла. Говорят, они к старикам с почтением относятся, так это, наверное, только к своим, а к нашим… – Она вновь всплеснула руками, на этот раз с отчаянием.

– То есть молодых вы не запомнили?

– Они же менялись постоянно. Только старший постоянно бывал.

– Часто приезжал?

– Нет. Скорее регулярно. Раз в неделю, не чаще.

– И утром он им не открыл?

– Нет. Они постояли под дверью, потом мне позвонили, соседу, наверное, спросить хотели. Но я не открыла, затаилась, будто дома нет никого.

– Сегодня вы все время дома были.

– Да. – Она поняла его вопрос. – Сегодня никто больше к нему не приходил.

– Значит, вчера, – задумчиво произнес Олег. – Если только ночью его никто не навестил.

– И ночью никого не было, – уверенно произнесла Клавдия Ивановна. – Я не спала. – Олег удивленно глянул на нее и поразился – сколько в глубине этих глаз было непреходящего страха. Она спросила то, что давно хотела спросить: – Вы человек опытный, скажите, при взрыве где лучше – на верхних этажах или на нижних?

Олег растерялся. А Клавдия Ивановна продолжала рассуждать:

– Я вот думаю, сверху лететь – расшибешься, а внизу завалит, да еще бомба, она же внизу взрывается.

– По статистике, – сказал Олег, – больше всего спасают со средних этажей. Так что вам повезло, ваш пятый – самый лучший.

– Правда? – недоверчиво глянула она.

– Конечно, – как можно увереннее солгал Олег. – Это же не я придумал, это статистика, научные факты.

Непонятно, поверила она или нет, но, кажется, даже такой явный бред на нее – столь нуждавшуюся в успокоении – подействовал благотворительно. Она немного повеселела, и Олег поспешил вернуться к расспросам:

– А вчера?

– Да-да, – заспешила она. – Вчера к нему еще парень приходил. Очень поздно, после одиннадцати. Судя по голосу, русский. Муса у него через дверь спросил: «Вам кого?» А тот ответил: «У меня вам пакет, от брата».

– Так и сказал? – насторожился Олег. – А описать его сможете?

– Он был в черной кожаной куртке, в черной спортивной шапочке, надвинутой на самые брови.

– Узнаете его?

– Нет конечно. Через глазок трудно что-то рассмотреть.

В последних ее словах прозвучало столько юмора, самоиронии, что Олег уставился на нее в полном восхищении: эта бабушка в третий раз заставляла его менять мнение о себе.

– Долго он там пробыл?

– Долго. Я внуков уложила. Прибрала и сама прилегла. Но не спала. Он очень тихо ушел, я бы малейший скрип услышала. И в квартире тихо было, как в могиле… Ой. – Она испуганно прикрыла ладошкой рот, в глазах появились слезы.

Олег успокоил ее как мог и перешел в квартиру убитого.

Судмедэксперт работавшей там оперативной группы жадно курил у раскрытой на кухне форточки. Олега он встретил с юмором.

– Захаров, – закатанные рукава, поросшие густой растительностью руки, окровавленные перчатки придавали ему вид мясника, – невезучий ты. Только тебе дело дали, как ты нам вторую расчлененку подбрасываешь. Но этот похлеще будет. – Он кивнул на дверь в комнату, где лежал покойник, и спросил, уже серьезно: – Маньяк?

– Возможно, – сдержанно ответил Олег.

– Но серийный, это точно, – уверено констатировал медик. – Почерк тот же. Пальцы отрезал, как и на рынке. Но тут он не спешил, поэтому сначала оторвал плоскогубцами ногти. А голову отрезал уже потом. И судя по гримасе убиенного, отрезал еще у живого.

В автобусе разговоров конечно же только и было, что о взрыве на улице Гурьянова. Сначала жалели погибших, ругали власти за нерасторопность, потом взялись за кавказцев вообще и за чеченцев в частности. Автобус был единодушен – звери!

Когда молодой парень в красно-белом шарфе подвел итог – «вешать всех черных без суда», сидевшая впереди женщина, до этого прятавшая лицо, подняла голову.

«Вешать собрался, – сказала она фанату. – Начни с меня! Я чеченка!» Соседка испуганно дергала ее за рукав: «Мирам, сестра, не надо». «Что ты меня держишь! – закричала на нее Мирам и опять обратилась к фанату: – Что я тебе сделала? Я в Москве пять лет живу, никого не обидела, детей воспитываю! Ты и меня вешать будешь?»

Интеллигентного вида мужчина сказал неуверенно: «Нельзя же весь народ в террористы записывать». Его поддержала седая старушка: «Конечно, женщины невиноваты. Их дело простое, материнское, детей растить».

Троллейбус притих.

Отвернувшийся к окну и вроде бы неучаствующий в общем разговоре парень в спортивной шапочке буркнул: «Воспитает… будущих террористов». Его никто не услышал.

Коренастый мужчина в джинсе, по виду рабочий, спешащий домой после смены, прервал паузу: «Цацкайтесь с ними. – Он передразнил интеллигента: – Не дай бог целый народ обидеть… А когда вам на головы срать начнут, вы и тогда про права человека петь будете? – И повернулся к чеченке: – Обиделась?»

Та сверкнула черными глазами. Рабочий: «А если ты такая обидчивая, что же в Москву к русским приехала? Ехала бы к своим: к туркам, к арабам. А то как независимость, так русских от себя гоните, а как жрать нечего, так опять к нам. И все равно мы плохие – захватчики, оккупанты». «Не ты меня кормишь», – ответила чеченка. «Не я? – усмехнулся рабочий. – Твой муж, что ли, у станка стоит?» – «Он побольше твоего зарабатывает, он – менеджер». «Это понятно, работать вас не заставишь, а спекулировать…»

Люди говорили все разом, но теперь некоторые защищали женщин.

Рабочий закричал интеллигенту, возглавившему умеренных: «У тебя, наверное, портрет Дудаева над кроватью… Говоришь, женщины не виноваты, а спроси у нее, как она к Басаеву относится, спроси?»

Мирам, бледнея, поджала тонкие губы.

«Ну, скажи, что Басаев террорист и убийца, – требовал от нее рабочий. – Скажи!.. Молчишь». «Ваши солдаты в селах тоже не боевиков убивали», – прошептала чеченка.

На задней площадке военный в форме авторитетно объяснял соседям: «Мирное население в полосе боевых действий становится жертвой войны. Это неизбежно. Это закон. Во Второй мировой войне потери среди гражданских лиц в десятки раз превысили потери среди военных. Но одно дело, когда некомбат случайно попадает под бомбу и снаряд, и совсем другое – сознательно забраться в больницу».

Чеченка затравленно озиралась. Фанат азартно крикнул ей: «А добрый у нас народ! В Грозном русскому за подобные речи уже небось давно перо в бок воткнули бы».

Чеченка сорвалась с места, забарабанила по двери: «Выпустите нас, мы сойдем». Водитель, с интересом следивший за спором, остановился, хоть сейчас и не было остановки, открыл двери. Сестры вышли. За ними выскользнул парень в спортивной шапочке.

В занятом обсуждением троллейбусе на это не обратили внимания. Интеллигент всплескивал руками: «Нет, нет, я не защищаю бандитов…»

Солнечный диск, заходя, коснулся лучами кроны деревьев. Мулла торопился, насколько это позволяли приличия, читал молитвы быстрее. Женщины причитали, как это делают, провожая родных, женщины во всем мире.